Вцепившись обеими руками в подлокотники кресла. Так, что побелели костяшки. Держится. Чтобы не дай бог не сорваться, не заорать от парализующего тело ужаса. Хочется закрыть уши и не слышать. Не слушать. Правду. Которую искала. Так долго. И в которую не хотелось вникать. Понимать. И принимать. Пропускать через себя. Потому что становилось тошно. И противно.
Зажмуривается и пытается отогнать навязчивые мысли. Образы. И ассоциации. Но не получается. Выводы формируются сами собой. Против воли. Алекс. Который клялся ей в вечной любви. Этот образец правильности и порядочности использовал ее в детстве, как подопытного кролика. И где? В лаборатории того самого упыря, который и сейчас держит ее, словно в клетке. Она всегда считала своим главным мучителем Кушнарева. И даже в страшном сне не могла сопоставить его имя с именем Алекса. Да и самого Алекса она никогда не видела в лаборатории.
Слишком поздно понимает, что ее личное пространство нарушено. Чужая рука срывает стягивающую волосы резинку, и пальцы, которыми любовалась несколько минут назад, начинают настойчиво гладить ее затылок. Открывает глаза. Взгляд упирается в пустое пространство. Вампир стоял сзади кресла, одной рукой придерживая ее за плечо, не давая встать.
– Алекс создал вирус, а после того, как его рассеяли в воздухе, взорвал лабораторию. Уничтожил всех, на ком его тестировал, все документы и оборудование. По крайней мере, я так думал. Каждое утро. Все эти двадцать лет. Я словно мазохист выхожу на солнце. Если бы ты только знала, какого это: из сильного и выносливого превращаться в овощ, не способный толком пошевелиться. А сегодня... Сегодня все изменилось.
Рука Эриха замирает на затылке Евы.
Он замолкает, а Ева с трудом пытается справиться с давящей на разум паникой. Эрих знал, кто она такая. Знал, что она была в его лаборатории. Его пальцы прикасались к тату с цифрой восемьдесят девять. В очередной раз пожалела, что так и не решилась свести его. Ведь для этого нужно было сбрить волосы, а так жаль было портить пышную шевелюру.
– Всех детей, которые участвовали в нашей программе, мы помечали порядковым номером. Цифрами, набитыми на затылке в виде маленькой тату. Так было удобно.
Эрих обходит кресло, и опускается на корточки перед Евой. Прикасаясь пальцами к ее подбородку, удерживая, чтобы не смогла увернуться и отвести взгляд.
– Ты. И твои подружки. Тогда, двадцать лет назад, когда я нашел вас в лесу. Вы ведь не заблудились? Вы сбежали! Сбежали из лаборатории. Ведь так, Ева?
Так хочется отвернуться. Натянутые, словно струны, нервы не выдерживали пристального темно-фиолетового взгляда. С расширенными от перевозбуждения зрачками. Не выдерживали слов и требований. Отвечать. Не выдерживали накала внутри. Страха. И факта разоблачения.
Хочется закричать. Замотать головой. И отрицать. Все. До единого слова. Вместо этого задает вопрос, который съедает изнутри. Живьем. Столько долгих лет.
– Почему дети, Эрих? Почему? Что они тебе сделали? Почему ты лишил их всего? Семьи? Детства? Почему?
Понимает, что своим вопросом подтверждает его предположение. Да и смысла отнекиваться не видела. И спрашивать: как узнал. Он ведь явно не дурак и смог сопоставить два плюс два. Чего не скажешь о ней. Со слов Кушнарева, их готовили в качестве биологического оружия локального действия. Да и вирус, который изменил вампиров, не имел широкого тестирования. Его применили только к нескольким, самым сильным и выносливым. А с учетом того, что лабораторию взорвали, она оставалась единственной, в чьей крови были антитела к этому вирусу.
Эрих отстраняется и поднимается. Садиться в кресло напротив.
– Я не буду оправдываться. И выгораживать себя благородными мотивами. Дети – лучший материал. У них высокая скорость регенерации тканей, высокий метаболизм. В лаборатории рака мы использовали человеческую расу: либо сирот, либо детей из неблагополучных семей. Их родители получали вознаграждение. А вот в во второй лаборатории - только энергетических. Намеренно заражали вас вирусами и создавали вакцины от смертельных болезней для людей.
– Очень благородно! – Ева зло поджимает губы. – Вот только результат не тот. А ты знаешь, каково это, когда день расписан поминутно. Когда твои вены истыканы иголками. И когда тебя рвет каждые полчаса, потому что вирус слишком силен, а ты – слаб. Потому что твой организм, словно бомба замедленного действия. Ты знаешь, сколько нас умирало, так и не сумев справиться с очередной заразой?
– Мне жаль...
Ева фыркает. Жаль ему. Конечно.
– Мне действительно жаль, Ева. Но я ничего не могу исправить. А за свои ошибки я рассчитался сполна. За свою доверчивость. Желание помочь. И нежелание вникать в детали. Нет ничего худшего, чем собственными руками уничтожить свою расу.
– Ошибки можно исправлять. – Ева смотрит на Эриха с надеждой. Хотя в глубине души понимает, что ее просьба бесполезна. – Теперь, когда ты стал таким, как был, отпусти нас с девочками. Ты получил все, что хотел.
С отчаяньем отмечает, как заостряются черты его лица. И темнеет взгляд. Холоду и жесткости в его голосе позавидовал бы самый безжалостный тиран.
– Нет! – Эрих указывает в сторону дома. – Разговор окончен.
Когда устаешь метаться по комнате, словно запертая в клетку раненая птица. Когда от взрывающих разум вопросов и мыслей кружится голова и хочется выть от безысходности, организм защищает сам себя. Мозг переходит в стадию торможения, и на тело накатывает расслабляющая апатия. Когда не хочется ничего. Двигаться. Говорить. Думать.
Ева обессилено опускается на кровать и так и лежит. Свернувшись калачиком. Бездумно уставившись в одну точку. На стене.
И совсем не приходит в восторг, когда дверь ее комнаты открывается, и черные сгустки энергии заполняют пространство. Кровать с противоположной стороны прогибается. Ева закрывает глаза и мечтает об одном: побыстрее бы он ушел.
– Как вы сбежали с лаборатории?
– Кажется, разговор был окончен!
– Ева! – смесь угрозы и предупреждения.
Ева переворачивается на спину, приподнимается на локтях и устало смотрит на Эриха.
– Нам помог Кушнарев. Это все? – небрежно указывает на дверь, давая понять, что кому-то здесь не рады, и ему пора.
– Нет, не все!
Понимает, что своим поведением злит его, но ей все равно. Сползает вниз по кровати, отворачивается и сворачивается калачиком.
– А у меня все. Я хочу спать! Что за... – возмущенно кричит, когда вампир с силой переворачивает ее к себе. Ругательства так и остаются на языке, словно пришпиленные гневным взглядом пары темных глаз.
– Послушай, Ева, все намного серьезнее, чем может тебе показаться. Если я прав… А я прав. Твоя кровь, ведь я ничего не ел кроме нее за последние дни, может излечить от вируса. Ты в серьезной опасности. Кто в Чикаго из твоих знакомых знает, что ты была в лаборатории?
– Я не понимаю...
– Ева, кто знает? Это важно! – возмущенно кричит и пытается скинуть с силой сжимающие плечи руки.
– Мне больно. Хватит меня трясти. Никто не знает. Мое детство – это не то, чем хвастаются и рассказывают на каждом углу.
– Хорошо, надеюсь, ты не врешь! – Эрих берет Еву за руку и ласково проводит пальцами по запястью. – Не все вампиры такие, как я, Ева. Если кто-то узнает, какую ценность имеет твоя кровь... Я не смогу защитить тебя от всех.
Только на последних словах до нее доходит смысл сказанного. И незавидность ее положения. Хочет сказать: тогда отпусти меня. За щитом Чикаго я буду в безопасности. Но не получается. От ужаса сковывает спазмом горло. Поглощенная паническими мыслями, не сразу понимает, что поведение вампира изменилось. Как сильнее запульсировала и заклубилась черная энергия. Эрих подносит ее запястье к лицу, и шумно втягивает воздух.
– Мне сегодня нужно уйти. Надолго.
Ева вскрикивает, когда острые клыки прокусывают нежную кожу на запястье. И буквально моментально погружается в сон, вызванный ядом. И уже практически провалившись в мир сновидений, слышит его слова:
– Не хочу, чтобы ты наделала глупостей.
Ей ничего не сниться. Ни эротических. Ни обычных снов. Только где-то на краю сознания проскальзывают крики. Шум. И лают собаки. Громко. Так, что мешают спать. Раздражают. И злят. Ева переворачивается и накрывает голову подушкой, но собачий лай так и не прекращается. Раздраженно шепчет:
– Проклятый Фараон.
И тут же буквально подскакивает от звука бьющегося стекла, доносящегося с первого этажа. С трудом сползает с кровати. Тело, все еще пребывающее под действием яда, практически не слушается. Кое-как добирается до шкафа и натягивает на обнаженное тело спортивный костюм и выходит из комнаты.
В коридоре подозрительно темно, упырь заставлял прислугу регулярно менять свечи. Держась за стены, Ева доходит до лестницы, ведущей на первый этаж, и замирает. Внизу, в ярко освещенной гостиной Филипп и около десятка незнакомых ей вампиров. На полу – связанные Вета и Мишель.
Филипп встречается с Евой взглядом и криво усмехается. Поднимает руку с бутылкой, наполненной красной жидкостью.
– А вот и главная закуска! – бросает бутылку на пол и торжественно провозглашает: - Да начнется охота!
Ступеньки двоятся, пространство перед глазами угрожающе расплывается, делая каждый шаг пыткой. Слабость и страх подкашивают и так ослабевшие ноги. Хоть бы не свалиться. Ева из-за всех сил цепляется непослушной рукой за деревянный поручень. И осторожно переставляет ноги. Под дикий, непрекращающийся хохот. С нотками неприкрытого торжества и предвкушения, обещания: развлечения для одних и медленной, мучительной смерти – для других. Громче всех смеется Филипп. И от его злобного: «моя» – еще больше слабеют ноги, и покрывается ледяным ознобом кожа.
Ева покрепче стискивает зубы. И как бы ни хотелось обнадежить себя, что смеется тот, кто смеется последним, понимает, что шансов выбраться у них с девочками нет. И эти полчаса отсрочки, эта так называемая фора для приговоренных к смерти была неприкрытой издевкой. Игрой. Для любителей адреналина. Полчаса на то, чтобы спастись. Убежать как можно дальше. Обзавестись ложной надеждой и проиграть. Ева прекрасно понимала всю незавидность их положения. У нее нет сил. Проклятый Эрих. Если бы только он ее не укусил, шансов на более-менее благополучный исход было бы намного больше. А девочки… Мишель и Вета от рождения были слабыми, мощный боевой энергетический потенциал был только у нее одной. И именно тогда, когда ее жизни угрожала реальная угроза, толку от этого хваленого дара никакого.
Пока спускается, незаметно, чуть склонив голову, оглядывается по сторонам. Отмечает все, что попадает в поле зрения. Считает. Десять вампиров слева. И столько же – с другой стороны. Много. Не считая Филиппа. Почему-то его одного боялась больше, чем всю остальную разношерстную компанию. Понимала, что после унижения, которое ему нанес Эрих у озера, Филипп попытается отыграться. И всю злость на брата выместит на ней. И от одной мысли, что мог с ней сделать проклятый упырь, становится дурно. Ускоряет шаг и буквально слетает с лестницы, преодолевая за секунду разделяющее ее с девочками пространство. Падает на колени и трясущимися руками отдирает скотч, закрывающий рот, сначала Вете, а затем Мишель.
- Все будет хорошо! – голос срывается и хрипит.
Хочется еще что-то сказать. Обнадежить. Но не может. Боится, что дрожь в голосе вскроет фальшь.
Девочки кивают. Молча. Верят ей на слово. Они выбирались и не с такой передряги. Они верят. В себя. И в нее. Иначе не сунулись бы в это логово к дьяволу. Пусть верят. Без веры – никак. Ни шанса. Поджимает губы и старается не разреветься. Бессильными, полными горечи от осознания безысходности слезами. До боли кусает губы. Нет времени ныть. И предаваться жалости. Отпущенные им полчаса стремительно, секунда за секундой истекали, а они еще даже не выбрались из особняка.
Руки на автомате тянутся к веревкам. Пытается развязать узлы и сдавленно, сквозь зубы ругается. Не получается. От бессилия хочется выть. Слишком туго. И кто только завязывал эти узлы?
Присутствие Филиппа за спиной почувствовала моментально. Стоило сгусткам его энергии, такой же черной и мощной, как и у брата, вторгнуться в пределы очертаний ее личного силового поля, как по коже прошелся неприятный холодок. Замерла, улавливая боковым зрением фигуру, застывшую от нее менее чем в полуметрах. Протянутую руку. И тонкий длинный кинжал с ярко красным камнем на резной рукояти, направленный в ее сторону.
– Твоя нерасторопность может испортить мне все развлечение.
В его голосе столько раздражения и злости, что Ева не сразу понимает суть происходящего. И уже мысленно прощается с жизнью, думая, что ее банально решили прирезать. Оторопело наблюдает, как вампир присаживается на корточки перед ее подругами и быстрыми, резкими движениями разрезает удерживающие их руки и ноги веревки. Ева не верит в происходящее. Неужели упырь им помогает? Зачем?
Ответ он дал сам. Грациозно поднялся, выпрямился, подошел вплотную к Еве и сжал пальцами ее подбородок, заставляя смотреть вверх. В глаза. Черные и страшные. Создавалось впечатление, что смотрит в самое дно бездны. Мелькает горькая мысль, что если бы не была так слаба, могла бы попытаться проникнуть в сознание вампира и провернуть трюк, который применяла к людям, когда хотела лишить сознания. Хотя на Эриха ее сила не подействовала, а Филипп его брат. Так что зря рисковать и злить и так злого вампира не хотелось. А возможность была идеальной. Чертов Эрих. Чертов яд.
- У вас полчаса! С момента, как выйдете за дверь! Поняла? – Он цедит каждое слово. Размеренно. И четко. – А когда я тебя найду…
Он замолкает. Многозначительно. Давая воображению время представить и оценить масштабность предстоящего «развлечения». А пальцы, до этого с силой сжимающие подбородок, внезапно становятся ласковыми. Скользят по линии скулы и зарываются в волосы. Чтобы с силой зажать в кулак распущенные пряди. И потянуть вверх, заставляя встать на колени. От боли, пронзившей затылок, Ева вскрикивает, а на глаза таки накатывают злые слезы.
– Люблю, как пахнет страх. Загнанной, сходящей с ума жертвы. Люблю резать тело, на полоски, чтобы кровь текла. Медленно. Вот этим самым кинжалом. Особенным, – он ухмыляется. – Таким острым. Даже вампира можно убить. Особенно если попасть в сердце. А что уж говорить о слабой вампирской подстилке. Хочу чувствовать, как под моими пальцами дрожит твоя уходящая жизнь. Пока я внутри. Хочу слышать, как ты хрипишь. И умоляешь. Убить быстро. Без мучений. И ты доставишь мне это удовольствие, деточка.
От предстоящей перспективы сворачивает в рвотном спазме желудок. Мысленно обзывает его уродом. Моральным. Как же был прав ее народ, когда хотел уничтожить расу кровопийц. Если она выживет. А она выживет. Чего бы ей это не стоило. Она всю свою жизнь посвятит, чтобы стереть проклятую расу с лица земли. И Филипп, и вся эта кровожадная свора еще пожалеют, что не погибли во время зачистки. А сейчас нужно встать. Но сил нет.
Ей срочно нужна подпитка. Энергии вокруг нее полно. Так и клубиться черными, обволакивающими сгустками. Вот только было одно но… Вампиры чувствуют, когда с них тянут энергию.
Зажмуривается и пытается отогнать навязчивые мысли. Образы. И ассоциации. Но не получается. Выводы формируются сами собой. Против воли. Алекс. Который клялся ей в вечной любви. Этот образец правильности и порядочности использовал ее в детстве, как подопытного кролика. И где? В лаборатории того самого упыря, который и сейчас держит ее, словно в клетке. Она всегда считала своим главным мучителем Кушнарева. И даже в страшном сне не могла сопоставить его имя с именем Алекса. Да и самого Алекса она никогда не видела в лаборатории.
Слишком поздно понимает, что ее личное пространство нарушено. Чужая рука срывает стягивающую волосы резинку, и пальцы, которыми любовалась несколько минут назад, начинают настойчиво гладить ее затылок. Открывает глаза. Взгляд упирается в пустое пространство. Вампир стоял сзади кресла, одной рукой придерживая ее за плечо, не давая встать.
– Алекс создал вирус, а после того, как его рассеяли в воздухе, взорвал лабораторию. Уничтожил всех, на ком его тестировал, все документы и оборудование. По крайней мере, я так думал. Каждое утро. Все эти двадцать лет. Я словно мазохист выхожу на солнце. Если бы ты только знала, какого это: из сильного и выносливого превращаться в овощ, не способный толком пошевелиться. А сегодня... Сегодня все изменилось.
Рука Эриха замирает на затылке Евы.
Он замолкает, а Ева с трудом пытается справиться с давящей на разум паникой. Эрих знал, кто она такая. Знал, что она была в его лаборатории. Его пальцы прикасались к тату с цифрой восемьдесят девять. В очередной раз пожалела, что так и не решилась свести его. Ведь для этого нужно было сбрить волосы, а так жаль было портить пышную шевелюру.
– Всех детей, которые участвовали в нашей программе, мы помечали порядковым номером. Цифрами, набитыми на затылке в виде маленькой тату. Так было удобно.
Эрих обходит кресло, и опускается на корточки перед Евой. Прикасаясь пальцами к ее подбородку, удерживая, чтобы не смогла увернуться и отвести взгляд.
– Ты. И твои подружки. Тогда, двадцать лет назад, когда я нашел вас в лесу. Вы ведь не заблудились? Вы сбежали! Сбежали из лаборатории. Ведь так, Ева?
Так хочется отвернуться. Натянутые, словно струны, нервы не выдерживали пристального темно-фиолетового взгляда. С расширенными от перевозбуждения зрачками. Не выдерживали слов и требований. Отвечать. Не выдерживали накала внутри. Страха. И факта разоблачения.
Хочется закричать. Замотать головой. И отрицать. Все. До единого слова. Вместо этого задает вопрос, который съедает изнутри. Живьем. Столько долгих лет.
– Почему дети, Эрих? Почему? Что они тебе сделали? Почему ты лишил их всего? Семьи? Детства? Почему?
Понимает, что своим вопросом подтверждает его предположение. Да и смысла отнекиваться не видела. И спрашивать: как узнал. Он ведь явно не дурак и смог сопоставить два плюс два. Чего не скажешь о ней. Со слов Кушнарева, их готовили в качестве биологического оружия локального действия. Да и вирус, который изменил вампиров, не имел широкого тестирования. Его применили только к нескольким, самым сильным и выносливым. А с учетом того, что лабораторию взорвали, она оставалась единственной, в чьей крови были антитела к этому вирусу.
Эрих отстраняется и поднимается. Садиться в кресло напротив.
– Я не буду оправдываться. И выгораживать себя благородными мотивами. Дети – лучший материал. У них высокая скорость регенерации тканей, высокий метаболизм. В лаборатории рака мы использовали человеческую расу: либо сирот, либо детей из неблагополучных семей. Их родители получали вознаграждение. А вот в во второй лаборатории - только энергетических. Намеренно заражали вас вирусами и создавали вакцины от смертельных болезней для людей.
– Очень благородно! – Ева зло поджимает губы. – Вот только результат не тот. А ты знаешь, каково это, когда день расписан поминутно. Когда твои вены истыканы иголками. И когда тебя рвет каждые полчаса, потому что вирус слишком силен, а ты – слаб. Потому что твой организм, словно бомба замедленного действия. Ты знаешь, сколько нас умирало, так и не сумев справиться с очередной заразой?
– Мне жаль...
Ева фыркает. Жаль ему. Конечно.
– Мне действительно жаль, Ева. Но я ничего не могу исправить. А за свои ошибки я рассчитался сполна. За свою доверчивость. Желание помочь. И нежелание вникать в детали. Нет ничего худшего, чем собственными руками уничтожить свою расу.
– Ошибки можно исправлять. – Ева смотрит на Эриха с надеждой. Хотя в глубине души понимает, что ее просьба бесполезна. – Теперь, когда ты стал таким, как был, отпусти нас с девочками. Ты получил все, что хотел.
С отчаяньем отмечает, как заостряются черты его лица. И темнеет взгляд. Холоду и жесткости в его голосе позавидовал бы самый безжалостный тиран.
– Нет! – Эрих указывает в сторону дома. – Разговор окончен.
Когда устаешь метаться по комнате, словно запертая в клетку раненая птица. Когда от взрывающих разум вопросов и мыслей кружится голова и хочется выть от безысходности, организм защищает сам себя. Мозг переходит в стадию торможения, и на тело накатывает расслабляющая апатия. Когда не хочется ничего. Двигаться. Говорить. Думать.
Ева обессилено опускается на кровать и так и лежит. Свернувшись калачиком. Бездумно уставившись в одну точку. На стене.
И совсем не приходит в восторг, когда дверь ее комнаты открывается, и черные сгустки энергии заполняют пространство. Кровать с противоположной стороны прогибается. Ева закрывает глаза и мечтает об одном: побыстрее бы он ушел.
– Как вы сбежали с лаборатории?
– Кажется, разговор был окончен!
– Ева! – смесь угрозы и предупреждения.
Ева переворачивается на спину, приподнимается на локтях и устало смотрит на Эриха.
– Нам помог Кушнарев. Это все? – небрежно указывает на дверь, давая понять, что кому-то здесь не рады, и ему пора.
– Нет, не все!
Понимает, что своим поведением злит его, но ей все равно. Сползает вниз по кровати, отворачивается и сворачивается калачиком.
– А у меня все. Я хочу спать! Что за... – возмущенно кричит, когда вампир с силой переворачивает ее к себе. Ругательства так и остаются на языке, словно пришпиленные гневным взглядом пары темных глаз.
– Послушай, Ева, все намного серьезнее, чем может тебе показаться. Если я прав… А я прав. Твоя кровь, ведь я ничего не ел кроме нее за последние дни, может излечить от вируса. Ты в серьезной опасности. Кто в Чикаго из твоих знакомых знает, что ты была в лаборатории?
– Я не понимаю...
– Ева, кто знает? Это важно! – возмущенно кричит и пытается скинуть с силой сжимающие плечи руки.
– Мне больно. Хватит меня трясти. Никто не знает. Мое детство – это не то, чем хвастаются и рассказывают на каждом углу.
– Хорошо, надеюсь, ты не врешь! – Эрих берет Еву за руку и ласково проводит пальцами по запястью. – Не все вампиры такие, как я, Ева. Если кто-то узнает, какую ценность имеет твоя кровь... Я не смогу защитить тебя от всех.
Только на последних словах до нее доходит смысл сказанного. И незавидность ее положения. Хочет сказать: тогда отпусти меня. За щитом Чикаго я буду в безопасности. Но не получается. От ужаса сковывает спазмом горло. Поглощенная паническими мыслями, не сразу понимает, что поведение вампира изменилось. Как сильнее запульсировала и заклубилась черная энергия. Эрих подносит ее запястье к лицу, и шумно втягивает воздух.
– Мне сегодня нужно уйти. Надолго.
Ева вскрикивает, когда острые клыки прокусывают нежную кожу на запястье. И буквально моментально погружается в сон, вызванный ядом. И уже практически провалившись в мир сновидений, слышит его слова:
– Не хочу, чтобы ты наделала глупостей.
Ей ничего не сниться. Ни эротических. Ни обычных снов. Только где-то на краю сознания проскальзывают крики. Шум. И лают собаки. Громко. Так, что мешают спать. Раздражают. И злят. Ева переворачивается и накрывает голову подушкой, но собачий лай так и не прекращается. Раздраженно шепчет:
– Проклятый Фараон.
И тут же буквально подскакивает от звука бьющегося стекла, доносящегося с первого этажа. С трудом сползает с кровати. Тело, все еще пребывающее под действием яда, практически не слушается. Кое-как добирается до шкафа и натягивает на обнаженное тело спортивный костюм и выходит из комнаты.
В коридоре подозрительно темно, упырь заставлял прислугу регулярно менять свечи. Держась за стены, Ева доходит до лестницы, ведущей на первый этаж, и замирает. Внизу, в ярко освещенной гостиной Филипп и около десятка незнакомых ей вампиров. На полу – связанные Вета и Мишель.
Филипп встречается с Евой взглядом и криво усмехается. Поднимает руку с бутылкой, наполненной красной жидкостью.
– А вот и главная закуска! – бросает бутылку на пол и торжественно провозглашает: - Да начнется охота!
Глава 15
Ступеньки двоятся, пространство перед глазами угрожающе расплывается, делая каждый шаг пыткой. Слабость и страх подкашивают и так ослабевшие ноги. Хоть бы не свалиться. Ева из-за всех сил цепляется непослушной рукой за деревянный поручень. И осторожно переставляет ноги. Под дикий, непрекращающийся хохот. С нотками неприкрытого торжества и предвкушения, обещания: развлечения для одних и медленной, мучительной смерти – для других. Громче всех смеется Филипп. И от его злобного: «моя» – еще больше слабеют ноги, и покрывается ледяным ознобом кожа.
Ева покрепче стискивает зубы. И как бы ни хотелось обнадежить себя, что смеется тот, кто смеется последним, понимает, что шансов выбраться у них с девочками нет. И эти полчаса отсрочки, эта так называемая фора для приговоренных к смерти была неприкрытой издевкой. Игрой. Для любителей адреналина. Полчаса на то, чтобы спастись. Убежать как можно дальше. Обзавестись ложной надеждой и проиграть. Ева прекрасно понимала всю незавидность их положения. У нее нет сил. Проклятый Эрих. Если бы только он ее не укусил, шансов на более-менее благополучный исход было бы намного больше. А девочки… Мишель и Вета от рождения были слабыми, мощный боевой энергетический потенциал был только у нее одной. И именно тогда, когда ее жизни угрожала реальная угроза, толку от этого хваленого дара никакого.
Пока спускается, незаметно, чуть склонив голову, оглядывается по сторонам. Отмечает все, что попадает в поле зрения. Считает. Десять вампиров слева. И столько же – с другой стороны. Много. Не считая Филиппа. Почему-то его одного боялась больше, чем всю остальную разношерстную компанию. Понимала, что после унижения, которое ему нанес Эрих у озера, Филипп попытается отыграться. И всю злость на брата выместит на ней. И от одной мысли, что мог с ней сделать проклятый упырь, становится дурно. Ускоряет шаг и буквально слетает с лестницы, преодолевая за секунду разделяющее ее с девочками пространство. Падает на колени и трясущимися руками отдирает скотч, закрывающий рот, сначала Вете, а затем Мишель.
- Все будет хорошо! – голос срывается и хрипит.
Хочется еще что-то сказать. Обнадежить. Но не может. Боится, что дрожь в голосе вскроет фальшь.
Девочки кивают. Молча. Верят ей на слово. Они выбирались и не с такой передряги. Они верят. В себя. И в нее. Иначе не сунулись бы в это логово к дьяволу. Пусть верят. Без веры – никак. Ни шанса. Поджимает губы и старается не разреветься. Бессильными, полными горечи от осознания безысходности слезами. До боли кусает губы. Нет времени ныть. И предаваться жалости. Отпущенные им полчаса стремительно, секунда за секундой истекали, а они еще даже не выбрались из особняка.
Руки на автомате тянутся к веревкам. Пытается развязать узлы и сдавленно, сквозь зубы ругается. Не получается. От бессилия хочется выть. Слишком туго. И кто только завязывал эти узлы?
Присутствие Филиппа за спиной почувствовала моментально. Стоило сгусткам его энергии, такой же черной и мощной, как и у брата, вторгнуться в пределы очертаний ее личного силового поля, как по коже прошелся неприятный холодок. Замерла, улавливая боковым зрением фигуру, застывшую от нее менее чем в полуметрах. Протянутую руку. И тонкий длинный кинжал с ярко красным камнем на резной рукояти, направленный в ее сторону.
– Твоя нерасторопность может испортить мне все развлечение.
В его голосе столько раздражения и злости, что Ева не сразу понимает суть происходящего. И уже мысленно прощается с жизнью, думая, что ее банально решили прирезать. Оторопело наблюдает, как вампир присаживается на корточки перед ее подругами и быстрыми, резкими движениями разрезает удерживающие их руки и ноги веревки. Ева не верит в происходящее. Неужели упырь им помогает? Зачем?
Ответ он дал сам. Грациозно поднялся, выпрямился, подошел вплотную к Еве и сжал пальцами ее подбородок, заставляя смотреть вверх. В глаза. Черные и страшные. Создавалось впечатление, что смотрит в самое дно бездны. Мелькает горькая мысль, что если бы не была так слаба, могла бы попытаться проникнуть в сознание вампира и провернуть трюк, который применяла к людям, когда хотела лишить сознания. Хотя на Эриха ее сила не подействовала, а Филипп его брат. Так что зря рисковать и злить и так злого вампира не хотелось. А возможность была идеальной. Чертов Эрих. Чертов яд.
- У вас полчаса! С момента, как выйдете за дверь! Поняла? – Он цедит каждое слово. Размеренно. И четко. – А когда я тебя найду…
Он замолкает. Многозначительно. Давая воображению время представить и оценить масштабность предстоящего «развлечения». А пальцы, до этого с силой сжимающие подбородок, внезапно становятся ласковыми. Скользят по линии скулы и зарываются в волосы. Чтобы с силой зажать в кулак распущенные пряди. И потянуть вверх, заставляя встать на колени. От боли, пронзившей затылок, Ева вскрикивает, а на глаза таки накатывают злые слезы.
– Люблю, как пахнет страх. Загнанной, сходящей с ума жертвы. Люблю резать тело, на полоски, чтобы кровь текла. Медленно. Вот этим самым кинжалом. Особенным, – он ухмыляется. – Таким острым. Даже вампира можно убить. Особенно если попасть в сердце. А что уж говорить о слабой вампирской подстилке. Хочу чувствовать, как под моими пальцами дрожит твоя уходящая жизнь. Пока я внутри. Хочу слышать, как ты хрипишь. И умоляешь. Убить быстро. Без мучений. И ты доставишь мне это удовольствие, деточка.
От предстоящей перспективы сворачивает в рвотном спазме желудок. Мысленно обзывает его уродом. Моральным. Как же был прав ее народ, когда хотел уничтожить расу кровопийц. Если она выживет. А она выживет. Чего бы ей это не стоило. Она всю свою жизнь посвятит, чтобы стереть проклятую расу с лица земли. И Филипп, и вся эта кровожадная свора еще пожалеют, что не погибли во время зачистки. А сейчас нужно встать. Но сил нет.
Ей срочно нужна подпитка. Энергии вокруг нее полно. Так и клубиться черными, обволакивающими сгустками. Вот только было одно но… Вампиры чувствуют, когда с них тянут энергию.
