– А зачем это вообще, Алексей? – спросила мама. – Видишь же, что она не хочет.
– Не порть мне жену, – сказал я маме, – иначе займётесь на пару. Человек по природе ленив, и если чего-нибудь можно не делать, большинство и не будет. Думаете, мне было легко себя ломать? Ошибаетесь! А теперь, если день прошёл без занятий, для меня он потерян. И её потом не оттянешь за волосы от борьбы, главное – войти во вкус!
– Мы не собирались два месяца, – сказал член Совета князь Борис Леонидович Вяземский. – Наши решения уже выполнены, поэтому нужно окончательно определиться с дальнейшими планами. Большинство членов склоняется к тому, чтобы начать в первых числах декабря, но есть и возражающие.
– И кто возражает? – спросил граф Шувалов. – Пусть обоснует, а мы послушаем.
– Мне не нравится ваш первый вариант, – сказал князь Николай Александрович Ухтомский, – а второй не готов. Бомбы и ракетные станки дадут слишком мало жертв, и паника либо не возникнет, либо будет очень недолгой. Я думаю, что вариант со станциями очистки воды намного эффективней. Для города с населением в семь миллионов прогнозируемые потери в пятьдесят тысяч – это капля в море.
– А вы хотите потравить всех жителей? – язвительно спросил князь Леонид Васильевич Елецкий.
– Акция должна быть действенной, генерал, – ответил ему Ухтомский, – иначе вообще не стоит затевать возню с ядами, а стать всем на границах и с честью помереть!
– Первый вариант – это не прожект, а серьёзно проработанная операция, в которую вложено много времени и средств, – сказал Вяземский. – По нашим оценкам она вызовет панику и заставит большую часть населения покинуть самые большие города. Нам нужен хаос, а не миллионные потери среди горожан. Я уже пытался убедить Николая Александровича, но он остался при своем мнении. Вижу, что нам его не переубедить, поэтому предлагаю голосование. Кто за декабрь, прошу поднять руки!
Шестеро сидевших вокруг стола мужчин подняли руки, один этого делать не стал.
– Принято, – продолжил Вяземский. – Теперь давайте решать, как будем убирать Романовых. Есть три варианта, но более выигрышным мне представляется использовать социал-демократов, а самим остаться в стороне.
– Вы их убедили? – удивился князь Александр Дмитриевич Голицын. – Я думал, что они в последний момент откажутся.
– Там остались одни фанатики, – усмехнулся Вяземский. – Для них героическая смерть желанней нынешнего прозябания. Мы выведем их на императорскую семью, а потом положим при задержании. И сбережём своих людей, и не навлечём на себя недовольства. Не всем придётся по вкусу смена династии. Есть у кого-нибудь возражения по кандидатуре нового императора?
– Оболенский согласился на выкуп? – спросил князь Сергей Семёнович Абамелек-Лазарев. – В разговоре со мной он высказывал большие сомнения.
– Согласился, – подтвердил Вяземский. – Его убедили, что наши противники на это не пойдут. Займы им не выплатим, а долю в банковском деле и промышленности предложим выкупить. Никто на это не согласится, а после войны отзовём свое предложение. Пусть предъявляют претензии своим правителям.
– Тогда кандидатура Владимира Андреевича меня полностью устраивает, – кивнул Абамелек-Лазарев.
– У остальных возражений нет, поэтому и этот вопрос решили, – сказал Вяземский. – Что у нас с армией, генерал?
– С ней всё в порядке, – ответил Елецкий. – Кое-кого временно арестуем, а позже выпустим, остальные останутся в стороне.
– Тогда остался один небольшой вопрос, и можно заканчивать, – сказал Вяземский и обратился к Шувалову: – Доложите, Иван Павлович?
– Господа, есть вопрос по молодому Мещерскому, – сказал Шувалов. – Вас в свое время не поставили в известность, потому что мы с братом не поверили в то, что узнали. Для любого здравомыслящего человека это был натуральный бред.
– Постойте, господа, – перебил его Ухтомский. – Это сын Сергея Александровича? Но ведь они вроде сгорели в пожаре?
– Пожар подстроил мой брат, – объяснил Шувалов. – Боевое крыло таким образом прикрыло нашего Петра Николаевича. Его из-за англичан могли выгнать из департамента полиции, и мы бы остались без прикрытия. А так всё повесили на Мещерских и сожгли купленный дом с телами бродяг. До этого на них же повесили Дюкре, поэтому прошло гладко. Но я хотел сказать не об этом. В первый раз Алексей Мещерский привлёк наше внимание после статьи.
– Храбрый, полезный для нас, но глупый поступок, – сказал Ухтомский. – Я ещё недоумевал, почему Сергей Александрович не остановил сына.
– Да, их не оставили бы в покое, – согласился Шувалов. – Мы собрались им помочь, когда получили сообщение от одного из преподавателей университета, которые отбирали для нас перспективных студентов. Он сообщил, что его навестил старший Мещерский с сыном. Сергей Александрович был с ним дружен и поэтому обратился, когда возникла нужда.
– А можно покороче? – спросил Абамелек-Лазарев. – Мы вам и так поверим.
– Боюсь, Сергей Семёнович, что не поверите, – усмехнулся Шувалов. – Я сам до сих пор не верю, хотя не могу игнорировать факты и верю тем, кто о них доложил.
– Вы нас уже заинтриговали, Иван Павлович, – сказал Елецкий. – Переходите к делу.
– Перехожу, – согласился Шувалов. – Старший Мещерский сказал своему другу, что в его сына вселилась личность старика, который умер в каком-то другом мире.
– Действительно, какой-то бред, – сказал Ухтомский. – Какой другой мир, Луна, что ли, или Марс? И как могут в одном теле быть две души?
– Давайте, меня никто не будет перебивать, и я быстро всё расскажу, – предложил Шувалов. – Мир вроде похожий на наш, но более развитый, а вселилась не душа, а личность. Он получил память прожившего там человека, который имел техническое образование и знал то, до чего наша наука дойдёт ещё очень нескоро. Конечно, преподаватель в это не поверил, но согласился проверить мальчишку. В результате проверки он убедился, что вчерашний выпускник гимназии сведущ в науках не меньше его самого. После этого экзамена младший Мещерский выложил своему экзаменатору какую-то теорию со всеми доказательствами. Я в науке не смыслю, но он был потрясён и сразу же доложил нам. Мы и так хотели им помочь, поэтому решили отправить всю семью на третий объект и проверить молодого Мещерского по полной программе. Мы ничего не теряли, но если бы этот бред подтвердился...
– Судя по тому, что вы сказали в самом начале, он подтвердился? – спросил Ухтомский.
– Сразу же. Сейчас вся научная группа задействована на проверку того, что он им выкладывает. В перечне сотня тем, включая военные. Правда, он подробно расписал только одну, от которой там все сошли с ума, а потом отказался с нами работать. Но, думаю, это ненадолго.
– А в чём дело? – спросил Абамелек-Лазарев. – Молодой человек чем-то недоволен?
– Он недоволен тем, как обошлись с его семьёй, – ответил Вяземский. – Сначала на его отца повесили убийство Дюкре, поставив Мещерских в безвыходное положение, а потом и англичан и устроили этот пожар. Родственникам никто ничего не сообщал, поэтому им не пришлось симулировать горе. К тому же у Мещерских изъяли сертификат на два миллиона, пообещав когда-нибудь отдать. Я на их месте тоже обиделся бы. Перестарался брат нашего Ивана Павловича, которому поручено выправить ошибки. Вам обо всём сообщили для сведения. После того как возьмём власть, третий объект нужно убирать. Оставим только охрану и уголовных, распустим часть рабочих, а остальных переведём туда, где будут возможности развернуть масштабные работы, сохранив при этом секретность. Понятно, что перед этим полностью определимся с Мещерским, чтобы не осталось ни малейших сомнений.
– Алексей, к тебе пришли, – из-за двери позвала мама.
– Сейчас узнаю, кому я нужен, – сказал я сидевшей за пианино Вере и вышел из нашей музыкальной комнаты.
Пришедших, точнее приехавших на «форде», было трое: незнакомый мне мужчина лет пятидесяти, с приятным лицом и два рядовых нашей охраны.
– Возьмите и распишитесь, – сказал мне мужчина, отдавая пакет и раскрытую тетрадь.
– Подождите, – отозвался я, – сейчас хоть посмотрю, за что расписываюсь.
Во вскрытом пакете лежали бумаги с цветными гербовыми разводами и иероглифами. Присмотревшись, я нашёл английский текст. Так, сертификаты нам вернули.
– Писем не передавали? – спросил я, ставя роспись в его тетради.
– Есть письма, – ответил он. – Сейчас отдам. А это аппарат звукозаписи. Для вас удобнее магнитный, поэтому его и передали. Если нужно, записи потом нетрудно перенести на пластинки. Всего хорошего!
Они сели в свой «форд» и уехали, а я взял в одну руку бумаги, а в другую – тяжеленный чемодан с эбонитовой ручкой и вошёл в дом.
– Что это у тебя? – спросил встретивший меня в коридоре отец.
– Это наши деньги, – ответил я, отдавая ему пакет, – а это письмо от Катерины. Вряд ли нас будут водить за нос, но ты проверь, она его писала или нет. А с остальным буду сейчас разбираться.
– Почта, – сказал я жене, заходя в бывший кабинет. – Это от отца, а это от брата.
– Наконец-то! – воскликнула она, взяв у меня конверты. – Не могли ответить раньше. А что это за чемодан?
– Судя по словам того, кто мне его вручил, это магнитофон. Интересно, что в нём, если такой неподъёмный?
Я положил аппарат на столик, открыл замок и откинул крышку. Оказалось, что это на самом деле чемодан, а магнитофон был гораздо меньше. Остальное место занимали бобины с лентой. В отдельном кармашке лежали квадратный микрофон со шнуром и книга с описанием. Прежде чем заняться самим аппаратом, я внимательно прочитал инструкцию и посмотрел электрические схемы, которые были вшиты в самом конце. К моему удивлению, магнитофон оказался вполне приличным: судя по схеме, в нём даже использовалось высокочастотное подмагничивание. Лента была бумажная с красноватым магнитным покрытием. Я установил одну бобину, включил магнитофон и, следуя инструкции, записал свой голос. Получилось довольно похоже. Вряд ли бобины хватит больше чем на две песни, но для нас их не пожалели и положили целый десяток. Лишь бы она не рвалась.
– Что пишут родные? – спросил я у почему-то притихшей жены.
– У них всё хорошо, – ответила она. – Только как-то непонятно написано.
– Можно почитать? – спросил я и прочитал письмо от Николая Дмитриевича.
Несомненно, писал он, но я сразу понял, что её смутило. В одном письме было столько нежных слов, сколько он вряд ли говорил дочери за год. Им запретили писать о наших похоронах, они и не писали, но письма были пропитаны нежностью и любовью.
– Всё нормально, – сказал я, возвращая ей письмо. – Просто соскучились. Нам вернули документы по японским вкладам и выполнили остальные мои условия, а это значит, что конец свободе!
– Ты эти дни понемногу печатал, – сказала жена.
– Напечатанного хватит на два дня, а потом нужно опять стучать одним пальцем. Но теперь у нас есть магнитофон и можно записать нашу первую разученную песню.
Первой нашей песней была песня «Ах, если б жить» из репертуара Киркорова, которую мы пели в два голоса. Получилось здорово, но в записи будет уже не то.
– Хорошо, – сказала Вера, мечтательно глядя в потолок. – Песню разучили, и её уже можно записать, письма такие получила, как будто побывала дома... Если бы ещё ты не приставал со своей борьбой, было бы совсем хорошо!
– Совсем хорошо – тоже нехорошо, – сказал я. – Счастья не должно быть слишком много, иначе его никто не оценит, а поэтому бросаем музыку и идём заниматься борьбой! Где наши кимоно?
Борьбой пока назывался комплекс упражнений, который я разработал для своей благоверной. Мышцы у неё напоминали кисель, а с растяжками было немного получше. Я поставил историческую задачу – за два месяца привести её тело в порядок.
– Куда такое годится? – вопрошал я, задрав ей блузку. – Посмотри на себя в зеркало. Замечательная фигурка, на которую не отреагирует только покойник, но где мышцы? Живот плоский только пока не поешь, а потом вываливается брюшко! И на боках уже начало что-то нарастать, и это не мышцы, а жир. Ешь ты не намного меньше меня и при этом почти не двигаешься. Всю работу по дому делают другие, а ты только весь день валяешься в кровати или где-нибудь сидишь. Знаешь, во что ты превратишься через десять лет, если не умрёшь от родов?
– Это почему я должна от них умирать? – вскинулась она.
– Потому что дохлая! – припечатал я. – Хорошо развитое тело – это в первую очередь здоровье! К тому же борьба не помешает и в жизни, особенно та, которую я тебе дам. Сильная и умелая женщина завалит и трёх мужиков, если у них нет ничего, кроме силы.
Насчёт трёх я преувеличил, но однажды сам видел, как невысокая, но крепкая девушка отметелила двух приставших к ней парней. Мне доставило удовольствие смотреть на то, что она с ними вытворяла.
Жена вздохнула, закрыла крышку инструмента и пошла переодеваться. Занимались мы два раза в день минут по сорок. Закончив, я переоделся, положил в папку половину отпечатанных впрок листов и пошёл отдавать их Фролову.
– Здорово! – обрадовался он, забирая у меня работу. – Закончилась забастовка? Всё сделали, что вы требовали?
– Куда они денутся, – скромно сказал я, шаркнув ножкой.
– Артист, – сказал он. – Вам хорошо, потому что единственный и незаменимый. С другими здесь так не носятся. Смотрите, Алексей, похвастаю.
– Что это? – спросил я, рассматривая отданный в мои руки предмет.
– Как что? – удивился он. – Это мы на скорую руку слепили транзистор. У выводов есть маркировка, чтобы не запутаться. Большой, но это только пока. Сделали вчера в конце дня, а сегодня сняли характеристики. Работает!
– Поздравляю! – искренне сказал я. – Он у вас больше похож на дикую грушу, поэтому я не догадался. Ничего, придёт время, сможете делать размером со спичечную головку.
Я отдал ему исторический транзистор, первый в этом мире, и вернулся домой. Не доходя до него сотни шагов, стал свидетелем трогательной сцены: моя сестра шла из гимназии в сопровождении здоровенного парня, который нёс два ранца, её и свой. Я подождал, пока они попрощаются и Ольга войдёт в дом, а потом вошёл сам. Попутно осмотрел парня, который понравился.
– Оля! – окликнул я сестру. – Присоединяйся к нам. Позанимаешься, и сразу появятся силы носить свой ранец.
– Ещё чего! – задрала она нос. – А вы тогда для чего?
– Симпатичный парень, – сказал я. – Был бесхозный или у кого-то отбила?
– Я не собираюсь отвечать на такой вопрос! – выпалила она и заскочила в свою комнату.
Да, подросла сестрёнка. Ещё год-два – и выйдет замуж. Хорошо, что перестала на меня злиться.
До ужина остался час, и я решил потратить его с толком и хоть немного постучать по клавишам. Нудная работа, которую немного скрашивало рисование иллюстраций.
– Не порть мне жену, – сказал я маме, – иначе займётесь на пару. Человек по природе ленив, и если чего-нибудь можно не делать, большинство и не будет. Думаете, мне было легко себя ломать? Ошибаетесь! А теперь, если день прошёл без занятий, для меня он потерян. И её потом не оттянешь за волосы от борьбы, главное – войти во вкус!
– Мы не собирались два месяца, – сказал член Совета князь Борис Леонидович Вяземский. – Наши решения уже выполнены, поэтому нужно окончательно определиться с дальнейшими планами. Большинство членов склоняется к тому, чтобы начать в первых числах декабря, но есть и возражающие.
– И кто возражает? – спросил граф Шувалов. – Пусть обоснует, а мы послушаем.
– Мне не нравится ваш первый вариант, – сказал князь Николай Александрович Ухтомский, – а второй не готов. Бомбы и ракетные станки дадут слишком мало жертв, и паника либо не возникнет, либо будет очень недолгой. Я думаю, что вариант со станциями очистки воды намного эффективней. Для города с населением в семь миллионов прогнозируемые потери в пятьдесят тысяч – это капля в море.
– А вы хотите потравить всех жителей? – язвительно спросил князь Леонид Васильевич Елецкий.
– Акция должна быть действенной, генерал, – ответил ему Ухтомский, – иначе вообще не стоит затевать возню с ядами, а стать всем на границах и с честью помереть!
– Первый вариант – это не прожект, а серьёзно проработанная операция, в которую вложено много времени и средств, – сказал Вяземский. – По нашим оценкам она вызовет панику и заставит большую часть населения покинуть самые большие города. Нам нужен хаос, а не миллионные потери среди горожан. Я уже пытался убедить Николая Александровича, но он остался при своем мнении. Вижу, что нам его не переубедить, поэтому предлагаю голосование. Кто за декабрь, прошу поднять руки!
Шестеро сидевших вокруг стола мужчин подняли руки, один этого делать не стал.
– Принято, – продолжил Вяземский. – Теперь давайте решать, как будем убирать Романовых. Есть три варианта, но более выигрышным мне представляется использовать социал-демократов, а самим остаться в стороне.
– Вы их убедили? – удивился князь Александр Дмитриевич Голицын. – Я думал, что они в последний момент откажутся.
– Там остались одни фанатики, – усмехнулся Вяземский. – Для них героическая смерть желанней нынешнего прозябания. Мы выведем их на императорскую семью, а потом положим при задержании. И сбережём своих людей, и не навлечём на себя недовольства. Не всем придётся по вкусу смена династии. Есть у кого-нибудь возражения по кандидатуре нового императора?
– Оболенский согласился на выкуп? – спросил князь Сергей Семёнович Абамелек-Лазарев. – В разговоре со мной он высказывал большие сомнения.
– Согласился, – подтвердил Вяземский. – Его убедили, что наши противники на это не пойдут. Займы им не выплатим, а долю в банковском деле и промышленности предложим выкупить. Никто на это не согласится, а после войны отзовём свое предложение. Пусть предъявляют претензии своим правителям.
– Тогда кандидатура Владимира Андреевича меня полностью устраивает, – кивнул Абамелек-Лазарев.
– У остальных возражений нет, поэтому и этот вопрос решили, – сказал Вяземский. – Что у нас с армией, генерал?
– С ней всё в порядке, – ответил Елецкий. – Кое-кого временно арестуем, а позже выпустим, остальные останутся в стороне.
– Тогда остался один небольшой вопрос, и можно заканчивать, – сказал Вяземский и обратился к Шувалову: – Доложите, Иван Павлович?
– Господа, есть вопрос по молодому Мещерскому, – сказал Шувалов. – Вас в свое время не поставили в известность, потому что мы с братом не поверили в то, что узнали. Для любого здравомыслящего человека это был натуральный бред.
– Постойте, господа, – перебил его Ухтомский. – Это сын Сергея Александровича? Но ведь они вроде сгорели в пожаре?
– Пожар подстроил мой брат, – объяснил Шувалов. – Боевое крыло таким образом прикрыло нашего Петра Николаевича. Его из-за англичан могли выгнать из департамента полиции, и мы бы остались без прикрытия. А так всё повесили на Мещерских и сожгли купленный дом с телами бродяг. До этого на них же повесили Дюкре, поэтому прошло гладко. Но я хотел сказать не об этом. В первый раз Алексей Мещерский привлёк наше внимание после статьи.
– Храбрый, полезный для нас, но глупый поступок, – сказал Ухтомский. – Я ещё недоумевал, почему Сергей Александрович не остановил сына.
– Да, их не оставили бы в покое, – согласился Шувалов. – Мы собрались им помочь, когда получили сообщение от одного из преподавателей университета, которые отбирали для нас перспективных студентов. Он сообщил, что его навестил старший Мещерский с сыном. Сергей Александрович был с ним дружен и поэтому обратился, когда возникла нужда.
– А можно покороче? – спросил Абамелек-Лазарев. – Мы вам и так поверим.
– Боюсь, Сергей Семёнович, что не поверите, – усмехнулся Шувалов. – Я сам до сих пор не верю, хотя не могу игнорировать факты и верю тем, кто о них доложил.
– Вы нас уже заинтриговали, Иван Павлович, – сказал Елецкий. – Переходите к делу.
– Перехожу, – согласился Шувалов. – Старший Мещерский сказал своему другу, что в его сына вселилась личность старика, который умер в каком-то другом мире.
– Действительно, какой-то бред, – сказал Ухтомский. – Какой другой мир, Луна, что ли, или Марс? И как могут в одном теле быть две души?
– Давайте, меня никто не будет перебивать, и я быстро всё расскажу, – предложил Шувалов. – Мир вроде похожий на наш, но более развитый, а вселилась не душа, а личность. Он получил память прожившего там человека, который имел техническое образование и знал то, до чего наша наука дойдёт ещё очень нескоро. Конечно, преподаватель в это не поверил, но согласился проверить мальчишку. В результате проверки он убедился, что вчерашний выпускник гимназии сведущ в науках не меньше его самого. После этого экзамена младший Мещерский выложил своему экзаменатору какую-то теорию со всеми доказательствами. Я в науке не смыслю, но он был потрясён и сразу же доложил нам. Мы и так хотели им помочь, поэтому решили отправить всю семью на третий объект и проверить молодого Мещерского по полной программе. Мы ничего не теряли, но если бы этот бред подтвердился...
– Судя по тому, что вы сказали в самом начале, он подтвердился? – спросил Ухтомский.
– Сразу же. Сейчас вся научная группа задействована на проверку того, что он им выкладывает. В перечне сотня тем, включая военные. Правда, он подробно расписал только одну, от которой там все сошли с ума, а потом отказался с нами работать. Но, думаю, это ненадолго.
– А в чём дело? – спросил Абамелек-Лазарев. – Молодой человек чем-то недоволен?
– Он недоволен тем, как обошлись с его семьёй, – ответил Вяземский. – Сначала на его отца повесили убийство Дюкре, поставив Мещерских в безвыходное положение, а потом и англичан и устроили этот пожар. Родственникам никто ничего не сообщал, поэтому им не пришлось симулировать горе. К тому же у Мещерских изъяли сертификат на два миллиона, пообещав когда-нибудь отдать. Я на их месте тоже обиделся бы. Перестарался брат нашего Ивана Павловича, которому поручено выправить ошибки. Вам обо всём сообщили для сведения. После того как возьмём власть, третий объект нужно убирать. Оставим только охрану и уголовных, распустим часть рабочих, а остальных переведём туда, где будут возможности развернуть масштабные работы, сохранив при этом секретность. Понятно, что перед этим полностью определимся с Мещерским, чтобы не осталось ни малейших сомнений.
– Алексей, к тебе пришли, – из-за двери позвала мама.
– Сейчас узнаю, кому я нужен, – сказал я сидевшей за пианино Вере и вышел из нашей музыкальной комнаты.
Пришедших, точнее приехавших на «форде», было трое: незнакомый мне мужчина лет пятидесяти, с приятным лицом и два рядовых нашей охраны.
– Возьмите и распишитесь, – сказал мне мужчина, отдавая пакет и раскрытую тетрадь.
– Подождите, – отозвался я, – сейчас хоть посмотрю, за что расписываюсь.
Во вскрытом пакете лежали бумаги с цветными гербовыми разводами и иероглифами. Присмотревшись, я нашёл английский текст. Так, сертификаты нам вернули.
– Писем не передавали? – спросил я, ставя роспись в его тетради.
– Есть письма, – ответил он. – Сейчас отдам. А это аппарат звукозаписи. Для вас удобнее магнитный, поэтому его и передали. Если нужно, записи потом нетрудно перенести на пластинки. Всего хорошего!
Они сели в свой «форд» и уехали, а я взял в одну руку бумаги, а в другую – тяжеленный чемодан с эбонитовой ручкой и вошёл в дом.
– Что это у тебя? – спросил встретивший меня в коридоре отец.
– Это наши деньги, – ответил я, отдавая ему пакет, – а это письмо от Катерины. Вряд ли нас будут водить за нос, но ты проверь, она его писала или нет. А с остальным буду сейчас разбираться.
– Почта, – сказал я жене, заходя в бывший кабинет. – Это от отца, а это от брата.
– Наконец-то! – воскликнула она, взяв у меня конверты. – Не могли ответить раньше. А что это за чемодан?
– Судя по словам того, кто мне его вручил, это магнитофон. Интересно, что в нём, если такой неподъёмный?
Я положил аппарат на столик, открыл замок и откинул крышку. Оказалось, что это на самом деле чемодан, а магнитофон был гораздо меньше. Остальное место занимали бобины с лентой. В отдельном кармашке лежали квадратный микрофон со шнуром и книга с описанием. Прежде чем заняться самим аппаратом, я внимательно прочитал инструкцию и посмотрел электрические схемы, которые были вшиты в самом конце. К моему удивлению, магнитофон оказался вполне приличным: судя по схеме, в нём даже использовалось высокочастотное подмагничивание. Лента была бумажная с красноватым магнитным покрытием. Я установил одну бобину, включил магнитофон и, следуя инструкции, записал свой голос. Получилось довольно похоже. Вряд ли бобины хватит больше чем на две песни, но для нас их не пожалели и положили целый десяток. Лишь бы она не рвалась.
– Что пишут родные? – спросил я у почему-то притихшей жены.
– У них всё хорошо, – ответила она. – Только как-то непонятно написано.
– Можно почитать? – спросил я и прочитал письмо от Николая Дмитриевича.
Несомненно, писал он, но я сразу понял, что её смутило. В одном письме было столько нежных слов, сколько он вряд ли говорил дочери за год. Им запретили писать о наших похоронах, они и не писали, но письма были пропитаны нежностью и любовью.
– Всё нормально, – сказал я, возвращая ей письмо. – Просто соскучились. Нам вернули документы по японским вкладам и выполнили остальные мои условия, а это значит, что конец свободе!
– Ты эти дни понемногу печатал, – сказала жена.
– Напечатанного хватит на два дня, а потом нужно опять стучать одним пальцем. Но теперь у нас есть магнитофон и можно записать нашу первую разученную песню.
Первой нашей песней была песня «Ах, если б жить» из репертуара Киркорова, которую мы пели в два голоса. Получилось здорово, но в записи будет уже не то.
– Хорошо, – сказала Вера, мечтательно глядя в потолок. – Песню разучили, и её уже можно записать, письма такие получила, как будто побывала дома... Если бы ещё ты не приставал со своей борьбой, было бы совсем хорошо!
– Совсем хорошо – тоже нехорошо, – сказал я. – Счастья не должно быть слишком много, иначе его никто не оценит, а поэтому бросаем музыку и идём заниматься борьбой! Где наши кимоно?
Борьбой пока назывался комплекс упражнений, который я разработал для своей благоверной. Мышцы у неё напоминали кисель, а с растяжками было немного получше. Я поставил историческую задачу – за два месяца привести её тело в порядок.
– Куда такое годится? – вопрошал я, задрав ей блузку. – Посмотри на себя в зеркало. Замечательная фигурка, на которую не отреагирует только покойник, но где мышцы? Живот плоский только пока не поешь, а потом вываливается брюшко! И на боках уже начало что-то нарастать, и это не мышцы, а жир. Ешь ты не намного меньше меня и при этом почти не двигаешься. Всю работу по дому делают другие, а ты только весь день валяешься в кровати или где-нибудь сидишь. Знаешь, во что ты превратишься через десять лет, если не умрёшь от родов?
– Это почему я должна от них умирать? – вскинулась она.
– Потому что дохлая! – припечатал я. – Хорошо развитое тело – это в первую очередь здоровье! К тому же борьба не помешает и в жизни, особенно та, которую я тебе дам. Сильная и умелая женщина завалит и трёх мужиков, если у них нет ничего, кроме силы.
Насчёт трёх я преувеличил, но однажды сам видел, как невысокая, но крепкая девушка отметелила двух приставших к ней парней. Мне доставило удовольствие смотреть на то, что она с ними вытворяла.
Жена вздохнула, закрыла крышку инструмента и пошла переодеваться. Занимались мы два раза в день минут по сорок. Закончив, я переоделся, положил в папку половину отпечатанных впрок листов и пошёл отдавать их Фролову.
– Здорово! – обрадовался он, забирая у меня работу. – Закончилась забастовка? Всё сделали, что вы требовали?
– Куда они денутся, – скромно сказал я, шаркнув ножкой.
– Артист, – сказал он. – Вам хорошо, потому что единственный и незаменимый. С другими здесь так не носятся. Смотрите, Алексей, похвастаю.
– Что это? – спросил я, рассматривая отданный в мои руки предмет.
– Как что? – удивился он. – Это мы на скорую руку слепили транзистор. У выводов есть маркировка, чтобы не запутаться. Большой, но это только пока. Сделали вчера в конце дня, а сегодня сняли характеристики. Работает!
– Поздравляю! – искренне сказал я. – Он у вас больше похож на дикую грушу, поэтому я не догадался. Ничего, придёт время, сможете делать размером со спичечную головку.
Я отдал ему исторический транзистор, первый в этом мире, и вернулся домой. Не доходя до него сотни шагов, стал свидетелем трогательной сцены: моя сестра шла из гимназии в сопровождении здоровенного парня, который нёс два ранца, её и свой. Я подождал, пока они попрощаются и Ольга войдёт в дом, а потом вошёл сам. Попутно осмотрел парня, который понравился.
– Оля! – окликнул я сестру. – Присоединяйся к нам. Позанимаешься, и сразу появятся силы носить свой ранец.
– Ещё чего! – задрала она нос. – А вы тогда для чего?
– Симпатичный парень, – сказал я. – Был бесхозный или у кого-то отбила?
– Я не собираюсь отвечать на такой вопрос! – выпалила она и заскочила в свою комнату.
Да, подросла сестрёнка. Ещё год-два – и выйдет замуж. Хорошо, что перестала на меня злиться.
До ужина остался час, и я решил потратить его с толком и хоть немного постучать по клавишам. Нудная работа, которую немного скрашивало рисование иллюстраций.
