И им просто хочется существовать в своей системе хотя бы еще несколько миллиардов лет без катаклизмов. А если люди взорвут свой мир, то все это отразится и на них.
Земля скосила глаза на соседние планеты, чутко прислушивающиеся к разговору. Заметила как Марс, в свое время согласившийся с доводами Космического разума и позволивший превратить себя в планету с разреженной атмосферой, от злости покраснел ещё больше. Его ударные кратеры, напоминающие о катастрофе, произошедшей несколько миллионов лет назад, как трупные пятна расположились по всей поверхности, ни на минуту не давая забыть своему хозяину о когда-то принятом решении, погубившем прекрасную планету. Фобос и Деймос - спутники Марса, как сторожевые псы, почувствовавшие злость своего господина, встрепенулись и приняли стойку, готовые в любой момент разорвать того, на кого укажет хозяин.
Венера, кокетливо улыбнувшись, повернулась в сторону Меркурия, но Земля успела заметить, как в её глазах блеснули слезы. Она слишком хорошо знала сестру, и как бы Венера не бодрилась, она до сих пор во сне видит себя прекрасной розовой планетой, на которой полным ходом процветает жизнь. Где гуманоиды дышат чистейшим воздухом, а не углекислым газом, составляющим сейчас большую часть атмосферы. И хоть лица планеты не было видно из-за непрозрачного слоя облаков серного газа, Земля догадывалась какие бури сейчас пронеслись над её базальтовой поверхностью, иссеченной лавовыми реками.
Неожиданный разговор выбил Землю со своей орбиты, и планете понадобилось срочно успокоить нервную систему. Серьезные разговоры – это вообще не для женщин. От них начинает болеть голова и портится настроение. Она окинула свои просторы внимательным взглядом и чуть-чуть, практически незаметно, тряхнула большой остров в Карибском море. В этот момент двое мужчин открыли багажник небольшого грузовика и готовились спустить на землю бочки с ромом двадцатилетней выдержки. Но вздыбившаяся под ногами земля отбросила их в сторону, а бочки рухнули с высоты на поверхность планеты и разбились. Мужчинам оставалось только наблюдать, как из расколовшейся посуды в землю стремительно впитывается янтарная жидкость. В последний момент у Земли мелькнула мысль, что надо бы угостить и Космический разум, но как ему предложить?! В тюбиках космонавтов? Да и… На планете наступило относительное затишье, она устало вздохнула и, накрыв себя облачным одеялом, погрузилась в сон. Надо немного отдохнуть, а обо всех напастях она подумает завтра.
Странные соседи
Обитателей дачных участков можно поделить на две категории. Первая – это те, кто на своей земле построили жилые дома, обзавелись крепким хозяйством и благополучно на постоянной основе живут в своих хоромах, не заморачиваясь с пропиской, так как таковая у них есть, но где-то в другом месте. И вторая категория – это те, кто не может оторваться от своих квартир, но глубоко в душе они уверенные земледельцы. Поэтому на своих дачных участках они появляются ранней весной и копошатся до первых осенних дождей. Эта каста дачников тоже делится на две части. Одна часть – активная, каждую пятницу заполняющая электрички не только своим присутствием, но и своими задушевными разговорами о том, когда, что и где сажать, чем удобрять и как гонять грызунов, регулярно посягающих на столь дорогой урожай. И вторая часть – это те дачники, которые весной все посадят, а потом каждые выходные переносят свое посещение столь вожделенного для многих места, полагая, что урожай вырастит сам по себе, а дача все-таки создана для того, чтобы туда ехать отдыхать и есть шашлыки. При этом они стараются объединить два в одном. Например, поедание мяса со сбором спелой вишни или яблок.
Петрович не относился ни к одной из перечисленных категорий. Он был самый обычный бомж, облюбовавший заброшенную дачу и с удобством расположившийся в небольшом домике, потеснив оставшийся от нерадивых хозяев заржавевший садовый инвентарь. Как и большинство своих «коллег», он был любителем крепких алкогольных напитков и философом в душе. В редкие минуты просветления любил поговорить «за жизнь» с хозяином соседней дачи: бывшим старшим механиком химзавода, а ныне добропорядочным пенсионером, уважительно называемым Николаевичем. Чтобы держать лицо и быть с Николаевичем на равных, Петрович при знакомстве тоже обозначил, что когда-то и он занимал руководящие посты. Но вдаваться в подробности не стал, сохраняя интригу. Николаевич был мужик понимающий и лезть в душу необычному соседу не посчитал нужным. Иногда он просил помочь с работой по участку и щедро делился едой, которую приносил с собой. Реже платил наличными, прекрасно понимая, что Петрович деньги всё равно потратит на выпивку. Да Петрович и не расстраивался сильно, прекрасно понимая, что силы воли у него нет, и лучше пусть Николаевич его накормит, а на водку он как-нибудь средства найдет. В крайнем случае, дружки с помойки, с которыми он корефанился ещё до оседлой жизни, трубам перегореть не дадут. Только одно правило Петрович соблюдал неукоснительно - он никого не впускал в свой домишко, с любовью, как дядюшка Тыква из «Приключений Чиполино», оберегая свое единственное пристанище.
¬– Так я же знаю этих лиходеев-алкашей, – во время очередного душевного порыва объяснял он Николаевичу. – Зальют свои зенки бесстыжие и начнут беспредельничать. Превратят дом в сарай. Ладно бы, только пили, а то ведь и сходить под себя могут. А мне потом как в этой вонище жить?! Да и поджечь с них станется. Алкашня ведь.
Николаевич только молча посмеивался в усы на такие откровения и незаметно отодвигался подальше от собеседника, чтобы не нюхать его амбре, далекое от цветочных запахов. Только раз в месяц Петрович становился похожим на приличного человека. В этот славный день он снимал с вешалки замызганный, потертый, с оторванным карманом, но трепетно оберегаемый пиджак. Вытаскивал из-под матраса, который притащил с какой-то помойки, лежавшие там, чтобы не помялись, старые брюки с расклешенными штанинами. Доставал видавшую виды одноразовую бритву, которой пользовался уже несколько лет, и шел на речку. Купался, брился и торжественно с гордым видом шествовал на почту получать честно заработанную на «руководящих» должностях минимальную пенсию по старости. И его совсем не смущало, что пиджак был на несколько размеров больше, а брюки наоборот маленькие, со сломанным замком и не сходились в поясе. Он подвязывал их веревочкой и прикрывал срамное место полинялой, выгоревшей футболкой.
В один из первых весенних дней после долгой зимы, придя на дачу, Николаевич застал эпическую картину. Поперек тропинки перед его калиткой лежал пьяный вдрызг Петрович, а рядом сидела черная с подпалинами собака неопознанной породы. «Сарделечное» худое тело как у таксы, уши в форме лопастей, как у спаниеля, черные пуговки внимательных глаз, предано смотревших на пьяное тело. При приближении незнакомца собака вскочила на кривые длинные ноги и зарычала.
– Вот так дела, – опешил Николаевич, от неожиданности отступая на шаг назад. – И как я попаду к себе?! Петрович, мне бы пройти надо, а ты тут разлегся. Да ещё и охрану в виде собаки выставил.
Петрович, услышав знакомый голос, оторвал от земли голову, сверкнув начинающей плешью, в растрепанных волосах застряли куриные перья и, еле-еле сфокусировав взгляд на Николаевиче, издал что-то среднее между боевым кличем индейцев и сипом простуженного петуха.
– Жуля, свои, – и, лежа повернувшись из последних сил к Николаевичу, уже тише добавил. – Переступай.
На этом его силы закончились, и голова упала на землю. Петрович дернулся, попытался перевернуться на спину. Но попытка не увенчалась успехом, и он замер, свернувшись в позе эмбриона, подложив руки под щеку. Собака успокоилась и легла рядом с хозяином. Николаевич, наконец, попавший на свой участок, еще долго слышал, как мерное сопение сменяется то диким храпом, то поскуливанием, то невнятным бормотанием. И все это время рядом с соседом нес службу пес. Наконец, калитка заскрипела, пропуская замершего грязного гостя.
– Николаич, ты это … – виновато глядя на соседа просипел Петрович. – Мне б рассольничку. Я всю зиму охранял твою дачу. Ни-ни. Что б никто. Я тут. Никому. Мы с Жулькой. Ты не думай.
Не дослушав пьяное бормотание, Николаевич зашел к себе в домик и вынес баллон соленых помидор, еще с лета стоявший в неглубоком подвале. Он молча открыл его и, налив в стакан рассола, протянул Петровичу. Бомж трясущими руками схватил стакан и с жадностью выпил вожделенную влагу. Николаевич тут же наполнил стакан повторно, пока Петрович с наслаждением пил вторую порцию, выловил из банки помидорину и протянул её соседу.
– Ну как перезимовал?! Смотрю, собакой обзавелся, – кивнул он на стоящего рядом пса.
– Да ну так жешь, – прошипел Петрович, запихивая в рот помидор и вытирая текущий по подбородку сок. – Хоть поговорить с кем есть. Жулька, она того… Она умна-а-я. Все понимает. Но вот прям человек в собачьей шкуре.
Петровича уже немного отпустило, и он, косясь в сторону баллона с помидорами, с нетерпением ждал, когда Николаевич нарежет хлеб и сало, которое тот принес с собой. Николаевич знал, что ещё немного и соседа потянет на философские рассуждения. В дом, соответственно, он Петровича не пригласил, так как не уверен был, что сможет выдержать запах перегара и давно не мытого тела в закрытом помещении. Да Петрович и не изъявлял желание перебраться в относительное тепло, хотя и замерз, как цуцик. Он уже давно не обращал внимания на такие вещи. Накормят, выслушают пьяный бред и то ладно. Николаевич кинул шкурку от сала собаке. Та поймала подачку на лету.
– Петрович, а с чего ты решил, что это сучка? – приглядываясь к животному, спросил Николаевич.
– Ну дак… А кто? – перестав жевать, поинтересовался Петрович, его рот с гнилыми зубами искривился в виноватой улыбке. – Знаешь, какая она хитрая?! У-у-у. Я её гнал. А она лезет и лезет. На крыльце спала. А тут морозы. Ну что я зверь какой?! Пустил. Вдвоем теплее, да и поговорить жешь можно. Она слушает. Все понимает.
– И, тем не менее, Петрович, это кобель, – посмеиваясь в усы, объявил Николаевич. – Я тебе со сто процентной уверенностью говорю. Точно кобель.
– Так, ну как же? – Петрович даже на какое-то мгновение замер с недонесённым до рта куском сала. Тяжело сглатывая, посмотрел на собаку и перевел взгляд на соседа. – Она… – и тут же поправился. – Он... Уже на Жульку отзывается.
– Ну, значит, будет Жулик, раз отзывается, – уже откровенно смеясь, предложил Николаевич.
– А пусть будет, – и умиротворенный Петрович с удвоенной силой заработал челюстями. – Вот бы ещё во-о-одочки выпить.
И так вкусно он произнес «водочки», что у Николаевича рот наполнился слюной. Он с тоской посмотрел на припаркованную недалеко белую «Ниву» и решил, что на сегодня он выполнил все дела, а что не сделал, доделает в следующий приезд. И стал собираться домой.
Время для пенсионеров тянется в другой плоскости, и теперь Николаевич на дачу ездил каждый день. Жизнь Петровича и Жулика протекала перед его глазами. Он видел, что сосед то наперегонки бегает со своим питомцем, то они куда-то целеустремленно идут, изображая сильно занятых, напоминая всем своим неприступным видом депутатов после выборов, когда шумиха уже улеглась и можно расслабиться, а не строить из себя вежливого и доброго дядюшку. Иногда лицезрел, как Жулик несется стремглав, зажимая в пасти придушенного соседского цыпленка. Но в один из дней Петрович его особенно удивил. На окраине дачных участков располагалось поле, сплошь покрытое одуванчиками. И вот по этому полю как раз и передвигались почти трезвый Петрович, хотя в его случае понятие «почти» далеко от общепринятого у остальных людей, и Жулик. Только двигались они по-пластунски. Плешивая, обрамленная свалявшимися волосами голова и пятая точка Петровича периодически появлялись то вместе, то поочередно. А Жулика вообще не было видно. Он изо всех сил строил из себя охотничьего пса. Его передвижение выдавал только хвост, торчащий в виде антенны, и дорожка из взлетающих зонтиков одуванчиков.
– Петрович, – вечером, когда сосед пожаловал, чтобы поговорить по душам, обратился к нему Николаевич. – Это что у вас с Жуликом за учения были? Вы что, к войне готовитесь?
– Так я же у пограничников в разведке служил, – вдруг выдал Петрович, не моргнув глазом. – Э-э-э… Знаешь, какой я был! Ты не смотри на меня нынешнего. На мне вся разведка держалась. Я, знаешь, на какие хитрости был мастак. Эх, было время! Вот сейчас Жулика и натаскиваю. Я ведь тебе говорил, что он умный. Так грех не использовать его таланты в благих целях. Вот научу его в засаде лежать, в дозор ходить. Мы с ним, знаешь, каких дел наворочаем?! Ого-го. Нас все запомнят.
– Петрович, какая разведка?! – улыбаясь во весь рот, поинтересовался Николаевич. – Ты же говорил, что у тебя плоскостопие. А таких вообще в армию не берут.
– Так, что-то я засиделся, – уходя от поднятой темы, сразу засобирался Петрович. – А у меня ещё сколько дел?! У-у-у. Мне все продумать надо и подготовить. Сейчас все от нас с Жуликом зависит. Только на нас вся надежда.
И Петрович, чуть вихляющей походкой, посеменил к своему домику. Жулик, лежавший все это время рядом с собеседниками и неустанно гипнотизировавший недоеденную банку тушенки, тяжело вздохнул и поплелся вслед за хозяином.
– Жулик, – позвал его Николаевич, ставя банку на землю. – Доедай. Мне ехать надо, а она до утра пропадет.
Жулик остановился. Неверяще своему счастью посмотрел на предложенное угощение, повернул голову вослед хозяину. Какое-то мгновение собака колебалась между преданностью и голодом. Но, в конце концов, голод взял свое. Видно решив, что хозяин никуда не денется, а мясо могут и забрать, Жулик, подлетев к тушенке, стал с жадностью есть. Потом развернулся и уже радостно махая хвостом-антенной помчался к Петровичу.
Лето набирало обороты. Жара становилась все более ощутимой, и Николаевич стал приезжать на дачу ещё засветло, чтобы до самого пекла поработать. Приехав в очередной раз на рассвете, он увидел, как трезвый Петрович в любимом пиджаке, но в старых трениках, засаленных до такой степени, что ткань скорее стояла на ногах, а не облегала их, идет с двумя полными вишни ведрами, направляясь в сторону города. Рядом бежал, как положено верному псу, Жулик.
– Петрович, доброе утро, ты что, сады обносишь? – удивленно приподняв брови, поинтересовался Николаевич. – Не боишься, что хозяева морду начистят за воровство?
– И тебе не хворать, – отозвался Петрович, сбиваясь с шага и останавливаясь. – Николаевич, я только на заброшенных дачах работаю. Чего добру пропадать?! А так я отнесу в интернат поварихам. Они детям хоть компота наварят. А мне еды какой-никакой дадут. То борщечка в банку нальют, то пюре с гуляшом наварганят, да и деньжат на бутылку подкинут. Таки Жулика не обделяют. Завсегда у него теперь кости есть. Так что ты плохо про меня не думай. Я не просто ворую, чтобы на водку наскрести. Я и детям радость несу и себя не обделяю.
Николаевич перевел взгляд на собаку. Та действительно стала выглядеть лучше. Упитанные бока, как по волшебству, шерсть стала гладкая, как будто её состояние зависело от количества съеденного корма.
Земля скосила глаза на соседние планеты, чутко прислушивающиеся к разговору. Заметила как Марс, в свое время согласившийся с доводами Космического разума и позволивший превратить себя в планету с разреженной атмосферой, от злости покраснел ещё больше. Его ударные кратеры, напоминающие о катастрофе, произошедшей несколько миллионов лет назад, как трупные пятна расположились по всей поверхности, ни на минуту не давая забыть своему хозяину о когда-то принятом решении, погубившем прекрасную планету. Фобос и Деймос - спутники Марса, как сторожевые псы, почувствовавшие злость своего господина, встрепенулись и приняли стойку, готовые в любой момент разорвать того, на кого укажет хозяин.
Венера, кокетливо улыбнувшись, повернулась в сторону Меркурия, но Земля успела заметить, как в её глазах блеснули слезы. Она слишком хорошо знала сестру, и как бы Венера не бодрилась, она до сих пор во сне видит себя прекрасной розовой планетой, на которой полным ходом процветает жизнь. Где гуманоиды дышат чистейшим воздухом, а не углекислым газом, составляющим сейчас большую часть атмосферы. И хоть лица планеты не было видно из-за непрозрачного слоя облаков серного газа, Земля догадывалась какие бури сейчас пронеслись над её базальтовой поверхностью, иссеченной лавовыми реками.
Неожиданный разговор выбил Землю со своей орбиты, и планете понадобилось срочно успокоить нервную систему. Серьезные разговоры – это вообще не для женщин. От них начинает болеть голова и портится настроение. Она окинула свои просторы внимательным взглядом и чуть-чуть, практически незаметно, тряхнула большой остров в Карибском море. В этот момент двое мужчин открыли багажник небольшого грузовика и готовились спустить на землю бочки с ромом двадцатилетней выдержки. Но вздыбившаяся под ногами земля отбросила их в сторону, а бочки рухнули с высоты на поверхность планеты и разбились. Мужчинам оставалось только наблюдать, как из расколовшейся посуды в землю стремительно впитывается янтарная жидкость. В последний момент у Земли мелькнула мысль, что надо бы угостить и Космический разум, но как ему предложить?! В тюбиках космонавтов? Да и… На планете наступило относительное затишье, она устало вздохнула и, накрыв себя облачным одеялом, погрузилась в сон. Надо немного отдохнуть, а обо всех напастях она подумает завтра.
Странные соседи
Обитателей дачных участков можно поделить на две категории. Первая – это те, кто на своей земле построили жилые дома, обзавелись крепким хозяйством и благополучно на постоянной основе живут в своих хоромах, не заморачиваясь с пропиской, так как таковая у них есть, но где-то в другом месте. И вторая категория – это те, кто не может оторваться от своих квартир, но глубоко в душе они уверенные земледельцы. Поэтому на своих дачных участках они появляются ранней весной и копошатся до первых осенних дождей. Эта каста дачников тоже делится на две части. Одна часть – активная, каждую пятницу заполняющая электрички не только своим присутствием, но и своими задушевными разговорами о том, когда, что и где сажать, чем удобрять и как гонять грызунов, регулярно посягающих на столь дорогой урожай. И вторая часть – это те дачники, которые весной все посадят, а потом каждые выходные переносят свое посещение столь вожделенного для многих места, полагая, что урожай вырастит сам по себе, а дача все-таки создана для того, чтобы туда ехать отдыхать и есть шашлыки. При этом они стараются объединить два в одном. Например, поедание мяса со сбором спелой вишни или яблок.
Петрович не относился ни к одной из перечисленных категорий. Он был самый обычный бомж, облюбовавший заброшенную дачу и с удобством расположившийся в небольшом домике, потеснив оставшийся от нерадивых хозяев заржавевший садовый инвентарь. Как и большинство своих «коллег», он был любителем крепких алкогольных напитков и философом в душе. В редкие минуты просветления любил поговорить «за жизнь» с хозяином соседней дачи: бывшим старшим механиком химзавода, а ныне добропорядочным пенсионером, уважительно называемым Николаевичем. Чтобы держать лицо и быть с Николаевичем на равных, Петрович при знакомстве тоже обозначил, что когда-то и он занимал руководящие посты. Но вдаваться в подробности не стал, сохраняя интригу. Николаевич был мужик понимающий и лезть в душу необычному соседу не посчитал нужным. Иногда он просил помочь с работой по участку и щедро делился едой, которую приносил с собой. Реже платил наличными, прекрасно понимая, что Петрович деньги всё равно потратит на выпивку. Да Петрович и не расстраивался сильно, прекрасно понимая, что силы воли у него нет, и лучше пусть Николаевич его накормит, а на водку он как-нибудь средства найдет. В крайнем случае, дружки с помойки, с которыми он корефанился ещё до оседлой жизни, трубам перегореть не дадут. Только одно правило Петрович соблюдал неукоснительно - он никого не впускал в свой домишко, с любовью, как дядюшка Тыква из «Приключений Чиполино», оберегая свое единственное пристанище.
¬– Так я же знаю этих лиходеев-алкашей, – во время очередного душевного порыва объяснял он Николаевичу. – Зальют свои зенки бесстыжие и начнут беспредельничать. Превратят дом в сарай. Ладно бы, только пили, а то ведь и сходить под себя могут. А мне потом как в этой вонище жить?! Да и поджечь с них станется. Алкашня ведь.
Николаевич только молча посмеивался в усы на такие откровения и незаметно отодвигался подальше от собеседника, чтобы не нюхать его амбре, далекое от цветочных запахов. Только раз в месяц Петрович становился похожим на приличного человека. В этот славный день он снимал с вешалки замызганный, потертый, с оторванным карманом, но трепетно оберегаемый пиджак. Вытаскивал из-под матраса, который притащил с какой-то помойки, лежавшие там, чтобы не помялись, старые брюки с расклешенными штанинами. Доставал видавшую виды одноразовую бритву, которой пользовался уже несколько лет, и шел на речку. Купался, брился и торжественно с гордым видом шествовал на почту получать честно заработанную на «руководящих» должностях минимальную пенсию по старости. И его совсем не смущало, что пиджак был на несколько размеров больше, а брюки наоборот маленькие, со сломанным замком и не сходились в поясе. Он подвязывал их веревочкой и прикрывал срамное место полинялой, выгоревшей футболкой.
В один из первых весенних дней после долгой зимы, придя на дачу, Николаевич застал эпическую картину. Поперек тропинки перед его калиткой лежал пьяный вдрызг Петрович, а рядом сидела черная с подпалинами собака неопознанной породы. «Сарделечное» худое тело как у таксы, уши в форме лопастей, как у спаниеля, черные пуговки внимательных глаз, предано смотревших на пьяное тело. При приближении незнакомца собака вскочила на кривые длинные ноги и зарычала.
– Вот так дела, – опешил Николаевич, от неожиданности отступая на шаг назад. – И как я попаду к себе?! Петрович, мне бы пройти надо, а ты тут разлегся. Да ещё и охрану в виде собаки выставил.
Петрович, услышав знакомый голос, оторвал от земли голову, сверкнув начинающей плешью, в растрепанных волосах застряли куриные перья и, еле-еле сфокусировав взгляд на Николаевиче, издал что-то среднее между боевым кличем индейцев и сипом простуженного петуха.
– Жуля, свои, – и, лежа повернувшись из последних сил к Николаевичу, уже тише добавил. – Переступай.
На этом его силы закончились, и голова упала на землю. Петрович дернулся, попытался перевернуться на спину. Но попытка не увенчалась успехом, и он замер, свернувшись в позе эмбриона, подложив руки под щеку. Собака успокоилась и легла рядом с хозяином. Николаевич, наконец, попавший на свой участок, еще долго слышал, как мерное сопение сменяется то диким храпом, то поскуливанием, то невнятным бормотанием. И все это время рядом с соседом нес службу пес. Наконец, калитка заскрипела, пропуская замершего грязного гостя.
– Николаич, ты это … – виновато глядя на соседа просипел Петрович. – Мне б рассольничку. Я всю зиму охранял твою дачу. Ни-ни. Что б никто. Я тут. Никому. Мы с Жулькой. Ты не думай.
Не дослушав пьяное бормотание, Николаевич зашел к себе в домик и вынес баллон соленых помидор, еще с лета стоявший в неглубоком подвале. Он молча открыл его и, налив в стакан рассола, протянул Петровичу. Бомж трясущими руками схватил стакан и с жадностью выпил вожделенную влагу. Николаевич тут же наполнил стакан повторно, пока Петрович с наслаждением пил вторую порцию, выловил из банки помидорину и протянул её соседу.
– Ну как перезимовал?! Смотрю, собакой обзавелся, – кивнул он на стоящего рядом пса.
– Да ну так жешь, – прошипел Петрович, запихивая в рот помидор и вытирая текущий по подбородку сок. – Хоть поговорить с кем есть. Жулька, она того… Она умна-а-я. Все понимает. Но вот прям человек в собачьей шкуре.
Петровича уже немного отпустило, и он, косясь в сторону баллона с помидорами, с нетерпением ждал, когда Николаевич нарежет хлеб и сало, которое тот принес с собой. Николаевич знал, что ещё немного и соседа потянет на философские рассуждения. В дом, соответственно, он Петровича не пригласил, так как не уверен был, что сможет выдержать запах перегара и давно не мытого тела в закрытом помещении. Да Петрович и не изъявлял желание перебраться в относительное тепло, хотя и замерз, как цуцик. Он уже давно не обращал внимания на такие вещи. Накормят, выслушают пьяный бред и то ладно. Николаевич кинул шкурку от сала собаке. Та поймала подачку на лету.
– Петрович, а с чего ты решил, что это сучка? – приглядываясь к животному, спросил Николаевич.
– Ну дак… А кто? – перестав жевать, поинтересовался Петрович, его рот с гнилыми зубами искривился в виноватой улыбке. – Знаешь, какая она хитрая?! У-у-у. Я её гнал. А она лезет и лезет. На крыльце спала. А тут морозы. Ну что я зверь какой?! Пустил. Вдвоем теплее, да и поговорить жешь можно. Она слушает. Все понимает.
– И, тем не менее, Петрович, это кобель, – посмеиваясь в усы, объявил Николаевич. – Я тебе со сто процентной уверенностью говорю. Точно кобель.
– Так, ну как же? – Петрович даже на какое-то мгновение замер с недонесённым до рта куском сала. Тяжело сглатывая, посмотрел на собаку и перевел взгляд на соседа. – Она… – и тут же поправился. – Он... Уже на Жульку отзывается.
– Ну, значит, будет Жулик, раз отзывается, – уже откровенно смеясь, предложил Николаевич.
– А пусть будет, – и умиротворенный Петрович с удвоенной силой заработал челюстями. – Вот бы ещё во-о-одочки выпить.
И так вкусно он произнес «водочки», что у Николаевича рот наполнился слюной. Он с тоской посмотрел на припаркованную недалеко белую «Ниву» и решил, что на сегодня он выполнил все дела, а что не сделал, доделает в следующий приезд. И стал собираться домой.
Время для пенсионеров тянется в другой плоскости, и теперь Николаевич на дачу ездил каждый день. Жизнь Петровича и Жулика протекала перед его глазами. Он видел, что сосед то наперегонки бегает со своим питомцем, то они куда-то целеустремленно идут, изображая сильно занятых, напоминая всем своим неприступным видом депутатов после выборов, когда шумиха уже улеглась и можно расслабиться, а не строить из себя вежливого и доброго дядюшку. Иногда лицезрел, как Жулик несется стремглав, зажимая в пасти придушенного соседского цыпленка. Но в один из дней Петрович его особенно удивил. На окраине дачных участков располагалось поле, сплошь покрытое одуванчиками. И вот по этому полю как раз и передвигались почти трезвый Петрович, хотя в его случае понятие «почти» далеко от общепринятого у остальных людей, и Жулик. Только двигались они по-пластунски. Плешивая, обрамленная свалявшимися волосами голова и пятая точка Петровича периодически появлялись то вместе, то поочередно. А Жулика вообще не было видно. Он изо всех сил строил из себя охотничьего пса. Его передвижение выдавал только хвост, торчащий в виде антенны, и дорожка из взлетающих зонтиков одуванчиков.
– Петрович, – вечером, когда сосед пожаловал, чтобы поговорить по душам, обратился к нему Николаевич. – Это что у вас с Жуликом за учения были? Вы что, к войне готовитесь?
– Так я же у пограничников в разведке служил, – вдруг выдал Петрович, не моргнув глазом. – Э-э-э… Знаешь, какой я был! Ты не смотри на меня нынешнего. На мне вся разведка держалась. Я, знаешь, на какие хитрости был мастак. Эх, было время! Вот сейчас Жулика и натаскиваю. Я ведь тебе говорил, что он умный. Так грех не использовать его таланты в благих целях. Вот научу его в засаде лежать, в дозор ходить. Мы с ним, знаешь, каких дел наворочаем?! Ого-го. Нас все запомнят.
– Петрович, какая разведка?! – улыбаясь во весь рот, поинтересовался Николаевич. – Ты же говорил, что у тебя плоскостопие. А таких вообще в армию не берут.
– Так, что-то я засиделся, – уходя от поднятой темы, сразу засобирался Петрович. – А у меня ещё сколько дел?! У-у-у. Мне все продумать надо и подготовить. Сейчас все от нас с Жуликом зависит. Только на нас вся надежда.
И Петрович, чуть вихляющей походкой, посеменил к своему домику. Жулик, лежавший все это время рядом с собеседниками и неустанно гипнотизировавший недоеденную банку тушенки, тяжело вздохнул и поплелся вслед за хозяином.
– Жулик, – позвал его Николаевич, ставя банку на землю. – Доедай. Мне ехать надо, а она до утра пропадет.
Жулик остановился. Неверяще своему счастью посмотрел на предложенное угощение, повернул голову вослед хозяину. Какое-то мгновение собака колебалась между преданностью и голодом. Но, в конце концов, голод взял свое. Видно решив, что хозяин никуда не денется, а мясо могут и забрать, Жулик, подлетев к тушенке, стал с жадностью есть. Потом развернулся и уже радостно махая хвостом-антенной помчался к Петровичу.
Лето набирало обороты. Жара становилась все более ощутимой, и Николаевич стал приезжать на дачу ещё засветло, чтобы до самого пекла поработать. Приехав в очередной раз на рассвете, он увидел, как трезвый Петрович в любимом пиджаке, но в старых трениках, засаленных до такой степени, что ткань скорее стояла на ногах, а не облегала их, идет с двумя полными вишни ведрами, направляясь в сторону города. Рядом бежал, как положено верному псу, Жулик.
– Петрович, доброе утро, ты что, сады обносишь? – удивленно приподняв брови, поинтересовался Николаевич. – Не боишься, что хозяева морду начистят за воровство?
– И тебе не хворать, – отозвался Петрович, сбиваясь с шага и останавливаясь. – Николаевич, я только на заброшенных дачах работаю. Чего добру пропадать?! А так я отнесу в интернат поварихам. Они детям хоть компота наварят. А мне еды какой-никакой дадут. То борщечка в банку нальют, то пюре с гуляшом наварганят, да и деньжат на бутылку подкинут. Таки Жулика не обделяют. Завсегда у него теперь кости есть. Так что ты плохо про меня не думай. Я не просто ворую, чтобы на водку наскрести. Я и детям радость несу и себя не обделяю.
Николаевич перевел взгляд на собаку. Та действительно стала выглядеть лучше. Упитанные бока, как по волшебству, шерсть стала гладкая, как будто её состояние зависело от количества съеденного корма.
