Я это знала. Где же они? Я затянулась, поперхнулась и закашлялась с таким остервенением, что легкие чуть не вывернулись наизнанку.
Итак, что мы имеем? Мы имеем Маркелова Сашу. Я его раньше никогда не видела. У меня потрясающая память на лица. И если она не выдает мне никакой информации, значит, этого лица в картотеке нет. Это точно. Значит, с этим все ясно. Вернее, ясно только одно – я его не знаю и никогда с ним не встречалась. Впрочем, Сашина фамилия – Маркелов – показалась мне смутно знакомой. Кажется, какое-то время назад ее часто упоминали по центральному телевидению в связи с каким-то громким делом. А может, она звучала в сериале. Но как ни крути, здесь мы по-прежнему натыкаемся на глухую стену. Дальше. Следующее звено в этой безумной цепочке – погибший брат. То есть, я хочу сказать, это, по крайней мере, какое-то важное событие, имеющее отношение к Саше. Это, пожалуй, единственное, что я теперь знаю о нем, кроме того, что он изменился за лето, встречается с Машей и хочет меня убить. Этот самый брат погиб зимой. Почти всю зиму я безвылазно провела в больнице, сначала ко мне вообще никого не пускали, то есть связи с внешним миром были временно утрачены. Примерно в это время у Саши где-то погиб брат. Какое отношение к этому могу иметь я? Ответ: никакого. Даже теоретически. Итак, я вынуждена признать, что мой детальный анализ полученной информации ни к чему не привел. Остается журнал. Какой-то старый журнал, который предположительно находится в архиве, и который мне нужно внимательно просмотреть. А что за журнал? По шитью костюмов? Плетению ковриков?! Как правильно заклеивать рамы на зиму?! Внезапно я разозлилась. В этих журналах только советы по ведению хозяйства, и больше ничего! Что же там может быть такое важное, имеющее отношение ко мне и к этим чертовым Саше и Маше?!
Подведем итоги. В своем расследовании я не продвинулась ни на шаг.
Я медленно поднялась, отряхнула джинсы от травы и пепла и побрела домой. Дома я в безопасности. Пусть попробуют тронуть!
- Марта, это ты? – раздалось из ванной, едва я ступила на порог.
Папа всегда спрашивал, я ли это. Как будто мог вот так запросто зайти кто-то еще. Например, Папа Римский. И открыть дверь своим ключом.
- Что-то ты сегодня поздно, - не дожидаясь ответа на пароль, продолжал он, - что, в этом году программа изменилась?
Мог бы и не язвить. И без этого тошно.
- Я гуляла, - кратко ответила я, кинула рюкзак на диван и прошла на кухню. Механически поставила чайник на плиту. – А как у тебя дела на работе?
Именно в эту минуту его дела на работе интересовали меня меньше всего. Но я все-таки спросила из приличия. Я очень любила отца. Кроме него, у меня никого не было.
- Какие могут быть дела?! – охотно откликнулся он, - никто служить не хочет. Кто не больной, тот симулянт. Кого призывать?
Папа – военный врач. И очень хороший врач. Раньше он работал в госпитале, а сейчас возглавляет в военкомате военно-врачебную комиссию, определяющую, годен призывник к службе или нет. Те, кто не знает отца, считают, что эта должность не оставляет человеку выбора, она просто обязывает брать взятки и освобождать от армии здоровые лбы. Но мой папа – честнейший человек. Это проявляется буквально во всем. Он очень принципиальный. И неподкупный. И те, кто его хорошо знает, могут это подтвердить.
Где-то в комнате раздался звонок мобильного.
В этот момент я заваривала чай. От звонка я вздрогнула и чуть было не пролила воду на скатерть. Прислушавшись, я поняла, что звонят отцу. Он не столь романтичен и никаких божественных мелодий на звонок не устанавливал, телефон звенел пронзительным стандартным мотивом. Как все-таки странно! Играет достаточно примитивная, однообразная музыка, а папа возьмет трубку, будет слушать и довольно улыбаться в усы. А может зазвучать светлая, неземная, божественная песнь, и голос, пропитанный ненавистью, раздавит, как тяжелым сапогом, весь твой хрупкий мир. Но моя песнь больше не прозвучит. Я ее удалила. Какие разговоры – такая и музыка.
Стоп, если я ее удалила… Значит, возможно, звонят мне! У нас с папой телефоны одной фирмы, а значит, и музыка одинаковая. Ничего удивительного – телефон мне подарил папа, а он признает только эту фирму. Я пошарила глазами по комнате в поисках своего мобильного, и тут же звонок раздался снова. Телефон сразу себя обнаружил. И я поняла, что звонили все-таки отцу. Посмотрела на экран и замерла, на мгновение перестав дышать.
На экране ярко высветилась фамилия Маркелова. Что-то очень знакомое. Только уже в женском варианте. Маркелова. Странно. Не такая уж частая фамилия, чтобы ее обладатели одолевали звонками нашу семью. Пока я переваривала эту мысль, телефон замолчал. Чтобы проверить неприятную догадку, я присела на краешек дивана и посмотрела определившийся номер. И меня как током ударило. Это был тот же номер, с которого Саша доложил мне о времени суток. И мой папа знал этот номер.
С телефоном в руке я подошла к двери ванной.
- Тебе звонила Маркелова, - озадаченно известила я папу.
- Маркелова? – гулко прокричал он оттуда с недоумением. – Опять? Мне же сказали, что она в психушке!
Час от часу не легче! Пожалуй, им всем там самое место. Вот и самое разумное, извините за каламбур, объяснение!
И все-таки следует прояснить это.
- А кто она такая?
- Марта, дай мне спокойно искупаться.
- А кто такой Саша Маркелов?
- Не знаю.
- Точно не знаешь? Это важно.
- Точно не знаю. Отойди от двери.
- Пап, ты можешь со мной поговорить?
- Могу. Минут через двадцать.
Я отошла от двери, и вновь раздался звонок. На этот раз звонил домашний телефон. Какие они неугомонные! Я сняла трубку.
- Алло.
- Ты уже дома? – обрадовалась Наташка. И тут же обеспокоилась, - или еще дома?
- И уже, и еще.
- Марта! Вернись, пожалуйста, в архив. У меня душа не на месте.
Вот бы твою душу да на место моей души, подумала я, а вслух сказала:
- Иду.
Сидеть и ждать двадцать минут было выше моих сил. Тем более, папа дважды подтвердил, что не знает Сашу. Я чувствовала и без Наташки, что в архив надо вернуться. Только по другой причине. Чтобы отыскать этот чертов журнал.
Я вышла на улицу и поехала в школу.
Вечером школа выглядела непривычно – тихо, никакой суеты у крыльца, никаких голосов. Огромные темные окна. Даже не верится, что совсем недавно тут разыгралась сцена погони. Вспомнив о ней, я замедлила шаг. А вдруг он там, внизу, этот Саша? Ждет меня с топором. Зайду, а он – тюк… Еще не вечер! С этими оптимистическими мыслями я подошла к двери подвала. На ней висел бутафорский замок. Мы с Наташкой называли его «муляж». Выглядел он очень солидно, особенно издалека. Да и вблизи, если его не трогать, он смотрелся неплохо. Но открывался легким движением руки.
Я открыла подвал, спустилась на одну ступеньку и прислушалась. Стояла, как говорят в таких случаях, мертвая тишина. Я ощутила ее кожей и слегка отпрянула. Она была не просто мертвая, эта тишина, а даже какая-то агрессивная. Коридор как будто сузился и приобрел зловещие очертания. Да, вечером и без Наташки в подвале было, мягко говоря, неуютно. Я решила не включать свет, чтобы не привлечь внимание с улицы, а посветить себе брелоком с фонариком на конце. Осторожно обойдя трубу, я шаг за шагом придвигалась к архиву, и этот путь казался вечностью. Но ничто не вечно, и в конце концов я оказалась у двери архива. Дверь была Наташкиными стараниями прикрыта, насколько это было возможно, но все равно неплотно. Я потянула ее на себя, и слабый скрип в безмолвии подвала отозвался жутковатым эхом.
И вновь я оказалась в этой маленькой комнатке, набитой пыльным старьем. Опять окинула ее взглядом. Процедура напомнила мне детскую игру «найди десять отличий». Отличия были. Стул и скамейка стоят в традиционном положении. Слегка развернута в сторону стопка сценариев. Небольшой хаос в области стенгазет – наверно, среди них Наташка искала плакат; чуть больше обычного выдвинута на верхней полке палатка. Исчез бокал. А вот и искомые журналы в углу. На фоне нарушенного порядка их вид отличается первозданной нетронутостью.
Я присела на свою маленькую скамейку и неприязненно посмотрела на журналы. Вот они, прямо передо мной. Лежат точно так же, как и утром. Я взяла самый верхний и раскрыла на середине. Рубрика «Наш огород». Что может быть с этим связано? Вспомнилось, как наш класс трудился на пришкольном участке, как мы сажали картошку, капусту и морковь, и как весело и дружно шла работа. Воспоминания, как и следовало ожидать, вызвали легкую ностальгию. Я перевернула страницу. Статья «Искусство рыбной ловли», подробный рассказ о крючках и наживке. Это вообще не навевает никаких ассоциаций. Я пролистала журнал и вкратце ознакомилась с особенностями ухода за морскими свинками, узнала, когда лучше пересаживать фиалки и бегло прочла краткую историю гобеленного ткачества. И закрыла журнал. Дальше смотреть нет смысла. Я не знаю, что искать. И только попусту теряю время. Надо запереть архив и возвращаться домой, отец, наверное, волнуется, куда я делась. Я тоже всегда за него волнуюсь, стоит ему даже ненадолго задержаться на работе. Это у нас семейное.
Кстати, я где-то недавно слышала эту фразу. Стоп. Это же Машка сказала. Я вновь мысленно увидела ее перекошенное от злобы лицо, и услышала вопли «Не разговаривай с ней! Убийца! Это у них семейное!» Нет, она как-то не так сказала. А, вот: не семейное, а генетическое. В данном случае практически то же самое. Значит, подразумевается, что в нашей семье убийца я и кто-то еще. Это очень серьезное обвинение. Неужели такие слова можно вот так, походя, бросить в лицо человеку? А если не просто так, значит, у Машки есть основания считать, что я убийца и что кто-то из предков передал мне свою генетику. Кто? Бабушек и дедушек я не помню. Маму… Я потерла бровь, вспоминая…
Раннее-раннее утро. Из кухни, залитой ярким светом, доносится шипение сковородки, дурманящий запах блинчиков… И звонкий, как птичья песня, смех. А потом смех приближается, и вместе с ним приближается острое, родное тепло, меня обволакивает свежее дыхание и обнимают нежные, сильные руки. Это все, что я помню о маме. А Машка не может помнить о ней ничего.
Значит, она имела в виду отца.
Надо было все-таки поговорить с ним перед уходом. Выяснить, кто такая эта Маркелова и зачем она ему звонила. Может, сейчас бы я знала, что искать в журналах. А может, и искать бы ничего не пришлось. Ну что мне стоило подождать эти двадцать минут!..
Машка имела в виду отца. Больше некого. Надо срочно с ним поговорить. Я достала телефон. Вот черт! В подвале нет связи. И это всегда вспоминается очень невовремя.
Ладно, сейчас я запру архив, выйду на улицу и сразу позвоню отцу. Какое-то неясное волнение охватило меня от этого решения. Я встала, положила журнал на место, подняла рюкзак, взялась за ручку двери…
Странно.
А откуда Машка вообще узнала о журналах?
Я остановилась посреди архива и попыталась расставить мысли в стройную шеренгу.
Чтобы иметь намерение посмотреть старые журналы, надо знать об их наличии в архиве. Допустим, то, что в архиве лежат палатки, все знают. О сценариях и стенгазетах, даже если не знать, можно догадаться. Это наше классное имущество. Для его хранения и был создан архив. Но журналы – другое дело. Они принадлежат лично Наташке и к школьному имуществу никакого отношения не имеют. Если не знаешь, что они тут, догадаться об этом невозможно. Так откуда Машка знала, что они тут есть? И что это именно те журналы, которые мне нужно посмотреть?
Ведь до вчерашнего дня она здесь никогда не была.
И, тем не менее, она была уверена в том, что они здесь. И даже более того. Она была уверена еще и в том, что среди них есть один, особенный, который мне нужно было просмотреть внимательнее остальных.
Может, она изучила их вчера?
Надо восстановить хронологию событий. Исходя из Наташкиного рассказа, они спустились вниз, посмотрели палатку, попили чай, поговорили. Что еще? Маша исследовала дверь и выход из нее. Узнала о ключе. Потом спросила, чем мы тут обычно занимаемся. Услышав о журналах, странно глянула и предложила Наташе посмотреть их завтра на пару со мной. И в тот момент уже была уверена, что я «может быть, что-то пойму». Если бы из Наташкиных слов следовало, что при упоминании о журналах Маша заинтересовалась ими, стала рассматривать, пролистывать, читать, а после этого сделала бы свои выводы о пользе их совместного изучения, тогда это было бы более-менее ясно. Однако выходило, что, узнав о том, что мы иногда смотрим старые журналы, Маша СРАЗУ, даже не притрагиваясь к ним, определила, что они очень важны для меня, И СРЕДИ НИХ ЕСТЬ ОДИН…
Прямо ясновидящая какая-то! Я начинала бояться Машку.
В том, что журналы ни вчера, ни сегодня никто не трогал, я и без Наташки была практически уверена. Я всегда очень точно подмечаю детали. Я помню, как все располагалось, когда в последний день перед каникулами мы навели здесь идеальный порядок. Любое, даже самое малое нарушение этого порядка, я бы отметила. Все, к чему за эти два дня прикасалась рука человека, хоть немного, но поменяло свое положение. Палатка чуть-чуть, но выдвинута вперед. Сценарии чуть-чуть, но развернуты в сторону. Стенгазеты вообще раскатились по одной. А журналы лежали абсолютно так же, как и летом.
Кстати. Если поставить скамейку так, как она стояла вчера, то получается, что Машка вообще сидела к ним спиной, когда пила чай. Вот и бокал потом сюда поставила…
Да не трогала она их! Сто процентов.
Я пришла в замешательство и забыла, что собиралась закрыть архив и пойти домой. Вместо этого я взяла скамейку, поставила в другой угол, развернула и села на то место, где вчера, согласно моему логическому заключению, сидела Машка.
Архив предстал под другим углом зрения. Теперь злополучные журналы остались у меня за спиной, а передо мной оказались совсем другие предметы. В основном те, которые перенесли из учительской на время летнего ремонта. Ремонт начался еще в апреле, и до сих пор не закончен. Часть вещей отнесли сюда. Моему взору открылись коробки с мелом, свернутая в рулон карта мира, наши тетради и старые классные журналы…
Это словосочетание заставило меня замереть. СТАРЫЕ ЖУРНАЛЫ! Мысли судорожно пронеслись в голове. Перед глазами всплыла картина того дня, когда Алла Григорьевна сообщила о ремонте учительской и попросила Наташку освободить в архиве немного места для этих самых журналов. Как под наши заинтересованные возгласы положила их на стол. Все сразу кинулись их смотреть, и Алла Григорьевна умилялась и говорила, что мы еще совсем дети. Потом журналы оказались здесь. И все это Маша Карабанова прекрасно помнила и знала. Она тоже их листала вместе со всеми. И вот сейчас я сижу на ее месте и смотрю на них в упор. Может быть, дело в них?
Итак, что мы имеем? Мы имеем Маркелова Сашу. Я его раньше никогда не видела. У меня потрясающая память на лица. И если она не выдает мне никакой информации, значит, этого лица в картотеке нет. Это точно. Значит, с этим все ясно. Вернее, ясно только одно – я его не знаю и никогда с ним не встречалась. Впрочем, Сашина фамилия – Маркелов – показалась мне смутно знакомой. Кажется, какое-то время назад ее часто упоминали по центральному телевидению в связи с каким-то громким делом. А может, она звучала в сериале. Но как ни крути, здесь мы по-прежнему натыкаемся на глухую стену. Дальше. Следующее звено в этой безумной цепочке – погибший брат. То есть, я хочу сказать, это, по крайней мере, какое-то важное событие, имеющее отношение к Саше. Это, пожалуй, единственное, что я теперь знаю о нем, кроме того, что он изменился за лето, встречается с Машей и хочет меня убить. Этот самый брат погиб зимой. Почти всю зиму я безвылазно провела в больнице, сначала ко мне вообще никого не пускали, то есть связи с внешним миром были временно утрачены. Примерно в это время у Саши где-то погиб брат. Какое отношение к этому могу иметь я? Ответ: никакого. Даже теоретически. Итак, я вынуждена признать, что мой детальный анализ полученной информации ни к чему не привел. Остается журнал. Какой-то старый журнал, который предположительно находится в архиве, и который мне нужно внимательно просмотреть. А что за журнал? По шитью костюмов? Плетению ковриков?! Как правильно заклеивать рамы на зиму?! Внезапно я разозлилась. В этих журналах только советы по ведению хозяйства, и больше ничего! Что же там может быть такое важное, имеющее отношение ко мне и к этим чертовым Саше и Маше?!
Подведем итоги. В своем расследовании я не продвинулась ни на шаг.
Я медленно поднялась, отряхнула джинсы от травы и пепла и побрела домой. Дома я в безопасности. Пусть попробуют тронуть!
- Марта, это ты? – раздалось из ванной, едва я ступила на порог.
Папа всегда спрашивал, я ли это. Как будто мог вот так запросто зайти кто-то еще. Например, Папа Римский. И открыть дверь своим ключом.
- Что-то ты сегодня поздно, - не дожидаясь ответа на пароль, продолжал он, - что, в этом году программа изменилась?
Мог бы и не язвить. И без этого тошно.
- Я гуляла, - кратко ответила я, кинула рюкзак на диван и прошла на кухню. Механически поставила чайник на плиту. – А как у тебя дела на работе?
Именно в эту минуту его дела на работе интересовали меня меньше всего. Но я все-таки спросила из приличия. Я очень любила отца. Кроме него, у меня никого не было.
- Какие могут быть дела?! – охотно откликнулся он, - никто служить не хочет. Кто не больной, тот симулянт. Кого призывать?
Папа – военный врач. И очень хороший врач. Раньше он работал в госпитале, а сейчас возглавляет в военкомате военно-врачебную комиссию, определяющую, годен призывник к службе или нет. Те, кто не знает отца, считают, что эта должность не оставляет человеку выбора, она просто обязывает брать взятки и освобождать от армии здоровые лбы. Но мой папа – честнейший человек. Это проявляется буквально во всем. Он очень принципиальный. И неподкупный. И те, кто его хорошо знает, могут это подтвердить.
Где-то в комнате раздался звонок мобильного.
В этот момент я заваривала чай. От звонка я вздрогнула и чуть было не пролила воду на скатерть. Прислушавшись, я поняла, что звонят отцу. Он не столь романтичен и никаких божественных мелодий на звонок не устанавливал, телефон звенел пронзительным стандартным мотивом. Как все-таки странно! Играет достаточно примитивная, однообразная музыка, а папа возьмет трубку, будет слушать и довольно улыбаться в усы. А может зазвучать светлая, неземная, божественная песнь, и голос, пропитанный ненавистью, раздавит, как тяжелым сапогом, весь твой хрупкий мир. Но моя песнь больше не прозвучит. Я ее удалила. Какие разговоры – такая и музыка.
Стоп, если я ее удалила… Значит, возможно, звонят мне! У нас с папой телефоны одной фирмы, а значит, и музыка одинаковая. Ничего удивительного – телефон мне подарил папа, а он признает только эту фирму. Я пошарила глазами по комнате в поисках своего мобильного, и тут же звонок раздался снова. Телефон сразу себя обнаружил. И я поняла, что звонили все-таки отцу. Посмотрела на экран и замерла, на мгновение перестав дышать.
На экране ярко высветилась фамилия Маркелова. Что-то очень знакомое. Только уже в женском варианте. Маркелова. Странно. Не такая уж частая фамилия, чтобы ее обладатели одолевали звонками нашу семью. Пока я переваривала эту мысль, телефон замолчал. Чтобы проверить неприятную догадку, я присела на краешек дивана и посмотрела определившийся номер. И меня как током ударило. Это был тот же номер, с которого Саша доложил мне о времени суток. И мой папа знал этот номер.
С телефоном в руке я подошла к двери ванной.
- Тебе звонила Маркелова, - озадаченно известила я папу.
- Маркелова? – гулко прокричал он оттуда с недоумением. – Опять? Мне же сказали, что она в психушке!
Час от часу не легче! Пожалуй, им всем там самое место. Вот и самое разумное, извините за каламбур, объяснение!
И все-таки следует прояснить это.
- А кто она такая?
- Марта, дай мне спокойно искупаться.
- А кто такой Саша Маркелов?
- Не знаю.
- Точно не знаешь? Это важно.
- Точно не знаю. Отойди от двери.
- Пап, ты можешь со мной поговорить?
- Могу. Минут через двадцать.
Я отошла от двери, и вновь раздался звонок. На этот раз звонил домашний телефон. Какие они неугомонные! Я сняла трубку.
- Алло.
- Ты уже дома? – обрадовалась Наташка. И тут же обеспокоилась, - или еще дома?
- И уже, и еще.
- Марта! Вернись, пожалуйста, в архив. У меня душа не на месте.
Вот бы твою душу да на место моей души, подумала я, а вслух сказала:
- Иду.
Сидеть и ждать двадцать минут было выше моих сил. Тем более, папа дважды подтвердил, что не знает Сашу. Я чувствовала и без Наташки, что в архив надо вернуться. Только по другой причине. Чтобы отыскать этот чертов журнал.
Я вышла на улицу и поехала в школу.
Вечером школа выглядела непривычно – тихо, никакой суеты у крыльца, никаких голосов. Огромные темные окна. Даже не верится, что совсем недавно тут разыгралась сцена погони. Вспомнив о ней, я замедлила шаг. А вдруг он там, внизу, этот Саша? Ждет меня с топором. Зайду, а он – тюк… Еще не вечер! С этими оптимистическими мыслями я подошла к двери подвала. На ней висел бутафорский замок. Мы с Наташкой называли его «муляж». Выглядел он очень солидно, особенно издалека. Да и вблизи, если его не трогать, он смотрелся неплохо. Но открывался легким движением руки.
Я открыла подвал, спустилась на одну ступеньку и прислушалась. Стояла, как говорят в таких случаях, мертвая тишина. Я ощутила ее кожей и слегка отпрянула. Она была не просто мертвая, эта тишина, а даже какая-то агрессивная. Коридор как будто сузился и приобрел зловещие очертания. Да, вечером и без Наташки в подвале было, мягко говоря, неуютно. Я решила не включать свет, чтобы не привлечь внимание с улицы, а посветить себе брелоком с фонариком на конце. Осторожно обойдя трубу, я шаг за шагом придвигалась к архиву, и этот путь казался вечностью. Но ничто не вечно, и в конце концов я оказалась у двери архива. Дверь была Наташкиными стараниями прикрыта, насколько это было возможно, но все равно неплотно. Я потянула ее на себя, и слабый скрип в безмолвии подвала отозвался жутковатым эхом.
И вновь я оказалась в этой маленькой комнатке, набитой пыльным старьем. Опять окинула ее взглядом. Процедура напомнила мне детскую игру «найди десять отличий». Отличия были. Стул и скамейка стоят в традиционном положении. Слегка развернута в сторону стопка сценариев. Небольшой хаос в области стенгазет – наверно, среди них Наташка искала плакат; чуть больше обычного выдвинута на верхней полке палатка. Исчез бокал. А вот и искомые журналы в углу. На фоне нарушенного порядка их вид отличается первозданной нетронутостью.
Я присела на свою маленькую скамейку и неприязненно посмотрела на журналы. Вот они, прямо передо мной. Лежат точно так же, как и утром. Я взяла самый верхний и раскрыла на середине. Рубрика «Наш огород». Что может быть с этим связано? Вспомнилось, как наш класс трудился на пришкольном участке, как мы сажали картошку, капусту и морковь, и как весело и дружно шла работа. Воспоминания, как и следовало ожидать, вызвали легкую ностальгию. Я перевернула страницу. Статья «Искусство рыбной ловли», подробный рассказ о крючках и наживке. Это вообще не навевает никаких ассоциаций. Я пролистала журнал и вкратце ознакомилась с особенностями ухода за морскими свинками, узнала, когда лучше пересаживать фиалки и бегло прочла краткую историю гобеленного ткачества. И закрыла журнал. Дальше смотреть нет смысла. Я не знаю, что искать. И только попусту теряю время. Надо запереть архив и возвращаться домой, отец, наверное, волнуется, куда я делась. Я тоже всегда за него волнуюсь, стоит ему даже ненадолго задержаться на работе. Это у нас семейное.
Кстати, я где-то недавно слышала эту фразу. Стоп. Это же Машка сказала. Я вновь мысленно увидела ее перекошенное от злобы лицо, и услышала вопли «Не разговаривай с ней! Убийца! Это у них семейное!» Нет, она как-то не так сказала. А, вот: не семейное, а генетическое. В данном случае практически то же самое. Значит, подразумевается, что в нашей семье убийца я и кто-то еще. Это очень серьезное обвинение. Неужели такие слова можно вот так, походя, бросить в лицо человеку? А если не просто так, значит, у Машки есть основания считать, что я убийца и что кто-то из предков передал мне свою генетику. Кто? Бабушек и дедушек я не помню. Маму… Я потерла бровь, вспоминая…
Раннее-раннее утро. Из кухни, залитой ярким светом, доносится шипение сковородки, дурманящий запах блинчиков… И звонкий, как птичья песня, смех. А потом смех приближается, и вместе с ним приближается острое, родное тепло, меня обволакивает свежее дыхание и обнимают нежные, сильные руки. Это все, что я помню о маме. А Машка не может помнить о ней ничего.
Значит, она имела в виду отца.
Надо было все-таки поговорить с ним перед уходом. Выяснить, кто такая эта Маркелова и зачем она ему звонила. Может, сейчас бы я знала, что искать в журналах. А может, и искать бы ничего не пришлось. Ну что мне стоило подождать эти двадцать минут!..
Машка имела в виду отца. Больше некого. Надо срочно с ним поговорить. Я достала телефон. Вот черт! В подвале нет связи. И это всегда вспоминается очень невовремя.
Ладно, сейчас я запру архив, выйду на улицу и сразу позвоню отцу. Какое-то неясное волнение охватило меня от этого решения. Я встала, положила журнал на место, подняла рюкзак, взялась за ручку двери…
Странно.
А откуда Машка вообще узнала о журналах?
Я остановилась посреди архива и попыталась расставить мысли в стройную шеренгу.
Чтобы иметь намерение посмотреть старые журналы, надо знать об их наличии в архиве. Допустим, то, что в архиве лежат палатки, все знают. О сценариях и стенгазетах, даже если не знать, можно догадаться. Это наше классное имущество. Для его хранения и был создан архив. Но журналы – другое дело. Они принадлежат лично Наташке и к школьному имуществу никакого отношения не имеют. Если не знаешь, что они тут, догадаться об этом невозможно. Так откуда Машка знала, что они тут есть? И что это именно те журналы, которые мне нужно посмотреть?
Ведь до вчерашнего дня она здесь никогда не была.
И, тем не менее, она была уверена в том, что они здесь. И даже более того. Она была уверена еще и в том, что среди них есть один, особенный, который мне нужно было просмотреть внимательнее остальных.
Может, она изучила их вчера?
Надо восстановить хронологию событий. Исходя из Наташкиного рассказа, они спустились вниз, посмотрели палатку, попили чай, поговорили. Что еще? Маша исследовала дверь и выход из нее. Узнала о ключе. Потом спросила, чем мы тут обычно занимаемся. Услышав о журналах, странно глянула и предложила Наташе посмотреть их завтра на пару со мной. И в тот момент уже была уверена, что я «может быть, что-то пойму». Если бы из Наташкиных слов следовало, что при упоминании о журналах Маша заинтересовалась ими, стала рассматривать, пролистывать, читать, а после этого сделала бы свои выводы о пользе их совместного изучения, тогда это было бы более-менее ясно. Однако выходило, что, узнав о том, что мы иногда смотрим старые журналы, Маша СРАЗУ, даже не притрагиваясь к ним, определила, что они очень важны для меня, И СРЕДИ НИХ ЕСТЬ ОДИН…
Прямо ясновидящая какая-то! Я начинала бояться Машку.
В том, что журналы ни вчера, ни сегодня никто не трогал, я и без Наташки была практически уверена. Я всегда очень точно подмечаю детали. Я помню, как все располагалось, когда в последний день перед каникулами мы навели здесь идеальный порядок. Любое, даже самое малое нарушение этого порядка, я бы отметила. Все, к чему за эти два дня прикасалась рука человека, хоть немного, но поменяло свое положение. Палатка чуть-чуть, но выдвинута вперед. Сценарии чуть-чуть, но развернуты в сторону. Стенгазеты вообще раскатились по одной. А журналы лежали абсолютно так же, как и летом.
Кстати. Если поставить скамейку так, как она стояла вчера, то получается, что Машка вообще сидела к ним спиной, когда пила чай. Вот и бокал потом сюда поставила…
Да не трогала она их! Сто процентов.
Я пришла в замешательство и забыла, что собиралась закрыть архив и пойти домой. Вместо этого я взяла скамейку, поставила в другой угол, развернула и села на то место, где вчера, согласно моему логическому заключению, сидела Машка.
Архив предстал под другим углом зрения. Теперь злополучные журналы остались у меня за спиной, а передо мной оказались совсем другие предметы. В основном те, которые перенесли из учительской на время летнего ремонта. Ремонт начался еще в апреле, и до сих пор не закончен. Часть вещей отнесли сюда. Моему взору открылись коробки с мелом, свернутая в рулон карта мира, наши тетради и старые классные журналы…
Это словосочетание заставило меня замереть. СТАРЫЕ ЖУРНАЛЫ! Мысли судорожно пронеслись в голове. Перед глазами всплыла картина того дня, когда Алла Григорьевна сообщила о ремонте учительской и попросила Наташку освободить в архиве немного места для этих самых журналов. Как под наши заинтересованные возгласы положила их на стол. Все сразу кинулись их смотреть, и Алла Григорьевна умилялась и говорила, что мы еще совсем дети. Потом журналы оказались здесь. И все это Маша Карабанова прекрасно помнила и знала. Она тоже их листала вместе со всеми. И вот сейчас я сижу на ее месте и смотрю на них в упор. Может быть, дело в них?
