Мэй жила в царстве зимы.
Неважно, какое было время года – слепило глаза яркое солнце, хлестали землю плетьми осенние ливни, от реки поднимался туман, превращая мир в сырой пирог, или деревья разбрасывали зеленую паутину первых листьев, – Мэй жила в царстве зимы. Даже если от долгой засухи воздух раскалялся, как в печке, и приходилось вытирать капельки пота со лба и висков, Мэй чувствовала внутри холод и носила зиму с собой.
Так было не всегда.
Ведь Мэйделин означало «капель». Это имя девочка получила потому, что родилась ранней весной и редко плакала, а ее звонкий смех напоминал перезвон падающих с крыш капель. Непоседа дружила со всеми соседскими детьми и приставала с расспросами к старшим.
Однажды зимой, перед тем, как Мэй исполнилось девять лет, она забежала с подружками в лес, и – как так случилось? Потерялась. В снегу виднелось много следов, но они уводили все дальше в чащу. С каждым шагом острее становился колючий ветер, злей мороз и все выше поднимались вокруг сугробы. Девочка быстро выбилась из сил и, присев под разлапистой елью, сжалась в комок и заплакала. Слезы застывали на ее щеках в льдинки и больно жалили. Обхватив себя руками, Мэй зажмурилась и дрожала от холода и страха. Вдруг мягкая ладонь накрыла ей лоб. Открыв глаза, девочка увидела перед собой красивую девушку, одетую в легкое светлое платье, какие носят жарким летом, а не лютой зимой. Белоснежными волосами играл ветер, и с каждым порывом с них срывались пушистые снежинки. Глаза незнакомки были цвета морозного неба, а губы краснели рябиной на снегу – таким светлым казалось ее лицо. От ладони прекрасной девы не растекалось тепла, но менялся холод, завладевший Мэй. Не истязал, заставляя все тело биться крупной дрожью, не пронзал острыми иглами, а становился ровным, мягким, ласковым. Когда незнакомка поцеловала девочку в лоб, та спокойно прикрыла глаза и погрузилась в спасительный сон.
Спящую Мэй нашли в лесу под елью. Принесли домой. Но никто не верил, что она выживет, такой холодной и неподвижной она казалась. Если и придет в себя, то заболеет…
Ничего подобного не случилось. Через два дня девочка проснулась совершенно здоровой. Только другой, не той смешливой Мэй, которую все знали.
Ее лицо стало бледным. Вместе с румянцем исчезла улыбка – будто никогда не появлялась.
Девочка стала молчаливой и спокойной. Не спешила больше на улицу играть с соседскими детьми и сторонилась взрослых. Даже с родными вела себя сдержанно.
– Так изменилась, – шептала иногда над ее кроватью мама, вытирая слезы.
– Пожалела мою внучку Морозная дева. Спасла. А сердце ее в ледышку превратила, – сказала однажды бабушка.
В ледышку? Мэй прислушалась к себе.
Сердце ее билось, как у всех людей. Только неспешно и очень ровно, никогда не сбиваясь на торопливый лад. Внутри девочки царила зима: много белого цвета и холод. Не терзающий, а как от руки Морозной девы – ровный, успокаивающий.
Это не означало, что Мэй была совсем бесчувственной – она обижалась и радовалась.
Радость напоминала сверкающие снежинки – поймаешь, не удержишь. Растает – не согреешься. Зато обида проникала в душу изморозью и могла задержаться там затейливым рисунком. Вырасти сугробом и завьюжить, так что любая мелочь вызывала колкое раздражение. А потом вдруг превратиться в сухую ледяную молнию, ту, что сверкает без грома и даже без дождя. Однажды такая острая игла разорвала воздух и пронзила яблоньку, которая росла на полянке перед домом.
Эту яблоньку любили все.
Зимой на ее ветвях собирались шапки снега, весной цветущее дерево само превращалось в сугроб, а к осени наряжалось яблоками, бока которых краснели, как девичьи щеки в мороз.
В тот день бабушка вновь заговорила о Морозной деве и о том, что внучке не смогли помочь целительницы, которых к ней приглашали, а значит, девочка никогда не будет, как все. Останется с ледяным сердцем.
Каждое бабушкино слово отзывалось в Мэй порывом морозного ветра, поднимало вверх острые льдинки, и девочка вдруг почувствовала, что холод внутри становится невыносимым, ищет выхода. Испугавшись, она подскочила к окну, посмотрела на яблоньку – тогда небеса и выпустили сухую молнию. Но вместо того, чтобы вспыхнуть огнем, дерево заледенело, сверкнуло на солнце разноцветной радугой и, потухнув, разом сбросило с себя все листья.
Так Мэй узнала, что обида способна превратиться в гнев, в опасную молнию – и погубить. И пусть зима жила у нее внутри, выхолаживая все чувства, девочка не хотела ранить тех, кто был рядом.
Она стала проводить все дни у окна, глядя на голую яблоньку.
Дерево вскоре засохло, почернело, и его выкорчевали, распилив на дрова. Но Мэй продолжала смотреть на опустевшую поляну.
Если мама или бабушка звали девочку помочь по хозяйству, она не отказывалась. Но закончив дела, сразу возвращалась к окну. Отец привозил дочке подарки, но раз взглянув, она отворачивалась.
Шли месяцы. Наступила зима – мягкая, снежная. Укрыла землю ватным одеялом и принялась рисовать на окнах – и на том, перед которым сидела девочка, тоже. Дивный лес и зверей невидимых, птиц на тонких ветвях и яблоньку, всю в цветах. Будто каждый день завешивала стекла тонкими кружевами.
Одним искрящимся утром на пороге дома Мэй оказались березовые коклюши и два мотка белоснежных ниток. Сосед видел, как на заре по улице шла молодая дева, богато, но не по погоде одетая. А может, и не было никого. Солнце поднималось молодое, игривое, глаза слепило. Над сугробами и у присыпанных снегом домов водили хороводы его яркие лучи. Вот и привиделось.
– Морозная дева снова решила помочь нашей девочке, – сказала бабушка, задумчиво разглядывая неожиданный подарок.
Вскоре она стала приглашать в дом мастериц, которые учили внучку плести узоры из тонких ниток.
Эта занятие подходило зиме в душе Мэй, успокаивая, если оживал колкий мороз или сердитая вьюга. Дарило радость, похожую на густой снегопад – отдельные снежинки зачаровывали на миг и быстро таяли, зато их рождалось много – от каждого удачного узелка в замысловатом плетении, от крупинок бисера, добавленных к узору.
Повзрослев, Мэй стала искусной кружевницей.
Ее изделия выходили тонкими, как первый лед на реке, изящными, что морозные рисунки на стеклах, и долго сохраняли белизну девственного снега.
Девушка по-прежнему сторонилась людей, кроме тех, кто приходил с заказами. Оставшись без родных, с еще большим усердием погрузилась в работу. Сверстницы спешили обзавестись семьями и детьми. А Мэй отказывала, если к ней сватались, выбирая покой и одиночество.
Жизнь стелилась ровной поземкой, пока однажды ночью девушку не разбудил детский плач. Он был тихий, но настойчивый и не отпускал, заставляя прислушиваться к себе. От жалобных звуков внутри холодило и царапало острыми льдинками. И спрятаться не получалось – ни в новом сне, ни под подушкой.
Мэй встала с кровати и, обойдя весь дом, даже выглянула на улицу.
Никого. Жалобный детский голос звучал в ее голове.
На следующую ночь все повторилось.
И еще раз несколько ночей подряд.
Девушка начинала день уставшей, садилась за работу сонной и чувствовала, как кружева плетутся не только у нее под руками, но и в душе свивается узелками раздражение. Чтобы успокоиться, ей приходилось все чаще выглядывать из окна на полянку, где когда-то росла яблонька.
Однажды, проходя по соседней улице, Мэй вдруг услышала детский голос, доносившийся с одного из дворов, и сразу его узнала. Тот самый, что не давал ей спать ночами. Подойдя к забору, девушка увидела девочку лет пяти, сидевшую у крыльца в обнимку с полинявшей тряпичной куклой.
От своих заказчиц кружевница узнала, что маленькая Ви не так давно осталась совсем одна – ее мать пропала в лесу еще три года назад, отца никто не знал. И после смерти бабушки девочку взяла к себе на время соседка.
Недовольно поморщившись, Мэй прошептала:
– Эта Ви слишком громко плачет, – и принялась за работу.
С того дня, как кружевница увидела девочку, она слышала ее плач не каждую ночь, но он стал громче и отчетливее. Порой Мэй даже разбирала слова:
– Наша мама вернется. Вернется. Она просто задержалась в пути. И привезет нам с тобой новые сапожки. Тебе синие, как твои глаза. А мне красивые – красные…
Когда через неделю маленькую Ви забрали в приют, Мэй обрадовалась. Приют располагался далеко, на другом конце города, и она снова сможет спать спокойно. А раздражение, что после бессонных ночей выплеталось в душе морозным кружевом, уляжется.
Так не случилось – детский голос по-прежнему нарушал ночи Мэй.
– Твое платье. Совсем порвалось. Но мама его починит. Или купит новое… Вместе с сапожками. – И снова только тихий плач – все горше и горше.
«Почему в приюте так плохо следят за детьми?» – сердилась кружевница и даже перенесла рабочее место к окну, чтобы в любой момент, оторвав взгляд от узоров, посмотреть на полянку, где раньше росло дерево. Это приходилось делать все чаще. Холод внутри давно превратился в колючую метель. И если Ви не перестанет плакать, метель закружит вьюгой, отливая изо льда острую молнию.
Мэй не придумала ничего иного, как утешить чужую девочку.
Она передала ей в приют медовый пряник.
Но Ви плакала по ночам.
Купила целую горстку леденцов.
Тоже ничего не изменилось.
Конфет в ярких обертках с ярмарки – девочка по-прежнему мешала ей спать.
А зима в душе Мэй уже становилась лютой, кусалась рассветным морозом.
Вспомнив о полинявшей кукле Ви, кружевница купила ей новую. Но девочка не захотела расставаться со своей и не приняла подарка.
Что за упрямица! Никак не хочет утешиться, так и плачет по ночам!
Тогда кружевница стала расспрашивать о приютских детях своих заказчиц. И услышала, что все сироты мечтают о доме и о семье.
Мэй ценила свое одиночество. И свой покой, который нарушила Ви. Не семью, но комнату в своем доме она могла для нее предоставить. Только бы не плакала.
Мэй отправилась в приют, чтобы забрать девочку.
Увидев ее, та настороженно замерла, изо всех сил прижимая к себе куклу. Подняла на кружевницу свои голубые глаза, посмотрев так, будто в самое сердце заглянула, и вдруг, испугавшись, убежала прочь и спряталась в саду.
– Ей нужно время, чтобы к вам привыкнуть, – сказала воспитательница. – Когда девочка почувствует, что небезразлична вам, и вы ее полюбите, сама к вам потянется.
Но такого никогда не случится!
В тот вечер девушка сама не могла заснуть и вспоминала, как Морозная дева пришла за ней однажды ночью. Показала ей дворец изо льда и снега, украшенный серебром и самоцветами. «Все будет твоим, – обещала, – если позволишь назвать тебя дочерью. Еще более тонкие кружева плести научу». Мэй отказалась. Пусть ее сердце билось неторопливо и размеренно, оно не было совсем бесчувственным. Девушке нравилось жить в родном городе и плести свои кружева для людей. Во дворце ее окружал бы только холод.
Вот так и с Ви? Кружевница предложила ей игрушки и сладости, свой дом, но не могла дать тепла, и девочка сразу это почувствовала? И что теперь делать Мэй? Ждать, когда ударит сухая молния? Спешить к Морозной деве? И не она ли все подстроила? Ведь, прощаясь, говорила: «Позови, когда захочешь, и знай, в моем лесу и моем дворце тебе всегда будет спокойно».
Слава об искусной кружевнице приводила к ней разных заказчиц, и даже из других городов.
Когда следующим днем у дома Мэй остановилась дорогая карета, девушка, увидев гербы, поняла, что к ней пожаловала сама княгиня! Красивая молодая женщина напомнила ей вдруг Морозную деву своим бледным лицом и голубыми глазами, яркими губами и изящной фигурой.
Княгиня заказала кружевной воротник и платочек. Улыбалась, разговаривая с Мэй, а глаза оставались грустными, и взгляд все возвращался к окну, где на подоконнике лежала кукла, от которой отказалась Ви.
Когда необычная заказчица уже уехала, кружевница вспомнила, что говорили в городе – молодая княжна вот уже три года была безутешна. С тех самых пор, как пропала ее двухлетняя дочка. Нянюшка гуляла с девочкой в яблоневом саду, вместе с ней и бесследно исчезла. Никто не знал, что случилось, и шептались о разном, даже о том, что их обеих утащили русалки.
Остаток дня Мэй провела, уставившись на поляну и представляя росшую на ней яблоньку – то всю в цветах, то усеянную наливными яблоками, то сухую и безжизненную.
На подоконнике перед кружевницей лежала новая кукла.
Мэй вдруг почувствовала, что неуютная вьюга в душе улеглась, поуспокоилась.
Несчастная Ви. Безутешная княгиня. Что, если?
Уже темнело, но кружевница зажгла лучину и села за работу. Выбрала отрез белой ткани, раскроила крохотное платье, украсила его кружевами. Работала до полуночи. Так устала, что спала потом до зари. Снова трудилась весь день, забывая поесть. Спала коротко, зато крепко, лишь бы ранним утром взяться за кружева.
Мэй не зря считалась искусницей, она создавала узоры, которые казались живыми.
Когда княгиня приехала за своим заказом, в комнате на видном месте висело кружевное полотно. На нем было яблоневое дерево, усыпанное нежными цветами, а сидящая под ним девочка играла с куклой. А рядом с полотном лежало кукольное платье.
Княгиня побледнела под цвет снега, и ее глаза заблестели собравшимися слезами.
Расплатившись за заказ, она спросила:
– Для кого это полотно и платье?
– Полотно я сделала для себя, – ответила Мэй, – после того, как увидела одну девочку в приюте. Ее зовут Ви, она много плачет и часто прячется ото всех в саду. А мне захотелось представить ее в саду играющей. Такая же яблонька росла когда-то перед моим домом. А вот это маленькое платье – для Ви. Вернее, для ее тряпичной куклы, совсем старой и выцветшей, но она с ней никогда не расстается.
Мэй рассказала еще о том, как девочка осталась сиротой. И что всех сторонится – ждет, пока ее найдет мама.
– Можно? – точеные руки княжны тряслись, пока она брала кружевное платье. – Я как раз собиралась проверить, как живется детям в приюте… И могла бы передать это для Ви, – а сама прижала платье к груди.
Мэй затаила дыхание. Она плела особое кружево – из невидимых ниток, и каждый узелок, каждая петелька были важными, чтобы получился задуманный рисунок.
– Конечно. А надумаете ей самой сапожки на зиму подарить, выберите красивые, красные. Для куклы я уже сделала. Голубые.
Мэй протянула сапожки княгине, и они тут же оказались прижатыми к кукольному платью.
После того, как княжна ушла, кружевница долго стояла у окна, рассматривая облака в небе. На поляне, где раньше росло дерево, она уже изучила каждую травинку.
Она волновалась, Мэй!
И поздно легла спать, опасаясь вновь услышать детский плач. Если ничего не получится, Мэй уйдет к Морозной деве. Иначе ледяная молния вскоре зажжет холодную радугу и что-нибудь или кого-нибудь погубит.
– Это платье для моей куклы?– услышала девушка взволнованный детский голос. – Оно ей впору. И сапожки? Синие… А эти… Красивые, красные… Мне?
Молчание сопровождало все вопросы. Мэй не слышала слов княгини.
Зато ворохом снежинок – детский шепот:
– Я знала! Я же говорила, она нас найдет!
И снова тишина. Уютная. Без горького плача.
Будто ласковая ладонь опустилась на лоб, и от нее разливалось долгожданное спокойствие. Мэй почувствовала себя девочкой, заблудившейся в лесу.
Неважно, какое было время года – слепило глаза яркое солнце, хлестали землю плетьми осенние ливни, от реки поднимался туман, превращая мир в сырой пирог, или деревья разбрасывали зеленую паутину первых листьев, – Мэй жила в царстве зимы. Даже если от долгой засухи воздух раскалялся, как в печке, и приходилось вытирать капельки пота со лба и висков, Мэй чувствовала внутри холод и носила зиму с собой.
Так было не всегда.
Ведь Мэйделин означало «капель». Это имя девочка получила потому, что родилась ранней весной и редко плакала, а ее звонкий смех напоминал перезвон падающих с крыш капель. Непоседа дружила со всеми соседскими детьми и приставала с расспросами к старшим.
Однажды зимой, перед тем, как Мэй исполнилось девять лет, она забежала с подружками в лес, и – как так случилось? Потерялась. В снегу виднелось много следов, но они уводили все дальше в чащу. С каждым шагом острее становился колючий ветер, злей мороз и все выше поднимались вокруг сугробы. Девочка быстро выбилась из сил и, присев под разлапистой елью, сжалась в комок и заплакала. Слезы застывали на ее щеках в льдинки и больно жалили. Обхватив себя руками, Мэй зажмурилась и дрожала от холода и страха. Вдруг мягкая ладонь накрыла ей лоб. Открыв глаза, девочка увидела перед собой красивую девушку, одетую в легкое светлое платье, какие носят жарким летом, а не лютой зимой. Белоснежными волосами играл ветер, и с каждым порывом с них срывались пушистые снежинки. Глаза незнакомки были цвета морозного неба, а губы краснели рябиной на снегу – таким светлым казалось ее лицо. От ладони прекрасной девы не растекалось тепла, но менялся холод, завладевший Мэй. Не истязал, заставляя все тело биться крупной дрожью, не пронзал острыми иглами, а становился ровным, мягким, ласковым. Когда незнакомка поцеловала девочку в лоб, та спокойно прикрыла глаза и погрузилась в спасительный сон.
Спящую Мэй нашли в лесу под елью. Принесли домой. Но никто не верил, что она выживет, такой холодной и неподвижной она казалась. Если и придет в себя, то заболеет…
Ничего подобного не случилось. Через два дня девочка проснулась совершенно здоровой. Только другой, не той смешливой Мэй, которую все знали.
Ее лицо стало бледным. Вместе с румянцем исчезла улыбка – будто никогда не появлялась.
Девочка стала молчаливой и спокойной. Не спешила больше на улицу играть с соседскими детьми и сторонилась взрослых. Даже с родными вела себя сдержанно.
– Так изменилась, – шептала иногда над ее кроватью мама, вытирая слезы.
– Пожалела мою внучку Морозная дева. Спасла. А сердце ее в ледышку превратила, – сказала однажды бабушка.
В ледышку? Мэй прислушалась к себе.
Сердце ее билось, как у всех людей. Только неспешно и очень ровно, никогда не сбиваясь на торопливый лад. Внутри девочки царила зима: много белого цвета и холод. Не терзающий, а как от руки Морозной девы – ровный, успокаивающий.
Это не означало, что Мэй была совсем бесчувственной – она обижалась и радовалась.
Радость напоминала сверкающие снежинки – поймаешь, не удержишь. Растает – не согреешься. Зато обида проникала в душу изморозью и могла задержаться там затейливым рисунком. Вырасти сугробом и завьюжить, так что любая мелочь вызывала колкое раздражение. А потом вдруг превратиться в сухую ледяную молнию, ту, что сверкает без грома и даже без дождя. Однажды такая острая игла разорвала воздух и пронзила яблоньку, которая росла на полянке перед домом.
Эту яблоньку любили все.
Зимой на ее ветвях собирались шапки снега, весной цветущее дерево само превращалось в сугроб, а к осени наряжалось яблоками, бока которых краснели, как девичьи щеки в мороз.
В тот день бабушка вновь заговорила о Морозной деве и о том, что внучке не смогли помочь целительницы, которых к ней приглашали, а значит, девочка никогда не будет, как все. Останется с ледяным сердцем.
Каждое бабушкино слово отзывалось в Мэй порывом морозного ветра, поднимало вверх острые льдинки, и девочка вдруг почувствовала, что холод внутри становится невыносимым, ищет выхода. Испугавшись, она подскочила к окну, посмотрела на яблоньку – тогда небеса и выпустили сухую молнию. Но вместо того, чтобы вспыхнуть огнем, дерево заледенело, сверкнуло на солнце разноцветной радугой и, потухнув, разом сбросило с себя все листья.
Так Мэй узнала, что обида способна превратиться в гнев, в опасную молнию – и погубить. И пусть зима жила у нее внутри, выхолаживая все чувства, девочка не хотела ранить тех, кто был рядом.
Она стала проводить все дни у окна, глядя на голую яблоньку.
Дерево вскоре засохло, почернело, и его выкорчевали, распилив на дрова. Но Мэй продолжала смотреть на опустевшую поляну.
Если мама или бабушка звали девочку помочь по хозяйству, она не отказывалась. Но закончив дела, сразу возвращалась к окну. Отец привозил дочке подарки, но раз взглянув, она отворачивалась.
Шли месяцы. Наступила зима – мягкая, снежная. Укрыла землю ватным одеялом и принялась рисовать на окнах – и на том, перед которым сидела девочка, тоже. Дивный лес и зверей невидимых, птиц на тонких ветвях и яблоньку, всю в цветах. Будто каждый день завешивала стекла тонкими кружевами.
Одним искрящимся утром на пороге дома Мэй оказались березовые коклюши и два мотка белоснежных ниток. Сосед видел, как на заре по улице шла молодая дева, богато, но не по погоде одетая. А может, и не было никого. Солнце поднималось молодое, игривое, глаза слепило. Над сугробами и у присыпанных снегом домов водили хороводы его яркие лучи. Вот и привиделось.
– Морозная дева снова решила помочь нашей девочке, – сказала бабушка, задумчиво разглядывая неожиданный подарок.
Вскоре она стала приглашать в дом мастериц, которые учили внучку плести узоры из тонких ниток.
Эта занятие подходило зиме в душе Мэй, успокаивая, если оживал колкий мороз или сердитая вьюга. Дарило радость, похожую на густой снегопад – отдельные снежинки зачаровывали на миг и быстро таяли, зато их рождалось много – от каждого удачного узелка в замысловатом плетении, от крупинок бисера, добавленных к узору.
Повзрослев, Мэй стала искусной кружевницей.
Ее изделия выходили тонкими, как первый лед на реке, изящными, что морозные рисунки на стеклах, и долго сохраняли белизну девственного снега.
Девушка по-прежнему сторонилась людей, кроме тех, кто приходил с заказами. Оставшись без родных, с еще большим усердием погрузилась в работу. Сверстницы спешили обзавестись семьями и детьми. А Мэй отказывала, если к ней сватались, выбирая покой и одиночество.
Жизнь стелилась ровной поземкой, пока однажды ночью девушку не разбудил детский плач. Он был тихий, но настойчивый и не отпускал, заставляя прислушиваться к себе. От жалобных звуков внутри холодило и царапало острыми льдинками. И спрятаться не получалось – ни в новом сне, ни под подушкой.
Мэй встала с кровати и, обойдя весь дом, даже выглянула на улицу.
Никого. Жалобный детский голос звучал в ее голове.
На следующую ночь все повторилось.
И еще раз несколько ночей подряд.
Девушка начинала день уставшей, садилась за работу сонной и чувствовала, как кружева плетутся не только у нее под руками, но и в душе свивается узелками раздражение. Чтобы успокоиться, ей приходилось все чаще выглядывать из окна на полянку, где когда-то росла яблонька.
Однажды, проходя по соседней улице, Мэй вдруг услышала детский голос, доносившийся с одного из дворов, и сразу его узнала. Тот самый, что не давал ей спать ночами. Подойдя к забору, девушка увидела девочку лет пяти, сидевшую у крыльца в обнимку с полинявшей тряпичной куклой.
От своих заказчиц кружевница узнала, что маленькая Ви не так давно осталась совсем одна – ее мать пропала в лесу еще три года назад, отца никто не знал. И после смерти бабушки девочку взяла к себе на время соседка.
Недовольно поморщившись, Мэй прошептала:
– Эта Ви слишком громко плачет, – и принялась за работу.
С того дня, как кружевница увидела девочку, она слышала ее плач не каждую ночь, но он стал громче и отчетливее. Порой Мэй даже разбирала слова:
– Наша мама вернется. Вернется. Она просто задержалась в пути. И привезет нам с тобой новые сапожки. Тебе синие, как твои глаза. А мне красивые – красные…
Когда через неделю маленькую Ви забрали в приют, Мэй обрадовалась. Приют располагался далеко, на другом конце города, и она снова сможет спать спокойно. А раздражение, что после бессонных ночей выплеталось в душе морозным кружевом, уляжется.
Так не случилось – детский голос по-прежнему нарушал ночи Мэй.
– Твое платье. Совсем порвалось. Но мама его починит. Или купит новое… Вместе с сапожками. – И снова только тихий плач – все горше и горше.
«Почему в приюте так плохо следят за детьми?» – сердилась кружевница и даже перенесла рабочее место к окну, чтобы в любой момент, оторвав взгляд от узоров, посмотреть на полянку, где раньше росло дерево. Это приходилось делать все чаще. Холод внутри давно превратился в колючую метель. И если Ви не перестанет плакать, метель закружит вьюгой, отливая изо льда острую молнию.
Мэй не придумала ничего иного, как утешить чужую девочку.
Она передала ей в приют медовый пряник.
Но Ви плакала по ночам.
Купила целую горстку леденцов.
Тоже ничего не изменилось.
Конфет в ярких обертках с ярмарки – девочка по-прежнему мешала ей спать.
А зима в душе Мэй уже становилась лютой, кусалась рассветным морозом.
Вспомнив о полинявшей кукле Ви, кружевница купила ей новую. Но девочка не захотела расставаться со своей и не приняла подарка.
Что за упрямица! Никак не хочет утешиться, так и плачет по ночам!
Тогда кружевница стала расспрашивать о приютских детях своих заказчиц. И услышала, что все сироты мечтают о доме и о семье.
Мэй ценила свое одиночество. И свой покой, который нарушила Ви. Не семью, но комнату в своем доме она могла для нее предоставить. Только бы не плакала.
Мэй отправилась в приют, чтобы забрать девочку.
Увидев ее, та настороженно замерла, изо всех сил прижимая к себе куклу. Подняла на кружевницу свои голубые глаза, посмотрев так, будто в самое сердце заглянула, и вдруг, испугавшись, убежала прочь и спряталась в саду.
– Ей нужно время, чтобы к вам привыкнуть, – сказала воспитательница. – Когда девочка почувствует, что небезразлична вам, и вы ее полюбите, сама к вам потянется.
Но такого никогда не случится!
В тот вечер девушка сама не могла заснуть и вспоминала, как Морозная дева пришла за ней однажды ночью. Показала ей дворец изо льда и снега, украшенный серебром и самоцветами. «Все будет твоим, – обещала, – если позволишь назвать тебя дочерью. Еще более тонкие кружева плести научу». Мэй отказалась. Пусть ее сердце билось неторопливо и размеренно, оно не было совсем бесчувственным. Девушке нравилось жить в родном городе и плести свои кружева для людей. Во дворце ее окружал бы только холод.
Вот так и с Ви? Кружевница предложила ей игрушки и сладости, свой дом, но не могла дать тепла, и девочка сразу это почувствовала? И что теперь делать Мэй? Ждать, когда ударит сухая молния? Спешить к Морозной деве? И не она ли все подстроила? Ведь, прощаясь, говорила: «Позови, когда захочешь, и знай, в моем лесу и моем дворце тебе всегда будет спокойно».
Слава об искусной кружевнице приводила к ней разных заказчиц, и даже из других городов.
Когда следующим днем у дома Мэй остановилась дорогая карета, девушка, увидев гербы, поняла, что к ней пожаловала сама княгиня! Красивая молодая женщина напомнила ей вдруг Морозную деву своим бледным лицом и голубыми глазами, яркими губами и изящной фигурой.
Княгиня заказала кружевной воротник и платочек. Улыбалась, разговаривая с Мэй, а глаза оставались грустными, и взгляд все возвращался к окну, где на подоконнике лежала кукла, от которой отказалась Ви.
Когда необычная заказчица уже уехала, кружевница вспомнила, что говорили в городе – молодая княжна вот уже три года была безутешна. С тех самых пор, как пропала ее двухлетняя дочка. Нянюшка гуляла с девочкой в яблоневом саду, вместе с ней и бесследно исчезла. Никто не знал, что случилось, и шептались о разном, даже о том, что их обеих утащили русалки.
Остаток дня Мэй провела, уставившись на поляну и представляя росшую на ней яблоньку – то всю в цветах, то усеянную наливными яблоками, то сухую и безжизненную.
На подоконнике перед кружевницей лежала новая кукла.
Мэй вдруг почувствовала, что неуютная вьюга в душе улеглась, поуспокоилась.
Несчастная Ви. Безутешная княгиня. Что, если?
Уже темнело, но кружевница зажгла лучину и села за работу. Выбрала отрез белой ткани, раскроила крохотное платье, украсила его кружевами. Работала до полуночи. Так устала, что спала потом до зари. Снова трудилась весь день, забывая поесть. Спала коротко, зато крепко, лишь бы ранним утром взяться за кружева.
Мэй не зря считалась искусницей, она создавала узоры, которые казались живыми.
Когда княгиня приехала за своим заказом, в комнате на видном месте висело кружевное полотно. На нем было яблоневое дерево, усыпанное нежными цветами, а сидящая под ним девочка играла с куклой. А рядом с полотном лежало кукольное платье.
Княгиня побледнела под цвет снега, и ее глаза заблестели собравшимися слезами.
Расплатившись за заказ, она спросила:
– Для кого это полотно и платье?
– Полотно я сделала для себя, – ответила Мэй, – после того, как увидела одну девочку в приюте. Ее зовут Ви, она много плачет и часто прячется ото всех в саду. А мне захотелось представить ее в саду играющей. Такая же яблонька росла когда-то перед моим домом. А вот это маленькое платье – для Ви. Вернее, для ее тряпичной куклы, совсем старой и выцветшей, но она с ней никогда не расстается.
Мэй рассказала еще о том, как девочка осталась сиротой. И что всех сторонится – ждет, пока ее найдет мама.
– Можно? – точеные руки княжны тряслись, пока она брала кружевное платье. – Я как раз собиралась проверить, как живется детям в приюте… И могла бы передать это для Ви, – а сама прижала платье к груди.
Мэй затаила дыхание. Она плела особое кружево – из невидимых ниток, и каждый узелок, каждая петелька были важными, чтобы получился задуманный рисунок.
– Конечно. А надумаете ей самой сапожки на зиму подарить, выберите красивые, красные. Для куклы я уже сделала. Голубые.
Мэй протянула сапожки княгине, и они тут же оказались прижатыми к кукольному платью.
После того, как княжна ушла, кружевница долго стояла у окна, рассматривая облака в небе. На поляне, где раньше росло дерево, она уже изучила каждую травинку.
Она волновалась, Мэй!
И поздно легла спать, опасаясь вновь услышать детский плач. Если ничего не получится, Мэй уйдет к Морозной деве. Иначе ледяная молния вскоре зажжет холодную радугу и что-нибудь или кого-нибудь погубит.
– Это платье для моей куклы?– услышала девушка взволнованный детский голос. – Оно ей впору. И сапожки? Синие… А эти… Красивые, красные… Мне?
Молчание сопровождало все вопросы. Мэй не слышала слов княгини.
Зато ворохом снежинок – детский шепот:
– Я знала! Я же говорила, она нас найдет!
И снова тишина. Уютная. Без горького плача.
Будто ласковая ладонь опустилась на лоб, и от нее разливалось долгожданное спокойствие. Мэй почувствовала себя девочкой, заблудившейся в лесу.
