Случилось это после того, как старший брат Кира, Рон, растопил холодное сердце своей кружевницы. Девочкой заблудилась она в зимнем лесу и замерзла бы ночью стылой, да хозяйка зимы, Морозная дева, ее пожалела, от смерти спасла, но сердце Мэй заморозила.
Уж сколько красавиц на Рона заглядывались: и дочка мельника, и дочка сапожника, и младшая сестра управляющего самой княгини – он никого, кроме кружевницы, не видел.
Сколько раз она ему отказывала!
Родители пытались старшего сына образумить, Кир вовсе насмешек не жалел, хоть получал от брата подзатыльники, если не успевал отвернуться.
Рон все свое: «Верю, дождусь».
Было бы кого ждать. Мэй – скучная, нелюдимая, улыбаться по-настоящему и то не умела. С такой сам прокиснешь или жарким летом в ледышку превратишься.
А старший брат: «Смех ее помню, звонкой капелью. От него легко и радостно становилось. Не исчезло тепло из сердца Мэй, растопит холод, которым Морозная дева ее околдовала…»
Вот такой был упрямец Рон.
Прав оказался. Счастья своего дождался и к свадьбе готовился.
А Морозная дева, потеряв Мэй, наоборот, осерчала. Зима выдалась лютая, ветреная, почти бесснежная. Голая земля застыла облезлыми подошвами.
Люди прятали скотину в домах, и сами лишний раз на улицу носа не высовывали. Давно не ждали с таким нетерпением Весны. Застенчивой. Робкой.
Долго-долго она не решалась выйти из зимней тени, выпрямиться под сердитым взором Морозной девы, которая вьюжила над полями, засыпая проклюнувшиеся травинки снежным крошевом. Выводила пронзительные ноты утренними заморозками. И до самого лета пугала густыми туманами, что ложились на зеленые листья слезами изо льда. Сверкали они драгоценными каменьями, но солнечных поглаживаний не выдерживали.
Хозяйка зимы появилась даже на самой верхушке лета, накануне свадьбы Рона и Мэй.
Кир проснулся посреди ночи, будто кто за плечо его тронул, подтолкнул, сонного, к окну. Прижаться к стеклу заставил. Тогда-то мальчишка все и увидел!
Как чистое белое облако выкатилось колесом из леса и осело ковровой дорожкой. Протянулась она стрелой до самого крыльца дома Кира.
Ветер хлестал пышные кусты и гнул разлапистые ели, те по-старчески кряхтели и склонялись перед ней – Морозной девой, что ступала по дорожке, будто летела, шаги стелились поземкой, а следов не оставалось.
Длинное, словно сотканное из снега платье то блестело алмазами, то вдруг казалось полупрозрачным, и у Кира дух захватывало – так прекрасна была Дева. Ни одна девица в городе, ни даже на ярмарках в соседнем, куда в золотую осень съезжались все невесты с округи, не сравнилась бы с ней.
В обманчивой хрупкости зимней хозяйки таилась сила, что гнула старые ели. Заставляла сосны и дубы вытягиваться вышколенными слугами. Тонкие, будто углем нарисованные, брови изгибались крутыми дугами, губы алели как рябина.
«Морозом поцелованная она – сахарная», – подумал вдруг Кир.
Подошла Дева поближе к дому и остановилась.
Длинные локоны всколыхнулись, снежинки рассыпая, и прикрыли голые плечи. Платье-то на Деве было легкое, какие только в летнюю жару носить. Повернула она тонкую шею и прямо в окно, у которого стоял мальчишка, посмотрела.
Глаза у нее голубые, небесно-холодные, а Кира жаром опалило – едва не вспыхнул весь. Мурашками, как искрами огненными, покрылся. Пронеслись они по всему телу и собрались в комок на груди, внутрь проникли, как раз в самое сердце. Замерло оно на миг. И вновь застучало. Жар тут же пропал, дрожи – как не бывало.
А Морозная дева дохнула, словно воздушный поцелуй послала, и затянуло стекло ледяным кружевом. Не видел Кир больше ничего: он и дул, и ладонями грел, горячими губами стекло трогал – все напрасно.
Бросился тогда мальчишка из дома – как был, в ночной сорочке до колен и с босыми ногами, на крыльцо выбежал и застыл, на воробья рыжего, растрепанного, похожий.
Перед ним темнела знакомая улица.
Ветер улегся. Стояли ели стройные, будто не гнулись только что к земле, сосны лениво шелестели длинными иголками. Обернулся Кир, кружева на стекле нет. Неужели пригрезилось ему все? Но там, где дорожка недавно расстилалась, едва заметный пар поднимался. Исчезал на глазах. Из которых вдруг упало несколько соленых капель – от обиды сильной. А почему, Кир и сам понять не мог.
В дом вернулся, в кровать залез и заснул побыстрее.
Наутро, не иначе, как по глупости и детской наивности, рассказал он, что Морозная дева в город приходила. Его на смех подняли – разве может хозяйка зимы в середине лета появиться? Только Мэй внимательно слушала, не перебивала, потом вдруг приобнять мальчишку попыталась. Вот удумала!
Не нравилась Киру невеста брата, и то, что поверила, его отношения не изменило, зато любопытство раззадорило. Когда выдался удобный случай, мальчишка расспросил ее о Морозной деве, каждое слово к тому, что сам видел, примеряя.
«Платье, словно из тончайшего шелка, летнее».
Верно. Так и было.
«Волосы струятся по плечам и спине, плещут, будто ветер их трогает. А может, сами ветер поднимают? С длинных локонов снежинки слетают: мелкие – крохотными мошками, крупные – лепестками яблоневого цвета».
Очень похоже.
«Красивая. Не злая она, но и не добрая. Сердце у нее не как у людей. Ледяное. Холодно рядом с ней».
«Красивая, – повторил эхом Кир. – Не злая».
***
После свадьбы Рона и Мэй лето быстро с горки побежало.
Жизнь мальчишки событиями наполнена. Такого, как Кир, кто среди друзей заводилой и первым драчуном слыл, и подавно. Вспыльчивый, на слова и кулаки быстрый, а волосы у самого рыжие, волнистые, с красным отливом – оттого и прозвали Огневичком.
Едва успели ребята в реке наплескаться, пришла пора урожай собирать – от родительских голосов больше не спрятаться, – столько всего надо было успеть, пока осень нарядами красовалась.
А сбросила их, нравом сразу поменялась – засопливилась, закряхтела, скорое расставание дождями оплакивая. Сама мерзла и другим сыростью докучала.
Зима ее быстро прочь прогнала.
Схватила поля и улицы морозом. Сразу кусачим и немилостивым.
Оделись ели в белые кафтаны, под тяжелыми рукавами ветви прогнули. Сосны вытянулись суровыми стражами. Ходи – оборачивайся, не то насыплют холодного снега за ворот, если что им не по нраву окажется.
Заговорили в городе о Морозной деве, и Киру вздумалось еще раз ее увидеть.
Не забыл он ночи, когда она вдоль улицы шла и на него через окно посмотрела.
Уговорил Огневичок друзей в лесу поиграть и вдруг потерялся. Вроде как Мэй когда-то, а на самом деле отстал от других и направился в заснеженную чащу, следы запутывая и голос сдерживая, чтобы быстро не нашли.
Шел куда глаза глядят, пока на круглую поляну не вышел, ноги у него отяжелели, голова от усталости и холода закружилась. Сел тогда Огневичок под ель и стал ждать.
«Не добрая, не злая, – шептал себе под нос. – Красивая».
Откуда-то бралась уверенность, что Морозная дева его обязательно найдет, пожалеет, как жену брата. Ни искры страха в душе не заронилось.
Прождал остаток дня. Короткий вечер.
Ночь – безоблачную, звездами замусоренную. Замерз до крупной дрожи, но не более, пока деревья и кусты вокруг от сильного мороза постанывали. Под утро навалился на мальчишку сон чугуном и уволок в чернь без сновидений.
Проснулся Огневичок в светлый день отдохнувшим. Поднялся, от снега отряхиваясь, и ни разу не заплутав, из леса вышел. Домой вернулся, родным на радость.
Кто что ни расспрашивал, ничего никому не рассказывал. Даже Мэй.
Ее первой избегал, лишь бы взгляд на себе жалостливый не поймать.
И так мальчишка ершистым был, тут вовсе волчонком стал.
Жгла его изнутри сильная обида. Несколько дней в жару из-за нее провел. Воздух из груди с надрывным кашлем выплевывал и сердился – на себя за глупость, на всех других – за любую малость. Но больше всего на зиму и хозяйку ее холодную. Понимал Кир, что не просто так его холод в лесу стороной обтекал. Не случайно колючий ветер на дорогу к дому подталкивал. Позаботилась Морозная дева о мальчишке. А показаться, как Мэй, не пожелала.
Не по сердцу ледяному, видно, он ей пришелся.
***
Зато город и поля вокруг ей были по нраву. Год за годом появлялась рано и уходить не спешила.
Старожилы такого не помнили, чтобы молодые побеги до конца весны морозом ломало, чтобы урожай, с полей не собранный, ранней осенью уже леденило. Ветры пронырливые долгие месяцы в дома заглядывали, болезням двери распахивая.
Все больше горожане роптали. Все чаще на супругу Рона поглядывали, будто в чем виновата. Обидных слов не отвешивали, но сердитых взглядов хватало. Неудивительно, что вскоре брат Кира переехал с семьей в другой город.
А Кир остался. За домом и стареющими родителями приглядывать. Свой буйный нрав работой усмирять.
Из Огневичка отличный плотник мог бы получиться, дерево его рук слушалось, желаниям мастера отзывалось, только характер парня подводил. Терпения не хватало за сложную работу браться. Резких слов сдержать не мог, отчего с заказчиками часто ссорился.
Родители надеялись, что младший сын побыстрее женится и в спокойном семейном счастье сам поспокойнее станет.
Девушкам он нравился.
Высокий, ладный, волосы зарницей горят, а глаза – озера синие, ясные. Характером – как пламя горяч, и если полюбит, то всем сердцем. Но ни одна красавица пока ему не приглянулась.
– Никак особую себе высматриваешь? – посмеивались знакомые.
– Особую, – соглашался Кир.
Он и впрямь высматривал, не находил, а с кем сравнивает, сам себе не хотел признаться.
– Всех хороших невест разберут, пока ты приглядываешься, – волновались родители.
– Моя невеста на другого сама не посмотрит, – отвечал.
– Неужели княгиню ждешь? – недоумевали друзья.
Многие замечали, что приемная дочка княгини на Кира заглядывается, но в то, что на союз с простым плотником решится, никто не верил.
– Почему бы и нет? – бросал с вызовом Кир.
А сам на себе взгляды замечал – темные, пронизывающие.
С отъездом Мэй они не исчезли. Потому что зимы в городе по-прежнему были затяжными. И разговоры тревожные не смолкли, велись украдкой, да все настойчивей.
О временах стародавних, под пылью веков скрытых, когда люди думали, что все вокруг тесно связано, и за любой подарок рано или поздно платить положено. Земля своими плодами, как плотью и кровью, делится, и если поля пустородными стали, значит, пришла пора Землю напитать. Самого достойного юношу ей отдать, чтобы сила его потом в золотых хлебах заколосилась, красота – в сочном луговом разнотравье расцвела.
Нашлись в городе те, кто древний обычай на новый лад задумали исполнить, Морозную деву задобрить. «Не смогла она Мэй забрать, вот теперь и сердится, – рассуждали они, – от постылого одиночества подольше рядом с людьми задерживается. А если ей жениха хорошего подобрать, она и сама подобреет, и о других людях забудет. Все как прежде станет. Лето, Осень, Весна – в свои времена».
Начали заговорщики к молодым парням приглядываться, жертву Зиме выбирать. Огневичок больше всех их взгляды привлекал – и молод, и хорош собой, и помолвкой не связан. О невесте вдруг заговорил, значит, откладывать дальше нельзя…
О том, что беда над ним собирается, Кир догадывался, потому что ловил пару раз обрывки речей опасных, об остальном сам додумался. Мог бы на время к брату в соседний город уехать. С обозом на дальний рынок отправиться. Но вместо того, чтобы прятаться, он красовался и ершился, речами своими еще сильнее к страшному делу зачинщиков подталкивал.
Когда червлеными сумерками заявились к нему, тревоги не поднял. Сопротивлялся. Но вполсилы.
Позволил себя связать и в лес отвезти.
На ту же самую поляну попал, где в детстве побывал.
Как в давнюю ночь почти все повторилось. Только не под деревом Огневичок сидел, а привязанным к холодному стволу стоял. Не мальчишкой любопытным Морозную деву ждал, а женихом, ей определенным.
Заснежило. Завьюжило. Снегом колючим щеки оцарапало.
Холодно в лесу, даже совы на охоту не вылетели, а Киру – зябко. До крупной дрожи, но не более. Значит, близко хозяйка зимы, снова нашла его, а на поляне пока не показывается. Когда под утро ветер разогнал с небес табуны облаков, Кир понадеялся, что для торжественного появления Морозной девы.
Оказалось, рассвета морозного.
И мужчин из деревни, которые пришли удостовериться, что Дева их подарок приняла, и все следы спрятать.
Увидели, что Кир жив, даже вроде здоров, и растерялись. Что дальше делать, не знают.
– Надо было парня не к дереву привязывать, а как в старину, все самим сделать, – прокричал один из них. – И кровью, кровью снег на поляне окропить.
Другие загудели – кто противореча, кто соглашаясь. Были и те, кто притихли, сомнениями обезмолвленные, страхом перед злом, которое чинили – ведь веками на своих руки не поднимали.
Пока велись споры, Кир выхватил ножичек, который в заднем кармане припрятал да не использовал, перерезал веревку, высвобождаясь, и прежде чем к нему успели подбежать, полоснул себя по запястью. Кровь так и брызнула тонким ручейком, на девственный снег упала и… зашипела! Лепестки огня от нее взвились оранжево-красными всполохами – как от зари. Или волос Кира.
Собравшиеся на поляне замерли, дивным зрелищем пораженные. Кир тоже испугался, где это видано, чтобы снег горел? Но волнение свое не выдал, спокойно миновал заговорщиков и домой из леса направился. Радоваться надо было – дважды смерти избежал – от холода и от людей недобрых. А он хмурился, губы поджимая. Пожалела его Морозная дева.
Киру думалось, посмеялась.
Снова от него отказалась.
***
Мужчин, кто Огневичка в лес уводил, после того случая осудили. На самого парня люди в городе смотрели с опаской и то же время с любопытством.
Кир изменился. Будто с каплями крови выплеснул в снег лишнее буйство из характера. Спокойней стал, молчаливее, все реже по шумным ярмаркам и праздникам ездил, больше времени в мастерской проводил. Талант его во всей силе смог раскрыться. Вырезал Огневичок узоры для оконных рам и наличников, украшал резьбой мебель и выстругивал из дерева занятные фигурки. Заказов у него не переводилось. Узнав, что парень два раза в зимнем лесу не замерз и снег будто мог поджигать, люди надеялись, что он им оберег от Морозной девы сделает.
Тем временем отхороводили зеленые месяцы. Отдарилась золотом краткая осень, зима наступила. Метель принесла долгие сны и подсовывала их в щели между досок и оконных рам. Запыхтели дома облаками из печных труб, словно взлететь пытались.
А Кир вернулся на лесную поляну, где привязанным стоял, да Морозная дева не взяла. Захотел он сам теперь Деву привязать. Не к дереву – к себе.
Собирал снег, уплотнял, поливал водой, придавая форму – никакими инструментами не пользовался. Только руками. Дыханием согревал и плавил лед, ладонями резьбу вел.
Получилась Дева точно такой, как он много лет назад ее увидел, и образ в памяти сохранил. Сколько ни искал в девичьих лицах похожие черты, не смог найти. Стояла она перед ним – изящная, юная. В лёгком платье летнем. А может, свадебном – вечная невеста. Волосы распущенные по плечам и спине вьются. Изо льда сделанная, а совсем как настоящая и с ледяным сердцем. Княгиня зимняя, та, что ему милее всех на свете была.
