Оборванные с клумб тюльпаны, обломанные кусты сирени.
В родном городе в любом магазине – пустые полки. По стране катится каток Перестройки, сметая все привычное вместе с самыми простыми товарами, которые успели превратиться в дефицит. Но какое это имеет значение, если в душе светит весеннее солнце, и поют незримые соловьи? Если за сто километров есть атомный город, и в нем еще можно найти подарок для своей девушки – колечко с крошечным фианитом. Вот только оно оказывается мне не по размеру – разве что на мизинец. Я так расстраиваюсь!
Из-за особенностей анатомии своего тела - широких костяшек пальцев. И отгоняю мысль, звенящую неприятным предсказанием: неспроста, неспроста, неспроста.
Пока получается, потому что мой парень носит меня на руках. В день свадьбы мне обещан настоящий мост, а не самый короткий в городе: старинный, каменный, у которого в погожий выходной выстаивается очередь из молодоженов. Он – удел слабаков, а мой будущий жених – фанат металла и увлеченный качок, так что впереди настоящий длинный мост, и надо тренироваться. Лестница на четвертый этаж - прекрасная для этого возможность! И меня носят на руках – каждый день, каждый день.
И через лужи, если прошел дождь - каждый раз, каждый раз.
Я столько времени провожу на руках у моего парня, что, похоже, использую все отмеренное мне в жизни на этот способ передвижения. Никто и никогда больше не носит меня на руках. Это я стала сильной и поддерживаю. Я – соратник, я – друг. Бывает, что устаю и изредка веду себя, словно обиженный ребенок, получая порцию ласковых слов и объятий. Чувствую себя любимой. Но никогда больше – хрупкой принцессой, которой нельзя намочить ноги.
Впереди вырастает величавый златоглавый собор. Он не так давно выстроен в бывшем Городском парке и уже любим горожанами. В него спешат и взрослые, и дети, среди которых хватает моих знакомых.
А я, попадая в эту часть города, пытаюсь отворачиваться от белокаменного здания и его куполов – драгоценных луковиц, что нелегко сделать. Он большой, он сверкающий, он привлекает взгляд.
Он чужд мне. И ему не находится места в душе, потому что своим появлением собор заслонил важную часть моего детства и юности.
Из окон нашей с сестрой комнаты и из кухни, где я провожу вечера, виден Городской парк. Летом он превращается в разнотравный луг, и с девчонками двора мы плетем венки из одуванчиков и валяемся в высокой траве. В летнем кинотеатре крутят индийские фильмы, и моя соседка посмотрела «Танцора диско» уже двенадцать раз. В кафе напротив кинотеатра продается самый вкусный в городе пломбир – так говорит мой дедушка, а я верю ему во всем.
В Городском парке есть монумент стрелковой дивизии, которая участвовала в прорыве блокады Ленинграда. Зимой вокруг этого места высятся горы снега, и мы роем в нем тоннели и строим крепости.
Город живет слухами и рассказами. А в военном дворе, где я расту, почти все они – о людях с оружием в руках и в испачканных кровью гимнастерках. О нашем городе, сражавшемся за каждую улицу и дом, так же как Сталинград. Вечерами мы, дети, шепчемся о том, что немцы вешали людей на вытянутой руке статуи Ленина на площади перед Театром оперы и балета и в Городском парке – ведь там так много высоких раскидистых дубов. Иногда мы исследуем эти деревья, оценивая толщину тяжелых ветвей, и пытаемся угадать, хранят ли они страшные тайны.
Зимой в Городском саду ставят елку и по старой, еще дореволюционной традиции заливают дорожки льдом: весь парк превращается в каток. В разукрашенных киосках продают горячий чай и леденцы на палочках.
Но самое главное чудо случается в конце лета, когда приезжает чешский Луна-парк.
Одним поздним вечером за окном вдруг раздается непривычный шум, и с гула моторов тяжелых грузовиков начинается беспокойное ожидание путешествия в сказку.
Несколько дней слышен скрежет металла, стук молотков и пока еще приглушенная музыка. Скоро она станет настолько громкой, что бабушки и дедушки двора начнут писать жалобы в городское управление, а мы – с восторгом впитывать мелодии европейской эстрады. Эти песни еще не звучат по радио или с экранов телевизоров. Мало у кого есть магнитофоны, и не найти кассет с новыми популярными группами. Мы слушаем Челентано и «Бони М».
Но вот, всего через дорогу, скоро начнется бесконечная дискотека.
Весь город встанет в очереди и будет потеть в них часами ради аттракциона длинной в несколько мгновений и вкуса жвачки «Love is».
Через месяц осень заставит горожан надеть куртки и шапки и все чаще укрываться в домах от промозглого ветра и дождя.
Опустеют карусели, зато по вечерам рядом с ними будет слоняется молодёжь со всего центра.
Я тоже приходила туда каждый вечер в надежде... Увижу? Увижу?
Иногда мне выпадала случайная встреча-мгновение.
В тот год, когда мы уже вместе с моим парнем, Луна-парк впервые приедет не в Городской парк, а другой – далеко от центра, и чешская сказка закончится для меня навсегда.
Вот и окна родительского дома, балконы. Перекрытая железными воротами арка...
Этих решеток раньше не было, и мы свободно заходили во двор со всех улиц. В нашу сторону оборачивались любопытные бабушки, мои подружки хитро улыбались вслед.
Мой парень не только хорошо сложен, он еще и невероятно обаятелен, в его улыбке столько тепла и притяжения, что девушки подходят к нему на улице знакомиться. А я ревную, ревную. Ревную.
Сомневаюсь в себе и своей внешности, в том, что по праву нахожусь с ним рядом. Хотя о каких правах речь? Но в семнадцать я не могу справится с сомнениями и требую постоянных доказательств его чувств, и все больше – времени вдвоем, пусть мы и так почти не расстаемся.
Мы ссоримся... Ну вот зачем мы ссоримся?
Если потом разбиваем губы в кровь отчаянными поцелуями?
Если моя подушка промокает ночами от слез?
Мой парень очаровывает не только девушек. Вместе с моим отцом он пилит деревья на даче и прокручивают в мясорубке с затупившимися ножами фарш для котлет. Я целый час потом убираю кухню, пока мужчины в гостиной пьют пиво под телевизор.
Мой парень помогает маме делать пельмени и болтает с младшей сестрой.
Он играет им на гитаре. А еще – поет!
У него совсем нет слуха, нет голоса, но когда раздается: «Я готов целовать песок, по которому ты ходила...» – невозможно не улыбнуться.
А когда звучит: «Я долго буду гнать велосипед. В густых лугах его остановлю. Я лишь хочу, чтобы взяла букет та девушка, которую люблю…» – не загрустить.
Особенно мне.
Он покорил моих родных, друзей моих родителей. Лишь только дедушка недовольно хмурится в его сторону. Наверное, опасаясь, что, так же как мама, я рано выйду замуж вместо того, чтобы получить высшее образование.
С чистого неба срывается мелкий дождь, а я не брала с собой зонт. Поднимаю голову, позволяя каплям падать на мое лицо вместе с воспоминаниями.
4-го мая. Особый день.
От одного до другого дома всего-то и надо – преодолеть два двора и пересечь широкую улицу, но когда мы еще на полпути, начинается дождь. Не так – тропический ливень! Стеной. Мы прячемся в арке, а потом вдруг спешим к подъезду. Пять минут торопливого бега, но когда открывается дверь квартиры, вода течет с нас ручьями, мы промокли насквозь. Вскоре я укутана в чужой халат, а моя одежда сушится в ванной на веревках.
В квартире сумеречно. Тяжелые облака закрыли солнце, превратив весну в осень, и день – в зарождающийся вечер.
У моего парня есть магнитола – точно такой же ящик на высоких ножках еще недавно стоял в комнате у моих родителей вместо столика. Внутри – огромные бобины. Они начинают вращаться, запуская «Машину времени».
«В летнем парке зима, в летнем парке концерт.
Все начнется вот-вот, только зрителей нет…»
Музыка неприятная – в ней оборванные струны, нарушенные ритмы. Мелодия беспокоит, почти истязая тревожной тоской, но она завораживающе красива.
Раз за разом мы ставим одну и ту же песню и молча топчемся, крепко обнявшись.
Грусть закружила нас.
Мы в летнем парке на заржавевшей карусели, нам неуютно даже в объятиях друг друга.
Мне вдруг хочется плакать, и я сбегаю к окну.
Внизу промокший город. Он тонет в лужах. Вдоль трамвайных рельс текут грязные реки, и люди прыгают через них. Кто-то идет по щиколотку в воде, не боясь испортить и так уже насквозь промокшую обувь.
– Этот день , - начинаю я. - Давай запомним этот день.
– О чем ты?
Сбивчиво объясняю:
– Если что-то с нами случится… не так…
Меня пытаются прервать, остановить, закрыть рот поцелуем. Но я настойчива – уворачиваюсь и продолжаю лепетать:
– Если… только... Мы. Не будем вместе... Четвертого мая. Особый день. Чтобы вспоминать. Нас. Обещай…
Мы обмениваемся обещаниями.
А потом долго смотрим на людей внизу и снова молчим.
В темнеющей комнате вместе с нами у окна собрались призраки будущего, в котором нет НАС, и мы далеко друг от друга. Они осязаемые, их шепот почти различим, и по-прежнему неуютно и холодно в тесных объятиях.
Грустно.
Но вся печаль испаряется под ярким солнцем вместе с лужами, и на следующий день я сбегаю с уроков, чтобы ехать с моим парнем на другой конец города покормить кота и рыбок.
В однокомнатной квартире тяжёлый запах и неуютно. Ее делит на две части огромный аквариум. И я ловлю себя на мысли, что когда выйду замуж – а значит через год или два – то окраина города, чуждая мне, выросшей в самом центре, и пропахшая котом квартира станут моей жизнью?
Гоню эти мысли.
Два года – это еще целая жизнь.
Мы готовим неправильный ужин. У нас с собой есть два килограмма свинины, а в шкафу нашлась всего половина пачки макарон. Это на четверых!
На тарелке растет гора отбивных, слегка украшенная слипающимся гарниром. Возмутительная роскошь! Ведь в моем доме редко на столе появляется свинина, это слишком дорого. И уж точно не бывает мяса больше, чем макарон. И пока готовим, пока ждем друзей, мы конечно же – целуемся. Не насыщаясь. Тяжелый запах квартиры больше не беспокоит.
Я не захожу во двор, где выросла. В нем нет больше зарослей сирени, в тени которой мы сплетничали с подружками, ее вырубили во время антиалкогольной компании. Вслед за сиренью исчезли столы для игр в шахматы и домино. Нет летней сцены, где дети выступали Девятого мая для ветеранов. Нет Красного уголка с небольшой библиотекой. Даже детский сад вместе с площадкой исчезли навсегда. И я испытываю почти физическую боль, когда нахожусь в родном дворе.
Вспоминаю памятник Маяковскому.
Он стоял напротив подъезда, пока я ходила в детский сад. Поэт лишился носа, когда я бегала на первые свидания. В конце Перестройки памятник разбили на мелкие куски и выложили им дорожку в грязи, в которой тонул весь двор – больше никто не выходил на субботники. Все прятались в глубинах своих квартир, избегая встреч с соседями. Нахмуренные лица у всех, словно люди в миг разучились улыбаться...
Он давно уже не такой грязный и неприветливый – мой двор. Снова расцвели аккуратные палисадники, и сверкают свежей краской лавочки напротив подъездов. Но, как Собор в Городском парке, я оказалась не способна принять его новый вид.
Так что я обхожу дом родителей кругом и застываю у тротуара, глядя на здание Железнодорожного вокзала. В три стороны и навстречу мне от него убегают дороги. Город начинается с вокзалов – а наш всегда был очень красив. Светлое здание с тонкими колоннами и статуями на плоской крыше совсем не изменилось. Высокие двери все так же зовут пройти в высокий холл, а потом – на перрон. Город начинается с вокзалов.
Но это значит, что ими он и заканчивается.
После выпускного я еду в Ленинград.
Зачем? Сама не могу дать ответ, поэтому тяну с покупкой билетов на поезд. Словно хочу, чтобы стало невозможно уехать. Но когда уже почти слишком поздно, использую последний шанс – обращаюсь за помощью к маме моего парня. Она работает в кассах железнодорожного вокзала.
Уехать куда-нибудь в разгар лета – большая проблема. Люди проводят сутки в очередях, а я получаю свой билет до северной столицы уже на следующий день.
Мой парень умоляет меня остаться. Мне тоже тяжело прощаться. Отчего?
Это же ненадолго.
Я не вижу себя столичной студенткой, мне просто хочется вместе с подругами посмотреть Ленинград. И что-то неведомое зовет вдаль...
Я вернусь через полтора месяца, несмотря на то, что поступлю в институт. Но для нас уже будет поздно. Мы никогда не будем прежними.
Что-то случится со мной за это время.
Ошеломит Ленинград? Зачаруют белые ночи, ослепит золото дворцов и мостов.
На широких улицах северной столицы я почувствую ветры далеких стран и впервые не обрадуюсь возвращению в родной город. Еще недавно он был для меня лучшим местом на Земле. Я спешила обратно из Москвы и Владимира, из Севастополя и Сухуми. А теперь он вдруг тесный, ему не хватает простора ленинградских проспектов, в нем душно без густой сети каналов. Город тонет в пыли, теряя краски. Выцветшим кажется мне он без драгоценного блеска дворцов и холодного серебра северного неба. Без вездесущего ветра с песнями тысячи дорог.
Но может это уже было во мне, разбуженное Луна-парком, привозившим под окна кусочек далекой Европы? Мелодиями, лившимися жаркими вечерами из окон общежития для иностранных студентов, что возвышалось рядом с нашим двором? Ароматами неизвестных специй, которые долетали со студенческих кухонь до наших балконов?
Быть может, эта потребность идти и искать дорогу лишь только усилилась после поездки в Ленинград?
Мне вдруг становится мало привычного мира и мало парня, от чьего взгляда все так же тает сердце, гнутся колени и хочется поцелуев. Он – самое сильное мое чувство, но оказывается – я больше, чем только оно.
Меня тянет в неведомое, и почему-то там, далеко-далеко, я не вижу рядом моего парня. Поэтому не вглядываюсь в будущее.
Разве такое возможно в семнадцать лет?
В семнадцать меня беспокоят волны перемен, которые охватили всю страну, и я возвращаюсь в родную школу пионервожатой, цепляясь за островок привычной жизни. Мой парень приходит в пионерскую после тренировок, приносит бутерброды с молочной колбасой в пакетике из-под молока. А я не способна оценить заботы и вижу лишь протертые колени на старом трико.
Мы ссоримся и ссоримся.
Зачем?
Ведь по ночам я встречаю моего парня со второй смены у проходной завода.
Ведь моя мама находит его на рассвете спящим на лавочке у нашего подъезда.
Мы миримся.
И снова ссоримся.
Я решаю выдерживать расстояние и все чаще вместо того, чтобы броситься моему парню на шею, бросаю ему в лицо холодные и равнодушные фразы. У меня нет объяснений своим поступкам. Даже теперь. Быть может, эта прогулка по городу нужна, чтобы найти ответы?
В семнадцать я жестока, я делаю больно другим, и еще больнее – себе.
Разрушаю то, что совсем недавно было очень дорого, отталкиваю того, о ком долго мечтала, а потом плачу по ночам от одиночества и страха все потерять. В моих действиях нет логики, они все – на голых эмоциях, я в них заблудилась и не вижу выхода. Боюсь скорого расставания – и сама же его готовлю.
Пока он не наступает, тот пасмурный осенний вечер, и на ступенях школы, опять родной школы, с моих уст не срывается:
– Нам не по пути. Не иди за мной.
На этот раз мой парень слушается. Не идет следом и больше не приходит.
В родном городе в любом магазине – пустые полки. По стране катится каток Перестройки, сметая все привычное вместе с самыми простыми товарами, которые успели превратиться в дефицит. Но какое это имеет значение, если в душе светит весеннее солнце, и поют незримые соловьи? Если за сто километров есть атомный город, и в нем еще можно найти подарок для своей девушки – колечко с крошечным фианитом. Вот только оно оказывается мне не по размеру – разве что на мизинец. Я так расстраиваюсь!
Из-за особенностей анатомии своего тела - широких костяшек пальцев. И отгоняю мысль, звенящую неприятным предсказанием: неспроста, неспроста, неспроста.
Пока получается, потому что мой парень носит меня на руках. В день свадьбы мне обещан настоящий мост, а не самый короткий в городе: старинный, каменный, у которого в погожий выходной выстаивается очередь из молодоженов. Он – удел слабаков, а мой будущий жених – фанат металла и увлеченный качок, так что впереди настоящий длинный мост, и надо тренироваться. Лестница на четвертый этаж - прекрасная для этого возможность! И меня носят на руках – каждый день, каждый день.
И через лужи, если прошел дождь - каждый раз, каждый раз.
Я столько времени провожу на руках у моего парня, что, похоже, использую все отмеренное мне в жизни на этот способ передвижения. Никто и никогда больше не носит меня на руках. Это я стала сильной и поддерживаю. Я – соратник, я – друг. Бывает, что устаю и изредка веду себя, словно обиженный ребенок, получая порцию ласковых слов и объятий. Чувствую себя любимой. Но никогда больше – хрупкой принцессой, которой нельзя намочить ноги.
Впереди вырастает величавый златоглавый собор. Он не так давно выстроен в бывшем Городском парке и уже любим горожанами. В него спешат и взрослые, и дети, среди которых хватает моих знакомых.
А я, попадая в эту часть города, пытаюсь отворачиваться от белокаменного здания и его куполов – драгоценных луковиц, что нелегко сделать. Он большой, он сверкающий, он привлекает взгляд.
Он чужд мне. И ему не находится места в душе, потому что своим появлением собор заслонил важную часть моего детства и юности.
Из окон нашей с сестрой комнаты и из кухни, где я провожу вечера, виден Городской парк. Летом он превращается в разнотравный луг, и с девчонками двора мы плетем венки из одуванчиков и валяемся в высокой траве. В летнем кинотеатре крутят индийские фильмы, и моя соседка посмотрела «Танцора диско» уже двенадцать раз. В кафе напротив кинотеатра продается самый вкусный в городе пломбир – так говорит мой дедушка, а я верю ему во всем.
В Городском парке есть монумент стрелковой дивизии, которая участвовала в прорыве блокады Ленинграда. Зимой вокруг этого места высятся горы снега, и мы роем в нем тоннели и строим крепости.
Город живет слухами и рассказами. А в военном дворе, где я расту, почти все они – о людях с оружием в руках и в испачканных кровью гимнастерках. О нашем городе, сражавшемся за каждую улицу и дом, так же как Сталинград. Вечерами мы, дети, шепчемся о том, что немцы вешали людей на вытянутой руке статуи Ленина на площади перед Театром оперы и балета и в Городском парке – ведь там так много высоких раскидистых дубов. Иногда мы исследуем эти деревья, оценивая толщину тяжелых ветвей, и пытаемся угадать, хранят ли они страшные тайны.
Зимой в Городском саду ставят елку и по старой, еще дореволюционной традиции заливают дорожки льдом: весь парк превращается в каток. В разукрашенных киосках продают горячий чай и леденцы на палочках.
Но самое главное чудо случается в конце лета, когда приезжает чешский Луна-парк.
Одним поздним вечером за окном вдруг раздается непривычный шум, и с гула моторов тяжелых грузовиков начинается беспокойное ожидание путешествия в сказку.
Несколько дней слышен скрежет металла, стук молотков и пока еще приглушенная музыка. Скоро она станет настолько громкой, что бабушки и дедушки двора начнут писать жалобы в городское управление, а мы – с восторгом впитывать мелодии европейской эстрады. Эти песни еще не звучат по радио или с экранов телевизоров. Мало у кого есть магнитофоны, и не найти кассет с новыми популярными группами. Мы слушаем Челентано и «Бони М».
Но вот, всего через дорогу, скоро начнется бесконечная дискотека.
Весь город встанет в очереди и будет потеть в них часами ради аттракциона длинной в несколько мгновений и вкуса жвачки «Love is».
Через месяц осень заставит горожан надеть куртки и шапки и все чаще укрываться в домах от промозглого ветра и дождя.
Опустеют карусели, зато по вечерам рядом с ними будет слоняется молодёжь со всего центра.
Я тоже приходила туда каждый вечер в надежде... Увижу? Увижу?
Иногда мне выпадала случайная встреча-мгновение.
В тот год, когда мы уже вместе с моим парнем, Луна-парк впервые приедет не в Городской парк, а другой – далеко от центра, и чешская сказка закончится для меня навсегда.
***
Вот и окна родительского дома, балконы. Перекрытая железными воротами арка...
Этих решеток раньше не было, и мы свободно заходили во двор со всех улиц. В нашу сторону оборачивались любопытные бабушки, мои подружки хитро улыбались вслед.
Мой парень не только хорошо сложен, он еще и невероятно обаятелен, в его улыбке столько тепла и притяжения, что девушки подходят к нему на улице знакомиться. А я ревную, ревную. Ревную.
Сомневаюсь в себе и своей внешности, в том, что по праву нахожусь с ним рядом. Хотя о каких правах речь? Но в семнадцать я не могу справится с сомнениями и требую постоянных доказательств его чувств, и все больше – времени вдвоем, пусть мы и так почти не расстаемся.
Мы ссоримся... Ну вот зачем мы ссоримся?
Если потом разбиваем губы в кровь отчаянными поцелуями?
Если моя подушка промокает ночами от слез?
Мой парень очаровывает не только девушек. Вместе с моим отцом он пилит деревья на даче и прокручивают в мясорубке с затупившимися ножами фарш для котлет. Я целый час потом убираю кухню, пока мужчины в гостиной пьют пиво под телевизор.
Мой парень помогает маме делать пельмени и болтает с младшей сестрой.
Он играет им на гитаре. А еще – поет!
У него совсем нет слуха, нет голоса, но когда раздается: «Я готов целовать песок, по которому ты ходила...» – невозможно не улыбнуться.
А когда звучит: «Я долго буду гнать велосипед. В густых лугах его остановлю. Я лишь хочу, чтобы взяла букет та девушка, которую люблю…» – не загрустить.
Особенно мне.
Он покорил моих родных, друзей моих родителей. Лишь только дедушка недовольно хмурится в его сторону. Наверное, опасаясь, что, так же как мама, я рано выйду замуж вместо того, чтобы получить высшее образование.
С чистого неба срывается мелкий дождь, а я не брала с собой зонт. Поднимаю голову, позволяя каплям падать на мое лицо вместе с воспоминаниями.
4-го мая. Особый день.
От одного до другого дома всего-то и надо – преодолеть два двора и пересечь широкую улицу, но когда мы еще на полпути, начинается дождь. Не так – тропический ливень! Стеной. Мы прячемся в арке, а потом вдруг спешим к подъезду. Пять минут торопливого бега, но когда открывается дверь квартиры, вода течет с нас ручьями, мы промокли насквозь. Вскоре я укутана в чужой халат, а моя одежда сушится в ванной на веревках.
В квартире сумеречно. Тяжелые облака закрыли солнце, превратив весну в осень, и день – в зарождающийся вечер.
У моего парня есть магнитола – точно такой же ящик на высоких ножках еще недавно стоял в комнате у моих родителей вместо столика. Внутри – огромные бобины. Они начинают вращаться, запуская «Машину времени».
«В летнем парке зима, в летнем парке концерт.
Все начнется вот-вот, только зрителей нет…»
Музыка неприятная – в ней оборванные струны, нарушенные ритмы. Мелодия беспокоит, почти истязая тревожной тоской, но она завораживающе красива.
Раз за разом мы ставим одну и ту же песню и молча топчемся, крепко обнявшись.
Грусть закружила нас.
Мы в летнем парке на заржавевшей карусели, нам неуютно даже в объятиях друг друга.
Мне вдруг хочется плакать, и я сбегаю к окну.
Внизу промокший город. Он тонет в лужах. Вдоль трамвайных рельс текут грязные реки, и люди прыгают через них. Кто-то идет по щиколотку в воде, не боясь испортить и так уже насквозь промокшую обувь.
– Этот день , - начинаю я. - Давай запомним этот день.
– О чем ты?
Сбивчиво объясняю:
– Если что-то с нами случится… не так…
Меня пытаются прервать, остановить, закрыть рот поцелуем. Но я настойчива – уворачиваюсь и продолжаю лепетать:
– Если… только... Мы. Не будем вместе... Четвертого мая. Особый день. Чтобы вспоминать. Нас. Обещай…
Мы обмениваемся обещаниями.
А потом долго смотрим на людей внизу и снова молчим.
В темнеющей комнате вместе с нами у окна собрались призраки будущего, в котором нет НАС, и мы далеко друг от друга. Они осязаемые, их шепот почти различим, и по-прежнему неуютно и холодно в тесных объятиях.
Грустно.
Но вся печаль испаряется под ярким солнцем вместе с лужами, и на следующий день я сбегаю с уроков, чтобы ехать с моим парнем на другой конец города покормить кота и рыбок.
В однокомнатной квартире тяжёлый запах и неуютно. Ее делит на две части огромный аквариум. И я ловлю себя на мысли, что когда выйду замуж – а значит через год или два – то окраина города, чуждая мне, выросшей в самом центре, и пропахшая котом квартира станут моей жизнью?
Гоню эти мысли.
Два года – это еще целая жизнь.
Мы готовим неправильный ужин. У нас с собой есть два килограмма свинины, а в шкафу нашлась всего половина пачки макарон. Это на четверых!
На тарелке растет гора отбивных, слегка украшенная слипающимся гарниром. Возмутительная роскошь! Ведь в моем доме редко на столе появляется свинина, это слишком дорого. И уж точно не бывает мяса больше, чем макарон. И пока готовим, пока ждем друзей, мы конечно же – целуемся. Не насыщаясь. Тяжелый запах квартиры больше не беспокоит.
***
Я не захожу во двор, где выросла. В нем нет больше зарослей сирени, в тени которой мы сплетничали с подружками, ее вырубили во время антиалкогольной компании. Вслед за сиренью исчезли столы для игр в шахматы и домино. Нет летней сцены, где дети выступали Девятого мая для ветеранов. Нет Красного уголка с небольшой библиотекой. Даже детский сад вместе с площадкой исчезли навсегда. И я испытываю почти физическую боль, когда нахожусь в родном дворе.
Вспоминаю памятник Маяковскому.
Он стоял напротив подъезда, пока я ходила в детский сад. Поэт лишился носа, когда я бегала на первые свидания. В конце Перестройки памятник разбили на мелкие куски и выложили им дорожку в грязи, в которой тонул весь двор – больше никто не выходил на субботники. Все прятались в глубинах своих квартир, избегая встреч с соседями. Нахмуренные лица у всех, словно люди в миг разучились улыбаться...
Он давно уже не такой грязный и неприветливый – мой двор. Снова расцвели аккуратные палисадники, и сверкают свежей краской лавочки напротив подъездов. Но, как Собор в Городском парке, я оказалась не способна принять его новый вид.
Так что я обхожу дом родителей кругом и застываю у тротуара, глядя на здание Железнодорожного вокзала. В три стороны и навстречу мне от него убегают дороги. Город начинается с вокзалов – а наш всегда был очень красив. Светлое здание с тонкими колоннами и статуями на плоской крыше совсем не изменилось. Высокие двери все так же зовут пройти в высокий холл, а потом – на перрон. Город начинается с вокзалов.
Но это значит, что ими он и заканчивается.
После выпускного я еду в Ленинград.
Зачем? Сама не могу дать ответ, поэтому тяну с покупкой билетов на поезд. Словно хочу, чтобы стало невозможно уехать. Но когда уже почти слишком поздно, использую последний шанс – обращаюсь за помощью к маме моего парня. Она работает в кассах железнодорожного вокзала.
Уехать куда-нибудь в разгар лета – большая проблема. Люди проводят сутки в очередях, а я получаю свой билет до северной столицы уже на следующий день.
Мой парень умоляет меня остаться. Мне тоже тяжело прощаться. Отчего?
Это же ненадолго.
Я не вижу себя столичной студенткой, мне просто хочется вместе с подругами посмотреть Ленинград. И что-то неведомое зовет вдаль...
Я вернусь через полтора месяца, несмотря на то, что поступлю в институт. Но для нас уже будет поздно. Мы никогда не будем прежними.
Что-то случится со мной за это время.
Ошеломит Ленинград? Зачаруют белые ночи, ослепит золото дворцов и мостов.
На широких улицах северной столицы я почувствую ветры далеких стран и впервые не обрадуюсь возвращению в родной город. Еще недавно он был для меня лучшим местом на Земле. Я спешила обратно из Москвы и Владимира, из Севастополя и Сухуми. А теперь он вдруг тесный, ему не хватает простора ленинградских проспектов, в нем душно без густой сети каналов. Город тонет в пыли, теряя краски. Выцветшим кажется мне он без драгоценного блеска дворцов и холодного серебра северного неба. Без вездесущего ветра с песнями тысячи дорог.
Но может это уже было во мне, разбуженное Луна-парком, привозившим под окна кусочек далекой Европы? Мелодиями, лившимися жаркими вечерами из окон общежития для иностранных студентов, что возвышалось рядом с нашим двором? Ароматами неизвестных специй, которые долетали со студенческих кухонь до наших балконов?
Быть может, эта потребность идти и искать дорогу лишь только усилилась после поездки в Ленинград?
Мне вдруг становится мало привычного мира и мало парня, от чьего взгляда все так же тает сердце, гнутся колени и хочется поцелуев. Он – самое сильное мое чувство, но оказывается – я больше, чем только оно.
Меня тянет в неведомое, и почему-то там, далеко-далеко, я не вижу рядом моего парня. Поэтому не вглядываюсь в будущее.
Разве такое возможно в семнадцать лет?
В семнадцать меня беспокоят волны перемен, которые охватили всю страну, и я возвращаюсь в родную школу пионервожатой, цепляясь за островок привычной жизни. Мой парень приходит в пионерскую после тренировок, приносит бутерброды с молочной колбасой в пакетике из-под молока. А я не способна оценить заботы и вижу лишь протертые колени на старом трико.
Мы ссоримся и ссоримся.
Зачем?
Ведь по ночам я встречаю моего парня со второй смены у проходной завода.
Ведь моя мама находит его на рассвете спящим на лавочке у нашего подъезда.
Мы миримся.
И снова ссоримся.
Я решаю выдерживать расстояние и все чаще вместо того, чтобы броситься моему парню на шею, бросаю ему в лицо холодные и равнодушные фразы. У меня нет объяснений своим поступкам. Даже теперь. Быть может, эта прогулка по городу нужна, чтобы найти ответы?
В семнадцать я жестока, я делаю больно другим, и еще больнее – себе.
Разрушаю то, что совсем недавно было очень дорого, отталкиваю того, о ком долго мечтала, а потом плачу по ночам от одиночества и страха все потерять. В моих действиях нет логики, они все – на голых эмоциях, я в них заблудилась и не вижу выхода. Боюсь скорого расставания – и сама же его готовлю.
Пока он не наступает, тот пасмурный осенний вечер, и на ступенях школы, опять родной школы, с моих уст не срывается:
– Нам не по пути. Не иди за мной.
На этот раз мой парень слушается. Не идет следом и больше не приходит.
