Ночью, разогнав по пещерам неприкаянные души, пошел дождь. Вместо того чтобы вернуться ко сну, Лала поднялась и проверила человека. Тот был еще жив. Но не пришел в себя. В его подсохшую за день одежду впивались мелкие капли. Лала перенесла мужчину под навес.
К утру, загасив последние звезды, разыгрался ветер. Зашелестел старой листвой и мусором в углах, завыл среди развалин. Лала встала и оттащила человека поближе к стене, где не хозяйничал сквозняк. Мужчина не очнулся от неосторожного с ним обращения. Но был жив. И дышал глубже и более заметно.
Несколько часов спустя, закончив умываться и расчесывать волосы, Лала вспомнила, что безветренная стена сильно разогревается в середине дня, и переместила человека в тень.
В обед она его раздела.
Чтобы постирать. И посмотреть.
Перепачканную хламиду… На идеальное мужское тело…
Зачем портить скорый обед запахами грязи?
Почему не полюбоваться на то, что вскоре украсит ее стол?
– Он до сих пор жив, – сообщила Лала появившейся из моря Нга.
Черепаха загребала по песку широкими лапами и коротким хвостом – морковкой оставляла за собой тонкий змеиный след.
– Я пообещала отдать его утром псам, но передумала. Ни к чему. Совсем разбаловались, забыв, что такое преследовать добычу на четырех лапах. Нажрали себе толстые пуза.
Лала кивнула на взмыленных псов, носившихся по дальнему пляжу. Она привязала к их хвостам по крабу.
– Что толку загрызть его сейчас? Еда без привкуса страха и отчаяния очень пресная, такую проглотишь, только если давно ничего не ел. А я не голодна, – оправдывалась она перед молчаливой собеседницей.
Другой у Лалы не бывало. Только Нга, которая возвращалась на остров каждый год, рыла в песке восточного пляжа нору и откладывала в нее тридцать яиц. А потом оставалась поблизости, выбираясь на закате из воды, чтобы проверить кладку. И так тридцать дней, пока не вылупятся черепашата.
– Вот очнется. Испугается меня, тогда я его и растерзаю, – продолжила Лала. – А не очнется к утру, отдам псам.
Но на следующий день все повторилось: невыполненное обещание, обиженные собаки, мечущиеся по пляжу, разговор с молчаливой Нга. Черепаха уже успела вырыть глубокую яму и оставить в ней первые яйца, покрытые кожистой скорлупой.
Перед тем, как прийти на пляж, Лала снова раздела мужчину.
Постирать.
Посмотреть.
Пока она таскала человека туда-сюда, его хитон запылился.
А ей нравилось разглядывать свою находку.
Это было еще одно давно забытое чувство: смотреть на что-то с удовольствием.
Ссадины и синяки исчезали с идеального тела очень быстро. На левом плече белел старый ножевой шрам. На правой голени – еще один, только неровный. При всей изящности пропорций, судя по огрубевшей коже ладоней, мужчина умел владеть оружием. И участвовал в сражениях. Наверное.
Лучше всего Лала изучила его лицо – настолько, что смогла бы нарисовать его на песке для Нга. Ровные брови, опускающиеся на концах, нос без горбинки, с аккуратными крыльями, словно выточенный из мрамора искусным скульптором. Губы, которые больше не отливали синевой, а приобрели бежевый цвет. Прикрытые глаза имели миндалевидную форму.
А ресницы были совсем прямыми. Зато очень густыми. Веки мужчины подрагивали, будто он спит. И вот-вот проснется.
Лала связала человека на тот случай, если он очнется, пока ее не будет в городе.
– Не придет в себя к утру, отдам псам, – проговорила она, поднимаясь с пляжа.
Черепаха спешила скрыться в воде. Недалеко от берега темнела густая поросль водорослей, где Нга устраивала себе постель.
Голубая звездочка, взлетев над горами, хитро подмигнула Лале.
Подслушивала? Сомневалась в ее словах? Лала собиралась их выполнить.
Но на рассвете мужчина проснулся, когда она умывала его, смешивая чистую воду с нежными утренними солнечными лучами.
Лала увлеклась, напевая себе под нос незатейливую мелодию, что всплыла из глубин памяти и привязалась к зубам, и не сразу заметила легкое движение ног. Потом увидела, как сжались и распрямились кулаки. Рука мужчина поднялась и накрыла мокрую ладонь Лалы, которую та держала на его щеке. Только после этого Лала почувствовала взгляд. Неотрывно, не мигая, на нее уставились серо-зеленые глаза. Цвета оливок, когда дождь смыл с них пыль, и они блестят чистотой и обещанием.
Или все-таки цвета меда? Темного, вязкого, попробуешь – и захочешь глотнуть еще.
Она замерла, ожидая, что вот-вот страх ударит человека в грудь острием копьем, запуская внутри нее спираль ярости Лалы.
Но ничего подобного не происходило.
Мужчина продолжал спокойно смотреть.
Лала, кажется, догадалась, в чем дело – он увидел пока только ее человеческую половину. Лицо с крупными чертами и карими глазами, темно-русые волосы, заплетенные в толстую косу. У Лалы покатые плечи и сильные руки с аккуратно обточенными ногтями, высокая грудь, утянутая в кожаный жилет с простыми завязками впереди. Лала сидит перед мужчиной на коленях, хвосты отброшены назад, пояс с собачьими головами валяется в стороне. От талии спускается вниз и сверкает молодой зеленью драконья чешуя.
«Он мог решить, что это такая необычная юбка», – подумала она и тут же отогнала эту мысль.
Оскалилась. Спохватилась, что без удлинившихся клыков это выглядит скорее нелепо, чем устрашающе.
Хотела отдернуть руку от лица мужчины и не смогла. Его теплая ладонь словно приклеила ее к колючей щетине. Мужчина по-прежнему не отводил взгляд. Не пытался повернуться, не моргал. Пошевелил губами, не издав ни звука, и осторожно сжал ладонь.
И еще крепче. Присоединив вторую, он крепко держал руку Лалы у своей щеки.
Она вдруг догадалась, что ее благодарят.
За спасение.
– Мужчина очнулся. И не испугался меня, – сообщила она вечером Нга. – Знаешь почему?
Потребовалось время, прежде чем Лала поняла, в чем дело.
– Считаешь меня невнимательной? Но я давно не имела ничего общего с людьми, кроме того, чтобы охотилась на них.
Сначала человек так и остался лежать в тени, будто вновь услышал шепот Морфеуса.
Лала надела пояс, чтобы приглядывать за псами – почувствовав скорый обед, они становились беспокойными – и перетягивала с места на места глиняные чаны, в которых стирала одежду. Странный мульс* из эмоций смешивался у нее внутри. Ожидание? Досада? Злобы была лишь капля - чернившая все остальное.
– Элай, – донеслось вдруг из угла, где оставался мужчина.
Развернувшись, Лала увидела, что он успел подняться и сидел, привалившись к стене.
Теперь она была перед ним как на ладони во всей своей чудовищной красе: на двух хвостах – ногах с отломанными пластинами, опираясь на третий, вполне себе нормальный драконий хвост. Молодой мужчина смотрел на Лалу увлажнившимися глазами. Не отводил взгляда и почти не мигал. Ни дуновения страха не принес от него ветер, ни тени паники не отразилось на красивом осунувшемся лице.
Ни отголоска голода или ярости не растревожилось внутри Лалы. Что-то другое.
Облегчение? Любопытство? Не разобрать.
Она сделала несколько шагов в сторону, Элай повернул за ней голову. С задержкой. Прислушиваясь. Промахнувшись взглядом. Тогда-то она все и поняла.
– Он слеп. Ничего не видит. Принял меня за спасительницу. И совсем-совсем не испытывает страха. Злобный скулеж псов принял за возню обычных собак… Еще и погладил одну из них.
Помолчав, Лала призналась, что случайно дотронулась до Элая хвостом. Слишком уж была удивлена необычным открытием, озадачена всей ситуацией. Растерялась, едва не потеряв голову. Оттого и говорила без перерыва - впервые за сотни лет говорила тому, кто мог ответить, а не выговаривалась безмолвной черепахе. Вот и болтала что-то бессвязное, бессмысленно кружа по гнезду, то вдруг замолкала, не решаясь двинуться в ожидании всплеска паники мужчины. Вместо паники она вдруг почувствовала волну удивления и оторопела сама.
– Что это? – спросил Элай.
Лала встрепенулась.
Шум не поднимала, быстро сообразив, в чем дело. Отвела подальше хвост.
– ... змея, – нашлась она. – Одна из собак притащила.
– Собак? – Элай завертел головой, прислушиваясь.
Лала легонько щелкнула по черепу Верту, и пятнистая, соскочив с пояса, завертелась кругами на земле, примериваясь, как лучше напасть на человека. К ней присоединились Ерна и Зейн.
– Радуются? – отозвался мужчина.
Еще бы! Все трое скалили зубы, не сводя с него голодных глаз. Лале приходилось посылать приказ за приказом, чтобы сдерживать мурен.
– Они игривы и неаккуратны. Ночами я держу их в загоне, а иногда отпускаю поохотиться на кроликов. Но в долине еще встречаются крупные змеи.
– Очень крупные. – Элай задумчиво посмотрел на ладонь, которой дотронулся до Лалиного хвоста. Хотя как он мог посмотреть, если ничего не видел? – Откуда они?
– Собаки? Были уже на острове, когда я сюда попала. Может спаслись с какого-нибудь корабля?
Элай легко принимал любые объяснения, и Лала, обескураженная происходящим и не совсем понимая, что ей движет, включилась в игру, в которой слепец не знает, что она – чудовище.
– Псы - полудикие и не всегда хорошо слушаются, – призналась она.
Не соврала.
– Как их зовут?
Лала назвала мурен.
– Я всегда хорошо ладил с собаками. Верту, – позвал Элай. – Верту.
И выглядел он при этом уверенным, что собака подойдет. Даст себя погладить.
Пятнистая подчинилась. С неохотой. Раздирая пасть, она подползла к человеку поближе, позволяя потрогать свой поджарый бок и пригладить жесткую шерсть.
Лала вспотела, вкладывая много сил в немой приказ и удерживая невидимый поводок, чтобы Верту не вцепилась клыками в ласкающую ее мужскую ладонь.
– Какой прок убивать того, кто тебя не боится? – оправдывалась теперь Лала перед черепахой.
Нга закапывала нору, в которой – кожистая скорлупка к скорлупке – лежали тридцать ровных, теплых яиц.
– Думаешь, вместо того, чтобы убрать свой хвост, я должна была подсунуть его поближе? Позволить дотронуться до пластинок? Еще и оцарапать ими человека?
Нга ритмично задвигала задними плавниками, при этом ее широкая морда была вся усеяна песком.
– Голод ярости хорошо не утолить только плотью, его следует напоить эмоциями жертвы: растерянностью, страхом. Еще лучше ужасом. Отчаянием.
Лала легонько шевельнула хвостом, и песчаный дождь застучал по панцирю Нга.
– Я оставлю мужчину в живых. Выхожу. Помогу ему набраться сил. Чтобы, когда настало время вкусить добычу, та была не дуновением новорождённого ветра, который не почувствовать на открытом пляже, а властным вестником Борея*. И освежила мою черную душу глотком изысканного вина. Сладкого, как то, что пили в самых богатых домах во время мистерий*.
Борей – бог буйного северного ветра
Хитон – мужская и женская одежда
Гиппокампус/ гипокамп – морской конь с рыбьим хвостом
Мистерия – (тайные) культовое мероприятия, посвященные божествам
В городе давно не было свежей пресной воды, она ушла после того, как Лала в приступе ярости разрушила систему труб, питавшую фонтаны. Чудовище пользовалось дождевой водой, которую собирало в нескольких емкостях из глины. Но человек мог заболеть от такой.
Какой прок хранить ценный обед, если он испортится, не попав на стол?
Хрустально-чистые родники текли у подножия горных ущелий. Далеко. Но Лала стала ходить туда раз в день и приносить две полные амфоры свежей воды, по дороге разглядывая трубы и стоки бывших акведуков и раздумывая, возможно ли их восстановить?
Чудовище легко обходилось без привычной человеческой еды. Но Элаю для восстановления сил требовалось хорошее питание. Поэтому Лала отправляла Верту в долину ловить кроликов, а Зейна и Ерну – за морской рыбой.
Перетащить в гнездо уцелевшую в одном из разбитых домов глиняную печь тоже не составило большого труда. Среди развалин по всему городу Лала насобирала и потом отмыла от грязи немного уцелевшей домашней утвари. По вечерам в большой чаше варился кроличий суп и запекалась в углях рыба. В зарослях, что поднялись на месте бывших огородов, нашлись одичавшие пахучие растения: розмарин и дикая мята. Перец и лавр.
Еда Элая становилась разнообразнее и вкуснее.
Будущий обед Лалы – разговорчивей и подвижнее.
Мужчина признался, что попал в плен, отсюда ошейник раба. Что родом из царства Миркоса. Ослеп чуть больше года назад после непонятной болезни, поэтому еще не успел освоить хитрости, которые помогают людям обходиться без зрения.
Зато он с каждым днем осваивался в Лалином гнезде.
– Смотри, я уже неплохо здесь все изучил, – доносилось то с одного, то другого неожиданного угла, стоило Лале отлучиться повидать Нга. – Десять шагов нужно сделать от низкой стены до высокой с навесом. Оттуда – пять вперед и потом два направо будет кухня. (Место, где теперь стояла глиняная печь). Если от нее повернуться на треть круга, то еще через десять шагов будет высокая стена без навеса.
Лала следила за Элаем, ожидая, что он рано или поздно свалится, перепачкав чистую одежду. «Привязать его на веревку за кольцо раба?»
Она так и не придумала, как снять железный обруч. Металл был прочным, замок – заговоренным, и ничем кроме ключа, который лежит теперь где-то на морском дне, открыть его невозможно.
– Еще пять шагов направо… – Мужской голос звучал бодро, как у распорядителя праздничного шествия.
– … и будет загон, где я закрываю собак, – закончила Лала.
Пообещав себе никогда их больше там одних не оставлять. Лучше все время таскать с собой или держать на виду. А то вернется однажды и вместо жизнерадостного слепца найдет трех обожравшихся мурен.
Привязывать Элая она не стала.
Зачем пугать раньше времени? Еще не голодна.
К тому же ей понравилось слышать в гнезде бодрый, мужской голос.
О себе тоже пришлось рассказать. Она не стала выдумывать и просто описала жизнь в том самом городе, посреди развалин которого они находились, дав ему новое название.
Мужчина, конечно же, удивился - еще бы, ведь он никогда не слышал о таком полисе! Но Лала не скупилась на детали, описывая дома богачей и мастеровых, храмы главных богов и места подношений семейным духам, поля полбы и ячменя в долине и само побережье острова, добавив немного из уроков географии и того, что помнила из рассказов отца и его друзей – купцов.
Элай смешно морщился, пытаясь отыскать в ее словах несоответствия.
Вот оно, еще одно чувство, которого Лала никогда не испытывала и теперь смотрела на проявления со стороны – нежелание выставить себя простаком. Он был по-своему высокомерен - ее ценный обед. И знал, что весь мир не исследовать, потому что придётся много дней провести вдали от твердой земли. А для этого требовалась вера в благостное настроение богов и надежность кораблей.
В родном городе Лала была счастлива и собиралась выходить замуж. За Кеба – ловкого и красивого воина. Элай ведь тоже открыл о своей возлюбленной невесте Исее, которая ждет его! Вот и Лала не утаила о женихе. Наврала лишь, что направлялась к нему на торговом корабле, когда подул неостановимый ветер, отнес судно к незнакомым берегам и швырнул на рифы. «Вода бурлила мерзкими муренами. Их скользкие тела извивались и сталкивались между собою, извергая молнии. Узкие пасти сверкали рядами острых зубов»…
То, что случилось с кораблем, на котором она якобы плыла, а на самом деле произошло с триерой, и в чем Лала сама принимала участие, она описывала без лишних подробностей.
К утру, загасив последние звезды, разыгрался ветер. Зашелестел старой листвой и мусором в углах, завыл среди развалин. Лала встала и оттащила человека поближе к стене, где не хозяйничал сквозняк. Мужчина не очнулся от неосторожного с ним обращения. Но был жив. И дышал глубже и более заметно.
Несколько часов спустя, закончив умываться и расчесывать волосы, Лала вспомнила, что безветренная стена сильно разогревается в середине дня, и переместила человека в тень.
В обед она его раздела.
Чтобы постирать. И посмотреть.
Перепачканную хламиду… На идеальное мужское тело…
Зачем портить скорый обед запахами грязи?
Почему не полюбоваться на то, что вскоре украсит ее стол?
***
– Он до сих пор жив, – сообщила Лала появившейся из моря Нга.
Черепаха загребала по песку широкими лапами и коротким хвостом – морковкой оставляла за собой тонкий змеиный след.
– Я пообещала отдать его утром псам, но передумала. Ни к чему. Совсем разбаловались, забыв, что такое преследовать добычу на четырех лапах. Нажрали себе толстые пуза.
Лала кивнула на взмыленных псов, носившихся по дальнему пляжу. Она привязала к их хвостам по крабу.
– Что толку загрызть его сейчас? Еда без привкуса страха и отчаяния очень пресная, такую проглотишь, только если давно ничего не ел. А я не голодна, – оправдывалась она перед молчаливой собеседницей.
Другой у Лалы не бывало. Только Нга, которая возвращалась на остров каждый год, рыла в песке восточного пляжа нору и откладывала в нее тридцать яиц. А потом оставалась поблизости, выбираясь на закате из воды, чтобы проверить кладку. И так тридцать дней, пока не вылупятся черепашата.
– Вот очнется. Испугается меня, тогда я его и растерзаю, – продолжила Лала. – А не очнется к утру, отдам псам.
Но на следующий день все повторилось: невыполненное обещание, обиженные собаки, мечущиеся по пляжу, разговор с молчаливой Нга. Черепаха уже успела вырыть глубокую яму и оставить в ней первые яйца, покрытые кожистой скорлупой.
Перед тем, как прийти на пляж, Лала снова раздела мужчину.
Постирать.
Посмотреть.
Пока она таскала человека туда-сюда, его хитон запылился.
А ей нравилось разглядывать свою находку.
Это было еще одно давно забытое чувство: смотреть на что-то с удовольствием.
Ссадины и синяки исчезали с идеального тела очень быстро. На левом плече белел старый ножевой шрам. На правой голени – еще один, только неровный. При всей изящности пропорций, судя по огрубевшей коже ладоней, мужчина умел владеть оружием. И участвовал в сражениях. Наверное.
Лучше всего Лала изучила его лицо – настолько, что смогла бы нарисовать его на песке для Нга. Ровные брови, опускающиеся на концах, нос без горбинки, с аккуратными крыльями, словно выточенный из мрамора искусным скульптором. Губы, которые больше не отливали синевой, а приобрели бежевый цвет. Прикрытые глаза имели миндалевидную форму.
А ресницы были совсем прямыми. Зато очень густыми. Веки мужчины подрагивали, будто он спит. И вот-вот проснется.
Лала связала человека на тот случай, если он очнется, пока ее не будет в городе.
– Не придет в себя к утру, отдам псам, – проговорила она, поднимаясь с пляжа.
Черепаха спешила скрыться в воде. Недалеко от берега темнела густая поросль водорослей, где Нга устраивала себе постель.
Голубая звездочка, взлетев над горами, хитро подмигнула Лале.
Подслушивала? Сомневалась в ее словах? Лала собиралась их выполнить.
Но на рассвете мужчина проснулся, когда она умывала его, смешивая чистую воду с нежными утренними солнечными лучами.
Лала увлеклась, напевая себе под нос незатейливую мелодию, что всплыла из глубин памяти и привязалась к зубам, и не сразу заметила легкое движение ног. Потом увидела, как сжались и распрямились кулаки. Рука мужчина поднялась и накрыла мокрую ладонь Лалы, которую та держала на его щеке. Только после этого Лала почувствовала взгляд. Неотрывно, не мигая, на нее уставились серо-зеленые глаза. Цвета оливок, когда дождь смыл с них пыль, и они блестят чистотой и обещанием.
Или все-таки цвета меда? Темного, вязкого, попробуешь – и захочешь глотнуть еще.
Она замерла, ожидая, что вот-вот страх ударит человека в грудь острием копьем, запуская внутри нее спираль ярости Лалы.
Но ничего подобного не происходило.
Мужчина продолжал спокойно смотреть.
Лала, кажется, догадалась, в чем дело – он увидел пока только ее человеческую половину. Лицо с крупными чертами и карими глазами, темно-русые волосы, заплетенные в толстую косу. У Лалы покатые плечи и сильные руки с аккуратно обточенными ногтями, высокая грудь, утянутая в кожаный жилет с простыми завязками впереди. Лала сидит перед мужчиной на коленях, хвосты отброшены назад, пояс с собачьими головами валяется в стороне. От талии спускается вниз и сверкает молодой зеленью драконья чешуя.
«Он мог решить, что это такая необычная юбка», – подумала она и тут же отогнала эту мысль.
Оскалилась. Спохватилась, что без удлинившихся клыков это выглядит скорее нелепо, чем устрашающе.
Хотела отдернуть руку от лица мужчины и не смогла. Его теплая ладонь словно приклеила ее к колючей щетине. Мужчина по-прежнему не отводил взгляд. Не пытался повернуться, не моргал. Пошевелил губами, не издав ни звука, и осторожно сжал ладонь.
И еще крепче. Присоединив вторую, он крепко держал руку Лалы у своей щеки.
Она вдруг догадалась, что ее благодарят.
За спасение.
***
– Мужчина очнулся. И не испугался меня, – сообщила она вечером Нга. – Знаешь почему?
Потребовалось время, прежде чем Лала поняла, в чем дело.
– Считаешь меня невнимательной? Но я давно не имела ничего общего с людьми, кроме того, чтобы охотилась на них.
Сначала человек так и остался лежать в тени, будто вновь услышал шепот Морфеуса.
Лала надела пояс, чтобы приглядывать за псами – почувствовав скорый обед, они становились беспокойными – и перетягивала с места на места глиняные чаны, в которых стирала одежду. Странный мульс* из эмоций смешивался у нее внутри. Ожидание? Досада? Злобы была лишь капля - чернившая все остальное.
– Элай, – донеслось вдруг из угла, где оставался мужчина.
Развернувшись, Лала увидела, что он успел подняться и сидел, привалившись к стене.
Теперь она была перед ним как на ладони во всей своей чудовищной красе: на двух хвостах – ногах с отломанными пластинами, опираясь на третий, вполне себе нормальный драконий хвост. Молодой мужчина смотрел на Лалу увлажнившимися глазами. Не отводил взгляда и почти не мигал. Ни дуновения страха не принес от него ветер, ни тени паники не отразилось на красивом осунувшемся лице.
Ни отголоска голода или ярости не растревожилось внутри Лалы. Что-то другое.
Облегчение? Любопытство? Не разобрать.
Она сделала несколько шагов в сторону, Элай повернул за ней голову. С задержкой. Прислушиваясь. Промахнувшись взглядом. Тогда-то она все и поняла.
– Он слеп. Ничего не видит. Принял меня за спасительницу. И совсем-совсем не испытывает страха. Злобный скулеж псов принял за возню обычных собак… Еще и погладил одну из них.
Помолчав, Лала призналась, что случайно дотронулась до Элая хвостом. Слишком уж была удивлена необычным открытием, озадачена всей ситуацией. Растерялась, едва не потеряв голову. Оттого и говорила без перерыва - впервые за сотни лет говорила тому, кто мог ответить, а не выговаривалась безмолвной черепахе. Вот и болтала что-то бессвязное, бессмысленно кружа по гнезду, то вдруг замолкала, не решаясь двинуться в ожидании всплеска паники мужчины. Вместо паники она вдруг почувствовала волну удивления и оторопела сама.
– Что это? – спросил Элай.
Лала встрепенулась.
Шум не поднимала, быстро сообразив, в чем дело. Отвела подальше хвост.
– ... змея, – нашлась она. – Одна из собак притащила.
– Собак? – Элай завертел головой, прислушиваясь.
Лала легонько щелкнула по черепу Верту, и пятнистая, соскочив с пояса, завертелась кругами на земле, примериваясь, как лучше напасть на человека. К ней присоединились Ерна и Зейн.
– Радуются? – отозвался мужчина.
Еще бы! Все трое скалили зубы, не сводя с него голодных глаз. Лале приходилось посылать приказ за приказом, чтобы сдерживать мурен.
– Они игривы и неаккуратны. Ночами я держу их в загоне, а иногда отпускаю поохотиться на кроликов. Но в долине еще встречаются крупные змеи.
– Очень крупные. – Элай задумчиво посмотрел на ладонь, которой дотронулся до Лалиного хвоста. Хотя как он мог посмотреть, если ничего не видел? – Откуда они?
– Собаки? Были уже на острове, когда я сюда попала. Может спаслись с какого-нибудь корабля?
Элай легко принимал любые объяснения, и Лала, обескураженная происходящим и не совсем понимая, что ей движет, включилась в игру, в которой слепец не знает, что она – чудовище.
– Псы - полудикие и не всегда хорошо слушаются, – призналась она.
Не соврала.
– Как их зовут?
Лала назвала мурен.
– Я всегда хорошо ладил с собаками. Верту, – позвал Элай. – Верту.
И выглядел он при этом уверенным, что собака подойдет. Даст себя погладить.
Пятнистая подчинилась. С неохотой. Раздирая пасть, она подползла к человеку поближе, позволяя потрогать свой поджарый бок и пригладить жесткую шерсть.
Лала вспотела, вкладывая много сил в немой приказ и удерживая невидимый поводок, чтобы Верту не вцепилась клыками в ласкающую ее мужскую ладонь.
– Какой прок убивать того, кто тебя не боится? – оправдывалась теперь Лала перед черепахой.
Нга закапывала нору, в которой – кожистая скорлупка к скорлупке – лежали тридцать ровных, теплых яиц.
– Думаешь, вместо того, чтобы убрать свой хвост, я должна была подсунуть его поближе? Позволить дотронуться до пластинок? Еще и оцарапать ими человека?
Нга ритмично задвигала задними плавниками, при этом ее широкая морда была вся усеяна песком.
– Голод ярости хорошо не утолить только плотью, его следует напоить эмоциями жертвы: растерянностью, страхом. Еще лучше ужасом. Отчаянием.
Лала легонько шевельнула хвостом, и песчаный дождь застучал по панцирю Нга.
– Я оставлю мужчину в живых. Выхожу. Помогу ему набраться сил. Чтобы, когда настало время вкусить добычу, та была не дуновением новорождённого ветра, который не почувствовать на открытом пляже, а властным вестником Борея*. И освежила мою черную душу глотком изысканного вина. Сладкого, как то, что пили в самых богатых домах во время мистерий*.
Борей – бог буйного северного ветра
Хитон – мужская и женская одежда
Гиппокампус/ гипокамп – морской конь с рыбьим хвостом
Мистерия – (тайные) культовое мероприятия, посвященные божествам
Глава 3
В городе давно не было свежей пресной воды, она ушла после того, как Лала в приступе ярости разрушила систему труб, питавшую фонтаны. Чудовище пользовалось дождевой водой, которую собирало в нескольких емкостях из глины. Но человек мог заболеть от такой.
Какой прок хранить ценный обед, если он испортится, не попав на стол?
Хрустально-чистые родники текли у подножия горных ущелий. Далеко. Но Лала стала ходить туда раз в день и приносить две полные амфоры свежей воды, по дороге разглядывая трубы и стоки бывших акведуков и раздумывая, возможно ли их восстановить?
Чудовище легко обходилось без привычной человеческой еды. Но Элаю для восстановления сил требовалось хорошее питание. Поэтому Лала отправляла Верту в долину ловить кроликов, а Зейна и Ерну – за морской рыбой.
Перетащить в гнездо уцелевшую в одном из разбитых домов глиняную печь тоже не составило большого труда. Среди развалин по всему городу Лала насобирала и потом отмыла от грязи немного уцелевшей домашней утвари. По вечерам в большой чаше варился кроличий суп и запекалась в углях рыба. В зарослях, что поднялись на месте бывших огородов, нашлись одичавшие пахучие растения: розмарин и дикая мята. Перец и лавр.
Еда Элая становилась разнообразнее и вкуснее.
Будущий обед Лалы – разговорчивей и подвижнее.
Мужчина признался, что попал в плен, отсюда ошейник раба. Что родом из царства Миркоса. Ослеп чуть больше года назад после непонятной болезни, поэтому еще не успел освоить хитрости, которые помогают людям обходиться без зрения.
Зато он с каждым днем осваивался в Лалином гнезде.
– Смотри, я уже неплохо здесь все изучил, – доносилось то с одного, то другого неожиданного угла, стоило Лале отлучиться повидать Нга. – Десять шагов нужно сделать от низкой стены до высокой с навесом. Оттуда – пять вперед и потом два направо будет кухня. (Место, где теперь стояла глиняная печь). Если от нее повернуться на треть круга, то еще через десять шагов будет высокая стена без навеса.
Лала следила за Элаем, ожидая, что он рано или поздно свалится, перепачкав чистую одежду. «Привязать его на веревку за кольцо раба?»
Она так и не придумала, как снять железный обруч. Металл был прочным, замок – заговоренным, и ничем кроме ключа, который лежит теперь где-то на морском дне, открыть его невозможно.
– Еще пять шагов направо… – Мужской голос звучал бодро, как у распорядителя праздничного шествия.
– … и будет загон, где я закрываю собак, – закончила Лала.
Пообещав себе никогда их больше там одних не оставлять. Лучше все время таскать с собой или держать на виду. А то вернется однажды и вместо жизнерадостного слепца найдет трех обожравшихся мурен.
Привязывать Элая она не стала.
Зачем пугать раньше времени? Еще не голодна.
К тому же ей понравилось слышать в гнезде бодрый, мужской голос.
О себе тоже пришлось рассказать. Она не стала выдумывать и просто описала жизнь в том самом городе, посреди развалин которого они находились, дав ему новое название.
Мужчина, конечно же, удивился - еще бы, ведь он никогда не слышал о таком полисе! Но Лала не скупилась на детали, описывая дома богачей и мастеровых, храмы главных богов и места подношений семейным духам, поля полбы и ячменя в долине и само побережье острова, добавив немного из уроков географии и того, что помнила из рассказов отца и его друзей – купцов.
Элай смешно морщился, пытаясь отыскать в ее словах несоответствия.
Вот оно, еще одно чувство, которого Лала никогда не испытывала и теперь смотрела на проявления со стороны – нежелание выставить себя простаком. Он был по-своему высокомерен - ее ценный обед. И знал, что весь мир не исследовать, потому что придётся много дней провести вдали от твердой земли. А для этого требовалась вера в благостное настроение богов и надежность кораблей.
В родном городе Лала была счастлива и собиралась выходить замуж. За Кеба – ловкого и красивого воина. Элай ведь тоже открыл о своей возлюбленной невесте Исее, которая ждет его! Вот и Лала не утаила о женихе. Наврала лишь, что направлялась к нему на торговом корабле, когда подул неостановимый ветер, отнес судно к незнакомым берегам и швырнул на рифы. «Вода бурлила мерзкими муренами. Их скользкие тела извивались и сталкивались между собою, извергая молнии. Узкие пасти сверкали рядами острых зубов»…
То, что случилось с кораблем, на котором она якобы плыла, а на самом деле произошло с триерой, и в чем Лала сама принимала участие, она описывала без лишних подробностей.
