Эсме слегка пошевелила затекшими крыльями, недоумевая, была ли у Тэма семья?
– А как же, – тут же сообщил он. – И мама, и папа. Только я им не был нужен.
Так не бывает, возмутилась Эсме.
В осеннем саду, далеко от дома, в другом мире, ей как никогда не хватало родных. Ворчания отца, если дочь задерживалась допоздна у подруг, пения мамы. Ее умелые руки порхали, когда она суетилась по хозяйству. Мамин дар был слабым, крылья тусклыми, зато легкое сияние исходило от ее лица и улыбки, от ласковых глаз. Разве могут мамины глаза смотреть холодно?
– Бери сразу «равнодушно». Как на пустое место. Отец и вовсе редко бывал дома. Рядом с ним я чувствовал себя тараканом, который залез в чужие вещи. Быстроногим – легко не придавишь, любопытным - так просто не прогонишь, но от которого всегда пытаются отделаться.
Эсме недоверчиво хмыкнула.
Тэм упрямо настаивал:
– От них я и заразился не-любовью. И сам никого не любил. Ни одну из моих женщин. Не верил им. Не верил себе. Боялся быть обманутым или обмануться. Провалиться в пустоту… А на самом деле я сам создавал ее вокруг себя и хранил, как самое дорогое.
«Дети?»
Артэм насупил брови, и в темных глазах сверкнула злость.
– Сын. И еще сын. Но мы совсем чужие.
Пестрокрылая изумленно помотала головой.
– Когда они были маленькими, я считал их говорящими растениями.
Оторопела от подобного признания.
– Да. Именно так я и считал. Все искал себе оправданий: вот вырастут, вот начнут говорить что-то стоящее и интересное, тогда придет мое время.
«Но почему?!»
Тэм пожал плечами.
– Меня заботили совсем иные вещи. Я мечтал стать заметным, выделиться, доказать всем, что не пустое место и достоин любви. Молчи! – приказал он воздуху перед собой. – Сам знаю, что был не прав и бежал от тех, кто любил меня просто так, какой я есть. Любил безусловно. Ни черта я этого не понимал! – Он набрал побольше воздуха и выдохнул, закашлявшись: – И... сам… ничего… к ним не чувствовал... Ни-че-го.
«Да как же так?»– Эсме больше не пыталась говорить вслух – зачем? – и возмущалась сразу в мыслях.
– Да вот так. Потом они привыкли жить без отца... Чудесного прощения, годы спустя, тоже не случилось.
«А ты пытался что-то изменить?»
– Еще бы. Разочарованные жизнью седеющие мальчики вдруг вспоминают про сказки. И неожиданно начинают думать, что чудеса еще произойдут в их жизни.
Услышав о чудесах, Эсме помахала крыльями. Но Тэм смотрел на долину, а не на розовый куст, и ничего не заметил.
– Мы совсем чужие. Моя фамилия стоит в их документах. У нас одинаковой формы носы. Глаза похожи со старшим. Младший, как и я, грызет ногти. Но ни один из нас не захотел тратить время и вкладывать усилия, чтобы заново узнать друг друга. Найти место другому в своей жизни. Понимаешь… Бывает поздно, Мелочь. Первая сказка, от которой следует отделаться как можно раньше – что все можно исправить. Нет. Бывает слишком поздно. Особенно прощать и просить прощения.
Разве могла Эсме возразить? Ей самой было поздно сетовать на собственную беспечность.
Зато не поздно радоваться, что не одна в осеннем саду.
Что Артэм не все время ноет и жалуется. Иногда он приносил из дома гитару, играл и пел. Вернее, рычал и бил струны – Эсме все ждала, когда они порвутся и провиснут безжизненными лозами, как его волосы. Но струны выдерживали нападение.
Рассказывая о прошлом, человек сердился.
Улыбался, когда подшучивал над Эсме, которую считал голосом в своей голове.
То вдруг его взгляд наливался тоской, унынием, сутулилась спина. И пестрокрылая понимала, что вот она – пустота – в его глазах, в его душе.
Однажды, когда Тэм рассказывал о музыке и концертах, о жизни на колесах в погоне за славой, о поклонницах и завистниках, Эсме вдруг чихнула. Вот незадача!
«Апчхи».
Мужчина встрепенулся, воровато оглядываясь. Приподнял брови, естественно, никого не увидев. Потянулся за бутылкой… Тут Эсме чихнула еще раз – наверное, простудилась прошлой ночью, когда уронила лепесток, которым прикрывалась, но в темноте не решилась искать новое убежище. Мерзла до самого рассвета, жалея пыльцу. Придется теперь ей воспользоваться, чтобы остаться незамеченной. Или? Чего Эсме терять, кроме осенних дней?
Пестрокрылая вылетела из цветка и села на веточке, откуда ее хорошо видно, помахала крыльями, привлекая внимание.
Мужчина выронил из рук бутылку:
– Что такое! – выдохнул он. Как растревоженная собака помотал головой. – Фея?!
– Так вы нас называете! – прокричала Эсме, срывая голос.
Тэм замахал руками у себя перед лицом, будто отгонял муху или навязчивую мысль, или дым от мангала. Тяжело поднялся со стульчика – лохматый и неухоженный. Шерстяной плед стек с его колен на землю лужицей болотной грязи. Мужчина дернулся, глухо выдохнув:
– Сгинь! – и пошел прочь, бормоча себе что-то под нос.
«Знакомство не состоялось», – не без разочарования заключила Эсме.
Но оказалась не права. Потому что мужчина вскоре вернулся и, нависнув над розовым кустом, грозно приказал:
– Вылезай!
Пестрокрылая обреченно вздохнула – а что, сама напросилась - и выбралась из цветка. Расправила легкое платье и тонкие крылья, позволив золотистым волосам свободно струиться вдоль плеч.
Артэм поморщился как от боли:
– Хорошо, – начал он обвиняющим тоном. – Я, конечно, могу спорить сам с собой – мне не впервой. Но допустим, только допустим, что ты не бред моего мозга, а чудесное существо.
– Так и есть.
– Фея?
Эсме кивнула, сопроводив ответ движением крыльев.
– Это те, что живут в цветах и заботятся о растениях?
– Не совсем. – Она не видела причин скрывать правду. – Мы живем не в цветах, а в домах. И не на Земле, а в Эльгере.
– Где? – Артэм побледнел еще сильнее, отчего заострившиеся скулы стали совсем белесыми, но в остальном не проявлял волнения.
– Так мы называем свой мир – Эльгер.
– А что вы ищите в нашем?
– В вашем – мы собираем цветочную пыльцу.
– Зачем?
– Она нужна нам для магии.
– Вот это да! – присвистнул мужчина и заметно расслабился, будто наконец поверил, что Эсме ему не привиделась, а стоит напротив на веточке розового куста. – Люди, значит, верят, что феи заботятся о цветах, а на самом деле – вы бесстыжие воришки?
– Что делать? В вашем мире это обычная пыльца, а для нас – все самое ценное. Без нее невозможно никакое колдовство.
– В нашем это тоже не обычная пыль, – сварливо возразил Артэм, падая на стул. – Опыление, зарождение семени, и так далее по жизнеродящему кругу. Сама должна знать.
– Ну да, – вынуждена была согласиться Эсме. – Но мы никогда не забираем слишком много.
– И для чего она вам?
– Почти для всего: мы используем ее чтобы летать, лечить болезни, защищаться от опасностей. В нашем мире живут зубастые летучие мыши. И бывают дожди, которые порой не прерываются неделями. Тогда пыльца превращается для нас в источник жизненной силы. Вместо еды.
– А почему ты сейчас здесь? Осень, кажется, не время для фей?
– Не время, – вздохнула Эсме. – Надо мной неудачно пошутили. – Она поделилась некоторыми подробностями – про Эву, Рейну и Милу. – И вот… Я случайно попала в Вихрь.
– Жестоко у вас, – вдруг обрадовался мужчина.
Как-то совсем не к месту. Обидно.
– У вас тут тоже не сказочный мир, – насупилась пестрокрылая. И принялась оправдываться, что девчонки не желали ей смерти. Унижения, неприятностей – да, но на Землю она угодила случайно.
– Правда так считаешь? – с сомнением протянул Артэм. – Или просто не хочешь думать иначе?
– Не хочу, – призналась Эсме, недоумевая, как же ей теперь хранить секреты?
Ведь если сжать челюсти, можно удержать слова. А что делать с мыслями?
Рассеять их в воздухе? Утопить в осенней палитре - во всех этих новых для Эсме оттенках и сочетаниях цветов?
Так она и сделает. Заодно поучится иногда не думать. Лишь смотреть вокруг и впитывать – зрением, слухом, обонянием – окружающий ее мир. Заменять мысли эмоциями и чувствами и находить их отражение в красках и ароматах. Например… грусть…
Она серая или бледно-розовая? С горчинкой полыни или сладостью поздней ягоды?
Она в прикосновениях ветра или в россыпи увядающих лепестков?
В дрожании хрупких крыльев? Неторопливом дыхании?
Ведь можно наверное думать без слов? Телом, душой, всем своим существом?
– И как ты теперь? – Артэм спрашивал ее уже во второй раз.
– Перебираюсь с цветка на цветок и храню пыльцу. Дикие розы могут цвести всю зиму.
Мужчина придирчиво осмотрел куст, презрительно изогнув рот.
– Думаешь, хватит до весны?
Она не думала.
Ничего не думала.
Он ничего не услышал.
Потому что был занят собой – откинулся на спинку пластмассового стула и хитро прищурил воспаленные глаза.
– Знаешь, что случается с теми, кто вырастает во лжи? Когда-то я был златокудрым наивным мальчиком и верил в добрых фей. А вы оказались воришками! – Тэм приподнял бутылку, как перед важным тостом. – Смотри, в какого урода я превратился.
Эсме надула губы и съязвила:
– Я думала, это случилось от не-любви. - Улыбка Артэма тут же прокисла. – Вместе с вашими пчелами и бабочками мы опыляем цветы. А сады, куда прилетают пестрокрылые, становятся ярче и пышнее.
Тэм по-новому осмотрел сад.
Посуровевший ветер оголил за последние дни много ветвей, но вокруг еще хватало золота листвы и зелени вечнозеленых кустарников и кипарисов. Сад выглядел диким, потому что за ним не ухаживали годами, но не заброшенным, как дом.
Или как нахмурившийся мужчина, который качнул головой, соглашаясь.
Долгими ночами Эсме все чаще видела Рессе.
Хриплый голос тетки превратился в привычный, бархатный выговор бескрылой. Из бесформенной тени она стала собой и подходила все ближе.
– Пустой человек послужит добру. Я научу.
Эсме сжималась, дрожа от холода. Даже во сне.
– Он болен. Болен давно. Душой и телом, – бескрылая в точности повторяла слова Артэма. – О нем никто не заплачет. Нужна его жизнь. Я научу, Эсме. Эсме?
Даже во сне по-прежнему получалось отвернуться и больше не слышать.
Быстро холодавшие дни пестрокрылая проводила теперь вместе с Тэмом.
Он сменил кожанку на теплое пальто, и еще сильнее стало заметно, насколько острые у него плечи. Пальто висело на мужчине, как на вешалке.
Тэм обматывал горло вязаным шарфом, от которого пахло затхлостью, и приносил засиженное молью одеяло – укутывать ноги.
Он жег в мангале сухие ветви и листья и все равно часто мерз - руки тряслись. Порой Эсме слышала стук его зубов. Но иногда он скидывал с себя одеяло и шарф, и даже если ветер был студеным, мужское лицо покрывалось соленой росой пота, и из глаз катились ручейки слез. Эсме пряталась в цветок. Сжимала ладонями уши, и все равно вздрагивала от рычащего кашля.
Но бывали и другие дни.
– Мелочь, иди ко мне. Будем наблюдать за Осенью, – бодро звал ее Тэм.
Она выпархивала из бутона прямо на раскрытую мужскую ладонь, подбиралась к острой звёздочке, вычерненной среди других знаков на внутренней стороне запястья, и устраивалась возле нее, прикрываясь крыльями. От ладони шло тепло.
Тэм почти не двигался, сжимая бутылку в левой руке.
– За нас, – поднимал он тост и отпивал большой глоток.
Пестрокрылая слушала биение его сердца, торопливое, как упрямая река, уже отправившая на юг целую флотилию из опавших листьев и веток-барж. Лес устал от своих нарядов и спешно сбрасывал их. Глядя на оголявшиеся деревья, Эсме чувствовала незнакомую усталость - будто принимала на себя часть чужого возраста. Порой ей казалось, что человек больше не выглядит захлебнувшимся пустотой. В его глазах светится понимание. Еще бы!
Он всегда знал, о чем думает пестрокрылая.
«Сегодня буду молчать», – объявила она, устраиваясь поудобнее.
– Вот и молчи, – обрадовался Артэм.
Тут же полюбопытствовал:
– Я могу себе представить: «замолчать». А как это – «занедумать»? У меня бы не вышло.
У Эсме – тоже не выходило.
Особенно когда она сидела на руке Тэма.
«Как все-таки неудобно, что ты все слышишь».
– А мне нравится, Мелочь, – дернулся мужчина, и Эсме взмахнула крыльями, удерживая равновесие. Он откинулся назад, поднимая голову к небу. Оно ложилось на его разгоряченное лицо прохладным покрывалом. Саваном. «Ой!» – пестрокрылая замотала головой, отгоняя последнее сравнение. Зажмурилась – а вдруг поможет?
Когда опасливо открыла глаза, мужчина по-прежнему подставлял щеки облакам и довольно улыбался.
– Мне нравится, – повторил он. – Впервые я не думаю, что мне врут. Подбирают слова полуправды, что-то утаивают…
«А вот мне бы хотелось хоть что-нибудь хранить и иметь только своим».
– Понимаю, – согласился Тэм. – Но и ты пойми, какой это кайф – не сомневаться… Волшебно.
Эсме вздохнула и посмотрела на сад. На облака, небрежно размазанные ветром. Вновь на мужчину в старом пальто и в малиновом вязаном шарфе. Артэм нахмурился, напряглась ладонь, на которой Эсме сидела, и пестрокрылая приготовилась к новой порции признаний.
– Время дано нам забывать. А я помню все. Каждую нанесенную мне обиду. Теперь к ним добавляются еще и те, которые нанес я другим. Зачем мне вся эта срань, а, Мелочь?
Она не знала. Потому молчала.
– Были бы у меня крылья, давно бы сгнили и отвались от того мусора, в который я превратил свою жизнь.
«Отвалились», – согласилась Эсме.
Тэм замер.
Неужели ждал от нее жалости или сочувствия?
– Даже если и так, – проворчал он недовольным стариком и отвернулся.
А Эсме вдруг захлестнуло досадой – человек слышал ее мысли, будто она кричала их вслух. Тогда как она не могла даже представить, о чем он думает. Что вспоминает? Нечестно!
Как же это все-таки нечестно.
Обидеться, что ли?
– Обрадоваться, – хмыкнул Артэм. – Если бы ты услышала, что творится в моей голове, тогда бы сгнили и отвалились твои крылья, Мелочь. Так что радуйся.
«О-о-о!» – Она попыталась больше ни о чем, ни о чем не думать. Только смотреть.
День был волшебный.
Острый ветер поднимал пожухлые листья с земли, заставляя их пританцовывать вдоль дорожек. Он срывал последние с деревьев, наполняя воздух палено-багряным конфетти.
Эсме тоже захотелось расправить крылья и ненадолго забыть, что лучше не двигаться лишний раз, храня силы и пыльцу. Вспомнить аккорды бодрой мелодии, открывавшей все балы в Академии. Эсме всегда любила танцевать. Музыка становилась продолжением крыльев. Переливами бликов на их чешуйках, волнением острых вершин, движениями рук и ног - всего ее гибкого, легкого тела. Золотистых локонов, подхватывавших общий ритм. Эсме очень любила танцевать…
– Вот же… муха, – оценил ее короткий танец Тэм.
Понятное дело, что она оскорбилась.
И подумала об этом. По-гром-че!
Мужчина рассмеялся – искренне и непривычно звонко.
– Это было очень красиво… – улыбнулся он, глядя в серые небеса. – Как искорка. Только не золотая, а изумрудная.
«Ой», – вдруг смутилась, почти испугалась Эсме.
Зеленым ее крылья сияли от счастья. Разве такое возможно? Испытывать счастье, будучи пленницей в чужом мире? В предзимнем саду? От изумления пестрокрылая растеряла все мысли. Они рассыпались танцем сожженных осенью листьев.
Облака в небе тоже напоминали танцоров.
Только никуда не спешили, наслаждаясь каждым своим движением.
– Знаешь, что мне помогло, Мелочь? – вдруг очень серьезно проговорил Тэм.
– А как же, – тут же сообщил он. – И мама, и папа. Только я им не был нужен.
Так не бывает, возмутилась Эсме.
В осеннем саду, далеко от дома, в другом мире, ей как никогда не хватало родных. Ворчания отца, если дочь задерживалась допоздна у подруг, пения мамы. Ее умелые руки порхали, когда она суетилась по хозяйству. Мамин дар был слабым, крылья тусклыми, зато легкое сияние исходило от ее лица и улыбки, от ласковых глаз. Разве могут мамины глаза смотреть холодно?
– Бери сразу «равнодушно». Как на пустое место. Отец и вовсе редко бывал дома. Рядом с ним я чувствовал себя тараканом, который залез в чужие вещи. Быстроногим – легко не придавишь, любопытным - так просто не прогонишь, но от которого всегда пытаются отделаться.
Эсме недоверчиво хмыкнула.
Тэм упрямо настаивал:
– От них я и заразился не-любовью. И сам никого не любил. Ни одну из моих женщин. Не верил им. Не верил себе. Боялся быть обманутым или обмануться. Провалиться в пустоту… А на самом деле я сам создавал ее вокруг себя и хранил, как самое дорогое.
«Дети?»
Артэм насупил брови, и в темных глазах сверкнула злость.
– Сын. И еще сын. Но мы совсем чужие.
Пестрокрылая изумленно помотала головой.
– Когда они были маленькими, я считал их говорящими растениями.
Оторопела от подобного признания.
– Да. Именно так я и считал. Все искал себе оправданий: вот вырастут, вот начнут говорить что-то стоящее и интересное, тогда придет мое время.
«Но почему?!»
Тэм пожал плечами.
– Меня заботили совсем иные вещи. Я мечтал стать заметным, выделиться, доказать всем, что не пустое место и достоин любви. Молчи! – приказал он воздуху перед собой. – Сам знаю, что был не прав и бежал от тех, кто любил меня просто так, какой я есть. Любил безусловно. Ни черта я этого не понимал! – Он набрал побольше воздуха и выдохнул, закашлявшись: – И... сам… ничего… к ним не чувствовал... Ни-че-го.
«Да как же так?»– Эсме больше не пыталась говорить вслух – зачем? – и возмущалась сразу в мыслях.
– Да вот так. Потом они привыкли жить без отца... Чудесного прощения, годы спустя, тоже не случилось.
«А ты пытался что-то изменить?»
– Еще бы. Разочарованные жизнью седеющие мальчики вдруг вспоминают про сказки. И неожиданно начинают думать, что чудеса еще произойдут в их жизни.
Услышав о чудесах, Эсме помахала крыльями. Но Тэм смотрел на долину, а не на розовый куст, и ничего не заметил.
– Мы совсем чужие. Моя фамилия стоит в их документах. У нас одинаковой формы носы. Глаза похожи со старшим. Младший, как и я, грызет ногти. Но ни один из нас не захотел тратить время и вкладывать усилия, чтобы заново узнать друг друга. Найти место другому в своей жизни. Понимаешь… Бывает поздно, Мелочь. Первая сказка, от которой следует отделаться как можно раньше – что все можно исправить. Нет. Бывает слишком поздно. Особенно прощать и просить прощения.
Разве могла Эсме возразить? Ей самой было поздно сетовать на собственную беспечность.
Зато не поздно радоваться, что не одна в осеннем саду.
Что Артэм не все время ноет и жалуется. Иногда он приносил из дома гитару, играл и пел. Вернее, рычал и бил струны – Эсме все ждала, когда они порвутся и провиснут безжизненными лозами, как его волосы. Но струны выдерживали нападение.
Рассказывая о прошлом, человек сердился.
Улыбался, когда подшучивал над Эсме, которую считал голосом в своей голове.
То вдруг его взгляд наливался тоской, унынием, сутулилась спина. И пестрокрылая понимала, что вот она – пустота – в его глазах, в его душе.
***
Однажды, когда Тэм рассказывал о музыке и концертах, о жизни на колесах в погоне за славой, о поклонницах и завистниках, Эсме вдруг чихнула. Вот незадача!
«Апчхи».
Мужчина встрепенулся, воровато оглядываясь. Приподнял брови, естественно, никого не увидев. Потянулся за бутылкой… Тут Эсме чихнула еще раз – наверное, простудилась прошлой ночью, когда уронила лепесток, которым прикрывалась, но в темноте не решилась искать новое убежище. Мерзла до самого рассвета, жалея пыльцу. Придется теперь ей воспользоваться, чтобы остаться незамеченной. Или? Чего Эсме терять, кроме осенних дней?
Пестрокрылая вылетела из цветка и села на веточке, откуда ее хорошо видно, помахала крыльями, привлекая внимание.
Мужчина выронил из рук бутылку:
– Что такое! – выдохнул он. Как растревоженная собака помотал головой. – Фея?!
– Так вы нас называете! – прокричала Эсме, срывая голос.
Тэм замахал руками у себя перед лицом, будто отгонял муху или навязчивую мысль, или дым от мангала. Тяжело поднялся со стульчика – лохматый и неухоженный. Шерстяной плед стек с его колен на землю лужицей болотной грязи. Мужчина дернулся, глухо выдохнув:
– Сгинь! – и пошел прочь, бормоча себе что-то под нос.
«Знакомство не состоялось», – не без разочарования заключила Эсме.
Но оказалась не права. Потому что мужчина вскоре вернулся и, нависнув над розовым кустом, грозно приказал:
– Вылезай!
Пестрокрылая обреченно вздохнула – а что, сама напросилась - и выбралась из цветка. Расправила легкое платье и тонкие крылья, позволив золотистым волосам свободно струиться вдоль плеч.
Артэм поморщился как от боли:
– Хорошо, – начал он обвиняющим тоном. – Я, конечно, могу спорить сам с собой – мне не впервой. Но допустим, только допустим, что ты не бред моего мозга, а чудесное существо.
– Так и есть.
– Фея?
Эсме кивнула, сопроводив ответ движением крыльев.
– Это те, что живут в цветах и заботятся о растениях?
– Не совсем. – Она не видела причин скрывать правду. – Мы живем не в цветах, а в домах. И не на Земле, а в Эльгере.
– Где? – Артэм побледнел еще сильнее, отчего заострившиеся скулы стали совсем белесыми, но в остальном не проявлял волнения.
– Так мы называем свой мир – Эльгер.
– А что вы ищите в нашем?
– В вашем – мы собираем цветочную пыльцу.
– Зачем?
– Она нужна нам для магии.
– Вот это да! – присвистнул мужчина и заметно расслабился, будто наконец поверил, что Эсме ему не привиделась, а стоит напротив на веточке розового куста. – Люди, значит, верят, что феи заботятся о цветах, а на самом деле – вы бесстыжие воришки?
– Что делать? В вашем мире это обычная пыльца, а для нас – все самое ценное. Без нее невозможно никакое колдовство.
– В нашем это тоже не обычная пыль, – сварливо возразил Артэм, падая на стул. – Опыление, зарождение семени, и так далее по жизнеродящему кругу. Сама должна знать.
– Ну да, – вынуждена была согласиться Эсме. – Но мы никогда не забираем слишком много.
– И для чего она вам?
– Почти для всего: мы используем ее чтобы летать, лечить болезни, защищаться от опасностей. В нашем мире живут зубастые летучие мыши. И бывают дожди, которые порой не прерываются неделями. Тогда пыльца превращается для нас в источник жизненной силы. Вместо еды.
– А почему ты сейчас здесь? Осень, кажется, не время для фей?
– Не время, – вздохнула Эсме. – Надо мной неудачно пошутили. – Она поделилась некоторыми подробностями – про Эву, Рейну и Милу. – И вот… Я случайно попала в Вихрь.
– Жестоко у вас, – вдруг обрадовался мужчина.
Как-то совсем не к месту. Обидно.
– У вас тут тоже не сказочный мир, – насупилась пестрокрылая. И принялась оправдываться, что девчонки не желали ей смерти. Унижения, неприятностей – да, но на Землю она угодила случайно.
– Правда так считаешь? – с сомнением протянул Артэм. – Или просто не хочешь думать иначе?
– Не хочу, – призналась Эсме, недоумевая, как же ей теперь хранить секреты?
Ведь если сжать челюсти, можно удержать слова. А что делать с мыслями?
Рассеять их в воздухе? Утопить в осенней палитре - во всех этих новых для Эсме оттенках и сочетаниях цветов?
Так она и сделает. Заодно поучится иногда не думать. Лишь смотреть вокруг и впитывать – зрением, слухом, обонянием – окружающий ее мир. Заменять мысли эмоциями и чувствами и находить их отражение в красках и ароматах. Например… грусть…
Она серая или бледно-розовая? С горчинкой полыни или сладостью поздней ягоды?
Она в прикосновениях ветра или в россыпи увядающих лепестков?
В дрожании хрупких крыльев? Неторопливом дыхании?
Ведь можно наверное думать без слов? Телом, душой, всем своим существом?
– И как ты теперь? – Артэм спрашивал ее уже во второй раз.
– Перебираюсь с цветка на цветок и храню пыльцу. Дикие розы могут цвести всю зиму.
Мужчина придирчиво осмотрел куст, презрительно изогнув рот.
– Думаешь, хватит до весны?
Она не думала.
Ничего не думала.
Он ничего не услышал.
Потому что был занят собой – откинулся на спинку пластмассового стула и хитро прищурил воспаленные глаза.
– Знаешь, что случается с теми, кто вырастает во лжи? Когда-то я был златокудрым наивным мальчиком и верил в добрых фей. А вы оказались воришками! – Тэм приподнял бутылку, как перед важным тостом. – Смотри, в какого урода я превратился.
Эсме надула губы и съязвила:
– Я думала, это случилось от не-любви. - Улыбка Артэма тут же прокисла. – Вместе с вашими пчелами и бабочками мы опыляем цветы. А сады, куда прилетают пестрокрылые, становятся ярче и пышнее.
Тэм по-новому осмотрел сад.
Посуровевший ветер оголил за последние дни много ветвей, но вокруг еще хватало золота листвы и зелени вечнозеленых кустарников и кипарисов. Сад выглядел диким, потому что за ним не ухаживали годами, но не заброшенным, как дом.
Или как нахмурившийся мужчина, который качнул головой, соглашаясь.
***
Долгими ночами Эсме все чаще видела Рессе.
Хриплый голос тетки превратился в привычный, бархатный выговор бескрылой. Из бесформенной тени она стала собой и подходила все ближе.
– Пустой человек послужит добру. Я научу.
Эсме сжималась, дрожа от холода. Даже во сне.
– Он болен. Болен давно. Душой и телом, – бескрылая в точности повторяла слова Артэма. – О нем никто не заплачет. Нужна его жизнь. Я научу, Эсме. Эсме?
Даже во сне по-прежнему получалось отвернуться и больше не слышать.
***
Быстро холодавшие дни пестрокрылая проводила теперь вместе с Тэмом.
Он сменил кожанку на теплое пальто, и еще сильнее стало заметно, насколько острые у него плечи. Пальто висело на мужчине, как на вешалке.
Тэм обматывал горло вязаным шарфом, от которого пахло затхлостью, и приносил засиженное молью одеяло – укутывать ноги.
Он жег в мангале сухие ветви и листья и все равно часто мерз - руки тряслись. Порой Эсме слышала стук его зубов. Но иногда он скидывал с себя одеяло и шарф, и даже если ветер был студеным, мужское лицо покрывалось соленой росой пота, и из глаз катились ручейки слез. Эсме пряталась в цветок. Сжимала ладонями уши, и все равно вздрагивала от рычащего кашля.
Но бывали и другие дни.
– Мелочь, иди ко мне. Будем наблюдать за Осенью, – бодро звал ее Тэм.
Она выпархивала из бутона прямо на раскрытую мужскую ладонь, подбиралась к острой звёздочке, вычерненной среди других знаков на внутренней стороне запястья, и устраивалась возле нее, прикрываясь крыльями. От ладони шло тепло.
Тэм почти не двигался, сжимая бутылку в левой руке.
– За нас, – поднимал он тост и отпивал большой глоток.
Пестрокрылая слушала биение его сердца, торопливое, как упрямая река, уже отправившая на юг целую флотилию из опавших листьев и веток-барж. Лес устал от своих нарядов и спешно сбрасывал их. Глядя на оголявшиеся деревья, Эсме чувствовала незнакомую усталость - будто принимала на себя часть чужого возраста. Порой ей казалось, что человек больше не выглядит захлебнувшимся пустотой. В его глазах светится понимание. Еще бы!
Он всегда знал, о чем думает пестрокрылая.
«Сегодня буду молчать», – объявила она, устраиваясь поудобнее.
– Вот и молчи, – обрадовался Артэм.
Тут же полюбопытствовал:
– Я могу себе представить: «замолчать». А как это – «занедумать»? У меня бы не вышло.
У Эсме – тоже не выходило.
Особенно когда она сидела на руке Тэма.
«Как все-таки неудобно, что ты все слышишь».
– А мне нравится, Мелочь, – дернулся мужчина, и Эсме взмахнула крыльями, удерживая равновесие. Он откинулся назад, поднимая голову к небу. Оно ложилось на его разгоряченное лицо прохладным покрывалом. Саваном. «Ой!» – пестрокрылая замотала головой, отгоняя последнее сравнение. Зажмурилась – а вдруг поможет?
Когда опасливо открыла глаза, мужчина по-прежнему подставлял щеки облакам и довольно улыбался.
– Мне нравится, – повторил он. – Впервые я не думаю, что мне врут. Подбирают слова полуправды, что-то утаивают…
«А вот мне бы хотелось хоть что-нибудь хранить и иметь только своим».
– Понимаю, – согласился Тэм. – Но и ты пойми, какой это кайф – не сомневаться… Волшебно.
Эсме вздохнула и посмотрела на сад. На облака, небрежно размазанные ветром. Вновь на мужчину в старом пальто и в малиновом вязаном шарфе. Артэм нахмурился, напряглась ладонь, на которой Эсме сидела, и пестрокрылая приготовилась к новой порции признаний.
– Время дано нам забывать. А я помню все. Каждую нанесенную мне обиду. Теперь к ним добавляются еще и те, которые нанес я другим. Зачем мне вся эта срань, а, Мелочь?
Она не знала. Потому молчала.
– Были бы у меня крылья, давно бы сгнили и отвались от того мусора, в который я превратил свою жизнь.
«Отвалились», – согласилась Эсме.
Тэм замер.
Неужели ждал от нее жалости или сочувствия?
– Даже если и так, – проворчал он недовольным стариком и отвернулся.
А Эсме вдруг захлестнуло досадой – человек слышал ее мысли, будто она кричала их вслух. Тогда как она не могла даже представить, о чем он думает. Что вспоминает? Нечестно!
Как же это все-таки нечестно.
Обидеться, что ли?
– Обрадоваться, – хмыкнул Артэм. – Если бы ты услышала, что творится в моей голове, тогда бы сгнили и отвалились твои крылья, Мелочь. Так что радуйся.
«О-о-о!» – Она попыталась больше ни о чем, ни о чем не думать. Только смотреть.
День был волшебный.
Острый ветер поднимал пожухлые листья с земли, заставляя их пританцовывать вдоль дорожек. Он срывал последние с деревьев, наполняя воздух палено-багряным конфетти.
Эсме тоже захотелось расправить крылья и ненадолго забыть, что лучше не двигаться лишний раз, храня силы и пыльцу. Вспомнить аккорды бодрой мелодии, открывавшей все балы в Академии. Эсме всегда любила танцевать. Музыка становилась продолжением крыльев. Переливами бликов на их чешуйках, волнением острых вершин, движениями рук и ног - всего ее гибкого, легкого тела. Золотистых локонов, подхватывавших общий ритм. Эсме очень любила танцевать…
– Вот же… муха, – оценил ее короткий танец Тэм.
Понятное дело, что она оскорбилась.
И подумала об этом. По-гром-че!
Мужчина рассмеялся – искренне и непривычно звонко.
– Это было очень красиво… – улыбнулся он, глядя в серые небеса. – Как искорка. Только не золотая, а изумрудная.
«Ой», – вдруг смутилась, почти испугалась Эсме.
Зеленым ее крылья сияли от счастья. Разве такое возможно? Испытывать счастье, будучи пленницей в чужом мире? В предзимнем саду? От изумления пестрокрылая растеряла все мысли. Они рассыпались танцем сожженных осенью листьев.
Облака в небе тоже напоминали танцоров.
Только никуда не спешили, наслаждаясь каждым своим движением.
– Знаешь, что мне помогло, Мелочь? – вдруг очень серьезно проговорил Тэм.
