– Ну, принять эту дрянь. С детьми. Я ведь сам никогда не простил своих родителей… Они вспомнили обо мне, когда мать проиграла возрасту сражение за красоту, когда инсульт усадил отца в инвалидную коляску. Они вдруг потребовали к себе внимания. Мать принялась устраивать сцены, в чем-то там обвиняя. Отец просил прощения. А я… Я даже не сделал вид, что их простил. Почему же мои сыновья должны были повести себя иначе?
Тэм выпрямился, пристально изучая знакомую долину и надолго замолчал.
Эсме стало скучно, и она загадала, на что он смотрит?
На реку? Мерзнущий лес?
Где могли бы встретиться их взгляды?
– У извилины реки, – хмыкнул Тэм. – На вершине самой высокой сосны.
Эсме подпрыгнула от неожиданности и перелетела на ветку дикой розы, ругая себя – ну как могла забыть, что человек слышит ее мысли? Раздосадовано она покачала головой и нашла глазами извилину реки, старую сосну почти без ветвей.
– Ме-ло-чь….
Ветер подхватил мужской голос и понес к тому месту, где встречались взгляды.
«А?»
– Посмотри на меня. Я зеленый?
«Почему?»
Тэм тяжело поднялся и посмеиваясь пошел прочь.
– Глупая, глупая Мелочь.
Эсме вернулась в свой домик-цветок.
Лепесток, которым она прикрывалась прошлой ночью, оторвался и камнем полетел вниз, едва не утянув за собой. Пестрокрылая проводила взглядом его ленивое падение и пристроилась на другом, складывая крылья. Они еще долго искрили изумрудом, перемигиваясь с ранними звездами.
Вот так…
Вопреки холодным прикосновениям наступающей ночи.
Вопреки стальному дыханию приближавшейся зимы.
Которая все равно случилась неожиданно – пришла в предрассветной тьме, прозвенев ставнями окон и ветвями замерзших деревьев.
Голосом Рессе, прозвучавшем во сне:
– Возьми любой шип с куста, на котором живёшь, он давно пропитался твоей магией и твоим отчаянием.
Эсме хотела возразить, но сдержалась, а ее мыслей бескрылая не слышала.
– Одной царапинки будет достаточно. Постарайся нанести ее рядом с кровеносным сосудом. Еще лучше – вколоть шип в вену. Тогда все случится быстро и безболезненно для вас обоих.
На запястье, рядом со звездочкой, у которой Эсме укладывалась иногда отдохнуть, билась маленькая венка, мешая спокойно лежать, если Тэм нервничал. Убаюкивая, когда человек был спокоен. Однажды Эсме даже заснула под мерную пульсацию. Тум-тум-тум… сердцебиением засыпающей на зиму природы. Под желтоватой кожей текла река, перенося кораблики-воспоминания и ветви разочарований и короткой радости. Проткнуть вену?
Нет-нет-нет-нет. Нет!
– Я боюсь.
– Не ври, – лицо Рессе скрывала тень, лишь сверкали глаза: бездонные, завораживающие.
– Я не хочу… Остаться без крыльев. Как ты.
– А заснуть навечно? Хочешь?
Нет. Этого Эсме тоже не хотела. Ни на волосок, ни на краткое сияние крыльев. Провалиться в черноту? Ничего не видеть? Ни родных, ни прекрасного мира? Не узнать того, что навсегда останется неизведанным? Она очень многому мечтала научиться….
Бррр. Наверное, это страшнее, чем остаться без крыльев. Или нет?
Пестрокрылая запуталась и отчаянно помотала головой.
Проснувшись в новый день.
Морозная ночь обломала три бутона, и Эсме пришлось колдовать, чтобы не замерзнуть.
А пыльца! В только что открывшемся цветке пыльца оказалась едва живой. Но осмотрев куст дикой розы и посеребренный сад, пестрокрылая призналась, что все вокруг стало очень красивым.
Изморозь окружила тонким ободком вечнозеленые листья, превратив их в крупные изумруды в оправе из белого золота и серебра. Голые ветви напоминали кружево, длинную фату, в которой притихший лес венчался с бездонным небом.
Артэм пришел к кусту с огромным букетом роз.
– Смотри, Мелочь. Это тебе. Чувствую себя романтиком. – Человек и впрямь казался непривычно оживленным. Более ухоженным: стянул волосы в тугой хвост, вместо пальто снова надел кожаную куртку, обмотав шею длинным малиновым шарфом. – Правда, у тебя совершенно потребительское отношение к цветам.
Эсме разглядывала огромные темно-бордовые бутоны.
Такие в садах не увидеть. Их выращивают в специальных парниках. Каждый цветок – точное отражение другого. Ровный стебель к ровному стеблю, лепесток к лепестку. Идеальные розы. В бутонах почти не найти пыльцы, и она не волшебная. А в срезанных цветах становилась… пылью.
Зачем?!
Ну вот зачем она об этом подумала?
Ей хотелось бы обмануть, но Тэм читал ее мысли. Розы улетели сначала на землю.
Неповинные в том, что не сотворили чуда.
Идеально-красивые.
Чуть позже они выстроились неровным кольцом в ведре с водой. Ведро сверкало металлическими боками между розовым кустом и пластмассовым стулом. Наутро бордовые бутоны поникли, не выдержав предрассветного мороза, и снова оказались на земле. Далеко за домом, так что Эсме не видела их увядания.
– Он умирает, – злилась в ночи Рессе. – Человек пришел в этот сад, чтобы заснуть навсегда, одинокий и никому не нужный. Днем раньше, днем позже, какая разница? Ты освободишь его лишних страданий.
Эсме молчала.
Рессе сердилась еще больше.
– Не хочешь воспользоваться его кровью, используй свою! – недовольно прорычала она. – Всего каплю смешай с пыльцой, используй один из последних шариков, не тяни! Оставь под открытым небом, чтобы зимние звезды довершили колдовство, превратив смесь в крошечный кристалл. Наутро брось его в стакан человека.
С некоторых пор вместо того, чтобы пить из горлышка бутылки, Тэм наливал виски или пиво в стакан, который оставлял на столе, не забирая в дом.
– Я потратила почти все свои силы, пытаясь спасти тебя. Твоя жизнь, полная чудес и магии, против двух-трех дней мучений уставшего от жизни человека. Который, уходя, оставляет после себя неубранный дом. Ты жестока к нам троим, Эсме…
Тэм принес из дома особенно длинный плед.
– Мелочь, иди ко мне, – проговорил он, укутавшись в него, как старик.
Или неправильная куколка.
Которой не превратиться в бабочку.
– Ну почему же. В огромную такую моль. Или в этого… с мертвой головой на спине и острыми серыми крыльями… – Тэм повернулся к кусту и оскалился фальшивой улыбкой.
Эсме отметила, как сильно он похудел, кожа обтянула скулы, приобретя землистый оттенок – и вот так, с разинутым ртом, мужчина выглядел пугающе.
– Да ладно тебе… Красавцем я никогда не был. Или сюда, – вытянул он руку, открывая ладонь. – Будем смотреть на зиму.
У зимы были хрустальные крылья.
Они звенели в пустом и не замутненным влагой воздухе и оттого сами были ничем не замутненными. Подчиняясь неведомому зову, вслед за ними дрожала душа: от восторга и очищающей простоты Зимы.
Зима укрыла белоснежным покрывалом темные рытвины и овраги, горы мусора - все то, что не успели вымести, вымыть, выбросить. Все то, что испачкано: ненадолго или навсегда.
Зима заморозила и обезболила раны.
Как передышка. Как сон, без которого не бывает продолжения.
Как прощение…
Артэма трясло, руки пустились в пляс, он даже не брал стакан или бутылку. Не произносил ни слова. Эсме переползла с ладони на рукав пальто и добралась до горячего лба. Легла, расправляя крылья, чтобы прикрыть ими веки мужчины.
Жар влажной кожи передавался телу пестрокрылой. Давно ей не было так тепло. Уютно.
В то время, как Артэму…
– Мне уже лучше, – услышала она шепот. И поняла, что волны дрожи затихают. – Спасибо.
Вскоре человек заснул. С улыбкой на губах.
А Эсме думала о холодном цветке, в который придется скоро возвращаться, и так пригрелась, что тоже задремала. Проснулась от возбужденной мужской речи.
– Искорка, Мелочь беспузая. Зачем-то ведь ты со мной случилась?
От внезапного порыва и рваного хрипа Тэма, Эсме испугалась и упорхнула на розовый куст.
– …как глоток живой воды, чтобы я смог увидеть вот эту всю красоту?
Мужчина смотрел не на нее, а на долину, как в самом начале, когда думал, что Эсме – голос в его голове.
– Может, все-таки не поздно?
«О чем ты?»
– Не поздно попросить прощения? Если не у другого, так у себя? И простить самого себя – тоже никогда не поздно? Не поздно для чувств, на которые не был способен раньше?
Эсме нервно расхохоталась.
Странная это была реакция. Вызванная силой чужих эмоций…
– Тепло! – усмехнулся Тэм. - Почувствовать тепло. Не знаю, что ты там себе надумала, но я имел в виду тепло.
Эсме надула губы.
А что она такого подумала? Ни-че-го.
– Мелочь, может, все-таки ты – мой бред?
«С чего это вдруг? После всех проведённых вместе дней?»
– Феи – воры! Такое, наверное, только я способен выдумать.
«Или подслушать».
Тэм гоготал, не сдерживаясь – кого пугать в застывшем саду? Если только зиму.
Но она не из пугливых. И пришла в долину, чтобы остаться надолго.
В складках своих одежд она принесла много северных ветров и колючих морозов.
– Ты же не собираешься заснуть раньше меня?
Мол-ча-ла!
Эсме не думала, не думала, не думала…
Но человек вдруг зарычал растревоженным зверем и быстро ушел прочь.
– Сейчас, Эсме! Сделай это сейчас. Иначе для тебя все закончится. Ты меня слышишь?
Бескрылая подобралась очень близко. И плохо выглядела. Босая, волосы рассыпались по плечам, касаясь бедер. С ладоней капала черная кровь – на запястьях тетки вместо браслетов были сочащиеся надрезы. Рессе качалась степным ковылем, закатывала вверх глаза, пока ее голос шелестел, превращаясь в свист: «Все, все, все – только чтобы дотянуться до тебя… Спасти…»
Эсме дернулась, просыпаясь.
Огляделась. В эту морозную и такую чуждую ей ночь очень хотелось жить.
Бескрылая права, сколько ни отворачивайся – Артэм болен и пришел в этот сад, чтобы заснуть.
Поэтому Эсме сделала все, как научила Рессе. Капля крови смешалась с крошкой пыльцы. Кристальные звезды превратили ее в крохотный бриллиант. Переливаясь алым в обманчивых лучах нового дня, кристалл упал в пустой и не очень чистый стакан.
У пестрокрылой вдруг совсем не осталось сил.
Только страх, что опоздала.
Потому что Тэм не покидал дома вчера.
Потому что сегодня рано утром он сел на мотоцикл и уехал.
Солнце выкатилось на середину блюдца-неба, а шум мотора до сих пор не раздавался.
Лежа на лепестке, пестрокрылая глядела на редкие облака и думала, что человек больше не вернется. Куда он направился?
Искать чудесного исцеления?
Тетка предупреждала, что для Эсме будет поздно.
Но для надежды?
Артэм появился, когда пестрокрылая уже успела вкусить отчаяния. Он долго возился у дома, а потом толкал впереди себя тележку, взбираясь на холм. Колеса скользили по обледенелой дорожке, кусты мелких роз, сгрудившихся в тележке, норовили вывалиться мужчине под ноги.
– Мелочь, смотри, что я тебе принес, – проговорил он, останавливаясь у пластмассового стула. – Я поставлю горшки тут рядышком и укутаю их одеялами и целлофаном. – Мужчина выдохся и достал бутылку. Подвинул поближе бокал.
Эсме следила за каждым его движением. Замерла.
Не дышала. Не думала. Смотрела, как янтарная жидкость заполняет стакан.
– Если что случится со мной… Сосед будет поливать. И новые купит. Я договорился. – Стакан дрогнул в мужской ладони. – До самой весны. Будешь переползать из одного цветка в другой.
Поздно. У Эсме не было на это больше сил.
– Неправда! Не поздно, – рассердился Тэм, прорычав свое раскатистое «р-р-р». – Непррррравда.
«Хорошо, не поздно».
– Врррешь.
«Обещаю».
Тэм сник, опуская плечи..
– Подумаешь, Мелочь, пыльца. Может, набрать тебе моих слез? Это, конечно, не слезы дракона. Но все-таки. – Он, что, плакал?! – Мои очень чистые слезы. Представляешь, я – и чистота. А все твои крылья… Такие крохотные и пронзительно-красивые, острой спицей пробили нарывы и толстые корки, выпустив из моей души всю грязь. Научи, как еще тебе помочь?
«Стакан».
Думать нужно было четко и ясно.
«Возьми. Свой. Стакан».
Одно слово – одна короткая мысль.
Взял.
«Выплесни. Под мой куст».
Сделал. Растерянно спросил:
– Зачем?
Эсме слабо улыбнулась.
«Так надо».
– Для кого?
Она замолчала. Даже в мыслях.
– Говори!
Ох как рассердился Тэм.
– Думай, Мелочь!
«Напугал почти…»
– Мелочь?!
Умирать оказалось не страшно.
Эсме успела привыкнуть к холоду. В этот раз он всего лишь подобрался к самому сердцу и пронзил его стальным когтем. Стало вдруг горячо. Вместо того чтобы испугаться, пестрокрылая обрадовалась, что все сделала правильно. По-другому не хотела. Не смогла. Потому и не стала ученицей Рессе. Эсме слишком дорожила своими крыльями.
Жаль, не будет больше прохладных дней и холодных вечеров. Куста дикой розы, больного телом и душой мужчины, которого пожирала изнутри пустота, но Эсме нашлось в ней место, и она стала искоркой, огоньком. Но…Может… Может, и не было ничего?
Только сон в заброшенном саду?
– Эсме! Эсме! Очнулась!
Голоса оглушали. Открыв глаза, она уставилась в знакомые лица – мама, сестра, младшие братья, отец. Знакомый потолок и стены спальни. У двери чернела неровная тень. Рессе. Тетка прищурилась, будто вцарапывалась взглядом внутрь Эсме, удовлетворенно выдохнула и молча вышла в коридор.
– Мы так волновались!
– Во всей Эльгерии был переполох.
– В Академии работала целая комиссия из лучших магов.
– Глупые девчонки сразу во всем признались. Какая беда случилась из-за их глупой затеи.
– Никто не может отправить зимой Вихрь.
– Только Рессе верила, что сможет вернуть тебя.
Эсме искупалась в искрящемся счастье родных и ответила на него робкой радостью, рождавшейся из недоумения.
– Мы так волновались!
Когда Эсме осмотрели целители, мама накормила ее любимым черничным пирогом, и наконец оставила в комнате одну.
Пестрокрылая была жива. Здорова. Перед ней снова лежало будущее, о котором она мечтала. Нужно радоваться. Но светлые эмоции поглощала пустота. Незнакомая тоска съедала изнутри. Как если бы Эсме лишилась важного органа и теперь испытывала призрачные боли. Все вызывало настойчивые воспоминания. Куда от них спрячешься?!
От мыслей, которые не рассеять в уютной тишине.
Если Эсме вернулась домой, то какой ценой?
Почему за ее спиной дрожат крылья?
Хрустальные, как крылья зимы? А внутри – пустота, она высасывает все тепло.
– Это все ты. Ты! – Разгневанная племянница набросилась на Рессе, как только вырвалась из-под опеки родителей и нашла тетку в саду ее дома. – Девчонки не виноваты. Вернее, виноваты. Но не они отправили меня в последний Вихрь. Ты! – Эсме долго обо всем думала, по крупинкам перебирая воспоминания, раскладывая и выстраивая их в более понятную картинку. Вот только не получалось.
Поэтому она пришла к бескрылой обвинять и требовать объяснений.
Рессе молчала.
Эсме закричала вновь:
– Ты хотела вынудить меня использовать темный дар. Мне ничего не осталось бы потом, кроме как стать твоей преемницей. Признавайся! Ты все подстроила, отправив меня в заброшенный сад, привела в него подходящую жертву. Чтобы, когда смерть дохнет мне в лицо, я испугалась и взяла чужую жизнь. Признавайся!
– В том, что ты сама поняла?
Пустота, которую Эсме теперь носила с собой, заклокотала чернью, забурлила, выплескивая ярость и боль. Пестрокрылой захотелось превратить их в тысячу осколков и царапать, колоть, резать спокойствие, в который спряталась Рессе.
Тетка шагнула из тени под водопад дневного света, и стало видно, насколько она постарела за пару месяцев – будто на десятки лет.
Тэм выпрямился, пристально изучая знакомую долину и надолго замолчал.
Эсме стало скучно, и она загадала, на что он смотрит?
На реку? Мерзнущий лес?
Где могли бы встретиться их взгляды?
– У извилины реки, – хмыкнул Тэм. – На вершине самой высокой сосны.
Эсме подпрыгнула от неожиданности и перелетела на ветку дикой розы, ругая себя – ну как могла забыть, что человек слышит ее мысли? Раздосадовано она покачала головой и нашла глазами извилину реки, старую сосну почти без ветвей.
– Ме-ло-чь….
Ветер подхватил мужской голос и понес к тому месту, где встречались взгляды.
«А?»
– Посмотри на меня. Я зеленый?
«Почему?»
Тэм тяжело поднялся и посмеиваясь пошел прочь.
– Глупая, глупая Мелочь.
Эсме вернулась в свой домик-цветок.
Лепесток, которым она прикрывалась прошлой ночью, оторвался и камнем полетел вниз, едва не утянув за собой. Пестрокрылая проводила взглядом его ленивое падение и пристроилась на другом, складывая крылья. Они еще долго искрили изумрудом, перемигиваясь с ранними звездами.
Вот так…
Вопреки холодным прикосновениям наступающей ночи.
Вопреки стальному дыханию приближавшейся зимы.
Которая все равно случилась неожиданно – пришла в предрассветной тьме, прозвенев ставнями окон и ветвями замерзших деревьев.
Голосом Рессе, прозвучавшем во сне:
– Возьми любой шип с куста, на котором живёшь, он давно пропитался твоей магией и твоим отчаянием.
Эсме хотела возразить, но сдержалась, а ее мыслей бескрылая не слышала.
– Одной царапинки будет достаточно. Постарайся нанести ее рядом с кровеносным сосудом. Еще лучше – вколоть шип в вену. Тогда все случится быстро и безболезненно для вас обоих.
На запястье, рядом со звездочкой, у которой Эсме укладывалась иногда отдохнуть, билась маленькая венка, мешая спокойно лежать, если Тэм нервничал. Убаюкивая, когда человек был спокоен. Однажды Эсме даже заснула под мерную пульсацию. Тум-тум-тум… сердцебиением засыпающей на зиму природы. Под желтоватой кожей текла река, перенося кораблики-воспоминания и ветви разочарований и короткой радости. Проткнуть вену?
Нет-нет-нет-нет. Нет!
– Я боюсь.
– Не ври, – лицо Рессе скрывала тень, лишь сверкали глаза: бездонные, завораживающие.
– Я не хочу… Остаться без крыльев. Как ты.
– А заснуть навечно? Хочешь?
Нет. Этого Эсме тоже не хотела. Ни на волосок, ни на краткое сияние крыльев. Провалиться в черноту? Ничего не видеть? Ни родных, ни прекрасного мира? Не узнать того, что навсегда останется неизведанным? Она очень многому мечтала научиться….
Бррр. Наверное, это страшнее, чем остаться без крыльев. Или нет?
Пестрокрылая запуталась и отчаянно помотала головой.
Проснувшись в новый день.
***
Морозная ночь обломала три бутона, и Эсме пришлось колдовать, чтобы не замерзнуть.
А пыльца! В только что открывшемся цветке пыльца оказалась едва живой. Но осмотрев куст дикой розы и посеребренный сад, пестрокрылая призналась, что все вокруг стало очень красивым.
Изморозь окружила тонким ободком вечнозеленые листья, превратив их в крупные изумруды в оправе из белого золота и серебра. Голые ветви напоминали кружево, длинную фату, в которой притихший лес венчался с бездонным небом.
Артэм пришел к кусту с огромным букетом роз.
– Смотри, Мелочь. Это тебе. Чувствую себя романтиком. – Человек и впрямь казался непривычно оживленным. Более ухоженным: стянул волосы в тугой хвост, вместо пальто снова надел кожаную куртку, обмотав шею длинным малиновым шарфом. – Правда, у тебя совершенно потребительское отношение к цветам.
Эсме разглядывала огромные темно-бордовые бутоны.
Такие в садах не увидеть. Их выращивают в специальных парниках. Каждый цветок – точное отражение другого. Ровный стебель к ровному стеблю, лепесток к лепестку. Идеальные розы. В бутонах почти не найти пыльцы, и она не волшебная. А в срезанных цветах становилась… пылью.
Зачем?!
Ну вот зачем она об этом подумала?
Ей хотелось бы обмануть, но Тэм читал ее мысли. Розы улетели сначала на землю.
Неповинные в том, что не сотворили чуда.
Идеально-красивые.
Чуть позже они выстроились неровным кольцом в ведре с водой. Ведро сверкало металлическими боками между розовым кустом и пластмассовым стулом. Наутро бордовые бутоны поникли, не выдержав предрассветного мороза, и снова оказались на земле. Далеко за домом, так что Эсме не видела их увядания.
– Он умирает, – злилась в ночи Рессе. – Человек пришел в этот сад, чтобы заснуть навсегда, одинокий и никому не нужный. Днем раньше, днем позже, какая разница? Ты освободишь его лишних страданий.
Эсме молчала.
Рессе сердилась еще больше.
– Не хочешь воспользоваться его кровью, используй свою! – недовольно прорычала она. – Всего каплю смешай с пыльцой, используй один из последних шариков, не тяни! Оставь под открытым небом, чтобы зимние звезды довершили колдовство, превратив смесь в крошечный кристалл. Наутро брось его в стакан человека.
С некоторых пор вместо того, чтобы пить из горлышка бутылки, Тэм наливал виски или пиво в стакан, который оставлял на столе, не забирая в дом.
– Я потратила почти все свои силы, пытаясь спасти тебя. Твоя жизнь, полная чудес и магии, против двух-трех дней мучений уставшего от жизни человека. Который, уходя, оставляет после себя неубранный дом. Ты жестока к нам троим, Эсме…
***
Тэм принес из дома особенно длинный плед.
– Мелочь, иди ко мне, – проговорил он, укутавшись в него, как старик.
Или неправильная куколка.
Которой не превратиться в бабочку.
– Ну почему же. В огромную такую моль. Или в этого… с мертвой головой на спине и острыми серыми крыльями… – Тэм повернулся к кусту и оскалился фальшивой улыбкой.
Эсме отметила, как сильно он похудел, кожа обтянула скулы, приобретя землистый оттенок – и вот так, с разинутым ртом, мужчина выглядел пугающе.
– Да ладно тебе… Красавцем я никогда не был. Или сюда, – вытянул он руку, открывая ладонь. – Будем смотреть на зиму.
У зимы были хрустальные крылья.
Они звенели в пустом и не замутненным влагой воздухе и оттого сами были ничем не замутненными. Подчиняясь неведомому зову, вслед за ними дрожала душа: от восторга и очищающей простоты Зимы.
Зима укрыла белоснежным покрывалом темные рытвины и овраги, горы мусора - все то, что не успели вымести, вымыть, выбросить. Все то, что испачкано: ненадолго или навсегда.
Зима заморозила и обезболила раны.
Как передышка. Как сон, без которого не бывает продолжения.
Как прощение…
Артэма трясло, руки пустились в пляс, он даже не брал стакан или бутылку. Не произносил ни слова. Эсме переползла с ладони на рукав пальто и добралась до горячего лба. Легла, расправляя крылья, чтобы прикрыть ими веки мужчины.
Жар влажной кожи передавался телу пестрокрылой. Давно ей не было так тепло. Уютно.
В то время, как Артэму…
– Мне уже лучше, – услышала она шепот. И поняла, что волны дрожи затихают. – Спасибо.
Вскоре человек заснул. С улыбкой на губах.
А Эсме думала о холодном цветке, в который придется скоро возвращаться, и так пригрелась, что тоже задремала. Проснулась от возбужденной мужской речи.
– Искорка, Мелочь беспузая. Зачем-то ведь ты со мной случилась?
От внезапного порыва и рваного хрипа Тэма, Эсме испугалась и упорхнула на розовый куст.
– …как глоток живой воды, чтобы я смог увидеть вот эту всю красоту?
Мужчина смотрел не на нее, а на долину, как в самом начале, когда думал, что Эсме – голос в его голове.
– Может, все-таки не поздно?
«О чем ты?»
– Не поздно попросить прощения? Если не у другого, так у себя? И простить самого себя – тоже никогда не поздно? Не поздно для чувств, на которые не был способен раньше?
Эсме нервно расхохоталась.
Странная это была реакция. Вызванная силой чужих эмоций…
– Тепло! – усмехнулся Тэм. - Почувствовать тепло. Не знаю, что ты там себе надумала, но я имел в виду тепло.
Эсме надула губы.
А что она такого подумала? Ни-че-го.
– Мелочь, может, все-таки ты – мой бред?
«С чего это вдруг? После всех проведённых вместе дней?»
– Феи – воры! Такое, наверное, только я способен выдумать.
«Или подслушать».
Тэм гоготал, не сдерживаясь – кого пугать в застывшем саду? Если только зиму.
Но она не из пугливых. И пришла в долину, чтобы остаться надолго.
В складках своих одежд она принесла много северных ветров и колючих морозов.
– Ты же не собираешься заснуть раньше меня?
Мол-ча-ла!
Эсме не думала, не думала, не думала…
Но человек вдруг зарычал растревоженным зверем и быстро ушел прочь.
***
– Сейчас, Эсме! Сделай это сейчас. Иначе для тебя все закончится. Ты меня слышишь?
Бескрылая подобралась очень близко. И плохо выглядела. Босая, волосы рассыпались по плечам, касаясь бедер. С ладоней капала черная кровь – на запястьях тетки вместо браслетов были сочащиеся надрезы. Рессе качалась степным ковылем, закатывала вверх глаза, пока ее голос шелестел, превращаясь в свист: «Все, все, все – только чтобы дотянуться до тебя… Спасти…»
Эсме дернулась, просыпаясь.
Огляделась. В эту морозную и такую чуждую ей ночь очень хотелось жить.
Бескрылая права, сколько ни отворачивайся – Артэм болен и пришел в этот сад, чтобы заснуть.
Поэтому Эсме сделала все, как научила Рессе. Капля крови смешалась с крошкой пыльцы. Кристальные звезды превратили ее в крохотный бриллиант. Переливаясь алым в обманчивых лучах нового дня, кристалл упал в пустой и не очень чистый стакан.
У пестрокрылой вдруг совсем не осталось сил.
Только страх, что опоздала.
Потому что Тэм не покидал дома вчера.
Потому что сегодня рано утром он сел на мотоцикл и уехал.
Солнце выкатилось на середину блюдца-неба, а шум мотора до сих пор не раздавался.
Лежа на лепестке, пестрокрылая глядела на редкие облака и думала, что человек больше не вернется. Куда он направился?
Искать чудесного исцеления?
Тетка предупреждала, что для Эсме будет поздно.
Но для надежды?
Артэм появился, когда пестрокрылая уже успела вкусить отчаяния. Он долго возился у дома, а потом толкал впереди себя тележку, взбираясь на холм. Колеса скользили по обледенелой дорожке, кусты мелких роз, сгрудившихся в тележке, норовили вывалиться мужчине под ноги.
– Мелочь, смотри, что я тебе принес, – проговорил он, останавливаясь у пластмассового стула. – Я поставлю горшки тут рядышком и укутаю их одеялами и целлофаном. – Мужчина выдохся и достал бутылку. Подвинул поближе бокал.
Эсме следила за каждым его движением. Замерла.
Не дышала. Не думала. Смотрела, как янтарная жидкость заполняет стакан.
– Если что случится со мной… Сосед будет поливать. И новые купит. Я договорился. – Стакан дрогнул в мужской ладони. – До самой весны. Будешь переползать из одного цветка в другой.
Поздно. У Эсме не было на это больше сил.
– Неправда! Не поздно, – рассердился Тэм, прорычав свое раскатистое «р-р-р». – Непррррравда.
«Хорошо, не поздно».
– Врррешь.
«Обещаю».
Тэм сник, опуская плечи..
– Подумаешь, Мелочь, пыльца. Может, набрать тебе моих слез? Это, конечно, не слезы дракона. Но все-таки. – Он, что, плакал?! – Мои очень чистые слезы. Представляешь, я – и чистота. А все твои крылья… Такие крохотные и пронзительно-красивые, острой спицей пробили нарывы и толстые корки, выпустив из моей души всю грязь. Научи, как еще тебе помочь?
«Стакан».
Думать нужно было четко и ясно.
«Возьми. Свой. Стакан».
Одно слово – одна короткая мысль.
Взял.
«Выплесни. Под мой куст».
Сделал. Растерянно спросил:
– Зачем?
Эсме слабо улыбнулась.
«Так надо».
– Для кого?
Она замолчала. Даже в мыслях.
– Говори!
Ох как рассердился Тэм.
– Думай, Мелочь!
«Напугал почти…»
– Мелочь?!
Умирать оказалось не страшно.
Эсме успела привыкнуть к холоду. В этот раз он всего лишь подобрался к самому сердцу и пронзил его стальным когтем. Стало вдруг горячо. Вместо того чтобы испугаться, пестрокрылая обрадовалась, что все сделала правильно. По-другому не хотела. Не смогла. Потому и не стала ученицей Рессе. Эсме слишком дорожила своими крыльями.
Жаль, не будет больше прохладных дней и холодных вечеров. Куста дикой розы, больного телом и душой мужчины, которого пожирала изнутри пустота, но Эсме нашлось в ней место, и она стала искоркой, огоньком. Но…Может… Может, и не было ничего?
Только сон в заброшенном саду?
***
– Эсме! Эсме! Очнулась!
Голоса оглушали. Открыв глаза, она уставилась в знакомые лица – мама, сестра, младшие братья, отец. Знакомый потолок и стены спальни. У двери чернела неровная тень. Рессе. Тетка прищурилась, будто вцарапывалась взглядом внутрь Эсме, удовлетворенно выдохнула и молча вышла в коридор.
– Мы так волновались!
– Во всей Эльгерии был переполох.
– В Академии работала целая комиссия из лучших магов.
– Глупые девчонки сразу во всем признались. Какая беда случилась из-за их глупой затеи.
– Никто не может отправить зимой Вихрь.
– Только Рессе верила, что сможет вернуть тебя.
Эсме искупалась в искрящемся счастье родных и ответила на него робкой радостью, рождавшейся из недоумения.
– Мы так волновались!
Когда Эсме осмотрели целители, мама накормила ее любимым черничным пирогом, и наконец оставила в комнате одну.
Пестрокрылая была жива. Здорова. Перед ней снова лежало будущее, о котором она мечтала. Нужно радоваться. Но светлые эмоции поглощала пустота. Незнакомая тоска съедала изнутри. Как если бы Эсме лишилась важного органа и теперь испытывала призрачные боли. Все вызывало настойчивые воспоминания. Куда от них спрячешься?!
От мыслей, которые не рассеять в уютной тишине.
Если Эсме вернулась домой, то какой ценой?
Почему за ее спиной дрожат крылья?
Хрустальные, как крылья зимы? А внутри – пустота, она высасывает все тепло.
– Это все ты. Ты! – Разгневанная племянница набросилась на Рессе, как только вырвалась из-под опеки родителей и нашла тетку в саду ее дома. – Девчонки не виноваты. Вернее, виноваты. Но не они отправили меня в последний Вихрь. Ты! – Эсме долго обо всем думала, по крупинкам перебирая воспоминания, раскладывая и выстраивая их в более понятную картинку. Вот только не получалось.
Поэтому она пришла к бескрылой обвинять и требовать объяснений.
Рессе молчала.
Эсме закричала вновь:
– Ты хотела вынудить меня использовать темный дар. Мне ничего не осталось бы потом, кроме как стать твоей преемницей. Признавайся! Ты все подстроила, отправив меня в заброшенный сад, привела в него подходящую жертву. Чтобы, когда смерть дохнет мне в лицо, я испугалась и взяла чужую жизнь. Признавайся!
– В том, что ты сама поняла?
Пустота, которую Эсме теперь носила с собой, заклокотала чернью, забурлила, выплескивая ярость и боль. Пестрокрылой захотелось превратить их в тысячу осколков и царапать, колоть, резать спокойствие, в который спряталась Рессе.
Тетка шагнула из тени под водопад дневного света, и стало видно, насколько она постарела за пару месяцев – будто на десятки лет.
