- Приготовьтесь приоткрыть ворота, когда я их приведу! – крикнула Ларни, подхватила лук и стрелы, и со всех ног бросилась к мужу и детям.
- Я ещё не была ни с кем из парней, но не, потому что я такая правильная. Просто всегда находится рядом какая-нибудь девушка красивее меня и привлекательнее! – поведала Гюрза, безмятежно улыбаясь и глядя Руфусу в глаза прямо, но без вызова. – Я даже думала, может мне стоит обратить внимание на девушек, как наша наставница – мастер Ханна, но потом поняла, что это не для меня. Дома я ублажаю себя пальцами, иногда даже по два раза в день, но в походе, как-то не до этого... Вы простите, падре, что я вам всё это рассказываю, но, нет сил сдержаться!
Нет, это была не исповедь. Просто обезболивающее, которое нашлось в их арсенале, видимо обладало некоторым наркотическим эффектом. В результате девушка болтала без умолку, выкладывая такие секреты, перед которыми меркли все откровения, что он слышал на исповеди от свих прихожан.
Она оставалась в сознании, и прекрасно понимала, что происходит, но воспринимала окружающее совершенно по-другому. Правда, когда действие зелья проходило, глаза предводительницы элитного отряда наполнялись ужасом, и она замыкалась в себе.
Руфус изо всех сил старался быть с ней мягким и сдержанным. Он понимал, что чувствует эта бедняжка, которой помимо сильной боли приходится терпеть ещё и унижение от того, что её душа выворачивается наизнанку перед людьми посторонними. Много раз он порывался сказать ей, что эти грехи общие для всего человечества, что по сравнению со многими и многими, она чиста, как капля росы на лепестке розы, и так же прекрасна!..
- Падре, простите меня ещё раз, но это я тоже не могу не сказать – с тех пор, как похоть проснулась во мне, я много раз вожделела своего старшего брата. Он очень красивый и сильный мужчина, а недавно женился на хорошей девушке, и теперь у меня есть маленькая племянница. Конечно, он ничего не знает. И мама не знает, хоть ей-то я, как раз могла бы всё рассказать, но мне было стыдно... Я гнала от себя эти мысли, а они возвращались. Мне это снилось во сне...
Это продолжалось уже третий день. Действие яда удалось остановить, но нога у девушки распухла до устрашающих размеров и была бордово-синего цвета. Всё это сопровождалось высокой температурой и жуткой болью, от которой Гюрза, не будь у них вышеупомянутого средства, давно уже отправилась бы к прабабкам.
Сыворотка от яда обычных змей нашлась в арсенале самой Гюрзы. Правда, Руфус сомневался, что это поможет от яда монстра, но девушка была жива, и нога у неё не чернела, а значит, была надежда, что всё обойдётся. Возможно, сыграла роль та сопротивляемость ядам, которой хвастала Гюрза при их встрече.
Вчера она с удовольствием рассказала, что является потомком древнего северного народа, вообще, не восприимчивого к ядам! Правда, из-за того, что она полукровка, это свойство в ней неполноценно, вот и приходится терпеть сейчас. Объективно, Руфус нашёл у неё на руках несколько шрамов от змеиных укусов. Значит, доля правды в её словах всё-таки была.
.....................................................................................................
О своей семье Гюрза рассказала немного. Она была родом из Торгового города, но чем там занимались её родители, не знала сама. Её отец рано умер, оставив жену с двумя детьми и очень скромными средствами к существованию. Мать некоторое время пробавлялась небольшими заработками, а однажды «спуталась» с немолодым уже зажиточным купцом, у которого была своя семья.
Некоторое время деньги купца поддерживали их, но потом кто-то донёс обо всём его жене, та обратилась в Совет торговых гильдий, и начался полный кошмар! На купца немедленно насели конкуренты, недоброжелатели и просто злые соседи, а на «блудницу и мерзкую шлюху», высокоморальные служители церкви Инци.
В результате купец крупно раскошелился, откупившись богатыми подарками и от высокопоставленных коллег, и от церкви, а вдову с двумя детьми решено было изгнать из Торгового города, тоже оштрафовав при этом. Для того чтобы заплатить этот штраф им пришлось не только отдать все свои сбережения, но и продать всё, что было у них, хоть сколько-нибудь ценного. Правда, всё это ушло за полцены, но приходилось торопиться – срок уплаты штрафа был жёстким, иначе каторга ждала всех троих.
Некоторое время семья жила подаянием и мелкими подработками на фермах. Надолго "преступницу, изгнанную из Торгового города", никто брать не хотел. Дело кончилось тем, что ясным зимним утром, когда мороз был особенно трескуч и задирист, их выставили с последнего постоялого двора на границе земель Торгового города. Перед ними была лишь одна заметённая снегом дорога, и они по ней не пошли.
Мать повела их прямо в лес, необыкновенно красивый в своём ледяном величии. Они шли и шли, утопая в нетронутом снегу, под редкий клёкот зимних птиц и шуршание снега, соскальзывающего с еловых лап. Четырёхлетняя Гюрза быстро выбилась из сил, и мама взяла её на руки. Потом её у мамы забрал брат, и это последнее, что она запомнила в тот день. Помнила только, что было очень холодно и страшно хотелось спать.
Очнулась она поздней ночью, всё в том же лесу, у костра, в компании каких-то незнакомых бородатых людей, которые выглядели страшновато, но на деле оказались очень добрыми – то и дело совали ей и брату что-нибудь вкусненькое. Когда малышка открыла глаза, один из бородачей выговаривал матери:
- Ну, что ты, милая, зачем же так? У тебя двое деток, и сама ты вон какая – молодая да красивая! Бороться надо. До самого конца бороться, пока хоть один пальчик шевелится, пока дышать можешь. А то, что добрых людей на земле нет, это ты зря! Есть добрые люди – мы вот, например, добрые. Правда, братья?
Сидящие вокруг бородачи согласно закивали.
- И не мы одни, много на свете добрых людей! Мы вас к ним проводим, а там найдёте себе и кров, и пропитание, и занятие какое-нибудь. Мы б вас с собой забрали, да больно уж живём мы сурово. Не для баб с детишками такая жизнь. А там вам будет хорошо! Царские хоромы не обещаю, но в тепле будете и сытости. Жизнь, глядишь и наладится!
Мама сидела укутанная поверх лохмотьев в огромную медвежью шубу, с чашкой горячего питья в руках и плакала. Гюрза с братом были завёрнуты в такую же громадную шубу вдвоём, от чего им было тепло и уютно, но совершенно не тесно.
Кем были их неожиданные спасители, так и осталось неизвестным. Может лесничими, может разбойниками, а может, тем и другим, в зависимости от обстоятельств. Эти люди довели их до Золас-града, точнее не до самого города, а до его предместий, откуда до ворот было рукой подать. Почему-то, атаман Медвежий-хвост, как, оказывается, звали главного бородача, и его весёлые зверовидные братья, вовсе не бывшие между собой братьями, не хотели сами входить в город. Но они велели кланяться градоначальнику Теренцию, и даже передали ему подарок – берестяной туесок с чем-то тяжёлым.
Теренций, благообразный сухонький старичок, страшно разозлился, услышав о Медвежьем-хвосте и его ватаге, но туесок принял и спрятал в стоявший тут же сундук. И в тот же день семья Гюрзы получила кров, работу и еду.
В Золас-граде было множество лавок, лавочек и ремесленных мастерских. Помощник требовался в мыльную лавку. Мама, как раз мыло варить умела, и пришлась, что называется, кстати.
Мыловар оказался добродушным, нестарым ещё, немного полноватым дядькой. По совместительству он был ещё и аптекарем, а потому его дом был переполнен всяческими банками, склянками и пузырьками. В них были порошки, сухие листья, настойки, целые насекомые, засушенные тритоны, змеи и совершенно необъяснимые вещи, вроде вещества смахивающего на коровий помёт, но сверкающего, как золото.
Гюрза сразу во всё это влюбилась! Там она получила свои начальные познания в аптекарском деле, в котором яды занимали весьма значительное место. Потом она ещё училась у травницы и у змеелова, а боевые навыки осваивала у Ханны.
У её родных тоже всё сложилось хорошо. Брат научился ремеслу мыловарения и узнал в этом толк. Хоть он и не был склонен к аптекарству, но зато придумал добавлять в мыло сок ягод и растений, делая его душистым и полезным. Теперь мыло его производства торговые люди возят куда-то в западные страны, где оно ценится едва ли не на вес золота!
Мама стала хорошей помощницей, а затем подругой и, наконец, женой мыловара, который вырастил её детей, как своих. Увы, ему она наследников не родила, но это не повлияло на их отношения. Отчим очень любил заниматься с Гюрзой всяческими химическими опытами, и много ей рассказывал. Они, вообще, прекрасно ладили, но в одном не сходились – мыловар был ярый инциат, очень набожный и суеверный. Он не уставал повторять, что такую прекрасную жену и детей послал ему сам Инци за какие-то заслуги. Ну, и понятно, через зимний лес навстречу Медвежьему-хвосту их вывел тоже Инци.
Гюрза, как и мама, старались с ним не спорить, но они обе не забыли, как именем Инци их гнали из собственного дома и из города, где был этот дом. И как "в соответствиями с законами Инци" смешивали с грязью, ставя на один уровень с насильниками, убийцами, растлителями и мародёрами...
..........................................................................................................
Слушая её рассказ, Руфус скрежетал зубами, а потом встал перед ней на колени и сказал следующее:
- Ты просила меня о прощении, за то в чём ты не виновата. Но это я должен просить о прощении тебя, ведь это я виноват в твоих бедах!
Совершенно изумлённая Гюрза хлопала глазами, ничего не понимая, и даже подумала, уж не проглотил ли священник случайно порошок, которым потчует её?
- Дело в том, - продолжал Руфус, - что я был одним из тех, кто видел зарождение инцианства в Торговом городе. Я знал самого Инци, слышал слова его уст и старался донести те истины, которые он говорил, и те о которых я знал раньше, до сердец и умов людей. И они слушали меня и поверили мне, но как потом всё исказили! Как они посмели, зная о милосердии Инци к людям, быть столь немилосердными друг к другу, да ещё и творить такую несправедливость от его имени?! Как могли совершать очевидные злодеяния, утверждая, что творят добро? Я не должен был покидать этот город! Я должен был остаться, чтобы следить, наставлять, поправлять... Может быть... Нет, наверняка Торговый город погиб по моей вине, ведь такие страшные нападения монстров случаются, прежде всего, там, где человеческое зло переходит некую границу...
Он замолчал, почувствовав вдруг на плече её руку.
- Падре, - негромко сказала Гюрза, и её тон сейчас был совершенно не таким, каким она рассказывала свои интимные тайны, - вы слишком строги к себе. Сколько вам тогда было лет? Десять? Двенадцать? Да, вас слушали, как некую диковинку, и кое-кто нашёл в ваших словах рациональное зерно, кто-то заглянул глубже и обрёл там истину для себя, а кто-то средство для извлечения выгоды. Последних оказалось больше. Как ни странно, они-то и построили в Его честь великолепные храмы, превратили его учение в закон, в бездушный догмат, и убедили людей в необходимости неукоснительного соблюдения всех мелочей этого догмата, даже если они в той или иной ситуации противоречат здравому смыслу. А злоба, это их обычное человеческое свойство, Инци здесь не причём. Не его именем, так именем кого-либо ещё, они будут творить своё зло, утверждая, что поступают по закону. Вы правильно сделали, что вернулись тогда домой. Там вы из мальчика, которого благословил сам Инци, выросли в знаменитого Руфуса-проповедника, вселяющего надежду в сердца людей! В Торговом городе вам бы этого сделать не дали...
Руфус вдруг схватил её руку, припал к ней губами, прошептал: «Спасибо!», и выбежал из комнаты. Гюрза ещё долго после его ухода рассматривала свою руку, словно пыталась отыскать на ней некие тайные письмена.
Фермы и поля. Поля и фермы. Они шли на юго-запад в обход гор, оставшихся за правым плечом. Молли говорила, что так они смогут добраться до цивилизованных мест, но видимо эти места были где-то далеко, и на горизонте появляться не спешили.
Первая дюжина ферм, попавшихся им на пути, поразила своей пустотой. Ни людей, ни скота. Только ветер гуляет в домах и хозяйничает в постройках, двери которых почему-то все были нараспашку.
Жутко было ночевать в таких местах. Сначала они расположились в богатом доме, где были кровати и аккуратно сложенное чистое бельё в резных комодах. Но среди ночи девушек вдруг охватил непонятный безотчётный страх, и о сне уже не могло быть и речи. Все просидели до рассвета в зале просторного дома при свечах, с ужасом поглядывая на запертые наглухо двери.
С тех пор они ночевали только на сеновалах, где такое чувство ни у кого не возникало, а в хозяйские дома заходили днём, в надежде разжиться едой и простынями. Простыней и прочего белья там всегда было в избытке, а вот еды достать так и не удалось – кладовые во всех таких местах были пусты, погреба, словно веником вымели. Это было странно, ведь в той деревне, в которой Леса впервые видела исчезновение жителей, скотина оставалась на месте, а в закромах трактира было полно всякой снеди.
Проблема питания нависла над маленькой группой, грозя превратиться в беду. Галеты, которые они взяли с собой, подходили к концу. Это одновременно радовало и ужасало. Радовало, потому что, на них уже никто не мог смотреть без отвращения, а ужасала угроза надвигающегося голода.
Урожай на полях ещё не созрел, и фрукты в садах, равно как и огородные овощи, в пищу пока не годились. Как-то раз им повезло с огурцами. Целая теплица, увитая зелёными плетьми, словно лианами, а на них аккуратные, словно на подбор, изумрудно-пушистые огурчики, сладкие, без единой горчинки! В результате все девушки объелись, и целые сутки маялись животами.
Во время этого путешествия популярность Лесы резко возросла – она периодически добывала в полях кроликов. Леса не любила охотиться ради пропитания. Она любила животных, и терпеть не могла их убивать. Даже крысы – существа настырные и опасные, казались ей милыми и симпатичными. Но, голод есть голод! Каким бы милым не казался тот или иной представитель местной живности, он был сделан из мяса, которое может питать человеческую жизнь.
Кролики в этом отношении ничем не отличались от прочего мяса, которое бегает по земле и под землёй. Девушки были в восторге, а Молли, не спешившая лезть Лесе в душу, спросила:
- Ты где этому так научилась, лапуль?
- Мой отец лесничий, соврала Леса, не сильно, впрочем, погрешив против правды.
Когда в следующий раз среди различного барахла на очередной ферме нашёлся детский лук с дюжиной стрел, у них на обед появились куропатки.
Вообще-то, девочки мисс Молли, как и она сама, с первых дней относились к Лесе неплохо. Сначала, конечно, глаза вытаращили, когда Молли представила им Лесу, как единственно выжившую девушку мадам Доротеи. Правда, две из шести девиц крайне удивились и сказали, что всех цац, (они так и выразились), у Дороти они знают, а этой не помнят, но Леса уже знала, что отвечать – она новенькая, приехала сюда на днях, хозяйка её присутствие почему-то скрывала. В тот день, когда на улице раздались крики, мадам Доротея заперла её в тайнике, где она сидела перепуганная, пока не наступила тишина, а когда вышла, то в салоне никого не было.
Глава 106. Тайные письмена
- Я ещё не была ни с кем из парней, но не, потому что я такая правильная. Просто всегда находится рядом какая-нибудь девушка красивее меня и привлекательнее! – поведала Гюрза, безмятежно улыбаясь и глядя Руфусу в глаза прямо, но без вызова. – Я даже думала, может мне стоит обратить внимание на девушек, как наша наставница – мастер Ханна, но потом поняла, что это не для меня. Дома я ублажаю себя пальцами, иногда даже по два раза в день, но в походе, как-то не до этого... Вы простите, падре, что я вам всё это рассказываю, но, нет сил сдержаться!
Нет, это была не исповедь. Просто обезболивающее, которое нашлось в их арсенале, видимо обладало некоторым наркотическим эффектом. В результате девушка болтала без умолку, выкладывая такие секреты, перед которыми меркли все откровения, что он слышал на исповеди от свих прихожан.
Она оставалась в сознании, и прекрасно понимала, что происходит, но воспринимала окружающее совершенно по-другому. Правда, когда действие зелья проходило, глаза предводительницы элитного отряда наполнялись ужасом, и она замыкалась в себе.
Руфус изо всех сил старался быть с ней мягким и сдержанным. Он понимал, что чувствует эта бедняжка, которой помимо сильной боли приходится терпеть ещё и унижение от того, что её душа выворачивается наизнанку перед людьми посторонними. Много раз он порывался сказать ей, что эти грехи общие для всего человечества, что по сравнению со многими и многими, она чиста, как капля росы на лепестке розы, и так же прекрасна!..
- Падре, простите меня ещё раз, но это я тоже не могу не сказать – с тех пор, как похоть проснулась во мне, я много раз вожделела своего старшего брата. Он очень красивый и сильный мужчина, а недавно женился на хорошей девушке, и теперь у меня есть маленькая племянница. Конечно, он ничего не знает. И мама не знает, хоть ей-то я, как раз могла бы всё рассказать, но мне было стыдно... Я гнала от себя эти мысли, а они возвращались. Мне это снилось во сне...
Это продолжалось уже третий день. Действие яда удалось остановить, но нога у девушки распухла до устрашающих размеров и была бордово-синего цвета. Всё это сопровождалось высокой температурой и жуткой болью, от которой Гюрза, не будь у них вышеупомянутого средства, давно уже отправилась бы к прабабкам.
Сыворотка от яда обычных змей нашлась в арсенале самой Гюрзы. Правда, Руфус сомневался, что это поможет от яда монстра, но девушка была жива, и нога у неё не чернела, а значит, была надежда, что всё обойдётся. Возможно, сыграла роль та сопротивляемость ядам, которой хвастала Гюрза при их встрече.
Вчера она с удовольствием рассказала, что является потомком древнего северного народа, вообще, не восприимчивого к ядам! Правда, из-за того, что она полукровка, это свойство в ней неполноценно, вот и приходится терпеть сейчас. Объективно, Руфус нашёл у неё на руках несколько шрамов от змеиных укусов. Значит, доля правды в её словах всё-таки была.
.....................................................................................................
О своей семье Гюрза рассказала немного. Она была родом из Торгового города, но чем там занимались её родители, не знала сама. Её отец рано умер, оставив жену с двумя детьми и очень скромными средствами к существованию. Мать некоторое время пробавлялась небольшими заработками, а однажды «спуталась» с немолодым уже зажиточным купцом, у которого была своя семья.
Некоторое время деньги купца поддерживали их, но потом кто-то донёс обо всём его жене, та обратилась в Совет торговых гильдий, и начался полный кошмар! На купца немедленно насели конкуренты, недоброжелатели и просто злые соседи, а на «блудницу и мерзкую шлюху», высокоморальные служители церкви Инци.
В результате купец крупно раскошелился, откупившись богатыми подарками и от высокопоставленных коллег, и от церкви, а вдову с двумя детьми решено было изгнать из Торгового города, тоже оштрафовав при этом. Для того чтобы заплатить этот штраф им пришлось не только отдать все свои сбережения, но и продать всё, что было у них, хоть сколько-нибудь ценного. Правда, всё это ушло за полцены, но приходилось торопиться – срок уплаты штрафа был жёстким, иначе каторга ждала всех троих.
Некоторое время семья жила подаянием и мелкими подработками на фермах. Надолго "преступницу, изгнанную из Торгового города", никто брать не хотел. Дело кончилось тем, что ясным зимним утром, когда мороз был особенно трескуч и задирист, их выставили с последнего постоялого двора на границе земель Торгового города. Перед ними была лишь одна заметённая снегом дорога, и они по ней не пошли.
Мать повела их прямо в лес, необыкновенно красивый в своём ледяном величии. Они шли и шли, утопая в нетронутом снегу, под редкий клёкот зимних птиц и шуршание снега, соскальзывающего с еловых лап. Четырёхлетняя Гюрза быстро выбилась из сил, и мама взяла её на руки. Потом её у мамы забрал брат, и это последнее, что она запомнила в тот день. Помнила только, что было очень холодно и страшно хотелось спать.
Очнулась она поздней ночью, всё в том же лесу, у костра, в компании каких-то незнакомых бородатых людей, которые выглядели страшновато, но на деле оказались очень добрыми – то и дело совали ей и брату что-нибудь вкусненькое. Когда малышка открыла глаза, один из бородачей выговаривал матери:
- Ну, что ты, милая, зачем же так? У тебя двое деток, и сама ты вон какая – молодая да красивая! Бороться надо. До самого конца бороться, пока хоть один пальчик шевелится, пока дышать можешь. А то, что добрых людей на земле нет, это ты зря! Есть добрые люди – мы вот, например, добрые. Правда, братья?
Сидящие вокруг бородачи согласно закивали.
- И не мы одни, много на свете добрых людей! Мы вас к ним проводим, а там найдёте себе и кров, и пропитание, и занятие какое-нибудь. Мы б вас с собой забрали, да больно уж живём мы сурово. Не для баб с детишками такая жизнь. А там вам будет хорошо! Царские хоромы не обещаю, но в тепле будете и сытости. Жизнь, глядишь и наладится!
Мама сидела укутанная поверх лохмотьев в огромную медвежью шубу, с чашкой горячего питья в руках и плакала. Гюрза с братом были завёрнуты в такую же громадную шубу вдвоём, от чего им было тепло и уютно, но совершенно не тесно.
Кем были их неожиданные спасители, так и осталось неизвестным. Может лесничими, может разбойниками, а может, тем и другим, в зависимости от обстоятельств. Эти люди довели их до Золас-града, точнее не до самого города, а до его предместий, откуда до ворот было рукой подать. Почему-то, атаман Медвежий-хвост, как, оказывается, звали главного бородача, и его весёлые зверовидные братья, вовсе не бывшие между собой братьями, не хотели сами входить в город. Но они велели кланяться градоначальнику Теренцию, и даже передали ему подарок – берестяной туесок с чем-то тяжёлым.
Теренций, благообразный сухонький старичок, страшно разозлился, услышав о Медвежьем-хвосте и его ватаге, но туесок принял и спрятал в стоявший тут же сундук. И в тот же день семья Гюрзы получила кров, работу и еду.
В Золас-граде было множество лавок, лавочек и ремесленных мастерских. Помощник требовался в мыльную лавку. Мама, как раз мыло варить умела, и пришлась, что называется, кстати.
Мыловар оказался добродушным, нестарым ещё, немного полноватым дядькой. По совместительству он был ещё и аптекарем, а потому его дом был переполнен всяческими банками, склянками и пузырьками. В них были порошки, сухие листья, настойки, целые насекомые, засушенные тритоны, змеи и совершенно необъяснимые вещи, вроде вещества смахивающего на коровий помёт, но сверкающего, как золото.
Гюрза сразу во всё это влюбилась! Там она получила свои начальные познания в аптекарском деле, в котором яды занимали весьма значительное место. Потом она ещё училась у травницы и у змеелова, а боевые навыки осваивала у Ханны.
У её родных тоже всё сложилось хорошо. Брат научился ремеслу мыловарения и узнал в этом толк. Хоть он и не был склонен к аптекарству, но зато придумал добавлять в мыло сок ягод и растений, делая его душистым и полезным. Теперь мыло его производства торговые люди возят куда-то в западные страны, где оно ценится едва ли не на вес золота!
Мама стала хорошей помощницей, а затем подругой и, наконец, женой мыловара, который вырастил её детей, как своих. Увы, ему она наследников не родила, но это не повлияло на их отношения. Отчим очень любил заниматься с Гюрзой всяческими химическими опытами, и много ей рассказывал. Они, вообще, прекрасно ладили, но в одном не сходились – мыловар был ярый инциат, очень набожный и суеверный. Он не уставал повторять, что такую прекрасную жену и детей послал ему сам Инци за какие-то заслуги. Ну, и понятно, через зимний лес навстречу Медвежьему-хвосту их вывел тоже Инци.
Гюрза, как и мама, старались с ним не спорить, но они обе не забыли, как именем Инци их гнали из собственного дома и из города, где был этот дом. И как "в соответствиями с законами Инци" смешивали с грязью, ставя на один уровень с насильниками, убийцами, растлителями и мародёрами...
..........................................................................................................
Слушая её рассказ, Руфус скрежетал зубами, а потом встал перед ней на колени и сказал следующее:
- Ты просила меня о прощении, за то в чём ты не виновата. Но это я должен просить о прощении тебя, ведь это я виноват в твоих бедах!
Совершенно изумлённая Гюрза хлопала глазами, ничего не понимая, и даже подумала, уж не проглотил ли священник случайно порошок, которым потчует её?
- Дело в том, - продолжал Руфус, - что я был одним из тех, кто видел зарождение инцианства в Торговом городе. Я знал самого Инци, слышал слова его уст и старался донести те истины, которые он говорил, и те о которых я знал раньше, до сердец и умов людей. И они слушали меня и поверили мне, но как потом всё исказили! Как они посмели, зная о милосердии Инци к людям, быть столь немилосердными друг к другу, да ещё и творить такую несправедливость от его имени?! Как могли совершать очевидные злодеяния, утверждая, что творят добро? Я не должен был покидать этот город! Я должен был остаться, чтобы следить, наставлять, поправлять... Может быть... Нет, наверняка Торговый город погиб по моей вине, ведь такие страшные нападения монстров случаются, прежде всего, там, где человеческое зло переходит некую границу...
Он замолчал, почувствовав вдруг на плече её руку.
- Падре, - негромко сказала Гюрза, и её тон сейчас был совершенно не таким, каким она рассказывала свои интимные тайны, - вы слишком строги к себе. Сколько вам тогда было лет? Десять? Двенадцать? Да, вас слушали, как некую диковинку, и кое-кто нашёл в ваших словах рациональное зерно, кто-то заглянул глубже и обрёл там истину для себя, а кто-то средство для извлечения выгоды. Последних оказалось больше. Как ни странно, они-то и построили в Его честь великолепные храмы, превратили его учение в закон, в бездушный догмат, и убедили людей в необходимости неукоснительного соблюдения всех мелочей этого догмата, даже если они в той или иной ситуации противоречат здравому смыслу. А злоба, это их обычное человеческое свойство, Инци здесь не причём. Не его именем, так именем кого-либо ещё, они будут творить своё зло, утверждая, что поступают по закону. Вы правильно сделали, что вернулись тогда домой. Там вы из мальчика, которого благословил сам Инци, выросли в знаменитого Руфуса-проповедника, вселяющего надежду в сердца людей! В Торговом городе вам бы этого сделать не дали...
Руфус вдруг схватил её руку, припал к ней губами, прошептал: «Спасибо!», и выбежал из комнаты. Гюрза ещё долго после его ухода рассматривала свою руку, словно пыталась отыскать на ней некие тайные письмена.
Глава 107. Я ничего не умею...
Фермы и поля. Поля и фермы. Они шли на юго-запад в обход гор, оставшихся за правым плечом. Молли говорила, что так они смогут добраться до цивилизованных мест, но видимо эти места были где-то далеко, и на горизонте появляться не спешили.
Первая дюжина ферм, попавшихся им на пути, поразила своей пустотой. Ни людей, ни скота. Только ветер гуляет в домах и хозяйничает в постройках, двери которых почему-то все были нараспашку.
Жутко было ночевать в таких местах. Сначала они расположились в богатом доме, где были кровати и аккуратно сложенное чистое бельё в резных комодах. Но среди ночи девушек вдруг охватил непонятный безотчётный страх, и о сне уже не могло быть и речи. Все просидели до рассвета в зале просторного дома при свечах, с ужасом поглядывая на запертые наглухо двери.
С тех пор они ночевали только на сеновалах, где такое чувство ни у кого не возникало, а в хозяйские дома заходили днём, в надежде разжиться едой и простынями. Простыней и прочего белья там всегда было в избытке, а вот еды достать так и не удалось – кладовые во всех таких местах были пусты, погреба, словно веником вымели. Это было странно, ведь в той деревне, в которой Леса впервые видела исчезновение жителей, скотина оставалась на месте, а в закромах трактира было полно всякой снеди.
Проблема питания нависла над маленькой группой, грозя превратиться в беду. Галеты, которые они взяли с собой, подходили к концу. Это одновременно радовало и ужасало. Радовало, потому что, на них уже никто не мог смотреть без отвращения, а ужасала угроза надвигающегося голода.
Урожай на полях ещё не созрел, и фрукты в садах, равно как и огородные овощи, в пищу пока не годились. Как-то раз им повезло с огурцами. Целая теплица, увитая зелёными плетьми, словно лианами, а на них аккуратные, словно на подбор, изумрудно-пушистые огурчики, сладкие, без единой горчинки! В результате все девушки объелись, и целые сутки маялись животами.
Во время этого путешествия популярность Лесы резко возросла – она периодически добывала в полях кроликов. Леса не любила охотиться ради пропитания. Она любила животных, и терпеть не могла их убивать. Даже крысы – существа настырные и опасные, казались ей милыми и симпатичными. Но, голод есть голод! Каким бы милым не казался тот или иной представитель местной живности, он был сделан из мяса, которое может питать человеческую жизнь.
Кролики в этом отношении ничем не отличались от прочего мяса, которое бегает по земле и под землёй. Девушки были в восторге, а Молли, не спешившая лезть Лесе в душу, спросила:
- Ты где этому так научилась, лапуль?
- Мой отец лесничий, соврала Леса, не сильно, впрочем, погрешив против правды.
Когда в следующий раз среди различного барахла на очередной ферме нашёлся детский лук с дюжиной стрел, у них на обед появились куропатки.
Вообще-то, девочки мисс Молли, как и она сама, с первых дней относились к Лесе неплохо. Сначала, конечно, глаза вытаращили, когда Молли представила им Лесу, как единственно выжившую девушку мадам Доротеи. Правда, две из шести девиц крайне удивились и сказали, что всех цац, (они так и выразились), у Дороти они знают, а этой не помнят, но Леса уже знала, что отвечать – она новенькая, приехала сюда на днях, хозяйка её присутствие почему-то скрывала. В тот день, когда на улице раздались крики, мадам Доротея заперла её в тайнике, где она сидела перепуганная, пока не наступила тишина, а когда вышла, то в салоне никого не было.
