— И все по новой. Ты так же пахнешь. Выглядишь. Говоришь. Говорил. Все покатилось к чертям.
— В смысле?..
Марси встает на ноги и тут же опирается о стул, чтобы не упасть. Отпихивает Френка и тычет в него пальцем:
— Ты, — она проводит пальцем в воздухе круг, — Боже…
— Я понимаю, — непонимающе отвечает Френк.
— Ну охуеть теперь!
По квартире разносится звон от хлопка в ладони.
— И ты не допер, да?
— Так. Тихо, — сглатывает Френк. — Мы все, мать его, порешаем. Запишем тебя к мозгоправу. К гадалке, блядь. Что там еще… Мы…
— … Боже! Какое в жопу «мы»?
Она плюхается на диван и прикрывает глаза рукой. Смеется, как гребаная гиена.
— И зачем? Нахрена, Френк?
— Нахрена что?
— Нахрена эта игра в хорошего парня, если у тебя на лбу написано — с о ц и, а л ь н о о п, а с е н? Почему нельзя таким, мать его, и остаться?
Френк глотает это и чешет бороду, просто чтобы занять руки.
— Боже, мне ведь немного надо… — бормочет она, сквозь всхлипы.
Ничего не остается, кроме как обнять ее, прижать к себе и пообещать, что никогда не отпустит.
— Ты жалкое уебище, Френк, — шипит она.
Он кивает.
— И никому бы, мать твою, не сдался без колес.
Потрясающе. Ведь когда из штанов выпрыгиваешь, чтобы сделать свою девушку счастливой, ожидаешь услышать именно это.
Мол, упс, она никогда не была твоей девушкой.
Наутро Марси ничего не помнит, еще бы помнила, она ведь выжрала две бутылки портвейна в одиночку.
— Что вчера было? — хриплым голосом спрашивает она.
Френк приносит из кухни похмельный суп и говорит, что она разбуянилась. Носилась по дому в одних трусах, напугала соседей. В каком-то смысле он даже не врет.
Ничего не остается, кроме как тайком записать ее к психиатру и отвезти туда завтра. Пусть сегодня проспится.
Она ведет себя, как ни в чем ни бывало. Все та же дерганная улыбка, разговоры в пустоту и бездумное валяние на кровати вдвоем. Казалось бы, не стоит давать ей пить и не доводить, глядишь — еще пару лет и протянет, а, зная правду, будет легче привязать ее к себе.
Но здравый смысл подсказывает, что Френк — гондон, что, в принципе, правда. А значит, катись все к ебеням, запись на завтра, на пол первого.
Пусть ей подберут таблетки, гипноз, что угодно, лишь бы она забыла эту срань и никогда к ней больше не возвращалась.
Пусть это и значит, что тогда придется забыть дорогу и в его дом.
Марси не приходится долго уговаривать пойти «на выставку», она пищит от восторга, стоит ей услышать про всякую переоцененную фигню. Весь смак для нее в том, чтобы угарать над каждым тысячедолларовым шедевром, а потом трахаться в туалете, как озабоченные подростки.
Они едут в автобусе и все происходит за секунду, может, за две.
Она обмякает, сползает по поручню и падает на пол.
Телефон разряжен, кто-то что-то орет, может, даже он сам, но уши будто плотно забиты ватой. У Марси из носа хлещет кровь и первая мысль, которая приходит в голову:
«Это я ее сюда притащил».
Кто-то сует под ухо телефон, кто-то вопит ультразвуком, из середины салона глаза слепит от вспышки и руки так и чешутся дать кому-нибудь в морду. Вместо этого Френк бьет Марси по щекам (в каком-то фильме это и правда помогло), зовет ее (и это тоже), просит очнуться (всегда ведь срабатывает?), но она не спешит открывать глаза, распахивать блузку и все такое.
Пока скорая едет и зеваки, среди которых не оказалось ни одного врача, толпятся вокруг, Марси белеет, а ее белая блузка наливается красным. Тонкие маленькие струйки льются из ушей, из носа.
Боже.
Френк, конечно, не врач, не смотрел даже сраного «Доктора Хауса», но прекрасно понимает, что если из носа и уха хлещет что есть сил, значит туда либо заехали со всей дури, либо что-то не так. Чертовски не так.
Приехавшая машина скорой погружает Марси на кушетку и укрывает полотенцем с головой.
— Эй, блядь, вы что творите?! — несется Френк. — А трубки, а электричество? Ну этот… «Разряд»?
Медбрат улыбается и тут же давит в себе эту лыбу. Кулаки все еще чешутся, но вата теперь не только в ушах. Все тело — будто не свое.
— Чувак, — он проводит ладонью по лбу, потом хлопает Френка по плечу, — она уже остыла.
— И что? И что, мать его, с того?..
Уже после, не в больнице, нет, — после вскрытия, ему обьясняют, что смерть была чуть ли не мгновенной — оторвался тромб.
В этом не было ничьей вины, никто не опоздал и никто не смог бы прийти вовремя.
С подачи Френка Марси кремируют, хотя по бумагам она ему никто.
Оказывается, вся эта бурда про братьев и правда не больше, чем выдумка, потому что родни у Марси никогда и не было. Ну, из тех, кто был бы известен, потому печка, урна, уматывай.
Какой смысл заказывать гроб, оркестр и прочие прелести свадьбы наоборот, если никто даже не попытается броситься в могилу следом?
То-то и оно.
В тот же вечер Френк пьет портвейн прямо из горла и чокается с урной.
Надо бы развеять, не оставлять же на прикроватном столике съёмной квартиры и, уж тем более, не тащить в свой родимый клоповник, где ее опрокинут тараканы.
Вот только развеивать-то — где?
Марси говорила ему, что любит горы, что, когда была маленькая, часто ходила с семьей в походы и обожала горячий несладкий чай из большого термоса.
Была ли она хоть раз в горах? Нравились ли ей горы?
Френк даже ни разу не видел, чтобы она пила чай.
Вопрос кажется таким сложным, что на его решение уходит неделя. Все это время Френк пьет на завтрак, на обед и на ужин. Летит с работы, как фанера над Парижем. Еще неделя, и придет время платить за съем, но все деньги просажены в отделе с выпивкой. И, только когда заканчивается все до последнего цента и приходит похмелье, Френк находит ответ. По-хорошему, съездить бы к океану, но бензина не хватит, потому выбор невелик — лес.
Такой же, мать его, дремучий и стремный, как все, что было между ними. Идеальное место.
Вообще, перед тем как развеивать, хотя бы ради приличия надо сказать хоть что-то, но все, что выходит — это орать. Ведь для этого некоторые и ходят в лес?
Правда, не все ходят в лес, чтобы потеряться. Но именно это и случается. Вот надо было заехать в самую задницу, да поглубже, где не ловит ни связь, ни интернет, оставить машину в самых ебенях и пойти в еще большие, чтобы найти красивое место, где развеять прах.
Хотя бы место нашел, у огромного, поросшего мхом, пня. Марси бы скорее всего не понравилось, но поспорить уже не выйдет.
Выбраться, впрочем, тоже. Френк бродит по лесу в поисках пути назад, но все деревья такие одинаковые, что он уверен, что оставил машину именно возле этого. Или этого.
Через пару часов умирает телефон, хотя пользы от него все равно никакой, кроме подсчета шагов. Программа говорит десять километров, Френк отвечает:
— Охуенно, блядь.
Лес не кончается, хотя, судя по карте, он вообще едва ли не меньше песочницы, но то ли с перепоя все кажется другим, то ли мох был каким-то неправильным. А впереди, тем временем, вместо машины, мерцает непонятная хрень.
Выход на трассу? Неоновая вывеска? Стрип-бар?
Здравый смысл подсказывает — галлюцинации, и Френк соглашается, но подходит ближе. Этакий оазис в пустыне, только неоновое свечение в лесу — хуже не будет, это точно. Ну, если только из-за яркого мерцания резко не выскочит медведь или еще какая-нибудь дикая хреновина.
Не выскакивает.
Френку удается просунуть в мерцание руку по локоть, она растворяется в свете и сквозь него виден только лес.
Магия?
Френк одергивает руку, щупает ее — как ни в чем ни бывало. Все те же три шрама, ни больше ни меньше.
Белочка.
На всякий случай Френк просовывает в мерцание другую руку и снова ничего не происходит. Решив не пробовать сунуть ногу он делает шаг вперед и растворяется в свете целиком. Сияние слепит похлеще полуденного солнца. Глазам больно настолько, что раскрыть их — все равно что поджарить. Приходится идти на ощупь.
Все такое мягкое и гладкое, будто стены в палате психушки.
Откуда он вообще, черт возьми, знает, каковы на ощупь стены в психушке?
Еще несколько шагов, опираясь на абсолютно гладкую стену… стену ведь? и Френк снова оказывается в лесу. Мерцание остается за спиной и здравый смысл подсказывает, что там пусть и сидит. Что бы это ни было, а проверять еще раз, каково это — передвигаться на ощупь, больше не хочется даже за деньги. До сотки.
Машину так и не удается найти, зато он наконец выходит на шоссе. Единственная догадка — спиздили, только кто и зачем, потому что это барахло не то что угонять, даже ездить на нём — опасно для жизни.
Ловить попутку в Индиане — тоже, но выбора особо нет, потому Френк голосует до самой гребаной ночи. Они, оказывается, холодные, если несколько часов подряд стоять на дороге в одной джинсовке.
До города подкидывают на грузовике. Первым делом Френк идет домой, потому что в холодильнике осталась коробочка с китайской едой и, кажется, немного портвейна. Во рту — ни капли и ни крошки с полудня.
Дверь в его квартиру почему-то окрашена в красный. И ключ не подходит. Какого?..
Это такой, мать его, пранк?
Сейчас из-за угла выскочит целая съемочная бригада с криками «вас разыграли» и вручат чек на миллион баксов?
Никто не выскакивает.
После пяти минут истошных звонков в дверь, ему открывает женщина средних лет.
— Я прошу прощения?..
По ее лицу видно, что она сама не просыхает уже дня три, не меньше. Его отражение в женском обличье? Когда это он успел перейти с выпивки на наркоту?
— Э-это моя квартира, — мямлит Френк, до конца не уверенный, что таки не перешел.
— Ага, твоя, — она захлопывает дверь и кричит уже через закрытую, — если ты щас не свалишь, я вызову копов!
По-хорошему, копов вызывать должен он.
У соседа сверху, которого раньше Френк никогда не видел, удается выпросить телефон на один звонок. Копы приезжают быстро, проверяют бумаги — еще быстрее, и Френк катится нахрен по лестнице вниз, потому что получить дубинкой промеж глаз оказывается чертовски больно.
Дерьмо какое-то.
Не остается ничего, кроме как вернуться на шоссе и попробовать таки отыскать свою машину. Хотя бы заночевать, потому что больше негде.
Друзей у Френка в Ричмонде нет, отчима он не видел уже лет десять и даже не уверен, помнит ли тот его, так что из вариантов между мостом и машиной Френк выбирает машину. На попутке добирается до леса, однако в лесу — не то что не находит машины, не находит даже того пня, где развеял Марси.
Зато мерцание — тут как тут.
Жрать хочется так, что в рот, кажется, влез бы целый кабан, а от недосыпа мерещится не только сияние, но и голоса. Почему не мерещится некто, готовый дать ему сотку?
Френк шагает в мерцание забесплатно.
Все так же — по гладкой и мягкой стене, на ощупь будто кожа, он добирается до твердой земли.
Голоса исчезают. Мерцание — нет. Кто бы сомневался.
Машина находится еще до рассвета. Прямо в ней Френк и засыпает, наплевав на логику, здравый смысл и каких-нибудь маньяков, которые только и прутся в лес, чтобы прикопать свежий труп.
Маньяков, значит…
На этот раз дверь коричневая, как всегда и была, ключ подходит и на лестнице даже нет крови из его разбитой губы.
Коробочка в холодильнике уже покрылась плесенью, потому Френк выкидывает то, что сверху, и доедает то, где плесени вроде не было. Портвейн выливает в раковину, вместо него — вода из-под крана. Говорят, она еще вреднее выпивки, но он решает, что завязал.
Остаток дня он проводит в интернете — на этот раз не скрываясь и не стирая историю, потому что ее некому больше читать. Теперь он заходит дальше первых абзацев. У похитителя Марси на счету пятнадцать жертв. Она была последней, когда этот ублюдок прокололся и угодил на электрический стул в обход законам Нью-Джерси.
Пол Шеридан, так его звали. Казнен в Оклахоме восемнадцатого декабря на глазах у своей мамаши и прессы.
До ночи Френк роет инфу, смотрит снимки — Марси, жертв, самого Пола.
Они и правда похожи.
Наутро Френк снова едет в лес. Нет, не пощупать мерцание — просто поорать.
Не помогает, все тело ломит от желания выпить, но он держится. Хотя бы потому, что не хочется в очередных галлюцинациях получить дубинкой по морде.
Если верить календарю, он не пьет уже третий день, а мерцание все еще на месте. Не бывает таких долгих галлюцинаций, бывает шизофрения, но, насколько ему известно, ни мать, которая давно уже вышла из тюрьмы, ни его биологический отец, который недавно снова сел, шизой не страдали. Она ведь наследственная, разве нет?
С этими мыслями Френк шагает в нескончаемый свет и думает, что вселенная должна ему третью сотку.
Машины снова нет.
Опять приходится ловить попутку. На этот раз дверь в его квартиру черная, и уже на подходе оттуда доносятся песни Рианны.
В этом доме вообще никто, черт возьми, не слушает Рианну. Френк бы запомнил.
Он бездумно шатается по улицам, то и дело проверяя в отражениях стекол и в зеркалах в туалетах на заправках свои зрачки. Все еще нормальные. Не больше, не меньше. Вены чистые. Руки не трясутся.
Во всех магазинах и забегаловках в округе — незнакомые лица. Ни один номер из телефонной книги не то что не берет трубку — не существует. Ловит только интернет и первое, что приходит на ум — это Пол Шеридан.
Мертв. Казнен на электрическом стуле в Оклахоме. Дату Френк не запомнил, но в статье сказано — двенадцатое декабря.
Френк забегает в первый попавшийся магазин, хватает ручку и пишет на предплечье:
12.12.2018.
Ручку он кладет в карман и сваливает, не заплатив.
После этого снова пытается поймать попутку. Выбивает уебку, предложившему отвезти за отсос, зуб и идет пешком. Дорога до мерцания — уже намертво сидит в голове.
На обратном пути он быстро находит машину и доезжает до дома, как пришибленный. Коричневая дверь, никакой Рианны. Быстро в интернет. Грузит — долго.
Пол Шеридан казнен в Оклахоме восемнадцатого декабря.
Френк обновляет страницу в гугле на телефоне — восемнадцатое декабря. Проверяет руку:
12.12.2018.
Рядом, дрожащим почерком, добавляется:
12.18.2018.
Бензин почти на нуле. Френк бреется, причесывается и стреляет сорок баксов у соседа с третьего этажа. Едет в лес уже на автомате, добегает до мерцания — за несколько минут. На месте, сучье дерьмо.
Шаг вперед и как можно дальше, снова на ощупь, все как обычно.
Будет ли у Френка когда-нибудь это самое «как обычно»?
Дверь в квартиру выломана и перемотана желтой лентой крест накрест.
Пол Шеридан казнен в Оклахоме на глазах своей мамаши и прессы пятого декабря.
12.05.2018.
Френк проверят список жертв — их пятнадцать. Ищет Марси. Ее в списке нет. Ни среди живых, ни среди мертвых.
— В смысле?..
Марси встает на ноги и тут же опирается о стул, чтобы не упасть. Отпихивает Френка и тычет в него пальцем:
— Ты, — она проводит пальцем в воздухе круг, — Боже…
— Я понимаю, — непонимающе отвечает Френк.
— Ну охуеть теперь!
По квартире разносится звон от хлопка в ладони.
— И ты не допер, да?
— Так. Тихо, — сглатывает Френк. — Мы все, мать его, порешаем. Запишем тебя к мозгоправу. К гадалке, блядь. Что там еще… Мы…
— … Боже! Какое в жопу «мы»?
Она плюхается на диван и прикрывает глаза рукой. Смеется, как гребаная гиена.
— И зачем? Нахрена, Френк?
— Нахрена что?
— Нахрена эта игра в хорошего парня, если у тебя на лбу написано — с о ц и, а л ь н о о п, а с е н? Почему нельзя таким, мать его, и остаться?
Френк глотает это и чешет бороду, просто чтобы занять руки.
— Боже, мне ведь немного надо… — бормочет она, сквозь всхлипы.
Ничего не остается, кроме как обнять ее, прижать к себе и пообещать, что никогда не отпустит.
— Ты жалкое уебище, Френк, — шипит она.
Он кивает.
— И никому бы, мать твою, не сдался без колес.
Потрясающе. Ведь когда из штанов выпрыгиваешь, чтобы сделать свою девушку счастливой, ожидаешь услышать именно это.
Мол, упс, она никогда не была твоей девушкой.
Наутро Марси ничего не помнит, еще бы помнила, она ведь выжрала две бутылки портвейна в одиночку.
— Что вчера было? — хриплым голосом спрашивает она.
Френк приносит из кухни похмельный суп и говорит, что она разбуянилась. Носилась по дому в одних трусах, напугала соседей. В каком-то смысле он даже не врет.
Ничего не остается, кроме как тайком записать ее к психиатру и отвезти туда завтра. Пусть сегодня проспится.
Она ведет себя, как ни в чем ни бывало. Все та же дерганная улыбка, разговоры в пустоту и бездумное валяние на кровати вдвоем. Казалось бы, не стоит давать ей пить и не доводить, глядишь — еще пару лет и протянет, а, зная правду, будет легче привязать ее к себе.
Но здравый смысл подсказывает, что Френк — гондон, что, в принципе, правда. А значит, катись все к ебеням, запись на завтра, на пол первого.
Пусть ей подберут таблетки, гипноз, что угодно, лишь бы она забыла эту срань и никогда к ней больше не возвращалась.
Пусть это и значит, что тогда придется забыть дорогу и в его дом.
Марси не приходится долго уговаривать пойти «на выставку», она пищит от восторга, стоит ей услышать про всякую переоцененную фигню. Весь смак для нее в том, чтобы угарать над каждым тысячедолларовым шедевром, а потом трахаться в туалете, как озабоченные подростки.
Они едут в автобусе и все происходит за секунду, может, за две.
Она обмякает, сползает по поручню и падает на пол.
Телефон разряжен, кто-то что-то орет, может, даже он сам, но уши будто плотно забиты ватой. У Марси из носа хлещет кровь и первая мысль, которая приходит в голову:
«Это я ее сюда притащил».
Кто-то сует под ухо телефон, кто-то вопит ультразвуком, из середины салона глаза слепит от вспышки и руки так и чешутся дать кому-нибудь в морду. Вместо этого Френк бьет Марси по щекам (в каком-то фильме это и правда помогло), зовет ее (и это тоже), просит очнуться (всегда ведь срабатывает?), но она не спешит открывать глаза, распахивать блузку и все такое.
Пока скорая едет и зеваки, среди которых не оказалось ни одного врача, толпятся вокруг, Марси белеет, а ее белая блузка наливается красным. Тонкие маленькие струйки льются из ушей, из носа.
Боже.
Френк, конечно, не врач, не смотрел даже сраного «Доктора Хауса», но прекрасно понимает, что если из носа и уха хлещет что есть сил, значит туда либо заехали со всей дури, либо что-то не так. Чертовски не так.
Приехавшая машина скорой погружает Марси на кушетку и укрывает полотенцем с головой.
— Эй, блядь, вы что творите?! — несется Френк. — А трубки, а электричество? Ну этот… «Разряд»?
Медбрат улыбается и тут же давит в себе эту лыбу. Кулаки все еще чешутся, но вата теперь не только в ушах. Все тело — будто не свое.
— Чувак, — он проводит ладонью по лбу, потом хлопает Френка по плечу, — она уже остыла.
— И что? И что, мать его, с того?..
Уже после, не в больнице, нет, — после вскрытия, ему обьясняют, что смерть была чуть ли не мгновенной — оторвался тромб.
В этом не было ничьей вины, никто не опоздал и никто не смог бы прийти вовремя.
С подачи Френка Марси кремируют, хотя по бумагам она ему никто.
Оказывается, вся эта бурда про братьев и правда не больше, чем выдумка, потому что родни у Марси никогда и не было. Ну, из тех, кто был бы известен, потому печка, урна, уматывай.
Какой смысл заказывать гроб, оркестр и прочие прелести свадьбы наоборот, если никто даже не попытается броситься в могилу следом?
То-то и оно.
В тот же вечер Френк пьет портвейн прямо из горла и чокается с урной.
Надо бы развеять, не оставлять же на прикроватном столике съёмной квартиры и, уж тем более, не тащить в свой родимый клоповник, где ее опрокинут тараканы.
Вот только развеивать-то — где?
Марси говорила ему, что любит горы, что, когда была маленькая, часто ходила с семьей в походы и обожала горячий несладкий чай из большого термоса.
Была ли она хоть раз в горах? Нравились ли ей горы?
Френк даже ни разу не видел, чтобы она пила чай.
Вопрос кажется таким сложным, что на его решение уходит неделя. Все это время Френк пьет на завтрак, на обед и на ужин. Летит с работы, как фанера над Парижем. Еще неделя, и придет время платить за съем, но все деньги просажены в отделе с выпивкой. И, только когда заканчивается все до последнего цента и приходит похмелье, Френк находит ответ. По-хорошему, съездить бы к океану, но бензина не хватит, потому выбор невелик — лес.
Такой же, мать его, дремучий и стремный, как все, что было между ними. Идеальное место.
Вообще, перед тем как развеивать, хотя бы ради приличия надо сказать хоть что-то, но все, что выходит — это орать. Ведь для этого некоторые и ходят в лес?
Правда, не все ходят в лес, чтобы потеряться. Но именно это и случается. Вот надо было заехать в самую задницу, да поглубже, где не ловит ни связь, ни интернет, оставить машину в самых ебенях и пойти в еще большие, чтобы найти красивое место, где развеять прах.
Хотя бы место нашел, у огромного, поросшего мхом, пня. Марси бы скорее всего не понравилось, но поспорить уже не выйдет.
Выбраться, впрочем, тоже. Френк бродит по лесу в поисках пути назад, но все деревья такие одинаковые, что он уверен, что оставил машину именно возле этого. Или этого.
Через пару часов умирает телефон, хотя пользы от него все равно никакой, кроме подсчета шагов. Программа говорит десять километров, Френк отвечает:
— Охуенно, блядь.
Лес не кончается, хотя, судя по карте, он вообще едва ли не меньше песочницы, но то ли с перепоя все кажется другим, то ли мох был каким-то неправильным. А впереди, тем временем, вместо машины, мерцает непонятная хрень.
Выход на трассу? Неоновая вывеска? Стрип-бар?
Здравый смысл подсказывает — галлюцинации, и Френк соглашается, но подходит ближе. Этакий оазис в пустыне, только неоновое свечение в лесу — хуже не будет, это точно. Ну, если только из-за яркого мерцания резко не выскочит медведь или еще какая-нибудь дикая хреновина.
Не выскакивает.
Френку удается просунуть в мерцание руку по локоть, она растворяется в свете и сквозь него виден только лес.
Магия?
Френк одергивает руку, щупает ее — как ни в чем ни бывало. Все те же три шрама, ни больше ни меньше.
Белочка.
На всякий случай Френк просовывает в мерцание другую руку и снова ничего не происходит. Решив не пробовать сунуть ногу он делает шаг вперед и растворяется в свете целиком. Сияние слепит похлеще полуденного солнца. Глазам больно настолько, что раскрыть их — все равно что поджарить. Приходится идти на ощупь.
Все такое мягкое и гладкое, будто стены в палате психушки.
Откуда он вообще, черт возьми, знает, каковы на ощупь стены в психушке?
Еще несколько шагов, опираясь на абсолютно гладкую стену… стену ведь? и Френк снова оказывается в лесу. Мерцание остается за спиной и здравый смысл подсказывает, что там пусть и сидит. Что бы это ни было, а проверять еще раз, каково это — передвигаться на ощупь, больше не хочется даже за деньги. До сотки.
Машину так и не удается найти, зато он наконец выходит на шоссе. Единственная догадка — спиздили, только кто и зачем, потому что это барахло не то что угонять, даже ездить на нём — опасно для жизни.
Ловить попутку в Индиане — тоже, но выбора особо нет, потому Френк голосует до самой гребаной ночи. Они, оказывается, холодные, если несколько часов подряд стоять на дороге в одной джинсовке.
До города подкидывают на грузовике. Первым делом Френк идет домой, потому что в холодильнике осталась коробочка с китайской едой и, кажется, немного портвейна. Во рту — ни капли и ни крошки с полудня.
Дверь в его квартиру почему-то окрашена в красный. И ключ не подходит. Какого?..
Это такой, мать его, пранк?
Сейчас из-за угла выскочит целая съемочная бригада с криками «вас разыграли» и вручат чек на миллион баксов?
Никто не выскакивает.
После пяти минут истошных звонков в дверь, ему открывает женщина средних лет.
— Я прошу прощения?..
По ее лицу видно, что она сама не просыхает уже дня три, не меньше. Его отражение в женском обличье? Когда это он успел перейти с выпивки на наркоту?
— Э-это моя квартира, — мямлит Френк, до конца не уверенный, что таки не перешел.
— Ага, твоя, — она захлопывает дверь и кричит уже через закрытую, — если ты щас не свалишь, я вызову копов!
По-хорошему, копов вызывать должен он.
У соседа сверху, которого раньше Френк никогда не видел, удается выпросить телефон на один звонок. Копы приезжают быстро, проверяют бумаги — еще быстрее, и Френк катится нахрен по лестнице вниз, потому что получить дубинкой промеж глаз оказывается чертовски больно.
Дерьмо какое-то.
Не остается ничего, кроме как вернуться на шоссе и попробовать таки отыскать свою машину. Хотя бы заночевать, потому что больше негде.
Друзей у Френка в Ричмонде нет, отчима он не видел уже лет десять и даже не уверен, помнит ли тот его, так что из вариантов между мостом и машиной Френк выбирает машину. На попутке добирается до леса, однако в лесу — не то что не находит машины, не находит даже того пня, где развеял Марси.
Зато мерцание — тут как тут.
Жрать хочется так, что в рот, кажется, влез бы целый кабан, а от недосыпа мерещится не только сияние, но и голоса. Почему не мерещится некто, готовый дать ему сотку?
Френк шагает в мерцание забесплатно.
Все так же — по гладкой и мягкой стене, на ощупь будто кожа, он добирается до твердой земли.
Голоса исчезают. Мерцание — нет. Кто бы сомневался.
Машина находится еще до рассвета. Прямо в ней Френк и засыпает, наплевав на логику, здравый смысл и каких-нибудь маньяков, которые только и прутся в лес, чтобы прикопать свежий труп.
Маньяков, значит…
На этот раз дверь коричневая, как всегда и была, ключ подходит и на лестнице даже нет крови из его разбитой губы.
Коробочка в холодильнике уже покрылась плесенью, потому Френк выкидывает то, что сверху, и доедает то, где плесени вроде не было. Портвейн выливает в раковину, вместо него — вода из-под крана. Говорят, она еще вреднее выпивки, но он решает, что завязал.
Остаток дня он проводит в интернете — на этот раз не скрываясь и не стирая историю, потому что ее некому больше читать. Теперь он заходит дальше первых абзацев. У похитителя Марси на счету пятнадцать жертв. Она была последней, когда этот ублюдок прокололся и угодил на электрический стул в обход законам Нью-Джерси.
Пол Шеридан, так его звали. Казнен в Оклахоме восемнадцатого декабря на глазах у своей мамаши и прессы.
До ночи Френк роет инфу, смотрит снимки — Марси, жертв, самого Пола.
Они и правда похожи.
Наутро Френк снова едет в лес. Нет, не пощупать мерцание — просто поорать.
Не помогает, все тело ломит от желания выпить, но он держится. Хотя бы потому, что не хочется в очередных галлюцинациях получить дубинкой по морде.
Если верить календарю, он не пьет уже третий день, а мерцание все еще на месте. Не бывает таких долгих галлюцинаций, бывает шизофрения, но, насколько ему известно, ни мать, которая давно уже вышла из тюрьмы, ни его биологический отец, который недавно снова сел, шизой не страдали. Она ведь наследственная, разве нет?
С этими мыслями Френк шагает в нескончаемый свет и думает, что вселенная должна ему третью сотку.
Машины снова нет.
Опять приходится ловить попутку. На этот раз дверь в его квартиру черная, и уже на подходе оттуда доносятся песни Рианны.
В этом доме вообще никто, черт возьми, не слушает Рианну. Френк бы запомнил.
Он бездумно шатается по улицам, то и дело проверяя в отражениях стекол и в зеркалах в туалетах на заправках свои зрачки. Все еще нормальные. Не больше, не меньше. Вены чистые. Руки не трясутся.
Во всех магазинах и забегаловках в округе — незнакомые лица. Ни один номер из телефонной книги не то что не берет трубку — не существует. Ловит только интернет и первое, что приходит на ум — это Пол Шеридан.
Мертв. Казнен на электрическом стуле в Оклахоме. Дату Френк не запомнил, но в статье сказано — двенадцатое декабря.
Френк забегает в первый попавшийся магазин, хватает ручку и пишет на предплечье:
12.12.2018.
Ручку он кладет в карман и сваливает, не заплатив.
После этого снова пытается поймать попутку. Выбивает уебку, предложившему отвезти за отсос, зуб и идет пешком. Дорога до мерцания — уже намертво сидит в голове.
На обратном пути он быстро находит машину и доезжает до дома, как пришибленный. Коричневая дверь, никакой Рианны. Быстро в интернет. Грузит — долго.
Пол Шеридан казнен в Оклахоме восемнадцатого декабря.
Френк обновляет страницу в гугле на телефоне — восемнадцатое декабря. Проверяет руку:
12.12.2018.
Рядом, дрожащим почерком, добавляется:
12.18.2018.
Бензин почти на нуле. Френк бреется, причесывается и стреляет сорок баксов у соседа с третьего этажа. Едет в лес уже на автомате, добегает до мерцания — за несколько минут. На месте, сучье дерьмо.
Шаг вперед и как можно дальше, снова на ощупь, все как обычно.
Будет ли у Френка когда-нибудь это самое «как обычно»?
Дверь в квартиру выломана и перемотана желтой лентой крест накрест.
Пол Шеридан казнен в Оклахоме на глазах своей мамаши и прессы пятого декабря.
12.05.2018.
Френк проверят список жертв — их пятнадцать. Ищет Марси. Ее в списке нет. Ни среди живых, ни среди мертвых.
