Муза — своенравная подруга. Сумасбродная. Непостоянная.
У художницы Амадиты отношения складывались с ней сложные. За целый год — ни одной стоящей работы! По крайней мере той, которая бы нравилась самой Амадите. Несколько картин с прелестными юношами. Несколько пейзажей на морскую тематику. Но не то. Всё не то!
Клиентки были с ней согласны. За целый год продать удалось всего пару работ. И то, кажется, случайно — тогда в скромную мастерскую Амадиты заглянула одна весьма обеспеченная и уже очень пожилая дама.
Сопровождали её двое очаровательных юнцов, что были разодеты в шелка и кружева, а ещё и с ног до головы усыпаны дорогущими украшениями. Дама долго рассматривала выставленные на продажу варианты и всё хмурилась. Наконец, выбрала пару. Кажется, ей было просто неудобно уйти с пустыми руками, захотелось поддержать не слишком известную пока молодую художницу. А может, иначе богачка бы пожалела потраченного времени. Ведь для неё, одетой в стильный, явно дизайнерский костюм, такая покупка была пустяком.
С той поры Амадите больше не улыбалась удача. Да и те деньги потрачены в основном были на холсты, рамы и краски. Мужу не перепало ничего с того случая, кроме одного букета цветов. Правда, ворчливый зануда только заявил, что лучше бы супруга прикупила на эти деньги соли с сахаром — а то те как раз заканчиваются. (Мог бы и порадоваться вниманию, неблагодарный…)
Нет, Амадита понимала, что ему тяжело! Паерси приходилось до ночи работать каждый день — убираться в богатых домах. Но и он мог её понять! К тому же Паерси сам когда-то говорил, что всегда будет её вдохновлять, всегда поддерживать! Он сам обещал…
— Когда я выходил за женщину всего на семь лет старше — я понимал, что рискую, — пожаловался Паерси. В его голосе слышалось отчаяние. — У тебя тогда ещё ничего не было. Мать предупреждала… Отец со слезами на глазах просил ещё раз подумать… Но ты же подавала надежды! Даже… все эти подарки… Я был уверен, что твоё дело принесёт тебе славу! И что-то более… материальное.
Паерси готовил завтрак, пока Амадита любовалась прекрасным восходом за окном. Всё-таки она была художницей! Для неё было жизненно важно наслаждаться красками окружающего мира! Да, она могла помочь мужу — например, переставить тяжёлую кастрюлю на плиту, чтобы тому не пришлось, кряхтя и охая, нести её самому, но вместо этого она предпочитала делать то, что для семьи было важнее — обдумывать идеи будущих шедевров и не слишком прислушиваться к пустой болтовне супруга. Побурчит, выскажется и успокоится.
— Лучше бы… остался помогать стареющему отцу, а не за тебя вышел. Я так больше не могу. Слышишь? Я не могу кормить семью! — управившись, наконец, с кастрюлей, он взялся за тряпку и принялся всё кругом протирать. — Ты меня слушаешь вообще?
— Конечно, — фыркнула она. — А вот меня мать предупреждала, что тебе нужны только подарки. Будешь мне обузой. Будешь тянуть меня вниз.
— Обузой? Да на мне весь дом! — на глазах мужа выступили слёзы.
Амадите пришлось оторваться от видов — негодник, кажется, хочет скандал. За последний год, по правде, она уже устала от скандалов. (Не потому ли не получалось хороших картин?..) Но теперь Паерси перешёл все границы!
— Ты жалеешь, что вышел за меня? А как же любовь? Она прошла? Неужели у тебя совсем не осталось чувств?
— Я просто не хочу жить так! Я мужчина!.. — взвизгнул он, бросая тряпку. — А не конь-тяжеловоз!
— Уборщик ты, а не мужчина, — она окинула склочника придирчивым взглядом. — Будто работяга. Низший. Ты-то этого не помнишь, а вот когда я была маленькой, в домах трудились только отверженные из третьей касты. Ты — позор для моей семьи.
— Ты же сама сказала, чтобы я пошёл уборщиком! Говорила, что тебе всё равно!
Неужели Паерси сам не понимал, что ему следовало быть скромнее и благодарнее? Они были вместе шесть лет. Сейчас ему уже исполнилось двадцать два. Когда-то очаровательный юноша стремительно начал стареть.
— Тогда было всё равно, а теперь ты совсем запустил себя, — тон Амадиты был спокойным. Истеричник, конечно, пытался довести, но она сохраняла самообладание. — Мне уже стыдно выйти с тобой в общество.
— А почему? Третий год я не могу купить новые туфли. Экономлю помаду! Другие жёны дарят своим мужьям сапфиры!
— Красивым мужьям.
Раздались рыдания.
— Я не прошу ни сапфиров… ни рубинов… Я просто хочу, чтобы ты нашла работу!
— Да пойми же! — она всё-таки разозлилась. — Донеси эту мысль до своих маленьких мозгов! Не стану я работать на тётю! Это ты можешь быть под кем-то, склочник! Я — художница!
Она не выдержала и поднялась. Уже не до завтрака. Да, ей придётся потратить немаленькую сумму в ресторане — но Паерси сам виноват.
— Обманщик. Ты просто жалкий. Влюблённый в деньги обманщик, — процедила она напоследок. — Говорил, что всегда сможешь меня вдохновить. Одна головная боль с тобой вместо вдохновения.
Амадита хлопнула кухонной дверью, прихватила пиджак и вышла на улицу. В столь ранний час вокруг почти никого не было.
Она предпочитала приходить в мастерскую на рассвете, а Паерси всегда вставал за полчаса до неё, чтобы накормить любимую перед работой. Любимую ли?..
Утро было свежим и ясным. Амадита даже пожалела, что до мастерской идти всего десять минут — по жилому району, усыпанному клумбами и цветущими кустарниками, хотелось погулять подольше. Впрочем, ничего же не мешало ей побродить и час, ведь так?
Отверженные из третьей касты уже заканчивали уборку улиц и проходили к своим аэробусам, чтобы покинуть город до начала рабочего дня и не оскорблять своим уродливым видом добропорядочных гражданок. Ещё чуть-чуть — и улицы станут совсем пустынны…
В последние лет двадцать кастовые законы ужесточились. Теперь третьесортным мужчинам разрешалось заходить в города только на пару часов перед рассветом. И то лишь для общественных работ под строгим наблюдением надзирательниц. Отверженных, закованных в ошейники, завозили, давали им задания, и вскоре отправляли назад в их трудовые поселения.
Но Амадита, однако, находила этих мужчин весьма интересными. Их рабочей формой были короткая юбка и полупрозрачная блузка. Озорникам разрешалось даже украшать себя, так что многие из них продолжали надевать в город каблуки, дополняя свой облик необычной причёской. На очень скромные суммы, которые выплачивало отверженным государство, они покупали косметику. Так что некоторые из них ничуть не уступали второсортным.
Впрочем, оно и понятно. Каждый из них верил, что именно ему улыбнётся удача — в него влюбится дама. Выкупит у государства в свой дом, то есть переведёт во вторую касту. Это удавалось единицам, но мало кто из третьесортных терял надежду. А что ещё им оставалось, кроме как мечтать о любви с первого взгляда? Как в сказках! Иначе их ждала совершенно другая судьба. Каждого по наступлении тридцати лет переводили в четвёртую касту. Отправляли в трудовые лагеря, поближе к пятым — ко всем мужчинам, преступившим закон. Ведь имели женщины всё-таки право очистить свои улицы от совсем уж дряхлых тел! Уродцы должны были сказать спасибо дамам уже за те немалые права, что им оставили.
Однако большинство современных мужчин не переполняла благодарность, о нет. Юношеской мудрости и мужественности кругом было немного. Взять хотя бы Паерси.
Когда мальчикам исполнялось шестнадцать, они выпускались из Пансиона Хозяюшкинов и проходили Комиссию. Та оценивала как их умения, так и внешность. Амадита познакомилась с будущим мужем за год до его выпуска. И Паерси пошёл в Комиссию с заявлением, что та хочет взять его поджену! Фактически это означало, что юношу точно припишут как минимум во вторую касту. Кто знала, куда бы определили Паерси, если бы не заступничество невесты?
Для первой склочника посчитали недостаточно красивым и услужливым. Что неудивительно. Хотя Амадите так было и лучше — иначе компенсация, которая положена матери жениха, возросла бы в несколько раз. Больше разве что можно было получить от государства за сыновей, определённых в третью касту.
Но Амадита, конечно, в ту пору не слишком раздумывала о подобном. Она была влюблена! Даже не замечала недостатков Паерси… Правильно ей говорила родня — этот юноша слишком своенравен, расчётлив и независим. Только кажется, что он будет вдохновлять. На самом деле он потянет жену вниз. Собственно, предсказания сбылись.
А ведь Паерси обещал быть лучшим мужем, клялся, что с ним она непременно напишет шедевр!..
Погуляв с полчаса, Амадита, наконец, добралась до мастерской.
Домой особо не хотелось. Поужинать можно было и снова в не слишком дорогом ресторанчике. Потом вернуться, продолжить работу над новым пейзажем. К истеричнику прийти только ночью…
Размышления о планах на вечер прервал стук в дверь. Амадита поспешила открывать…
На пороге стояла весьма странная клиентка. Вся в тёмном, в излишне плотном для тёплой погоды плаще и такой же шляпе, прикрывавшей чёрные волосы, которые доходили ей до плеч. Внимательные тёмные глаза из-за очков казались ещё более сужеными и придирчивыми. Она была несколько тучна и довольно молода — казалось, ей едва за пятьдесят.
— Вы художница? — осведомилась незнакомка, а на её сухих тонких губах не проскочило и тени улыбки.
— Да… Да, я художница. Можете звать меня Амадитой.
— Очень приятно.
— Что ж, проходите, — любезно пригласила даму она.
Гостья, так и не представившись, зашла и начала осматривать небольшое помещение пренебрежительно-надменным взглядом. Амадита уже успела разочароваться — кажется, та ничего не купит… Нет, мастерская не была роскошной — одно помещение для выставки, второе, поменьше, для работы, а ещё небольшая уборная. Неплохой вид на парк из окон. Картин немного, места — тоже. Зато потолки высокие!
Но раньше клиенток ничего не смущало, раньше-то продажи были!
— Много заказов? — голос дамы в тёмном был уверенным, сухим и резким.
— Не очень. Сейчас работаю всего над одной картиной, — уклончиво ответила Амадита.
— Значит, время у вас есть?
— Да, а вы хотите заказать что-то конкретное? — она оживилась.
— Меня интересует портрет.
— Кого же? Нарисовать с натуры или…
— Нет, вы не поняли, — перебила гостья нетерпеливо. — Мне нужен портрет того, кого не существует. Портрет… идеального юноши.
— Что ж, если вы опишете, кого хотите увидеть. Какие у него черты, какая фигурка… для меня не составит труда его изобразить.
— Нет, — на её губах проскочила снисходительная усмешка. — Всё ещё не то. А ведь когда-то я была такой же, как и вы сейчас! Не белокурой, конечно, и у меня никогда не было голубых глаз, в которых мелькало столько беспечности, но в остальном… Мне нужен портрет идеального юноши. Не того, кого я могу увидеть. Какие черты, какая фигура — что за вопросы? Вы художница, а не я. Найдите его. Найдите идеал. Такой, каким видите его вы сами. Поселите его на моём холсте.
— Я, конечно, могу попробовать…
— Я хорошо вам заплачу. Если дело только в деньгах… У вас же сейчас есть время? Та картина — это несрочный заказ?
— Она вполне может подождать.
— Тогда вот предоплата.
Она порылась в больших карманах плаща, достала пухлую чековую книжку вместе с элегантной чёрной ручкой и вскоре выписала чек на весьма приятную сумму.
— Я зайду через неделю, к этому времени вы как раз сможете подготовить немало набросков.
— Скажите хоть что-то о своих пожеланиях, — Амадита не могла так просто отпустить столь странную клиентку…
Но та продолжила упорно твердить про идеал, который должна показать ей именно художница. Повторила, что не знает деталей — всё решить должна муза. Ну хоть с размером холста дама определилась — указала на большой, чтобы изображённый юноша уместился на нём в полный рост. Предвкушая пусть сложное, но зато прибыльное дело, Амадита с улыбкой распрощалась с женщиной.
Художнице даже расхотелось есть. Что-то в ней потребовало немедленно приступить к работе!
Идеальный юноша по её мнению. Какой он?..
Карандаш заскользил по бумаге, и уже скоро вырисовался силуэт юного кудрявого прелестника, которому не исполнилось и семнадцать. Полуобнажённый (в одних чулках и кружевных трусиках), он утром перед зеркалом наносил макияж…
О, это, разумеется, мужчина первой касты. Тот, кто по карману лишь обеспеченным дамам. Редкий цветок, диковинка… Загадочная женщина хотела, чтобы Амадита нарисовала свой идеал? Это было не так сложно. Волосы до колен. Пышные, мягкие. Очень светлые. Глаза зелёные, выразительные. Длинные светлые реснички подведены чёрной тушью. Бровки тоже подкрашены, изогнуты. Пухлые розовые губки приоткрыты — всё-таки юнец ещё совсем молод и пуглив. Он трепещет, предвкушает, только готовится ко взрослой жизни.
В конце концов, и собственный муж Амадиты когда-то был почти таким. Это теперь он нелепо заплетал свои длинные кудри и неумело подводил глаза, круги под которыми не могли скрыть даже те весьма качественные краски, на которые их семья регулярно тратилась…
Художница освободилась только к ночи. Было готово два наброска — в карандаше и в цвете.
Уже закрывая мастерскую, Амадита с неудовольствием отметила два факта: она весьма проголодалась, и её совсем не тянуло домой к истеричнику. Ему совершенно не хотелось рассказывать про заказ или даже сообщать про деньги. Как часто говорят, если муж не любил в нужде — зачем его любовь в богатстве? Но куда Амадита ещё могла пойти отдыхать, если не в собственный дом?..
К счастью, когда она вернулась, супруг уже спал. Впрочем, скоро она заметила, что тот лишь притворялся. Паерси беззвучно рыдал… Глядя на эту жалкую, чрезмерно тощую фигурку под одеялом, Амадита не чувствовала ничего, кроме отвращения. В былые годы она бы принялась его утешать. Но теперь…
Паерси готовил завтрак молча. Так что утро Амадиты проходило в гробовой тишине. C мрачным, кислым лицом тот накрывал на стол.
— Сколько можно! — не выдержала она. — Скажи хоть что-то!
— Сахар закончился. Сегодня придётся чай пить без него.
Эта мелочность разозлила Амадиту ещё больше молчания...
— Пакет сахара ничего не стоит! — возмутилась она. — Неужели так сложно было сэкономить на помаде?
— Я давно её уже не покупал, — его унылый, слишком смиренный голос тоже раздражал.
— Значит, тушь. Ты вечно ходишь с тушью. Зачем, интересно, тебе украшаться на работу? Уж не потому ли ты меня разлюбил… — Амадиту пронзило понимание. — Да ты ведь кого-то встретил! Влюбился!
— Нет, конечно! — он оскорбился. Возможно, только напоказ.
— Богатые клиентки лучше нищей художницы… Ну смотри, склочник! Узнаю про измену — защищать тебя не буду. Донесу и потребую самого строгого наказания! Тебя ждёт пятая каста. А может, даже показательная казнь!
— Как ты… как ты смеешь так оскорблять меня! — взвизгнул Паерси, а его уставшие глаза заметно увлажнились.
Амадите снова захотелось хлопнуть дверью — всё равно теперь у неё появились деньги, чтобы целыми днями питаться в ресторанах. Она решила не противиться порыву и поднялась, так и не притронувшись к еде.
— Вчера я получила предоплату за крупный заказ. Всё пыталась рассказать тебе. Да так и не представилось возможности…
— Я не изменял! И я… я… люблю тебя! Просто хочу быть для тебя мужчиной!
— Как же запел, когда узнал про деньги, — Амадита усмехнулась. — Всем вам только одно от женщин нужно. Продажные вы. На уме — отдаться даме побогаче. Любить не умеете.
У художницы Амадиты отношения складывались с ней сложные. За целый год — ни одной стоящей работы! По крайней мере той, которая бы нравилась самой Амадите. Несколько картин с прелестными юношами. Несколько пейзажей на морскую тематику. Но не то. Всё не то!
Клиентки были с ней согласны. За целый год продать удалось всего пару работ. И то, кажется, случайно — тогда в скромную мастерскую Амадиты заглянула одна весьма обеспеченная и уже очень пожилая дама.
Сопровождали её двое очаровательных юнцов, что были разодеты в шелка и кружева, а ещё и с ног до головы усыпаны дорогущими украшениями. Дама долго рассматривала выставленные на продажу варианты и всё хмурилась. Наконец, выбрала пару. Кажется, ей было просто неудобно уйти с пустыми руками, захотелось поддержать не слишком известную пока молодую художницу. А может, иначе богачка бы пожалела потраченного времени. Ведь для неё, одетой в стильный, явно дизайнерский костюм, такая покупка была пустяком.
С той поры Амадите больше не улыбалась удача. Да и те деньги потрачены в основном были на холсты, рамы и краски. Мужу не перепало ничего с того случая, кроме одного букета цветов. Правда, ворчливый зануда только заявил, что лучше бы супруга прикупила на эти деньги соли с сахаром — а то те как раз заканчиваются. (Мог бы и порадоваться вниманию, неблагодарный…)
Нет, Амадита понимала, что ему тяжело! Паерси приходилось до ночи работать каждый день — убираться в богатых домах. Но и он мог её понять! К тому же Паерси сам когда-то говорил, что всегда будет её вдохновлять, всегда поддерживать! Он сам обещал…
***
— Когда я выходил за женщину всего на семь лет старше — я понимал, что рискую, — пожаловался Паерси. В его голосе слышалось отчаяние. — У тебя тогда ещё ничего не было. Мать предупреждала… Отец со слезами на глазах просил ещё раз подумать… Но ты же подавала надежды! Даже… все эти подарки… Я был уверен, что твоё дело принесёт тебе славу! И что-то более… материальное.
Паерси готовил завтрак, пока Амадита любовалась прекрасным восходом за окном. Всё-таки она была художницей! Для неё было жизненно важно наслаждаться красками окружающего мира! Да, она могла помочь мужу — например, переставить тяжёлую кастрюлю на плиту, чтобы тому не пришлось, кряхтя и охая, нести её самому, но вместо этого она предпочитала делать то, что для семьи было важнее — обдумывать идеи будущих шедевров и не слишком прислушиваться к пустой болтовне супруга. Побурчит, выскажется и успокоится.
— Лучше бы… остался помогать стареющему отцу, а не за тебя вышел. Я так больше не могу. Слышишь? Я не могу кормить семью! — управившись, наконец, с кастрюлей, он взялся за тряпку и принялся всё кругом протирать. — Ты меня слушаешь вообще?
— Конечно, — фыркнула она. — А вот меня мать предупреждала, что тебе нужны только подарки. Будешь мне обузой. Будешь тянуть меня вниз.
— Обузой? Да на мне весь дом! — на глазах мужа выступили слёзы.
Амадите пришлось оторваться от видов — негодник, кажется, хочет скандал. За последний год, по правде, она уже устала от скандалов. (Не потому ли не получалось хороших картин?..) Но теперь Паерси перешёл все границы!
— Ты жалеешь, что вышел за меня? А как же любовь? Она прошла? Неужели у тебя совсем не осталось чувств?
— Я просто не хочу жить так! Я мужчина!.. — взвизгнул он, бросая тряпку. — А не конь-тяжеловоз!
— Уборщик ты, а не мужчина, — она окинула склочника придирчивым взглядом. — Будто работяга. Низший. Ты-то этого не помнишь, а вот когда я была маленькой, в домах трудились только отверженные из третьей касты. Ты — позор для моей семьи.
— Ты же сама сказала, чтобы я пошёл уборщиком! Говорила, что тебе всё равно!
Неужели Паерси сам не понимал, что ему следовало быть скромнее и благодарнее? Они были вместе шесть лет. Сейчас ему уже исполнилось двадцать два. Когда-то очаровательный юноша стремительно начал стареть.
— Тогда было всё равно, а теперь ты совсем запустил себя, — тон Амадиты был спокойным. Истеричник, конечно, пытался довести, но она сохраняла самообладание. — Мне уже стыдно выйти с тобой в общество.
— А почему? Третий год я не могу купить новые туфли. Экономлю помаду! Другие жёны дарят своим мужьям сапфиры!
— Красивым мужьям.
Раздались рыдания.
— Я не прошу ни сапфиров… ни рубинов… Я просто хочу, чтобы ты нашла работу!
— Да пойми же! — она всё-таки разозлилась. — Донеси эту мысль до своих маленьких мозгов! Не стану я работать на тётю! Это ты можешь быть под кем-то, склочник! Я — художница!
Она не выдержала и поднялась. Уже не до завтрака. Да, ей придётся потратить немаленькую сумму в ресторане — но Паерси сам виноват.
— Обманщик. Ты просто жалкий. Влюблённый в деньги обманщик, — процедила она напоследок. — Говорил, что всегда сможешь меня вдохновить. Одна головная боль с тобой вместо вдохновения.
Амадита хлопнула кухонной дверью, прихватила пиджак и вышла на улицу. В столь ранний час вокруг почти никого не было.
Она предпочитала приходить в мастерскую на рассвете, а Паерси всегда вставал за полчаса до неё, чтобы накормить любимую перед работой. Любимую ли?..
Утро было свежим и ясным. Амадита даже пожалела, что до мастерской идти всего десять минут — по жилому району, усыпанному клумбами и цветущими кустарниками, хотелось погулять подольше. Впрочем, ничего же не мешало ей побродить и час, ведь так?
Отверженные из третьей касты уже заканчивали уборку улиц и проходили к своим аэробусам, чтобы покинуть город до начала рабочего дня и не оскорблять своим уродливым видом добропорядочных гражданок. Ещё чуть-чуть — и улицы станут совсем пустынны…
В последние лет двадцать кастовые законы ужесточились. Теперь третьесортным мужчинам разрешалось заходить в города только на пару часов перед рассветом. И то лишь для общественных работ под строгим наблюдением надзирательниц. Отверженных, закованных в ошейники, завозили, давали им задания, и вскоре отправляли назад в их трудовые поселения.
Но Амадита, однако, находила этих мужчин весьма интересными. Их рабочей формой были короткая юбка и полупрозрачная блузка. Озорникам разрешалось даже украшать себя, так что многие из них продолжали надевать в город каблуки, дополняя свой облик необычной причёской. На очень скромные суммы, которые выплачивало отверженным государство, они покупали косметику. Так что некоторые из них ничуть не уступали второсортным.
Впрочем, оно и понятно. Каждый из них верил, что именно ему улыбнётся удача — в него влюбится дама. Выкупит у государства в свой дом, то есть переведёт во вторую касту. Это удавалось единицам, но мало кто из третьесортных терял надежду. А что ещё им оставалось, кроме как мечтать о любви с первого взгляда? Как в сказках! Иначе их ждала совершенно другая судьба. Каждого по наступлении тридцати лет переводили в четвёртую касту. Отправляли в трудовые лагеря, поближе к пятым — ко всем мужчинам, преступившим закон. Ведь имели женщины всё-таки право очистить свои улицы от совсем уж дряхлых тел! Уродцы должны были сказать спасибо дамам уже за те немалые права, что им оставили.
Однако большинство современных мужчин не переполняла благодарность, о нет. Юношеской мудрости и мужественности кругом было немного. Взять хотя бы Паерси.
Когда мальчикам исполнялось шестнадцать, они выпускались из Пансиона Хозяюшкинов и проходили Комиссию. Та оценивала как их умения, так и внешность. Амадита познакомилась с будущим мужем за год до его выпуска. И Паерси пошёл в Комиссию с заявлением, что та хочет взять его поджену! Фактически это означало, что юношу точно припишут как минимум во вторую касту. Кто знала, куда бы определили Паерси, если бы не заступничество невесты?
Для первой склочника посчитали недостаточно красивым и услужливым. Что неудивительно. Хотя Амадите так было и лучше — иначе компенсация, которая положена матери жениха, возросла бы в несколько раз. Больше разве что можно было получить от государства за сыновей, определённых в третью касту.
Но Амадита, конечно, в ту пору не слишком раздумывала о подобном. Она была влюблена! Даже не замечала недостатков Паерси… Правильно ей говорила родня — этот юноша слишком своенравен, расчётлив и независим. Только кажется, что он будет вдохновлять. На самом деле он потянет жену вниз. Собственно, предсказания сбылись.
А ведь Паерси обещал быть лучшим мужем, клялся, что с ним она непременно напишет шедевр!..
Погуляв с полчаса, Амадита, наконец, добралась до мастерской.
***
Домой особо не хотелось. Поужинать можно было и снова в не слишком дорогом ресторанчике. Потом вернуться, продолжить работу над новым пейзажем. К истеричнику прийти только ночью…
Размышления о планах на вечер прервал стук в дверь. Амадита поспешила открывать…
На пороге стояла весьма странная клиентка. Вся в тёмном, в излишне плотном для тёплой погоды плаще и такой же шляпе, прикрывавшей чёрные волосы, которые доходили ей до плеч. Внимательные тёмные глаза из-за очков казались ещё более сужеными и придирчивыми. Она была несколько тучна и довольно молода — казалось, ей едва за пятьдесят.
— Вы художница? — осведомилась незнакомка, а на её сухих тонких губах не проскочило и тени улыбки.
— Да… Да, я художница. Можете звать меня Амадитой.
— Очень приятно.
— Что ж, проходите, — любезно пригласила даму она.
Гостья, так и не представившись, зашла и начала осматривать небольшое помещение пренебрежительно-надменным взглядом. Амадита уже успела разочароваться — кажется, та ничего не купит… Нет, мастерская не была роскошной — одно помещение для выставки, второе, поменьше, для работы, а ещё небольшая уборная. Неплохой вид на парк из окон. Картин немного, места — тоже. Зато потолки высокие!
Но раньше клиенток ничего не смущало, раньше-то продажи были!
— Много заказов? — голос дамы в тёмном был уверенным, сухим и резким.
— Не очень. Сейчас работаю всего над одной картиной, — уклончиво ответила Амадита.
— Значит, время у вас есть?
— Да, а вы хотите заказать что-то конкретное? — она оживилась.
— Меня интересует портрет.
— Кого же? Нарисовать с натуры или…
— Нет, вы не поняли, — перебила гостья нетерпеливо. — Мне нужен портрет того, кого не существует. Портрет… идеального юноши.
— Что ж, если вы опишете, кого хотите увидеть. Какие у него черты, какая фигурка… для меня не составит труда его изобразить.
— Нет, — на её губах проскочила снисходительная усмешка. — Всё ещё не то. А ведь когда-то я была такой же, как и вы сейчас! Не белокурой, конечно, и у меня никогда не было голубых глаз, в которых мелькало столько беспечности, но в остальном… Мне нужен портрет идеального юноши. Не того, кого я могу увидеть. Какие черты, какая фигура — что за вопросы? Вы художница, а не я. Найдите его. Найдите идеал. Такой, каким видите его вы сами. Поселите его на моём холсте.
— Я, конечно, могу попробовать…
— Я хорошо вам заплачу. Если дело только в деньгах… У вас же сейчас есть время? Та картина — это несрочный заказ?
— Она вполне может подождать.
— Тогда вот предоплата.
Она порылась в больших карманах плаща, достала пухлую чековую книжку вместе с элегантной чёрной ручкой и вскоре выписала чек на весьма приятную сумму.
— Я зайду через неделю, к этому времени вы как раз сможете подготовить немало набросков.
— Скажите хоть что-то о своих пожеланиях, — Амадита не могла так просто отпустить столь странную клиентку…
Но та продолжила упорно твердить про идеал, который должна показать ей именно художница. Повторила, что не знает деталей — всё решить должна муза. Ну хоть с размером холста дама определилась — указала на большой, чтобы изображённый юноша уместился на нём в полный рост. Предвкушая пусть сложное, но зато прибыльное дело, Амадита с улыбкой распрощалась с женщиной.
Художнице даже расхотелось есть. Что-то в ней потребовало немедленно приступить к работе!
Идеальный юноша по её мнению. Какой он?..
Карандаш заскользил по бумаге, и уже скоро вырисовался силуэт юного кудрявого прелестника, которому не исполнилось и семнадцать. Полуобнажённый (в одних чулках и кружевных трусиках), он утром перед зеркалом наносил макияж…
О, это, разумеется, мужчина первой касты. Тот, кто по карману лишь обеспеченным дамам. Редкий цветок, диковинка… Загадочная женщина хотела, чтобы Амадита нарисовала свой идеал? Это было не так сложно. Волосы до колен. Пышные, мягкие. Очень светлые. Глаза зелёные, выразительные. Длинные светлые реснички подведены чёрной тушью. Бровки тоже подкрашены, изогнуты. Пухлые розовые губки приоткрыты — всё-таки юнец ещё совсем молод и пуглив. Он трепещет, предвкушает, только готовится ко взрослой жизни.
В конце концов, и собственный муж Амадиты когда-то был почти таким. Это теперь он нелепо заплетал свои длинные кудри и неумело подводил глаза, круги под которыми не могли скрыть даже те весьма качественные краски, на которые их семья регулярно тратилась…
Художница освободилась только к ночи. Было готово два наброска — в карандаше и в цвете.
Уже закрывая мастерскую, Амадита с неудовольствием отметила два факта: она весьма проголодалась, и её совсем не тянуло домой к истеричнику. Ему совершенно не хотелось рассказывать про заказ или даже сообщать про деньги. Как часто говорят, если муж не любил в нужде — зачем его любовь в богатстве? Но куда Амадита ещё могла пойти отдыхать, если не в собственный дом?..
К счастью, когда она вернулась, супруг уже спал. Впрочем, скоро она заметила, что тот лишь притворялся. Паерси беззвучно рыдал… Глядя на эту жалкую, чрезмерно тощую фигурку под одеялом, Амадита не чувствовала ничего, кроме отвращения. В былые годы она бы принялась его утешать. Но теперь…
***
Паерси готовил завтрак молча. Так что утро Амадиты проходило в гробовой тишине. C мрачным, кислым лицом тот накрывал на стол.
— Сколько можно! — не выдержала она. — Скажи хоть что-то!
— Сахар закончился. Сегодня придётся чай пить без него.
Эта мелочность разозлила Амадиту ещё больше молчания...
— Пакет сахара ничего не стоит! — возмутилась она. — Неужели так сложно было сэкономить на помаде?
— Я давно её уже не покупал, — его унылый, слишком смиренный голос тоже раздражал.
— Значит, тушь. Ты вечно ходишь с тушью. Зачем, интересно, тебе украшаться на работу? Уж не потому ли ты меня разлюбил… — Амадиту пронзило понимание. — Да ты ведь кого-то встретил! Влюбился!
— Нет, конечно! — он оскорбился. Возможно, только напоказ.
— Богатые клиентки лучше нищей художницы… Ну смотри, склочник! Узнаю про измену — защищать тебя не буду. Донесу и потребую самого строгого наказания! Тебя ждёт пятая каста. А может, даже показательная казнь!
— Как ты… как ты смеешь так оскорблять меня! — взвизгнул Паерси, а его уставшие глаза заметно увлажнились.
Амадите снова захотелось хлопнуть дверью — всё равно теперь у неё появились деньги, чтобы целыми днями питаться в ресторанах. Она решила не противиться порыву и поднялась, так и не притронувшись к еде.
— Вчера я получила предоплату за крупный заказ. Всё пыталась рассказать тебе. Да так и не представилось возможности…
— Я не изменял! И я… я… люблю тебя! Просто хочу быть для тебя мужчиной!
— Как же запел, когда узнал про деньги, — Амадита усмехнулась. — Всем вам только одно от женщин нужно. Продажные вы. На уме — отдаться даме побогаче. Любить не умеете.
