– Не забудь сообщить, что у меня грудной младенец. Это его, очевидно, тоже сильно водушевит и взбодрит, – ядовито прошипела я.
Всё тайное становится явным, как ни скрывай.
– Не расстраивайся! – Это добренький Марат сказал. – Ты совсем не создана быть резидентом. Врать тоже надо уметь! Это божий дар!
– Который и тебя обошел стороной! – со злостью ответила я. (Твоей мудрой аналитики не хватало! Тоже мне, тайный агент!)
– Оба вы хороши, лицедеи! – вдруг зашлась в смехе Татьяна.
Видно, вспомнила, как в десятом классе Марат после ссоры с ней подговорил меня поцеловаться с ним в ее присутствии. Чтобы Таньку прямо-таки затрясло от жуткой ревности! Для друга на всё пойдешь… Марат вошел в роль, а мелко-мелко тряслась, еле сдерживаясь от смеха, я, а не Танька. Её ревность не обуяла.
– Не верю! – заорала она, совсем как заправский Станиславский, вплотную к нам приблизившись.
Не хватало еще, чтобы они начали выдавать Марлену эти дурацкие школьные истории. А он с большим интересом слушал, еще и вопросы задавал.
– А Славка здесь? Покажите мне его! Где он сидит? С ним что?
– С ним вот ничего! – отрезала я.
– Он ее боготворил, обожал, возносил трепетно до самых небес. Её портфель все десять лет на себе таскал, совсем как ослик. Верный Санчо Панса. Он даже обращаться к ней иногда напрямую боялся, только опосредованно: «Таня, спроси Армашу, она пойдет завтра на каток?» «Марат, а Арман будет на твоём дне рождения?» Он очень здорово рисовал и всегда садился на соседнюю парту через проход, чтобы видеть ее, и рисовал. А эта красотка ненароком принимала выгодную позу и делала вид, что внимательно слушает учительницу. К концу уроков он оставлял на ее парте удачные портреты, – водушевлённо отдалась давним воспоминаниям Татьяна.
– Не зря говорят, что болтун – находка для шпиона! – не выдержала я.
– Ты по ночам в медном тазике портреты сожжению предаёшь? – с невинным видом спросил меня Марлен.
– Неудачные.
– Удачные, надеюсь, оставила?
– Ты не заметил разве мой портрет маслом?
– Хороший портрет! Это разве не автопортрет?
– Нет. Это Славик попросил мою маму уговорить меня ему позировать. Он неделю писал этот портрет, а потом подарил его мне в золоченой резной раме на день рождения. Помпезную раму я заменила на более скромную, а портрет оставила. Он мне очень нравится.
– Но надо всё же признать, что натурщица намного лучше, портрет, явно, ей не льстит, – изрек Марат.
– Несомненно, – поддакнул Марлен.
Славка, слава богу, не подошел. Я его заметила за столом в углу зала. Он смотрел на меня. Мне всегда нравилось, что он на меня смотрит и как он на меня смотрит: внимательно, тепло и с грустью. Меня грело это тепло, но не больше.
Музыканты вернулись на своё место.
– Марат, прости, но я хочу остаток вечера сам танцевать с Арман.
Вот тут он меня ошарашил: он стал прекрасно танцевать! Мы отплясали твист, потом вальсировали, а после танго сбежали с вечеринки.
Он привез меня к себе, видно, ему было нужно чувствовать себя уверенней, на своей территории, и он хотел вырвать у меня признание, что я не могу обходиться без него, люблю его, хочу за него замуж, и даже обещание, что свои феминистские прибамбахи буду демонстрировать не чаще одного раза в неделю. Без них, признал он, будет пресно и скучно.
Удивил он меня тем, как ненавязчиво и незаметно собирает нужную информацию. Вспомнила, что как-то, поглаживая мою руку, сказал:
– Такая нежная! А размер пальчика небось 17-ый?
– 16,5, у мамы 17-ый, – ответила я.
Запомнил, оказывается. Достал коробочку с кольцом нужного размера! Спросил, не хочу ли я носить его фамилию.
– Только дома могу поносить! Я не новорожденная девочка, которой можно любую фамилию и отчество навязать. Я субъект с именем и отцовской фамилией, которую я не меняла и менять не собираюсь. Я и дочери дала её. Забавно, когда женщины, выходящие в очередной раз замуж, каждый раз меняют фамилию! Это же все документы нужно переделывать!
На колено именитый хирург опустился! Сделал предложение! Трогательно-то как, прямо до слёз! Гордый адаец Марлен на коленях! Но я не стала забирать кольцо.
– Если уж ты набрался мужества, чтобы решиться стать моим мужем, то подожди ещё немного: я хочу прийти в себя. Не хочу навьючивать на тебя свои проблемы. Пока ребенку не исполнится год, буду на иждивении родителей. Тебе нет никакой необходимости сажать нас на свою шею. Не знаю, нужен ли Дане отчим. Возможно, что я вообще не буду выходить замуж. Тогда мне не нужно будет возвращать тебе кольцо. И хочу напомнить тебе анекдот: сидит бабуля, рыдает. Спрашивают её, в чём дело. «Сын единственный женится.» «Неужели на русской?!» «Хуже! На аргынке!» Так имей в виду, что моя мама аргынка! И не просто аргынка, а из племени чак-чак. Кипчакская и аргынская кровь – это гремучая смесь! А ещё у мамы какая-то прапрапрабабка была джунгаркой. Прапрапрадед полонил, влюбился в нее. Раза три пыталась удрать, потом смирилась. Поразмысли основательно! И если я решусь вдруг на этот шаг, ты должен будешь выполнить мое условие: прийти к родителям и посвататься. Для меня, если честно, это смешная и ненужная формальность, для тебя – тоже сущая безделица, но для родителей, особенно для моего отца, это очень важно. Я уже столько дров наломала, хочется какой-то реабилитации.
К моему удивлению, Марлен хоть поник, но согласился.
– Хорошо, я подожду. Когда ты будешь готова, устроим помолвку.
А через пару дней вечером позвонил Слава.
– Арман, – произнес он тихо, будто перекатывая во рту леденцы. – Королева,
приветствую тебя!
Вспомнилось вдруг, что он часто цитировал строчки Марины: «Имя твоё – птица в руке, имя твоё – льдинка на языке. Имя твоё – пять букв.» Узнала его голос сразу. Ооо, это прекрасное время! Где ты, моя безмятежная юность! Моя трогательная глупость! Моя святая невинность! Моя нетронутая свежесть! Моя целомудренная девственность? Где вы?! Ауууу!
– Здравствуй, придворный художник! Почему не подошел с поклоном к королеве на встрече?
– Увидел, что свято место уже занято фаворитом, хотя, по слухам, короля рядом с тобой не было.
– Славка, брось ты, неужели ты не понимаешь, что у нас с тобой ничего серьезного не могло быть по нескольким причинам!
– Каким это?
– Твой самый большой и неисправимый недостаток: ты – не казах. Мой отец никогда не принял бы тебя.
– Что ты выдумываешь? Когда ты приезжала из Москвы на каникулы, я бывал у вас дома, мы с ним очень мило беседовали.
– Ты ему очень нравился как мой одноклассник, приятель, но зятя он в тебе не видел.
– Что ещё?
– Мы ведь с тобой даже ни разу не целовались! Ты мне был как брат, а я ярая противница кровосмешения. И ты же помнишь, что я с тобой делилась секретами, которые даже близким подругам не выдавала? Знала, что ты – могила. Ты же моё доверенное лицо! Я так благодарна тебе, что ты поддержал меня в трудный период! А когда я вернулась из Москвы после защиты, ты даже ни разу не связался со мной, а мне было так погано, так муторно!
– Я узнал от твоей мамы, что ты вышла замуж, ждешь ребенка, но не знал, что потребовался снова в качестве жилетки. Надеюсь, сейчас у тебя всё нормально?
– Сейчас как раз у меня всё жутко ненормально. Слава, я в этой жизни ничего не наваяла, а просто-напросто много наваляла! Перед отцом стыдно. Чувствую, что падаю в пропасть, но мне, представь себе, от чувства полета хорошо. У нормальных людей отношения складываются так: взгляд, любопытство, интерес, знакомство, флирт, свидания, влюбленность, поцелуи, любовь, страсть, связь. А у меня всё в обратном порядке. Нырнула в омут с головой, а размышлять, правильно ли поступила, стала только после того, как вынырнула. Знаешь, я поняла, что у меня никогда не было мечты, я лишь ставила цели и жила от одной цели до следующей, очередной цели. А тут у меня хрустальная мечта появилась. Ты умрешь от смеха, какая мечта: я захотела от него сына. В идеале – родить от него для него и себя, а если не получится совместного будущего, то хотя бы родить от него для себя. Тут маячит перспектива остаться матерью-одиночкой с дочкой без отца, а я, идиотка, мечтаю еще и о сыне. Сплошная проза, никакой экзотики.
Он очень интересный человек, иногда чрезмерно земной, материальный, телесный, правда, со всплесками романтики. Я его, похоже, люблю, Славик, но боюсь, что он меня не любит. Боюсь, что он не умеет любить. Он слишком для меня активный, импульсивный. Он неожиданно вторгся в мою жизнь. Не мужчина – торнадо. Поломал мои представления, что позволено, а что нельзя. Он непосредственный, как маленький ребенок, который получил долгожданную игрушку. А вдруг он, наигравшись мной, поломает меня, забросит в угол или еще хуже – выбросит? Догрызу я яблоко соблазна и останусь с огрызком в руках. Я ведь тогда потеряю доверие ко всему роду адамову! С ним мне очень хорошо, а человек так быстро привыкает к хорошему. К плохому он тоже может привыкнуть, но очень медленно, или не может – тогда срывается с цепи, как я. Сплошные страхи. И света в конце туннеля не видно. Ты не очень печалься, что не можешь быть рядом со мной. Ты найдешь еще хорошую девушку, которая сделает тебя счастливым.
– Но это же будешь не ты…
– Ты знаешь, почти все, кто когда-то хотел быть со мной рядом, не представлял жизни без меня, благополучно женились, и что удивительно, они уверяют, что их жены напоминают им меня. Так что делаю вывод: похожих на меня девиц – пруд пруди или можно даже море. А мой портрет твоей работы мне очень нравится, он у меня стоит на письменном столе, точно на уровне глаз. Я не хочу, чтобы я – та, юная, нежная, чистая, трогательная, – смотрела на меня нынешнюю – увядшую, разочарованную, циничную – свысока. Не помню даже, была ли я именно такой, но мне очень приятно, что ты видел меня такой.
– Не нужно жеманства! Ты ведь прекрасно знаешь, что ты сейчас ещё привлекательней. Я рад, что ты не забросила мою работу куда-нибудь в чулан.
– Я тебе закажу позже свой портрет с дочкой или даже групповой портрет: мамы со мной и дочкой. Пусть только Дана немного подрастет. За плату! Никаких – в подарок, на память!
– Согласен! На всё согласен. Наверно, я мазохист! Ты меня коленом прямо в пах, а я терплю.
– Я настоящая эгоистка. Не дала тебе даже рта открыть. Запомни, не стою я твоей верной любви! Не заставляй меня чувствовать себя виноватой! В следующий раз позвонишь, будем говорить только о тебе. Прости меня, что так долго держала тебя на длинном поводке! И сама не ам и другим не дам! Я тебя ведь давно отпустила! Ты давно свободен! Так пользуйся свободой! Это ведь такое сладкое состояние! Сам себе хозяин, ни от кого не зависишь! Мне всегда приятно с тобой общаться. До следующего звонка! Уже должен появиться источник всех моих сомнений и страданий. Пока! – положила трубку, услышав шум в прихожей, вышла.
Марлен снимал обувь. В прихожей у меня был параллельный телефон. У соседей снизу нет телефона, и они частенько забегали ко мне, когда им нужно было позвонить. Поэтому установила дополнительный аппарат для удобства в прихожей. Мне показалось, что Марлен слышал весь мой разговор со Славой.
– Чем занималась? – спросил он. – Где Дана?
– Дануля с мамой гуляет. Я болтала с одноклассником.
– С Маратом?
– Нет, со Славой.
– Тема обсуждения?
– Прошлое, настоящее, будущее. Говорила, правда, только я. Возможно, через пару месяцев закажу ему общий портрет: мама, я и Данка. Он уже не мазила, а профессиональный художник.
Глава 22. Сватовство
Глава 22
Сватовство
Я совсем не ожидала, что свататься Марлену придётся очень скоро. Кажется, это был четверг. У папы в пятницу был свободный день, и они с мамой собирались взять с собой Данулю и рано утром поехать на дачу подышать свежим воздухом. Мама вечером забрала Дану, чтобы на ночь оставить ее у себя. Она хотела, чтобы я имела возможность выспаться. После работы ко мне пришел Марлен, мы с ним сходили в кино, погуляли, поиграли в карты на поцелуи, закончили вечер постелью. Утром я проснулась, рядом спал крепким сном Марлен, без одежды. Я вышла в прихожую и увидела на тумбе для обуви записку: «Забрал прогулочную коляску и манеж Даны. Не стал вас будить. Папа.» Точно, папины каракули. У него ужасный почерк!
Мне стало плохо! Сердце подкатило к горлу, дыхание перехватило. Папа видел меня, обнаженную, в одной постели с голым мужчиной!!! Какой ужас!!! Какой позор!!! Да что там позор, позорище!!! Мне теперь целой жизни не хватит, чтобы искупить мой смертный грех! Не отмыться никогда от грязи! В каком состоянии был мой праведный отец, если тихо, как пришибленный, ушел, не поднимая шума, не возмущаясь. Это конец! Я катилась под откос и уже достигла самого дна! Прости меня, боже! Или как мне тебя назвать? Аллах! Прости, если это возможно!
– Марлен, папа видел нас спящими! – На глазах моих слезы.
– Хорошо, что он не увидел нас в активном действии! Я не на спине лежал? Вниз лицом? Это не так вызывающе! Он у тебя, оказывается, очень деликатный человек! Другой папаша оттаскал бы тебя за волосы, а меня, не очень одетого, выставил бы за дверь.
– Как я ему буду в глаза смотреть?!
– Как и положено благочестивой кипчакской девице, будешь опускать глаза долу. Не нужно пялиться ему прямо в лицо! У нас, у благородных казахов, так не принято.
– А что ты?
У меня предынфарктное состояние, а ему хоть бы хны! Ещё и гнусно улыбается! Какие-то неуместные шуточки отпускает!
– Я же, как честный адайский джигит и порядочный евразийский джентльмен, должен, очевидно, просить на коленях твоей руки у родителей. Сердце твое, надеюсь, я уже завоевал. Так что в воскресенье в обед я прибуду к ним со сватами.
В пятницу вечером родители были уже дома. О том, что прибудут сваты, им кто-то из уважаемых папой людей сообщил. Судя по всему, маме отец о моем позорном поведении не рассказал. Она лишь ворчала, что времени на подготовку к встрече сватов у нее совсем мало, всю субботу пекла, делала заготовки. Отец залег в спальне с книгой и делал вид, что не очень здоров. Возможно, что я сумела поднять ему давление и вызвать тахикардию. Я усердно помогала маме, занималась уборкой. На роль моей подруги и няньки для Данули позвала Саламат. Вдруг Дана вздумает взбунтоваться или присоединиться к компании.
К часу Марлен явился в сопровождении супружеской пары – дяди с женой. Они были приблизительно того же возраста, как и мои родители. Я полагала, что вся церемония продлится меньше двух часов.
Началось всё традиционно: «У вас вырос и расцвел прекрасный цветок, которому уже тесно на вашем подоконнике, а у нас есть для него подходящий пустующий горшочек, в котором вашему цветку будет удобно и уютно». Если делать примитивный буквальный перевод, то что-то вроде этого. Оказалось, что за столом встретились великие мастера казахской устной речи, они блистали остроумием, находчивостью, красотой выражений. Я незаметно поставила магнитофон на запись: потом прослушаю и определю, какую статью можно будет выдать на базе такого ценного материала. Столько неожиданных и метких сравнений, эпитетов, каламбуров! Боже! Как красив мой родной язык!
Сваты – высокий дородный мужчина с благородной внешностью, красивой сединой и его жена, хрупкая женщина, сохранившая следы былой красоты, – и мои родители удивительно быстро нашли общий язык.
Всё тайное становится явным, как ни скрывай.
– Не расстраивайся! – Это добренький Марат сказал. – Ты совсем не создана быть резидентом. Врать тоже надо уметь! Это божий дар!
– Который и тебя обошел стороной! – со злостью ответила я. (Твоей мудрой аналитики не хватало! Тоже мне, тайный агент!)
– Оба вы хороши, лицедеи! – вдруг зашлась в смехе Татьяна.
Видно, вспомнила, как в десятом классе Марат после ссоры с ней подговорил меня поцеловаться с ним в ее присутствии. Чтобы Таньку прямо-таки затрясло от жуткой ревности! Для друга на всё пойдешь… Марат вошел в роль, а мелко-мелко тряслась, еле сдерживаясь от смеха, я, а не Танька. Её ревность не обуяла.
– Не верю! – заорала она, совсем как заправский Станиславский, вплотную к нам приблизившись.
Не хватало еще, чтобы они начали выдавать Марлену эти дурацкие школьные истории. А он с большим интересом слушал, еще и вопросы задавал.
– А Славка здесь? Покажите мне его! Где он сидит? С ним что?
– С ним вот ничего! – отрезала я.
– Он ее боготворил, обожал, возносил трепетно до самых небес. Её портфель все десять лет на себе таскал, совсем как ослик. Верный Санчо Панса. Он даже обращаться к ней иногда напрямую боялся, только опосредованно: «Таня, спроси Армашу, она пойдет завтра на каток?» «Марат, а Арман будет на твоём дне рождения?» Он очень здорово рисовал и всегда садился на соседнюю парту через проход, чтобы видеть ее, и рисовал. А эта красотка ненароком принимала выгодную позу и делала вид, что внимательно слушает учительницу. К концу уроков он оставлял на ее парте удачные портреты, – водушевлённо отдалась давним воспоминаниям Татьяна.
– Не зря говорят, что болтун – находка для шпиона! – не выдержала я.
– Ты по ночам в медном тазике портреты сожжению предаёшь? – с невинным видом спросил меня Марлен.
– Неудачные.
– Удачные, надеюсь, оставила?
– Ты не заметил разве мой портрет маслом?
– Хороший портрет! Это разве не автопортрет?
– Нет. Это Славик попросил мою маму уговорить меня ему позировать. Он неделю писал этот портрет, а потом подарил его мне в золоченой резной раме на день рождения. Помпезную раму я заменила на более скромную, а портрет оставила. Он мне очень нравится.
– Но надо всё же признать, что натурщица намного лучше, портрет, явно, ей не льстит, – изрек Марат.
– Несомненно, – поддакнул Марлен.
Славка, слава богу, не подошел. Я его заметила за столом в углу зала. Он смотрел на меня. Мне всегда нравилось, что он на меня смотрит и как он на меня смотрит: внимательно, тепло и с грустью. Меня грело это тепло, но не больше.
Музыканты вернулись на своё место.
– Марат, прости, но я хочу остаток вечера сам танцевать с Арман.
Вот тут он меня ошарашил: он стал прекрасно танцевать! Мы отплясали твист, потом вальсировали, а после танго сбежали с вечеринки.
Он привез меня к себе, видно, ему было нужно чувствовать себя уверенней, на своей территории, и он хотел вырвать у меня признание, что я не могу обходиться без него, люблю его, хочу за него замуж, и даже обещание, что свои феминистские прибамбахи буду демонстрировать не чаще одного раза в неделю. Без них, признал он, будет пресно и скучно.
Удивил он меня тем, как ненавязчиво и незаметно собирает нужную информацию. Вспомнила, что как-то, поглаживая мою руку, сказал:
– Такая нежная! А размер пальчика небось 17-ый?
– 16,5, у мамы 17-ый, – ответила я.
Запомнил, оказывается. Достал коробочку с кольцом нужного размера! Спросил, не хочу ли я носить его фамилию.
– Только дома могу поносить! Я не новорожденная девочка, которой можно любую фамилию и отчество навязать. Я субъект с именем и отцовской фамилией, которую я не меняла и менять не собираюсь. Я и дочери дала её. Забавно, когда женщины, выходящие в очередной раз замуж, каждый раз меняют фамилию! Это же все документы нужно переделывать!
На колено именитый хирург опустился! Сделал предложение! Трогательно-то как, прямо до слёз! Гордый адаец Марлен на коленях! Но я не стала забирать кольцо.
– Если уж ты набрался мужества, чтобы решиться стать моим мужем, то подожди ещё немного: я хочу прийти в себя. Не хочу навьючивать на тебя свои проблемы. Пока ребенку не исполнится год, буду на иждивении родителей. Тебе нет никакой необходимости сажать нас на свою шею. Не знаю, нужен ли Дане отчим. Возможно, что я вообще не буду выходить замуж. Тогда мне не нужно будет возвращать тебе кольцо. И хочу напомнить тебе анекдот: сидит бабуля, рыдает. Спрашивают её, в чём дело. «Сын единственный женится.» «Неужели на русской?!» «Хуже! На аргынке!» Так имей в виду, что моя мама аргынка! И не просто аргынка, а из племени чак-чак. Кипчакская и аргынская кровь – это гремучая смесь! А ещё у мамы какая-то прапрапрабабка была джунгаркой. Прапрапрадед полонил, влюбился в нее. Раза три пыталась удрать, потом смирилась. Поразмысли основательно! И если я решусь вдруг на этот шаг, ты должен будешь выполнить мое условие: прийти к родителям и посвататься. Для меня, если честно, это смешная и ненужная формальность, для тебя – тоже сущая безделица, но для родителей, особенно для моего отца, это очень важно. Я уже столько дров наломала, хочется какой-то реабилитации.
К моему удивлению, Марлен хоть поник, но согласился.
– Хорошо, я подожду. Когда ты будешь готова, устроим помолвку.
А через пару дней вечером позвонил Слава.
– Арман, – произнес он тихо, будто перекатывая во рту леденцы. – Королева,
приветствую тебя!
Вспомнилось вдруг, что он часто цитировал строчки Марины: «Имя твоё – птица в руке, имя твоё – льдинка на языке. Имя твоё – пять букв.» Узнала его голос сразу. Ооо, это прекрасное время! Где ты, моя безмятежная юность! Моя трогательная глупость! Моя святая невинность! Моя нетронутая свежесть! Моя целомудренная девственность? Где вы?! Ауууу!
– Здравствуй, придворный художник! Почему не подошел с поклоном к королеве на встрече?
– Увидел, что свято место уже занято фаворитом, хотя, по слухам, короля рядом с тобой не было.
– Славка, брось ты, неужели ты не понимаешь, что у нас с тобой ничего серьезного не могло быть по нескольким причинам!
– Каким это?
– Твой самый большой и неисправимый недостаток: ты – не казах. Мой отец никогда не принял бы тебя.
– Что ты выдумываешь? Когда ты приезжала из Москвы на каникулы, я бывал у вас дома, мы с ним очень мило беседовали.
– Ты ему очень нравился как мой одноклассник, приятель, но зятя он в тебе не видел.
– Что ещё?
– Мы ведь с тобой даже ни разу не целовались! Ты мне был как брат, а я ярая противница кровосмешения. И ты же помнишь, что я с тобой делилась секретами, которые даже близким подругам не выдавала? Знала, что ты – могила. Ты же моё доверенное лицо! Я так благодарна тебе, что ты поддержал меня в трудный период! А когда я вернулась из Москвы после защиты, ты даже ни разу не связался со мной, а мне было так погано, так муторно!
– Я узнал от твоей мамы, что ты вышла замуж, ждешь ребенка, но не знал, что потребовался снова в качестве жилетки. Надеюсь, сейчас у тебя всё нормально?
– Сейчас как раз у меня всё жутко ненормально. Слава, я в этой жизни ничего не наваяла, а просто-напросто много наваляла! Перед отцом стыдно. Чувствую, что падаю в пропасть, но мне, представь себе, от чувства полета хорошо. У нормальных людей отношения складываются так: взгляд, любопытство, интерес, знакомство, флирт, свидания, влюбленность, поцелуи, любовь, страсть, связь. А у меня всё в обратном порядке. Нырнула в омут с головой, а размышлять, правильно ли поступила, стала только после того, как вынырнула. Знаешь, я поняла, что у меня никогда не было мечты, я лишь ставила цели и жила от одной цели до следующей, очередной цели. А тут у меня хрустальная мечта появилась. Ты умрешь от смеха, какая мечта: я захотела от него сына. В идеале – родить от него для него и себя, а если не получится совместного будущего, то хотя бы родить от него для себя. Тут маячит перспектива остаться матерью-одиночкой с дочкой без отца, а я, идиотка, мечтаю еще и о сыне. Сплошная проза, никакой экзотики.
Он очень интересный человек, иногда чрезмерно земной, материальный, телесный, правда, со всплесками романтики. Я его, похоже, люблю, Славик, но боюсь, что он меня не любит. Боюсь, что он не умеет любить. Он слишком для меня активный, импульсивный. Он неожиданно вторгся в мою жизнь. Не мужчина – торнадо. Поломал мои представления, что позволено, а что нельзя. Он непосредственный, как маленький ребенок, который получил долгожданную игрушку. А вдруг он, наигравшись мной, поломает меня, забросит в угол или еще хуже – выбросит? Догрызу я яблоко соблазна и останусь с огрызком в руках. Я ведь тогда потеряю доверие ко всему роду адамову! С ним мне очень хорошо, а человек так быстро привыкает к хорошему. К плохому он тоже может привыкнуть, но очень медленно, или не может – тогда срывается с цепи, как я. Сплошные страхи. И света в конце туннеля не видно. Ты не очень печалься, что не можешь быть рядом со мной. Ты найдешь еще хорошую девушку, которая сделает тебя счастливым.
– Но это же будешь не ты…
– Ты знаешь, почти все, кто когда-то хотел быть со мной рядом, не представлял жизни без меня, благополучно женились, и что удивительно, они уверяют, что их жены напоминают им меня. Так что делаю вывод: похожих на меня девиц – пруд пруди или можно даже море. А мой портрет твоей работы мне очень нравится, он у меня стоит на письменном столе, точно на уровне глаз. Я не хочу, чтобы я – та, юная, нежная, чистая, трогательная, – смотрела на меня нынешнюю – увядшую, разочарованную, циничную – свысока. Не помню даже, была ли я именно такой, но мне очень приятно, что ты видел меня такой.
– Не нужно жеманства! Ты ведь прекрасно знаешь, что ты сейчас ещё привлекательней. Я рад, что ты не забросила мою работу куда-нибудь в чулан.
– Я тебе закажу позже свой портрет с дочкой или даже групповой портрет: мамы со мной и дочкой. Пусть только Дана немного подрастет. За плату! Никаких – в подарок, на память!
– Согласен! На всё согласен. Наверно, я мазохист! Ты меня коленом прямо в пах, а я терплю.
– Я настоящая эгоистка. Не дала тебе даже рта открыть. Запомни, не стою я твоей верной любви! Не заставляй меня чувствовать себя виноватой! В следующий раз позвонишь, будем говорить только о тебе. Прости меня, что так долго держала тебя на длинном поводке! И сама не ам и другим не дам! Я тебя ведь давно отпустила! Ты давно свободен! Так пользуйся свободой! Это ведь такое сладкое состояние! Сам себе хозяин, ни от кого не зависишь! Мне всегда приятно с тобой общаться. До следующего звонка! Уже должен появиться источник всех моих сомнений и страданий. Пока! – положила трубку, услышав шум в прихожей, вышла.
Марлен снимал обувь. В прихожей у меня был параллельный телефон. У соседей снизу нет телефона, и они частенько забегали ко мне, когда им нужно было позвонить. Поэтому установила дополнительный аппарат для удобства в прихожей. Мне показалось, что Марлен слышал весь мой разговор со Славой.
– Чем занималась? – спросил он. – Где Дана?
– Дануля с мамой гуляет. Я болтала с одноклассником.
– С Маратом?
– Нет, со Славой.
– Тема обсуждения?
– Прошлое, настоящее, будущее. Говорила, правда, только я. Возможно, через пару месяцев закажу ему общий портрет: мама, я и Данка. Он уже не мазила, а профессиональный художник.
Глава 22. Сватовство
Глава 22
Сватовство
Я совсем не ожидала, что свататься Марлену придётся очень скоро. Кажется, это был четверг. У папы в пятницу был свободный день, и они с мамой собирались взять с собой Данулю и рано утром поехать на дачу подышать свежим воздухом. Мама вечером забрала Дану, чтобы на ночь оставить ее у себя. Она хотела, чтобы я имела возможность выспаться. После работы ко мне пришел Марлен, мы с ним сходили в кино, погуляли, поиграли в карты на поцелуи, закончили вечер постелью. Утром я проснулась, рядом спал крепким сном Марлен, без одежды. Я вышла в прихожую и увидела на тумбе для обуви записку: «Забрал прогулочную коляску и манеж Даны. Не стал вас будить. Папа.» Точно, папины каракули. У него ужасный почерк!
Мне стало плохо! Сердце подкатило к горлу, дыхание перехватило. Папа видел меня, обнаженную, в одной постели с голым мужчиной!!! Какой ужас!!! Какой позор!!! Да что там позор, позорище!!! Мне теперь целой жизни не хватит, чтобы искупить мой смертный грех! Не отмыться никогда от грязи! В каком состоянии был мой праведный отец, если тихо, как пришибленный, ушел, не поднимая шума, не возмущаясь. Это конец! Я катилась под откос и уже достигла самого дна! Прости меня, боже! Или как мне тебя назвать? Аллах! Прости, если это возможно!
– Марлен, папа видел нас спящими! – На глазах моих слезы.
– Хорошо, что он не увидел нас в активном действии! Я не на спине лежал? Вниз лицом? Это не так вызывающе! Он у тебя, оказывается, очень деликатный человек! Другой папаша оттаскал бы тебя за волосы, а меня, не очень одетого, выставил бы за дверь.
– Как я ему буду в глаза смотреть?!
– Как и положено благочестивой кипчакской девице, будешь опускать глаза долу. Не нужно пялиться ему прямо в лицо! У нас, у благородных казахов, так не принято.
– А что ты?
У меня предынфарктное состояние, а ему хоть бы хны! Ещё и гнусно улыбается! Какие-то неуместные шуточки отпускает!
– Я же, как честный адайский джигит и порядочный евразийский джентльмен, должен, очевидно, просить на коленях твоей руки у родителей. Сердце твое, надеюсь, я уже завоевал. Так что в воскресенье в обед я прибуду к ним со сватами.
В пятницу вечером родители были уже дома. О том, что прибудут сваты, им кто-то из уважаемых папой людей сообщил. Судя по всему, маме отец о моем позорном поведении не рассказал. Она лишь ворчала, что времени на подготовку к встрече сватов у нее совсем мало, всю субботу пекла, делала заготовки. Отец залег в спальне с книгой и делал вид, что не очень здоров. Возможно, что я сумела поднять ему давление и вызвать тахикардию. Я усердно помогала маме, занималась уборкой. На роль моей подруги и няньки для Данули позвала Саламат. Вдруг Дана вздумает взбунтоваться или присоединиться к компании.
К часу Марлен явился в сопровождении супружеской пары – дяди с женой. Они были приблизительно того же возраста, как и мои родители. Я полагала, что вся церемония продлится меньше двух часов.
Началось всё традиционно: «У вас вырос и расцвел прекрасный цветок, которому уже тесно на вашем подоконнике, а у нас есть для него подходящий пустующий горшочек, в котором вашему цветку будет удобно и уютно». Если делать примитивный буквальный перевод, то что-то вроде этого. Оказалось, что за столом встретились великие мастера казахской устной речи, они блистали остроумием, находчивостью, красотой выражений. Я незаметно поставила магнитофон на запись: потом прослушаю и определю, какую статью можно будет выдать на базе такого ценного материала. Столько неожиданных и метких сравнений, эпитетов, каламбуров! Боже! Как красив мой родной язык!
Сваты – высокий дородный мужчина с благородной внешностью, красивой сединой и его жена, хрупкая женщина, сохранившая следы былой красоты, – и мои родители удивительно быстро нашли общий язык.
