Под крышку заглядывать не стала — предмет, который меня интересовал, прятался в потайном отделении, которое я открыла нажатием хитрого рычажка, замаскированного под резьбу. Там я хранила небольшой кожаный браслет, который обнаружила у себя на предплечье, когда очнулась после инициации. Сольгер, как и обещал, оставил его мне перед тем, как уйти. Сначала я не поверила, что простая, довольно узкая полоска кожи на завязочках с несколькими медными клепками и есть тот самый амулет, но, подумав, решила, что именно таким он и должен быть: удобным, простым и не привлекающим ничьего жадного внимания. На моей руке он смотрелся еще и стильно, я даже несколько минут по воображала себя эдаким рокером в косухе и с гитарой. Эх!
И вот теперь я демонстрировала этот браслет профессору.
— Это не простой браслет, Тимуран-аха. Это амулет, которым могут пользоваться только одаренные.
Глядя на профессора, я невольно улыбнулась. У него было такое по-детски восторженное и в то же время заинтересованное лицо, что удержаться было просто невозможно.
— А что он делает? — заинтересованно спросил он.
А я надела его на руку, прикрыла глаза и представила, что у меня темные волосы, широкие темные брови и большой нос.
По тому, как подавился воздухом профессор, я поняла, что эксперимент удался. Решив, что шокирующих явлений для него на сегодня достаточно, сняла браслет. Несколько секунд профессор молчал, а потом задал целую лавину вопросов, на большую часть которых я не могла ему ответить, но профессора это ничуть не расстроило.
— Замечательно! Просто замечательно! Значит, в ближайшее время мы отправляемся в плавание! И как все вовремя! Приплывем как раз за два месяца до начала занятий и успеем немного оглядеться. К тому же там еще и до самого университете нужно некоторое время добираться… Так-так-так… Нужно поднять некоторые связи… Пообщаться с коллегами… — рассуждал профессор вслух.
Теперь уже я обалдело взирала на профессора.
— Профессор! Тимуран-аха! Вы поедете со мной? — не верила я своим ушам.
— А? Да! И я, и Ромич, конечно!
— Ромич?
— Всенепременно! Неужели ты думала, что он отпустит тебя куда-то одну? Да он и сидит-то до сих пор в Шалеме только из-за тебя! Ты ж ему семью заменила. Через пару лет, может, окрутит его какая красотка, и эта болезненная привязанность ослабнет, но пока отделаться от него даже не надейся. Седина в его волосах — прямое доказательство моих слов.
— Да я и не собиралась ни от кого отделываться… — лепетала я с радостной растерянностью, понимая, что отправлюсь в новый этап своей жизни не одна, а в компании упрямого, вредного, увлекающегося, но умного, доброго и уже такого родного старика и верного и не менее родного Ромича.
Упоминание о его седине немного сбило радостный настрой, все-таки причиной появления той белой пряди стала именно я, но, несмотря на будущие расставания с остальными членами семьи, в душе поселилось радостное предвкушение перемен. Я даже замечталась немного, и не сразу заметила, что профессор взял браслет и с какой-то тоской и грустью в него всматривался.
— Что-то не так?
— Нет, Лейла, что ты… Все, наоборот, слишком хорошо... Просто я вспомнил другую девочку, которой в свое время такой браслет помог бы сохранить жизнь и разум. — Профессор поднял на меня глаза и, увидев неподдельный интерес и сопереживание, решил поделиться со мной этой историей. — Ты ведь знаешь, что я стал рабом незадолго до того, как попал к твоему отцу? — Я утвердительно кивнула. — Но не знаешь, почему я им стал… — Он немного помолчал, углубившись в воспоминания. — За три года до того, как я попал в рабство, Султан Турании Фарид гар-Аронхид пригласил меня учить наукам своих сыновей. В то время у меня возникли некоторые разногласия с новым ректором Тализийского университета, в котором я тогда уже долгое время преподавал, и, очередной раз вспылив после наших споров, я решил принять это заманчивое во всех смыслах предложение. Мне всегда было интересно изучать чужие культуры, а тут такая возможность побывать в самом сердце Турании! Да и оплата обещала быть немаленькой, гораздо выше той, что я зарабатывал на тот момент. Хотя, повторюсь, это было для меня отнюдь не главным, и если бы не те самые разногласия… Но это уже не важно. Я приплыл в Туранию. Я ведь тебе рассказывал, что истинными сыновьями признаются только дети, рожденные от признанной жены, которая может быть только одна. Таких у султана оказалось всего трое. Те, кто рождается от девушек гарема, сыновьями не считаются, а отдаются на обучение и будущее служение в военные полки. С девочками другая ситуация. Они все признаются дочерями Султана и воспитываются во дворце, имея право до определенного возраста покидать гарем и гулять по дворцу Султана, общаясь с воспитываемыми на мужской половине братьями. Таким девочкам везет больше остальных, так как Султан отдает их в жены своим приближенным. А жена — это не наложница. Вот только маленькой Салиме не повезло: у нее обнаружился дар. Мы познакомились с ней за год до этого открытия — однажды, гуляя по замку, шестилетняя Салима забрела на урок к братьям и с тех пор стала постоянной слушательницей моих лекций. Сначала я совершенно не обращал на нее внимания, маленькая пигалица тихо сидела за спинами мальчишек и что-то рисовала. — Лицо профессора осветила грустная, но светлая улыбка. — У нее были забавные черные кудряшки, которые ни в какую не желали заплетаться, отчего служанки часто обильно мазали их маслом, и ее макушка блестела, как отполированная… Как оказалось, она рисовала вовсе не каракули, как я поначалу думал, а училась писать и научилась гораздо быстрее братьев!..
Недоумение профессора было таким искренним, что улыбка начинала сама собой набегать на мое лицо, но я сдержалась. Мне хотелось сказать профессору, что девочка, отнюдь не равно не подвластная обучению! Даже наоборот, девочки более дисциплинированы, а потому часто быстрее воспринимают и осваивают преподанный материал. Но я промолчала, давая ему возможность рассказать свою историю. Тем более, что сейчас он явно транслировал свои тогдашние мысли, а не то, что думает об обучении девочек сейчас.
— Я стал чаще с ней общаться, увидел неприкрытую жажду знаний и полюбил этого непосредственного умного ребенка. Так случилось, что Всевышний не послал мне собственных детей и внуков, и Салима тогда стала для меня отдушиной. — Старик стер набежавшую на глаза влагу. — А потом у нее нашли дар… Вряд ли Сольгер рассказывал тебе о том, что происходит с такими девочками в Турании, он сам вряд ли об этом осведомлен. Я и сам узнал об этом совершенно случайно, услышав разговор приближенного к Султану одаренного и одного из его сыновей. Оказывается, если где-то в Султанате отыскивается одаренная девочка, то она или попадает в гарем Султана или его приближенных — сыновья таких девочек почти всегда признаются законными сыновьями — или она отдает свой дар тому, на кого укажет Султан...
— Отдает свой дар? — ошалело переспросила я. Никогда ничего подобного даже не слышала!
— Да. Эта информация сама по себе — огромная тайна, а уж за то, как происходит процедура передачи, король любой страны отдал бы немало, однако секрет знает только Султан и его наследник, и делиться им они не спешат…
Я поняла, что случилось с Салимой:
— У нее отняли дар… — прервала я сгустившуюся тишину.
— Да. Только я не рассказал тебе главного. Эту процедуру можно провести только с девочками и только до их вхождения в возраст, и у той, у которой отнимают дар, вместе с ним уходит и разум. Узнав об этом, я хотел организовать девочке побег, даже задействовал некоторые появившиеся там связи, но кто-то меня предал. А на следующий день Салима лишилась дара и разума — отец решил, что ее дар выгоднее отдать сыну, чем выдать девочку замуж за своего приближенного… а я должен был лишиться жизни…. — Старик замолчал, погруженный в воспоминания, но через некоторое время произнес фразу, которая ввела меня в совершеннейший ступор. — Спас меня отец Ратмира.
— Вас спас мой дедушка? — решила уточнить, не веря своим ушам. До этой минуты в нашей семье никогда не упоминались ни родственники отца, ни матери, а тут такое открытие!
— Так сложилось, что мы с ним часто любили побеседовать об астрономии и математике и, будучи визирем Султана, он решил спасти незадачливого ученого.
Визирем Султана! Обалдеть! Мой дед — визирь! Но как тогда его сын, мой отец, оказался в таком месте, как Шалем, без каких-либо приличных накоплений, да еще и в качестве помощника купца? Одни загадки, на которые, подозреваю, я получу ответы или очень нескоро, или не получу никогда. Пока все эти мысли метались у меня в голове стайками вспугнутых птиц, профессор продолжал свой рассказ:
— В тот день обезглавили другого старика. Не спрашивай кого, я не знаю, как не знаю, заслуживал он смерти или нет. Но я был не в том положении, чтобы лезть с расспросами.
— Почему же вы стали рабом, если вас спасли?
— Потому что это был самый легкий способ затеряться и выехать из страны. Раб есть раб. Никто не будет обращать на него внимания, по крайней мере, больше необходимого. Ты не поверишь, насколько в Турании человека делает незаметным рабский ошейник! — Профессор покачал головой. — А потом появился твой отец, и я решил принять его предложение пересидеть шумиху в Шалеме. Все-таки окажись я сразу после смерти снова в Тализии, кто-то мог узнать меня и донести Султану, а это могло подставить под удар твоего деда, чего я, разумеется, совершенно не хотел. Вероятность, конечно, была невелика, но мало ли. Тем более это был хороший способ выехать из Турании. А здесь я познакомился с твоей семьей, с тобой… Не поверишь, но никогда прежде у меня не было такой дружной семьи и таких талантливых учеников. Я привязался к вам, как к родным, Лейла. И очень рад, что вся эта история закончилась благополучно… сравнительно благополучно, конечно.
Он как-то вымученно улыбнулся. Видимо, погружение в воспоминания дались старику нелегко. Глядеть на эту сгорбленную фигуру было так тяжело, что я не выдержала и, подойдя, обняла его.
— Тимуран-аха, вы тоже за это время стали для всех нас родным человеком… дедушкой. И то, что вы собираетесь отправиться со мной в Тализию, делает мой отъезд не таким болезненным. Поверьте, это очень важно для меня!
Профессор неловко потрепал меня по плечу и быстро вышел прочь. А я поняла, что он просто сбежал, ведь сдерживать чувства ему стало слишком тяжело, но и бесконечно плакать у меня на газах он тоже позволить себе не мог.
Вот уже две недели я сидела в комнате, перебирала воспоминания и думала, чего же действительно хочу от жизни. А еще думала о будущем, которое казалось туманным и каким-то фантастическим. Ведь я на полном серьезе собиралась выдавать себя за мальчика! Не день и не два, а весь период обучения, а это пять лет университетской школы и три года самого университета!
От мыслей отвлекла скрипнувшая дверь. Подняв глаза, я увидела… отца! Дыхание сбилось, а сердце зачастило с неистовой силой. Волна радости подхватила меня и понесла вперед.
— Папа! — выдохнула я, повиснув на родном человеке, которого уже и не чаяла увидеть до своего отъезда. Я не знала, как и когда покину город, но Кирим сказал, что решение этого вопроса он возьмет на себя, и мне не стоит волноваться, лишь поскорее выздоравливать. — Папа! Как я рада тебя видеть! — Слезы брызнули из глаз.
А он подхватил меня и со мной на руках сел на лавку, что стояла у стены.
— Лейла, доченька! — Отец крепко прижимал меня к своей груди и нежно гладил по волосам. — Ну, не плачь, все уже позади. Не плачь, сердечко мое.
А я уже просто не могла сдержаться, выплескивая слезами тоску по отцу и все, что мне пришлось пережить за время нашей разлуки. Слезы лились, не переставая, а когда закончились, я еще долго всхлипывала. Почему-то только сейчас, рядом с ним, я осознала, что весь тот ужас, в котором я жила все время с захвата города, наконец, оставил меня и больше не вернется.
— Прости меня, сердечко, — тихо проговорил отец, когда я успокоилась. — Прости, что не был рядом, что не защитил.
И столько боли было в этих словах, что я всхлипнула вновь и обняла его еще крепче, вжимаясь в родного человека.
— В этом нет твоей вины! Просто все сложилось так, как сложилось.
Отец горько улыбнулся и поцеловал меня в лоб:
— Ты как всегда слишком добра, сердечко. Но я сделаю все, чтобы подобное больше никогда не повторилось! Я спрячу тебя так, что никакая сволочь больше не найдет и не причинит тебя вреда!
Я, млевшая в руках отца от ощущения небывалой защищенности, насторожилась:
— В смысле?
— Сердечко, у меня есть одно очень защищенное место, куда никому нет ходу. Я увезу тебя туда. Там будет скучновато, но со временем…
— Папа, стой! — Я испугалась не на шутку. Мне вовсе не хотелось всю оставшуюся жизнь прятаться от людей и вздрагивать от любого неосторожного звука.
— Что случилось, сердечко?
— Я не хочу прятаться! Я хочу научиться пользоваться даром, получить образование и самой выбирать путь в жизни!
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, Лейла! Если хоть кто-то узнает о твоем даре… — Его губы болезненно скривились. — Тебя ждет страшная участь…
— Я знаю, отец! Поверь, я много думала и прекрасно представляю, что меня ждет, если обо мне узнают, но закрыть себя в четырех стенах — не выход, это лишь отсрочка неизбежного. Можно спрятаться, можно прожить жизнь забившись в предложенный тобой угол, но зачем тогда мне такая жизнь? Это будет просто существование, я так не хочу. Я хочу подчинить себе свой дар и спасти от участи быть использованной или сожженной хотя бы одну одаренную девочку! Потому что то, что сейчас происходит — это жестокость, которой нет оправдания. И если мне это удастся, то и жизнь моя будет прожита не зря!
Всю эту речь я говорила, выпрямившись и глядя отцу в глаза. А когда закончила, не спешила снова прильнуть к его груди, требовательно глядя и ожидая реакции на свои слова.
Наконец, он заговорил:
— Ты изменилась.
— Может быть. Прежнюю Лейлу сожгла в сарае толпа обезумевших людей, которым многие годы рассказывают страшилки о ведьмах. Не спорю, одаренные бывают разными, но ведь и обычные люди творят такое, о чем и вспоминать страшно. А потому, если Всевышний даст, я стану тем камешком, который будет способен осыпать целую гору. — Ненадолго я замолчала, понимая, что не убедила отца. — Я знаю, что у меня может не получиться, знаю, что очень сильно рискую. Но знаю и то, что если не попробую, то не смогу жить по-прежнему. Я просто перестану быть той Лейлой, которую вы все знаете и любите. Моя задумка слишком амбициозна и практически невыполнима, но в том сарае я вдруг отчетливо поняла, что ничего не успела, что совершенно зря появилась в этом мире, что у меня все это время не было цели, которая бы оправдала тот шанс, что дали мне небеса, когда вернули к жизни. Кто-то когда-то сказал: «Если цель твоей жизни не кажется тебе грандиозной, то это всего лишь план на завтра». Этот мир дал мне много: и любящих родных, и преданных друзей, и даже дар, что при правильной огранке может стать большим помощником в любых начинаниях, и который я совершенно не ценила и считала лишь помехой, не стремясь развивать.
И вот теперь я демонстрировала этот браслет профессору.
— Это не простой браслет, Тимуран-аха. Это амулет, которым могут пользоваться только одаренные.
Глядя на профессора, я невольно улыбнулась. У него было такое по-детски восторженное и в то же время заинтересованное лицо, что удержаться было просто невозможно.
— А что он делает? — заинтересованно спросил он.
А я надела его на руку, прикрыла глаза и представила, что у меня темные волосы, широкие темные брови и большой нос.
По тому, как подавился воздухом профессор, я поняла, что эксперимент удался. Решив, что шокирующих явлений для него на сегодня достаточно, сняла браслет. Несколько секунд профессор молчал, а потом задал целую лавину вопросов, на большую часть которых я не могла ему ответить, но профессора это ничуть не расстроило.
— Замечательно! Просто замечательно! Значит, в ближайшее время мы отправляемся в плавание! И как все вовремя! Приплывем как раз за два месяца до начала занятий и успеем немного оглядеться. К тому же там еще и до самого университете нужно некоторое время добираться… Так-так-так… Нужно поднять некоторые связи… Пообщаться с коллегами… — рассуждал профессор вслух.
Теперь уже я обалдело взирала на профессора.
— Профессор! Тимуран-аха! Вы поедете со мной? — не верила я своим ушам.
— А? Да! И я, и Ромич, конечно!
— Ромич?
— Всенепременно! Неужели ты думала, что он отпустит тебя куда-то одну? Да он и сидит-то до сих пор в Шалеме только из-за тебя! Ты ж ему семью заменила. Через пару лет, может, окрутит его какая красотка, и эта болезненная привязанность ослабнет, но пока отделаться от него даже не надейся. Седина в его волосах — прямое доказательство моих слов.
— Да я и не собиралась ни от кого отделываться… — лепетала я с радостной растерянностью, понимая, что отправлюсь в новый этап своей жизни не одна, а в компании упрямого, вредного, увлекающегося, но умного, доброго и уже такого родного старика и верного и не менее родного Ромича.
Упоминание о его седине немного сбило радостный настрой, все-таки причиной появления той белой пряди стала именно я, но, несмотря на будущие расставания с остальными членами семьи, в душе поселилось радостное предвкушение перемен. Я даже замечталась немного, и не сразу заметила, что профессор взял браслет и с какой-то тоской и грустью в него всматривался.
— Что-то не так?
— Нет, Лейла, что ты… Все, наоборот, слишком хорошо... Просто я вспомнил другую девочку, которой в свое время такой браслет помог бы сохранить жизнь и разум. — Профессор поднял на меня глаза и, увидев неподдельный интерес и сопереживание, решил поделиться со мной этой историей. — Ты ведь знаешь, что я стал рабом незадолго до того, как попал к твоему отцу? — Я утвердительно кивнула. — Но не знаешь, почему я им стал… — Он немного помолчал, углубившись в воспоминания. — За три года до того, как я попал в рабство, Султан Турании Фарид гар-Аронхид пригласил меня учить наукам своих сыновей. В то время у меня возникли некоторые разногласия с новым ректором Тализийского университета, в котором я тогда уже долгое время преподавал, и, очередной раз вспылив после наших споров, я решил принять это заманчивое во всех смыслах предложение. Мне всегда было интересно изучать чужие культуры, а тут такая возможность побывать в самом сердце Турании! Да и оплата обещала быть немаленькой, гораздо выше той, что я зарабатывал на тот момент. Хотя, повторюсь, это было для меня отнюдь не главным, и если бы не те самые разногласия… Но это уже не важно. Я приплыл в Туранию. Я ведь тебе рассказывал, что истинными сыновьями признаются только дети, рожденные от признанной жены, которая может быть только одна. Таких у султана оказалось всего трое. Те, кто рождается от девушек гарема, сыновьями не считаются, а отдаются на обучение и будущее служение в военные полки. С девочками другая ситуация. Они все признаются дочерями Султана и воспитываются во дворце, имея право до определенного возраста покидать гарем и гулять по дворцу Султана, общаясь с воспитываемыми на мужской половине братьями. Таким девочкам везет больше остальных, так как Султан отдает их в жены своим приближенным. А жена — это не наложница. Вот только маленькой Салиме не повезло: у нее обнаружился дар. Мы познакомились с ней за год до этого открытия — однажды, гуляя по замку, шестилетняя Салима забрела на урок к братьям и с тех пор стала постоянной слушательницей моих лекций. Сначала я совершенно не обращал на нее внимания, маленькая пигалица тихо сидела за спинами мальчишек и что-то рисовала. — Лицо профессора осветила грустная, но светлая улыбка. — У нее были забавные черные кудряшки, которые ни в какую не желали заплетаться, отчего служанки часто обильно мазали их маслом, и ее макушка блестела, как отполированная… Как оказалось, она рисовала вовсе не каракули, как я поначалу думал, а училась писать и научилась гораздо быстрее братьев!..
Недоумение профессора было таким искренним, что улыбка начинала сама собой набегать на мое лицо, но я сдержалась. Мне хотелось сказать профессору, что девочка, отнюдь не равно не подвластная обучению! Даже наоборот, девочки более дисциплинированы, а потому часто быстрее воспринимают и осваивают преподанный материал. Но я промолчала, давая ему возможность рассказать свою историю. Тем более, что сейчас он явно транслировал свои тогдашние мысли, а не то, что думает об обучении девочек сейчас.
— Я стал чаще с ней общаться, увидел неприкрытую жажду знаний и полюбил этого непосредственного умного ребенка. Так случилось, что Всевышний не послал мне собственных детей и внуков, и Салима тогда стала для меня отдушиной. — Старик стер набежавшую на глаза влагу. — А потом у нее нашли дар… Вряд ли Сольгер рассказывал тебе о том, что происходит с такими девочками в Турании, он сам вряд ли об этом осведомлен. Я и сам узнал об этом совершенно случайно, услышав разговор приближенного к Султану одаренного и одного из его сыновей. Оказывается, если где-то в Султанате отыскивается одаренная девочка, то она или попадает в гарем Султана или его приближенных — сыновья таких девочек почти всегда признаются законными сыновьями — или она отдает свой дар тому, на кого укажет Султан...
— Отдает свой дар? — ошалело переспросила я. Никогда ничего подобного даже не слышала!
— Да. Эта информация сама по себе — огромная тайна, а уж за то, как происходит процедура передачи, король любой страны отдал бы немало, однако секрет знает только Султан и его наследник, и делиться им они не спешат…
Я поняла, что случилось с Салимой:
— У нее отняли дар… — прервала я сгустившуюся тишину.
— Да. Только я не рассказал тебе главного. Эту процедуру можно провести только с девочками и только до их вхождения в возраст, и у той, у которой отнимают дар, вместе с ним уходит и разум. Узнав об этом, я хотел организовать девочке побег, даже задействовал некоторые появившиеся там связи, но кто-то меня предал. А на следующий день Салима лишилась дара и разума — отец решил, что ее дар выгоднее отдать сыну, чем выдать девочку замуж за своего приближенного… а я должен был лишиться жизни…. — Старик замолчал, погруженный в воспоминания, но через некоторое время произнес фразу, которая ввела меня в совершеннейший ступор. — Спас меня отец Ратмира.
— Вас спас мой дедушка? — решила уточнить, не веря своим ушам. До этой минуты в нашей семье никогда не упоминались ни родственники отца, ни матери, а тут такое открытие!
— Так сложилось, что мы с ним часто любили побеседовать об астрономии и математике и, будучи визирем Султана, он решил спасти незадачливого ученого.
Визирем Султана! Обалдеть! Мой дед — визирь! Но как тогда его сын, мой отец, оказался в таком месте, как Шалем, без каких-либо приличных накоплений, да еще и в качестве помощника купца? Одни загадки, на которые, подозреваю, я получу ответы или очень нескоро, или не получу никогда. Пока все эти мысли метались у меня в голове стайками вспугнутых птиц, профессор продолжал свой рассказ:
— В тот день обезглавили другого старика. Не спрашивай кого, я не знаю, как не знаю, заслуживал он смерти или нет. Но я был не в том положении, чтобы лезть с расспросами.
— Почему же вы стали рабом, если вас спасли?
— Потому что это был самый легкий способ затеряться и выехать из страны. Раб есть раб. Никто не будет обращать на него внимания, по крайней мере, больше необходимого. Ты не поверишь, насколько в Турании человека делает незаметным рабский ошейник! — Профессор покачал головой. — А потом появился твой отец, и я решил принять его предложение пересидеть шумиху в Шалеме. Все-таки окажись я сразу после смерти снова в Тализии, кто-то мог узнать меня и донести Султану, а это могло подставить под удар твоего деда, чего я, разумеется, совершенно не хотел. Вероятность, конечно, была невелика, но мало ли. Тем более это был хороший способ выехать из Турании. А здесь я познакомился с твоей семьей, с тобой… Не поверишь, но никогда прежде у меня не было такой дружной семьи и таких талантливых учеников. Я привязался к вам, как к родным, Лейла. И очень рад, что вся эта история закончилась благополучно… сравнительно благополучно, конечно.
Он как-то вымученно улыбнулся. Видимо, погружение в воспоминания дались старику нелегко. Глядеть на эту сгорбленную фигуру было так тяжело, что я не выдержала и, подойдя, обняла его.
— Тимуран-аха, вы тоже за это время стали для всех нас родным человеком… дедушкой. И то, что вы собираетесь отправиться со мной в Тализию, делает мой отъезд не таким болезненным. Поверьте, это очень важно для меня!
Профессор неловко потрепал меня по плечу и быстро вышел прочь. А я поняла, что он просто сбежал, ведь сдерживать чувства ему стало слишком тяжело, но и бесконечно плакать у меня на газах он тоже позволить себе не мог.
***
Вот уже две недели я сидела в комнате, перебирала воспоминания и думала, чего же действительно хочу от жизни. А еще думала о будущем, которое казалось туманным и каким-то фантастическим. Ведь я на полном серьезе собиралась выдавать себя за мальчика! Не день и не два, а весь период обучения, а это пять лет университетской школы и три года самого университета!
От мыслей отвлекла скрипнувшая дверь. Подняв глаза, я увидела… отца! Дыхание сбилось, а сердце зачастило с неистовой силой. Волна радости подхватила меня и понесла вперед.
— Папа! — выдохнула я, повиснув на родном человеке, которого уже и не чаяла увидеть до своего отъезда. Я не знала, как и когда покину город, но Кирим сказал, что решение этого вопроса он возьмет на себя, и мне не стоит волноваться, лишь поскорее выздоравливать. — Папа! Как я рада тебя видеть! — Слезы брызнули из глаз.
А он подхватил меня и со мной на руках сел на лавку, что стояла у стены.
— Лейла, доченька! — Отец крепко прижимал меня к своей груди и нежно гладил по волосам. — Ну, не плачь, все уже позади. Не плачь, сердечко мое.
А я уже просто не могла сдержаться, выплескивая слезами тоску по отцу и все, что мне пришлось пережить за время нашей разлуки. Слезы лились, не переставая, а когда закончились, я еще долго всхлипывала. Почему-то только сейчас, рядом с ним, я осознала, что весь тот ужас, в котором я жила все время с захвата города, наконец, оставил меня и больше не вернется.
— Прости меня, сердечко, — тихо проговорил отец, когда я успокоилась. — Прости, что не был рядом, что не защитил.
И столько боли было в этих словах, что я всхлипнула вновь и обняла его еще крепче, вжимаясь в родного человека.
— В этом нет твоей вины! Просто все сложилось так, как сложилось.
Отец горько улыбнулся и поцеловал меня в лоб:
— Ты как всегда слишком добра, сердечко. Но я сделаю все, чтобы подобное больше никогда не повторилось! Я спрячу тебя так, что никакая сволочь больше не найдет и не причинит тебя вреда!
Я, млевшая в руках отца от ощущения небывалой защищенности, насторожилась:
— В смысле?
— Сердечко, у меня есть одно очень защищенное место, куда никому нет ходу. Я увезу тебя туда. Там будет скучновато, но со временем…
— Папа, стой! — Я испугалась не на шутку. Мне вовсе не хотелось всю оставшуюся жизнь прятаться от людей и вздрагивать от любого неосторожного звука.
— Что случилось, сердечко?
— Я не хочу прятаться! Я хочу научиться пользоваться даром, получить образование и самой выбирать путь в жизни!
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, Лейла! Если хоть кто-то узнает о твоем даре… — Его губы болезненно скривились. — Тебя ждет страшная участь…
— Я знаю, отец! Поверь, я много думала и прекрасно представляю, что меня ждет, если обо мне узнают, но закрыть себя в четырех стенах — не выход, это лишь отсрочка неизбежного. Можно спрятаться, можно прожить жизнь забившись в предложенный тобой угол, но зачем тогда мне такая жизнь? Это будет просто существование, я так не хочу. Я хочу подчинить себе свой дар и спасти от участи быть использованной или сожженной хотя бы одну одаренную девочку! Потому что то, что сейчас происходит — это жестокость, которой нет оправдания. И если мне это удастся, то и жизнь моя будет прожита не зря!
Всю эту речь я говорила, выпрямившись и глядя отцу в глаза. А когда закончила, не спешила снова прильнуть к его груди, требовательно глядя и ожидая реакции на свои слова.
Наконец, он заговорил:
— Ты изменилась.
— Может быть. Прежнюю Лейлу сожгла в сарае толпа обезумевших людей, которым многие годы рассказывают страшилки о ведьмах. Не спорю, одаренные бывают разными, но ведь и обычные люди творят такое, о чем и вспоминать страшно. А потому, если Всевышний даст, я стану тем камешком, который будет способен осыпать целую гору. — Ненадолго я замолчала, понимая, что не убедила отца. — Я знаю, что у меня может не получиться, знаю, что очень сильно рискую. Но знаю и то, что если не попробую, то не смогу жить по-прежнему. Я просто перестану быть той Лейлой, которую вы все знаете и любите. Моя задумка слишком амбициозна и практически невыполнима, но в том сарае я вдруг отчетливо поняла, что ничего не успела, что совершенно зря появилась в этом мире, что у меня все это время не было цели, которая бы оправдала тот шанс, что дали мне небеса, когда вернули к жизни. Кто-то когда-то сказал: «Если цель твоей жизни не кажется тебе грандиозной, то это всего лишь план на завтра». Этот мир дал мне много: и любящих родных, и преданных друзей, и даже дар, что при правильной огранке может стать большим помощником в любых начинаниях, и который я совершенно не ценила и считала лишь помехой, не стремясь развивать.
