Смрад стоял жуткий и непередаваемый. Ветер, в мгновение ока делавшийся гнилым, стоило ему лишь слегка коснуться их, трепетал отслаивавшейся полоски кожи. В тишине, повисшей не без помощи телепатии, слышно было, как гневно потрескивают горящие зеленым огнем глаза. Услышав приветствие, все это сборище немедленно разразилось оглушительным ревом.
–– Му-р-р-ра-а!
–– Я обещал вам славу, –– Начал Лактамор. –– и вот! Мы стоим от нее всего в одном шаге! Воистину великие нас ожидают сражения.
Бурное одобрение.
–– Я обещал вам сражения – они ожидают нас прямо за рекой! Некоторые из вас уже имели удовольствие ими насладиться!
Рамиды, причастные к расправам в деревне с ухмылками обтерли забрызганные кровью лезвия палашей о свои щеки.
–– Я обещал вам возвышения! И вы получите их! Получите, завязши в трупах по пояс!
–– М-р-р-а!
–– Мы разобьем каждого, кто встанет на нашем пути! Мафор обязан и будет нами разрушен!
–– Р-р-а!
––Рамиды! Войны! Слуги Великого Смафла! Собратья! Там, вверху, высоко в горах, я имел возможность еще раз убедиться в праведности и величии нашего дела! Неважно, чем была вызвана эта возможность. Куда важнее его окончание. Подобно цветам, ненужным и хрупким, в мире людей, куда мы идем, существуют жалость и сострадание, эти два лепестка на нежизнеспособном цветке, которые судьба всегда обрывает первыми, как обрывает злой отчим уши нашкодившему юнцу! Миром правит добро? Возможно их миром! И будем честны, вожжи оно криворуко удерживает! Миром правит какой-то неведомый замысел? Возможно их миром! Возможно у них, слабых по своей сути и не стремящихся от нее, слабости, избавиться, трепещущих от всего, что хоть сколько-то будоражит воображение, сперва боящихся мыслить, а после проливающих потоки слез по упущенным возможностям и есть какой-то там закон добровращения! Пусть так! Но тогда я, своей властью, которую мне никто не давал, но путь к которой показал мне Великий Смафл и которую я взял силой, так вот! Этот закон я вам запрещаю! В мире нет ни единого правила, по которому бы он, мир, исправно работал. Кроме разве что одного. –– Тут глаза Пакета вспыхнули попеременно двумя огнями – зеленым и апельсиновым и мерцания их с бешеной скоростью сменяли друг друга. –– Весь мир, все планеты, каждый уголок вселенной поддается одному незыблемому закону: закону ломания мироздания об колено!
Звук безудержного рева Рамидов отразился при этих словах на склонах гор, вызвав в их глубине несколько оползней.
–– Да! Смертные слабы! Смертные жалки! Смертные не достойны владеть этой землей! И этой планетой! Когда-то давно я ходил среди них! Я смотрел их характеры! Они ничтожны! И нет среди них достойных существ! Не сдерживайтесь! Рвите, грызите, разрушайте, заражайте, ломайте хребты, закусывайте затылками, превращайте их в кучки дымящихся верезжащих хрящей! И пусть под вашими клинками они будут исправно предаваться тому, что любят больше всего – хныкать, мою правоту подтверждая!
На этих словах восхищение вождем, заклокотавшее в каждой гнилой груди, вылилось в безудержное ударение кулаками по доспехам.
–– Ну а теперь хватит слов, пора бы и в кулаки кашлять! Пойдемте обоссым их так, что еще их праправнуки будут рождаться с желтыми зубами! Ау!
Ответный рев был столь жуток и громок, что два горца, набившиеся идти на Мафор вместе с серыми, оглохли в течении первых пятнадцати секунд.
За день до этого, вечером, изгнанный из Мафора Кустар Вакунастари восседал вместе с Приколом Андреичем в своем кабинете. Только-только закончилось обсуждение дел. Прикол Андреич, как и всегда, был неотразим в высшей степени – на нем был новый фельфефельхурный жилет цвета черемухи поверх запахнутой на все пуговицы белоснежной рубашки, сшитые, разумеется, по нему и блестяще сидевший. Пара матово-молочных перчаток покоились на одном из его колен, которое он положил поверх другого и теперь поигрывал стопой в такт мыслям, поблескивая черной туфлей. Он сидел напротив Вакунастари, глядя другу за спину и любуясь великолепным видом, открывавшемся в стекле высокого, почти во всю стену окна. В тонких простенках между стеклом числом три штуки висели оленьи рога, помпезно декорированные пушистыми хвостиками порсуанских лисиц, а в серединном простенке на неровной подставке из серого мрамора стоял рыцарский доспех с перьями, вьющимися из вершины шлема, сложивший руки на железной груди. За окном жизнь неспешно готовилась к вечернему часу: кучевые облака слоновьего цвета стирали следы отступленья Калпариса, склон горы, на котором располагалась вилла "Отдыхающая дрофа", поросшие густой травой баюкал ветер, тихо шепча колыбельные лепесткам, в низовье, у притока впадавшей в океан Рандодэры, работяги под уздцы вели лошадей, а на усыпанной плодами веточке, видневшейся за стеклом, в такт движенья туфли Прикола Андреича кивала птичка. Глядя на все это, Прикол Андреич находил в личном существовании чудесное упоение и с наслаждением прихлебывал из кружки гилбуй, размышляя о том – угоститься ли куревом?
Его товарищ Кустар, обладатель этой чудесной обзорной площадки и оттого воспринимающий себя запертым, с утомленным видом глядел в прямо противоположную сторону, на зажженный камин, отбрасывавший на расстилавшийся перед ним красный ковер длинные тени. В его воображении снова ожили вспоминания о счастливых днях, проведенных в Мафоре. Днях, пролетевших настолько быстро, что слово "мгновения" было, пожалуй, недостаточно кратким для их описания. Он вспоминал балы, вереницы пар в свете горящих золотом канделябров, носившихся вдоль столов слуг, блестящий, шахматной расцветки паркет и ее, ее руки! Ах, эти руки, держа в своих которые он чувствовал, как в груди его сердце трепещет, нежнее, чем все птицы за всеми окнами всех вилл обоих Вулво. Ах, эти руки!.. И вот теперь он здесь, покинут практически всеми друзьями, разлученный с единственной, составляющий для него все звезды неба, влачащий скверные дни, походящие на дым от мокрых поленьев, лишенный даже возможности явиться в принадлежащие его семье владения для проверки тамошнего состояния дел. И тени, плясавшие на спинах животных, в виде узоров, скачущих по ковру, казалось, тоже смеялись над ним. Тихо вошедший в кабинет слуга, нарушил повисшее над столом молчание.
–– Ваша суруга, граждане лейкоциты. –– Объявил Лушик, поставив на столешницу граненную стеклянную емкость квадратной формы, почти доверху засыпанную льдом, в объятье которого покачивался вполне бодипозитивный графин с серо-зеленым напитком, в центре которого медленно закручивалась чернеющая спираль.
–– Останься, Лушик. –– Произнес Вакунастари, передавая графин Приколу Андреевичу и переводя взгляд на ладонь. Будучи извлеченным изо льда графин оставил на ней холодные капли.
–– Как прикажите, гражданин лейк.
–– И снова тянет тебя фамильярничать. Сколько уже раз я просил тебя прекратить?
–– Боюсь запамятовать, гражданин лейкоцит.
–– Нет, а серьезно, Лушик. Лейкоциты, лейки. Все это обезличенная замена достоинству. Привязка к крови... Тряска вокруг нее... О, как отравляет порой жизнь разумному человеку!
–– Не сомневаюсь, гражданин ле... Все, умолкаю.
–– Хэ-х. –– С грустным взглядом усмехнулся Кустар. –– Лейкоциты. Наше призвание – защитники. Ты еще помнишь, друг мой, в чем заключаются наши жизнь и служение?
–– Конечно, лей... Конечно. От основания Вечной Империи у людей признанной крови, благородной, густой, то есть у лейкоцитов оно заключается в неустанной защите кровеносной системы. Густокровный рыцарь, как и рыцарь милиции и орденов, от Ордена Святого СТАСа, до Орденов Жен нашего Бога, обязан чтить людей признанных, защищать торговлю и города, блюсти, при возложении такой обязанности, охрану межзвездных маршрутов, порядок и общее состояние здравия Вечной Империи, чтобы ее организм оставался здоровым.
–– Оставался здоровым... Верно сказано, друг. И не потому что ты обречен был вместе со мной заучить это с детства. –– На этих словах оба они усмехнулись детским воспоминаниям. –– Вот только кажется не кажется ли тебе, что организм этот давно уже пребывает в болезни?
–– Это все от сугубо планетного твоего восприятия. –– Вклинился в разговор Прикол Андреич, взбалтывая в рюмке начавшую шикать жидкость. –– Тебе бы развеется, вылететь на Ом-Пуку.
–– Да чего я не видел на твоем Ом-Пуку?
–– А вот узнаешь. –– Произошло лукавейшее подмигивание. –– Паусфур тебя несколько раз приглашал. Ты разве забыл переговорную вежливость? Вот где бы ты был, если б не я?
–– Я ценю твое участие.
–– Не сомневаюсь. –– Улыбнулся Прикол Андреевич. Помолчав, он продолжил развитие предшествующей мысли. –– Да или хотя бы отплыви на Малый Вулво. Перемена места и климата всегда идет на пользу в... твоих делах.
–– Э-э... –– Кустар лишь отмахнулся. –– Чего я не видел по ту сторону океана? Точно такая же стена земли за стеной океана, как у нас здесь. Да и к тому же я уже и забыл, когда выбирался за эти стены. Без соглядатаев.
–– Рекамен будет в восторге!
–– Хотел бы я, чтобы этот шпион взахлеб подавился этим восторгом!.. Скажи лучше, Лушик, когда мы были в походе в последний раз?
–– Не могу вспомнить, гра...
–– Да ты нарочно!
–– Я почти справился! И я честно не помню, но, разумеется, я в любую секунду готов к выдвижению. Только скажите, ваш верный доспехоносец готов в любой миг!
–– Доспехоносец... В детстве мне это слово казалось смешным. –– Кустар улыбнулся. –– А теперь, не знаю, оно мне кажется неуместным.
–– Ну, оно хотя бы с точки здравого смысла логично построено. Не оруженосцем же мне быть в конце концов?! Ведь о своем оружии любой рыцарь обязан заботиться сам. Доспехоносцы нужны...
–– Нужны богатым говорунам, забывшим, с какой стороны влезают в доспехи... –– Произнес Кустар и тут же сказал совсем несвязанное. –– Хороший ты человек, Лушак.
–– В вас говорит спирт, гражданин. –– Лукаво улыбнулся Лушик, облокотившись о каминную полку.
–– Тебе бы все зубоскалить!
–– Вовсе нет.
Они рассмеялись.
–– К тому же, я ведь не только доспехоносец, но и управдом.
–– И превосходный, надо отметить!
–– Вы льстите мне.
–– Нет, я серьезно. Ты незаменим.
Управдом кивнул с видом человека, которому предмет разговора известен лучше, чем говорящему.
–– А вот скажи, Лушак. Ты никогда не хотел...
–– Хотел, конечно. –– Ответил Лушик, прекрасно зная, чего б он хотел.
–– Чего же тогда ты все еще подле меня? Скажи только слово! В знак нашей дружбы...
–– Вы добры, гражданин. Но ведь к верности меня обязывает не только занимаемое мной положение, полученное при рождение, но и личное уважение, и привязанность и... Буду честен, нежелание менять спокойную, сытую, теплую жизнь темные бои знают на что. Дал клятву...
–– ... держи ее.
–– Истинно так, гражданин лейкоцит.
И, как хороший слуга, Лушак удалился, посчитав время своего пребывания вблизи господина истраченным на сегодня.
–– Славный он у тебя! Ей трем Женам, славный! Как...
Но Кустар не слышал Прикола Андреевича. Мысли его затронули слова Лушика о клятве, и он мысленно возвратились к клятве другой, данной пред расставанием двумя пламенеющими сердцами в спасительной тени мафорских лип.
В ночь с жука на лепесток последнего месяца 8938-ого года Чумная Орда пересекла образованную горным источником реку Бубес и тремя колоннами, длинными настолько, что для их описания слово "вереницы" было бы более верным, двинулась на восток. Мертвые вереницы. Вооруженные вереницы. Пышущие смрадом и ненавистью, вооруженные до зубов, мертвые и нескончаемо длинные вереницы. Теперь, преодолев высокие горы, Лактамор отнял от голов Рамидов свою длань и волю, освободив разумы своего воинства и их удерживаемая в узде жестокость и порожденное этим удержанием безумие, также сдерживаемые до сих пор телепатией, выплеснулись наружу волною насилия. Серые все также шли на Мафор, они все также ему подчинялись, однако теперь никто из командиров не помышлял их останавливать. Предоставленные сами себе, Рамиды отыгрывались за свое вынужденное томление буквально на всем. Идя трактами и неглубокими колеями, они нередко забредали в поля или высаженные по над дорогой посадки и крушили деревья или рвали рож, причем не только здоровые побеги и ветки, но и уже зачумленные, буквально развеивающиеся в руках. Они верезжали. Они бросались на изредка встречающихся зверей и земледельцев, потроша их и обвешиваясь шарами из кишок, которые вскоре лопались от процессов гниения.
На второй день движения передовые группы когорты Йорига Болтуна вышли к выселкам Тринекс, расположенным на двух стоящих друг за другом холмах. Атака была проведена молниеносно. Менее двух минут потребовалось Слугам Хвори на то, чтобы, окружив селение с двух сторон, ворваться в него и уничтожить всех жителей. Их предводитель подоспел к ним к тому времени, когда в Тринексе уже не было ни одной не оскверненной души. То, что увидел он, привело его порченное естество в искренне восхищение. На вершине холма пылала соломенная крыша выбеленной хижины. На кое-где устоявший забор были насажанные человеческие тела, разорванные на половины. Один Рамид забавлялся с чьей-то обезображенной головой: с языком дуя ей в нос он то почти выдувал глаза, то загонял их обратно в глазницы, наслаждаясь при этом приятным соленым привкусом в ротовой полости. Резвившиеся у амбара серые, почти как дети играли в снежки одуревающими от полетов мышами. Шелтр и Сиоду сидели возле разрушенного крыльца и, плюясь, кто дальше, через завалинки, в четыре руки мастерили гармошку из тела с глазами, выпученными от ужаса. Их черные клинки лежали тут же.
–– Вот это я понимаю! –– Одобрительно крикнул Болтун, оглядывая разрушения и спрыгивая с Маусаперты. Идя вместе с зверем, он подошел к гармонщикам. –– Как успехи?
–– Да что-то туго идет, командир! –– Пожаловался Сиоду, поднимая тело над головой и с трудом похрустывая в районе ребер. –– Ля вроде фальшивит, а?
–– Да и до не ахти. –– Сказал Йориг, скривившись после повторного хруста и, вскочив обратно на Маусаперту, крикнул, обращаясь уже ко всем остальным: –– Так, ладно, хватит бездельничать! Впереди еще столько не разоренных домов!
Доведенные этим обращением почти до экстаза, Рамиды закончили рушить руины и вновь устремились к Мафору. В дальнейшем, в течении все того же дня две другие деревни были разрушены ими в такой же манере. На трактах закономерно появились первые беженцы. Выскакивая из буквально рушащихся им на головы домов и чудом проскочив между опьяненными разрушениями Рамидами, мужчины, женщины, малыши, одетые во что попало, прижав обе руки к груди и держа так молотившееся под кистями сердце, без оглядки неслись от Чумной Орды, бросаясь в колосившиеся поля ржи. Многих из них ловили в лесопосадках и серые, возвращаясь, жонглировали их безглазыми головами, меньшему же, смертельно напуганному числу беглецов удавалось оторваться и скрыться, неся пугающее предупреждение всем остальным. Когда на следующий день авангарды шедших параллельно друг другу колонн Йорига и Пунатвоя вышли к окраине столицы Живой Чурец, все встреченные ими дома оказались покинутыми. Сначала в недоумении, а после и в бешенстве, обходили Рамиды пустые жилища, на петлях которых иногда поскрипывали оставленные незамкнутыми двери. По старой памяти некоторые бойцы бросились было ломать и эти здания, однако тут они были неожиданно остановлены приказом «Чумного пера», прозвучавшего, как будто из чугунного гроба.
–– Му-р-р-ра-а!
–– Я обещал вам славу, –– Начал Лактамор. –– и вот! Мы стоим от нее всего в одном шаге! Воистину великие нас ожидают сражения.
Бурное одобрение.
–– Я обещал вам сражения – они ожидают нас прямо за рекой! Некоторые из вас уже имели удовольствие ими насладиться!
Рамиды, причастные к расправам в деревне с ухмылками обтерли забрызганные кровью лезвия палашей о свои щеки.
–– Я обещал вам возвышения! И вы получите их! Получите, завязши в трупах по пояс!
–– М-р-р-а!
–– Мы разобьем каждого, кто встанет на нашем пути! Мафор обязан и будет нами разрушен!
–– Р-р-а!
––Рамиды! Войны! Слуги Великого Смафла! Собратья! Там, вверху, высоко в горах, я имел возможность еще раз убедиться в праведности и величии нашего дела! Неважно, чем была вызвана эта возможность. Куда важнее его окончание. Подобно цветам, ненужным и хрупким, в мире людей, куда мы идем, существуют жалость и сострадание, эти два лепестка на нежизнеспособном цветке, которые судьба всегда обрывает первыми, как обрывает злой отчим уши нашкодившему юнцу! Миром правит добро? Возможно их миром! И будем честны, вожжи оно криворуко удерживает! Миром правит какой-то неведомый замысел? Возможно их миром! Возможно у них, слабых по своей сути и не стремящихся от нее, слабости, избавиться, трепещущих от всего, что хоть сколько-то будоражит воображение, сперва боящихся мыслить, а после проливающих потоки слез по упущенным возможностям и есть какой-то там закон добровращения! Пусть так! Но тогда я, своей властью, которую мне никто не давал, но путь к которой показал мне Великий Смафл и которую я взял силой, так вот! Этот закон я вам запрещаю! В мире нет ни единого правила, по которому бы он, мир, исправно работал. Кроме разве что одного. –– Тут глаза Пакета вспыхнули попеременно двумя огнями – зеленым и апельсиновым и мерцания их с бешеной скоростью сменяли друг друга. –– Весь мир, все планеты, каждый уголок вселенной поддается одному незыблемому закону: закону ломания мироздания об колено!
Звук безудержного рева Рамидов отразился при этих словах на склонах гор, вызвав в их глубине несколько оползней.
–– Да! Смертные слабы! Смертные жалки! Смертные не достойны владеть этой землей! И этой планетой! Когда-то давно я ходил среди них! Я смотрел их характеры! Они ничтожны! И нет среди них достойных существ! Не сдерживайтесь! Рвите, грызите, разрушайте, заражайте, ломайте хребты, закусывайте затылками, превращайте их в кучки дымящихся верезжащих хрящей! И пусть под вашими клинками они будут исправно предаваться тому, что любят больше всего – хныкать, мою правоту подтверждая!
На этих словах восхищение вождем, заклокотавшее в каждой гнилой груди, вылилось в безудержное ударение кулаками по доспехам.
–– Ну а теперь хватит слов, пора бы и в кулаки кашлять! Пойдемте обоссым их так, что еще их праправнуки будут рождаться с желтыми зубами! Ау!
Ответный рев был столь жуток и громок, что два горца, набившиеся идти на Мафор вместе с серыми, оглохли в течении первых пятнадцати секунд.
***
За день до этого, вечером, изгнанный из Мафора Кустар Вакунастари восседал вместе с Приколом Андреичем в своем кабинете. Только-только закончилось обсуждение дел. Прикол Андреич, как и всегда, был неотразим в высшей степени – на нем был новый фельфефельхурный жилет цвета черемухи поверх запахнутой на все пуговицы белоснежной рубашки, сшитые, разумеется, по нему и блестяще сидевший. Пара матово-молочных перчаток покоились на одном из его колен, которое он положил поверх другого и теперь поигрывал стопой в такт мыслям, поблескивая черной туфлей. Он сидел напротив Вакунастари, глядя другу за спину и любуясь великолепным видом, открывавшемся в стекле высокого, почти во всю стену окна. В тонких простенках между стеклом числом три штуки висели оленьи рога, помпезно декорированные пушистыми хвостиками порсуанских лисиц, а в серединном простенке на неровной подставке из серого мрамора стоял рыцарский доспех с перьями, вьющимися из вершины шлема, сложивший руки на железной груди. За окном жизнь неспешно готовилась к вечернему часу: кучевые облака слоновьего цвета стирали следы отступленья Калпариса, склон горы, на котором располагалась вилла "Отдыхающая дрофа", поросшие густой травой баюкал ветер, тихо шепча колыбельные лепесткам, в низовье, у притока впадавшей в океан Рандодэры, работяги под уздцы вели лошадей, а на усыпанной плодами веточке, видневшейся за стеклом, в такт движенья туфли Прикола Андреича кивала птичка. Глядя на все это, Прикол Андреич находил в личном существовании чудесное упоение и с наслаждением прихлебывал из кружки гилбуй, размышляя о том – угоститься ли куревом?
Его товарищ Кустар, обладатель этой чудесной обзорной площадки и оттого воспринимающий себя запертым, с утомленным видом глядел в прямо противоположную сторону, на зажженный камин, отбрасывавший на расстилавшийся перед ним красный ковер длинные тени. В его воображении снова ожили вспоминания о счастливых днях, проведенных в Мафоре. Днях, пролетевших настолько быстро, что слово "мгновения" было, пожалуй, недостаточно кратким для их описания. Он вспоминал балы, вереницы пар в свете горящих золотом канделябров, носившихся вдоль столов слуг, блестящий, шахматной расцветки паркет и ее, ее руки! Ах, эти руки, держа в своих которые он чувствовал, как в груди его сердце трепещет, нежнее, чем все птицы за всеми окнами всех вилл обоих Вулво. Ах, эти руки!.. И вот теперь он здесь, покинут практически всеми друзьями, разлученный с единственной, составляющий для него все звезды неба, влачащий скверные дни, походящие на дым от мокрых поленьев, лишенный даже возможности явиться в принадлежащие его семье владения для проверки тамошнего состояния дел. И тени, плясавшие на спинах животных, в виде узоров, скачущих по ковру, казалось, тоже смеялись над ним. Тихо вошедший в кабинет слуга, нарушил повисшее над столом молчание.
–– Ваша суруга, граждане лейкоциты. –– Объявил Лушик, поставив на столешницу граненную стеклянную емкость квадратной формы, почти доверху засыпанную льдом, в объятье которого покачивался вполне бодипозитивный графин с серо-зеленым напитком, в центре которого медленно закручивалась чернеющая спираль.
–– Останься, Лушик. –– Произнес Вакунастари, передавая графин Приколу Андреевичу и переводя взгляд на ладонь. Будучи извлеченным изо льда графин оставил на ней холодные капли.
–– Как прикажите, гражданин лейк.
–– И снова тянет тебя фамильярничать. Сколько уже раз я просил тебя прекратить?
–– Боюсь запамятовать, гражданин лейкоцит.
–– Нет, а серьезно, Лушик. Лейкоциты, лейки. Все это обезличенная замена достоинству. Привязка к крови... Тряска вокруг нее... О, как отравляет порой жизнь разумному человеку!
–– Не сомневаюсь, гражданин ле... Все, умолкаю.
–– Хэ-х. –– С грустным взглядом усмехнулся Кустар. –– Лейкоциты. Наше призвание – защитники. Ты еще помнишь, друг мой, в чем заключаются наши жизнь и служение?
–– Конечно, лей... Конечно. От основания Вечной Империи у людей признанной крови, благородной, густой, то есть у лейкоцитов оно заключается в неустанной защите кровеносной системы. Густокровный рыцарь, как и рыцарь милиции и орденов, от Ордена Святого СТАСа, до Орденов Жен нашего Бога, обязан чтить людей признанных, защищать торговлю и города, блюсти, при возложении такой обязанности, охрану межзвездных маршрутов, порядок и общее состояние здравия Вечной Империи, чтобы ее организм оставался здоровым.
–– Оставался здоровым... Верно сказано, друг. И не потому что ты обречен был вместе со мной заучить это с детства. –– На этих словах оба они усмехнулись детским воспоминаниям. –– Вот только кажется не кажется ли тебе, что организм этот давно уже пребывает в болезни?
–– Это все от сугубо планетного твоего восприятия. –– Вклинился в разговор Прикол Андреич, взбалтывая в рюмке начавшую шикать жидкость. –– Тебе бы развеется, вылететь на Ом-Пуку.
–– Да чего я не видел на твоем Ом-Пуку?
–– А вот узнаешь. –– Произошло лукавейшее подмигивание. –– Паусфур тебя несколько раз приглашал. Ты разве забыл переговорную вежливость? Вот где бы ты был, если б не я?
–– Я ценю твое участие.
–– Не сомневаюсь. –– Улыбнулся Прикол Андреевич. Помолчав, он продолжил развитие предшествующей мысли. –– Да или хотя бы отплыви на Малый Вулво. Перемена места и климата всегда идет на пользу в... твоих делах.
–– Э-э... –– Кустар лишь отмахнулся. –– Чего я не видел по ту сторону океана? Точно такая же стена земли за стеной океана, как у нас здесь. Да и к тому же я уже и забыл, когда выбирался за эти стены. Без соглядатаев.
–– Рекамен будет в восторге!
–– Хотел бы я, чтобы этот шпион взахлеб подавился этим восторгом!.. Скажи лучше, Лушик, когда мы были в походе в последний раз?
–– Не могу вспомнить, гра...
–– Да ты нарочно!
–– Я почти справился! И я честно не помню, но, разумеется, я в любую секунду готов к выдвижению. Только скажите, ваш верный доспехоносец готов в любой миг!
–– Доспехоносец... В детстве мне это слово казалось смешным. –– Кустар улыбнулся. –– А теперь, не знаю, оно мне кажется неуместным.
–– Ну, оно хотя бы с точки здравого смысла логично построено. Не оруженосцем же мне быть в конце концов?! Ведь о своем оружии любой рыцарь обязан заботиться сам. Доспехоносцы нужны...
–– Нужны богатым говорунам, забывшим, с какой стороны влезают в доспехи... –– Произнес Кустар и тут же сказал совсем несвязанное. –– Хороший ты человек, Лушак.
–– В вас говорит спирт, гражданин. –– Лукаво улыбнулся Лушик, облокотившись о каминную полку.
–– Тебе бы все зубоскалить!
–– Вовсе нет.
Они рассмеялись.
–– К тому же, я ведь не только доспехоносец, но и управдом.
–– И превосходный, надо отметить!
–– Вы льстите мне.
–– Нет, я серьезно. Ты незаменим.
Управдом кивнул с видом человека, которому предмет разговора известен лучше, чем говорящему.
–– А вот скажи, Лушак. Ты никогда не хотел...
–– Хотел, конечно. –– Ответил Лушик, прекрасно зная, чего б он хотел.
–– Чего же тогда ты все еще подле меня? Скажи только слово! В знак нашей дружбы...
–– Вы добры, гражданин. Но ведь к верности меня обязывает не только занимаемое мной положение, полученное при рождение, но и личное уважение, и привязанность и... Буду честен, нежелание менять спокойную, сытую, теплую жизнь темные бои знают на что. Дал клятву...
–– ... держи ее.
–– Истинно так, гражданин лейкоцит.
И, как хороший слуга, Лушак удалился, посчитав время своего пребывания вблизи господина истраченным на сегодня.
–– Славный он у тебя! Ей трем Женам, славный! Как...
Но Кустар не слышал Прикола Андреевича. Мысли его затронули слова Лушика о клятве, и он мысленно возвратились к клятве другой, данной пред расставанием двумя пламенеющими сердцами в спасительной тени мафорских лип.
***
В ночь с жука на лепесток последнего месяца 8938-ого года Чумная Орда пересекла образованную горным источником реку Бубес и тремя колоннами, длинными настолько, что для их описания слово "вереницы" было бы более верным, двинулась на восток. Мертвые вереницы. Вооруженные вереницы. Пышущие смрадом и ненавистью, вооруженные до зубов, мертвые и нескончаемо длинные вереницы. Теперь, преодолев высокие горы, Лактамор отнял от голов Рамидов свою длань и волю, освободив разумы своего воинства и их удерживаемая в узде жестокость и порожденное этим удержанием безумие, также сдерживаемые до сих пор телепатией, выплеснулись наружу волною насилия. Серые все также шли на Мафор, они все также ему подчинялись, однако теперь никто из командиров не помышлял их останавливать. Предоставленные сами себе, Рамиды отыгрывались за свое вынужденное томление буквально на всем. Идя трактами и неглубокими колеями, они нередко забредали в поля или высаженные по над дорогой посадки и крушили деревья или рвали рож, причем не только здоровые побеги и ветки, но и уже зачумленные, буквально развеивающиеся в руках. Они верезжали. Они бросались на изредка встречающихся зверей и земледельцев, потроша их и обвешиваясь шарами из кишок, которые вскоре лопались от процессов гниения.
На второй день движения передовые группы когорты Йорига Болтуна вышли к выселкам Тринекс, расположенным на двух стоящих друг за другом холмах. Атака была проведена молниеносно. Менее двух минут потребовалось Слугам Хвори на то, чтобы, окружив селение с двух сторон, ворваться в него и уничтожить всех жителей. Их предводитель подоспел к ним к тому времени, когда в Тринексе уже не было ни одной не оскверненной души. То, что увидел он, привело его порченное естество в искренне восхищение. На вершине холма пылала соломенная крыша выбеленной хижины. На кое-где устоявший забор были насажанные человеческие тела, разорванные на половины. Один Рамид забавлялся с чьей-то обезображенной головой: с языком дуя ей в нос он то почти выдувал глаза, то загонял их обратно в глазницы, наслаждаясь при этом приятным соленым привкусом в ротовой полости. Резвившиеся у амбара серые, почти как дети играли в снежки одуревающими от полетов мышами. Шелтр и Сиоду сидели возле разрушенного крыльца и, плюясь, кто дальше, через завалинки, в четыре руки мастерили гармошку из тела с глазами, выпученными от ужаса. Их черные клинки лежали тут же.
–– Вот это я понимаю! –– Одобрительно крикнул Болтун, оглядывая разрушения и спрыгивая с Маусаперты. Идя вместе с зверем, он подошел к гармонщикам. –– Как успехи?
–– Да что-то туго идет, командир! –– Пожаловался Сиоду, поднимая тело над головой и с трудом похрустывая в районе ребер. –– Ля вроде фальшивит, а?
–– Да и до не ахти. –– Сказал Йориг, скривившись после повторного хруста и, вскочив обратно на Маусаперту, крикнул, обращаясь уже ко всем остальным: –– Так, ладно, хватит бездельничать! Впереди еще столько не разоренных домов!
Доведенные этим обращением почти до экстаза, Рамиды закончили рушить руины и вновь устремились к Мафору. В дальнейшем, в течении все того же дня две другие деревни были разрушены ими в такой же манере. На трактах закономерно появились первые беженцы. Выскакивая из буквально рушащихся им на головы домов и чудом проскочив между опьяненными разрушениями Рамидами, мужчины, женщины, малыши, одетые во что попало, прижав обе руки к груди и держа так молотившееся под кистями сердце, без оглядки неслись от Чумной Орды, бросаясь в колосившиеся поля ржи. Многих из них ловили в лесопосадках и серые, возвращаясь, жонглировали их безглазыми головами, меньшему же, смертельно напуганному числу беглецов удавалось оторваться и скрыться, неся пугающее предупреждение всем остальным. Когда на следующий день авангарды шедших параллельно друг другу колонн Йорига и Пунатвоя вышли к окраине столицы Живой Чурец, все встреченные ими дома оказались покинутыми. Сначала в недоумении, а после и в бешенстве, обходили Рамиды пустые жилища, на петлях которых иногда поскрипывали оставленные незамкнутыми двери. По старой памяти некоторые бойцы бросились было ломать и эти здания, однако тут они были неожиданно остановлены приказом «Чумного пера», прозвучавшего, как будто из чугунного гроба.
