войне», а поэтому я не буду вдаваться в излишне запутанные подробности, как то боевая конфигурация звезд вокруг планеты, виды порталов, использованные нечестью, перечень всех полков, учувствовавших в сражениях прямо и косвенно, и так далее...
––... Кто-куда, тоси-боси... Это все вам могли бы рассказать люди! Но я-а-а...
––... Поэтому буду рассказывать популярно. Для начала напомню для самых маленьких. Это была борьба со злом. Борьба настоящая, не фигуральная...
––... Это был махач наших с не нашими! –– С каждым произнесенным словом глаза Парпарата медленно наливались болотной тиной. –– Они бы (со всем презрением, на которое только был способен Рамид, Парпарат указал на стену посохом) стали расхваливать только себя! Ибо как есть, все люди лживы! Но я! Я расскажу вам, как оно было!..
––... И во всей этой компании, с великим множеством битв и маневров, есть две фигуры, вокруг которых полотна истории дали спираль.
Спины молодых рыцарей распрямлялись как-то сами собой. Слова гражданина Оливера Асгера будили в них смутную, потаенную гордость, пусть они слушали самое-самое начало истории.
–– Имена обоих известны, вы все их знаете. Это, конечно же, человек чести, образец звездного рыцарства...
––... редкостный подзалупник...
––... гордость рода людей, копье гнева Большого Вулво, раскаленное в благороднейшем из сердец...
––... жалкий выродок, такой же никчемный, как колбаса из дерьма, набитого в шкуру убитой гадюки. Будь он крысой, его бы погнали даже из канализации, даже... Даже имя его упоминать как-то не хочется, особенно потому что оно стоит рядом с ТАКИ-ИМ Рамидом!..
––... Кустар Громоходящий! Прозванный так за свой знаменитый...
–– Я даже рассказывать не буду, за что. В этом нет славы!..
––... Он был и на веки останется в памяти жителей эталоном юности и зрелых лет. Кустар происходил из вен старой крови. Он был красив, высок, манерен. Вежлив со всеми, элегантен на вечерах, неотразимый в доспехах. Женщины были от него без ума...
–– Был он малю-у-у-сенький. –– Парпарат наклонился и почесал камень. –– О-от такой. Какие-то безызвестные свиньи его где-то высрали, немного растили, думали бросить, да неудобно перед другими. Потом дали денег, кому было нужно, пристроили его, ничего интересного. Был помело и подслеповатый... Как-то в 39-ом мы потрошили одну из пакировских монахинь. Так вот перед смертью она собрала нас в кружок, сложила жалобно руки и как на духу призналась нам, что ушла в евнухи оттого, что когда-то ночью краем глаза увидела... Нет, не его и даже не его тень. Она просто увидела чью-то тень и подумала, что это, в теории, мог бы быть он и до того ей от этого стало плохо... Такой вот он был!..
Серые, как один, осуждающе затрясли головами.
–– Т-т-т!..
––... Громоходящий, среди близких – Вакунастари, получил прекрасное домашнее образование. Свободно говорил на шести языках...
––... Даже с ширинкой, говорят, не мог совладать. Вечно обосцывал ладоши!..
––... Таким был герой этой войны. Герой людей. Но у врагов их тоже был предводитель. Омерзительный, без капли чести. Пусть и, конечно, хороший военный. Как не прискорбно, он также был из людей...
––... Не просто из каких-то там людей! –– Парпарат потряс кулаком возле щупалец. –– Он же был лучшим их представителем!..
––... вероломно предавший...
––... от бессердечия вынужденный!..
––... и тем самым навлекший позор на свой род...
––... И тем самым вписавший себя на страницы истории!..
–– Лактамор Па?кет, э-э-эх... –– Оливер Асгер грустно вздохнул. –– Вот ничего не могу с собой сделать. Как ни произнесу это многострадальное имя вслух, аж язык у меня шершавым становится...
–– Великий Лактамор Пакет! Один из величайших воителей нечистой орды. До своего благословленного возвышения он смертным, совсем как этот Кустар. Но в отличии от него, Лактамор подавал большие надежды. Оттого они и бесятся, оттого и клевещут, стремясь опозорить его славное имя. Блестящее образование...
––... Согласно сведениям, не поддающимся подозрению, ибо взяты они из имперских архивов, Лактамора нашли в хлеву, после очередной попойки, что шли без счета в маленьком городке Пиримея, что расположен в третьем секторе, на Малом Вулво. Его родители были беззубая прохиндейка и шалопай...
––... Сын гувернерши и городского учителя. Красивый, как куча наколотых на вилы кишок, широк в плечах, глаза словно отсвет грозового раската...
–– О его внешности нам почти ничего не известно, однако сохранились воспоминания его одноклассников. Один из них, в частности, утверждает, что Пакет считал только до двух, да и то временами путался... Но кем он был, нам не важно, хотя многим исследователям не дают покоя его военные способности, истоки которых они ищут в детстве... Как бы там ни было, Лактамор Пакет поддался непростительным для любого смертного слабостям, отринул все...
–– Отдал свою душу во имя спасения девушки! Благодаря прекрасной экономической модели людей: "Империя порешает", когда заболела его возлюбленная, когда его гнали от себя лекари, сапогами пиная кончавшуюся на его руках Афорсею, он не сумел ее спасти. Один из них знаете, что ему крикнул?
Рамиды отрицательно закивали.
–– Как умрет – приноси. Мне как раз нужно тело для опытов! Их освистали в шести городах. В двух или трех облили помоями. Она умерла на пороге церковной больницы. Вместо слов утешения ее прямо там, на его глаза, распили надвое прям на брусчатке и эти две части побросали, как инвентарь, в моровую избу. Стоит ли удивляться, что люди нажили в тот день врага? Стоит ли удивляться, что Великий Смафл протянул ему руку помощи?
От гнева щупальца Парпарата перешли в танец.
–– Он поклялся вернуться на Устру-6. Вернуться и отомстить... И он вернулся. Вернулся в славе, что окружала его облаками мух, вернулся в силе, что гноем выпрыскивалась при каждом шаге. Вернулся при войске, сильнее которого возможно видели звездные системы, но такой концентрации слуг Хвори на одной планете наблюдать ни смертным, ни нам еще не доводилось. Да. Среди них был и я... Забавно. Люди часто любят вспоминать те дни, когда Пакет только решил отдаться тьме. Они говорят о нем...
––... Вот как низко он пал перед тем, как продал душу демонам гнили. Похоть, убийства, коварство и мародерство!
При этих словах генерала возгласы гнева раздались со стен.
––... Похоть, убийства, коварство и мародерства!
–– Ехей! –– Радостным гиком залились под стенами.
–– Да-а... Много можно говорить об обоих воителях. Кто сражался за честь, а кто был ничтожеством, я думаю тут всем все понятно. Однако перейдем конкретно к войне. И так. Наступал 8938-ой год. Мы шли космоса на Большой Вулво...
II
На вершине безымянного каменного холма, возвышавшегося над Апинским плоскогорьем, в разрез с синим небом и здравым смыслом блеснула немая молния и в ту же секунду четыре порочных огненных черепа коснулись взвившейся под ними сочной травы. Чумная тварь задрала голову и над низиной разнесся клич, заменяющий гром. Услышав его, флора пришла в негодование. С одинаковой силой трепет охватил корни цветов и бурьяна. Сами скалы, казалось, вздрогнули от него.
–– Мур-р-р-а!
Так, ранним летом 8938-ого, возвестил Большой Вулво о своем возвращении чернобокий утес, бывший когда-то Лактамором Пакетом, а к сему времени ставший возлюбленным сосудом сил Бога чумы. Лик его был подобен кипящему чану, в котором варились вершки свеклы. От затылка на спину шла костяная коса из ребер убитых рыцарей. Три с лишним метра, руки, с потрескавшимися от переизбытка сил бицепсами, он восседал на огневзором коне, черном как ночная пижама, одеться в которую могла только смерть. Конь этот был благословением Великого Смафла. Людские черепа ему служили копытами, из их глазниц струились огненные ручейки. Стремена, седло, удила были откованы из толстогранных цепей, а каждый вдох и выдох твари звучал падением песочной россыпи на ржавый лист. Кривая броня груди Лактамора формой напоминала застывшие без контроля ручьи горячего сахара и спереди оканчивалась, не доходя до того места, где у людей находится пуп. Отсюда и до пояса из кос, к которому были прибиты женские губы, тело закрывали вплетенные в сталь руки людей, тщетно застывшие в попытке защиты. Над каждой стопой его, не касаясь земли, висели иссушенные женские головы, набухавшие от гноя во время ранений. В правом плече был вмонтирован рог, дуя в который нечистый мог перестраивать структуру костей, становясь ниже и выше, плотнее и жиже. Вытащенный из ножен на раздражение свежему ветру, на загривке коня лежал ониксовый клинок с малым искосом у рукояти, который вскоре был поднят Па?кетом ради приветствия его воинства. На холме он стоял не один.
По правую руку от Лактамора на четырехлапом соме, вооружившись вилами с трехглавым наконечником из проклятого стекла, восседал Пунатвой «Чумное Перо», как иногда его называли имперцы, ибо раздор он творил, как каллиграф, заклинающий строки. От локтей до ногтей на руках его не было кожи и мяса, а голые кости скрывали колючие наручи, в неистовстве содранные с ежовых спин и скрепленные ядом. Прямо по середине его доспеха алела трещина. Она происходила из тех глубин, где когда-то покоилась людская душа. Жар ее был столь нестерпимым, что для проветривания Пунатвой был вынужден время от времени отлавливать и приваривать к груди хищных птиц. Бывшие королями природной цепочки, они попадали в ужасное положение и были обречены до самой смерти бить крыльями о железо в безуспешных попытках вырваться и взлететь. Их привлекал сом, глаза которого были заговоренными казаться грифам, орлам и стервятникам самой притягательной добычей на свете. При этом птицы чувствовали опасность, исходящую от этой странной добычи, а потому зачастую подолгу в нерешительности кружились над Пунатвоем, все понимающие и в то же время не могущие отвернуть назад крыла. В итоге, когда сил сопротивляться соблазну не оставалось, они пикировали, внутренне содрогаясь. Едва эти птицы начинали атаку, каждый из них приходило осознание, что в этот момент нельзя кричать. Иначе погибнешь. И с каждым проносившимся метром птицы ощущали все больше и больше нарастающий страх, подступающий к горлу колючим комом. Тогда они решали, что зашли далеко, пытались свернуть, но тела их не слушались. Вот это было последней каплей. Забыв про все птицы начинали истошно кричать, сом оборачивался и хватал за когти. С этого момента их судьбой становилось служить живым опахалом, до тех пор, пока, не лишившись силы и оперения, они не выбрасывались на съеденье сому, а их место не занимали другие несчастные. Последних всегда было в избытке, т.к. со временем в любой компании над Пунатвоем всегда образовывалась туча обреченных орлов.
По левую руку от Лакаморта сидел на земле Йоруг Болтун. Он был лишен глаз и видел только тогда, когда глаза его увлажнялись, а потому почти все время он третьей рукой, сделанной из шести перекрученных сосков, зажимал себе нос и сморкался пустыми веками. Пока из его глазниц тек зеленый гной, Йоруг видел. Сидя, он опирался на булаву. В его левом предплечье таилась замаскированная под дупло и обрамленная веточками прожорливая дыра, которая нередко плевалась перьями – тем немногим, что оставалось от залетевших на огонек малых птиц, в результате чего на его левой груди лежал слюнявчик из слюны и птичьих перьев. Поджав под себя ноги, Иоруг сидел на земле. В это время его спину рвала когтями преданная «Маусаперта», отчего спина покрывалась слоями шрамов, служивших ему защитой. Доспехи Болтун всегда презирал.
А в это время внизу одна за одной сияли молнии телепортационных порталов. За каждым всполохом на поляне появлялся десяток серых и их было так много, что через двадцать часов у повелителей начинало рябить в глазах. Армия Лакаморта прибывала на Большой Вулво. Это были Рамиды со всех шести планет, покоренных Пакетом и принадлежавших ему. Шести из шести тысяч шестисот шестидесяти шестерок планет, находящихся под дланью Великого Смафла. Еще через день концентрация достигал предела. Черви начали заводились даже в облаках и падали, закипая в зеленом и синем огне, коими пылали клинки Рамидов. Вооружение было разнообразно. В прокаженных ладонях серые держали стилеты, искривленные, как перееденная каретой змеиная кожа, ржавые топоры, лезвия которых напоминали гриву худородной клячи, но переполнялись энергией Темных богов. На плечах лежали палицы. Тлетворный огонь иссушал воздух. Речь чумных воинов, перебранки их скакунов отдавались в норах, лежащих далеко за Апинским плоскогорьем и жители этих нор спешно ретировались еще глубже в землю. Сыпь, язвы, россыпи швов на локтях, голые кости и стальные наросты – все это радовало взор чумных предводителей. Восемь тысяч бойцов явились в тот день. Восемь тысяч слуг Великого Смафла пришли сюда из самых отдаленных космических недр, где самый свет звезд густел и разлагался, несущие в своих сердцах горесть других миров, порабощенных и оскверненных, с лопаты вкусивших прелестей Хвори. В своей мерзости каждый из них был уникален, даже те из Рамидов, что в прошлой жизни звались близнецами, теперь отличались друг от друга, как камшот от скриншота.
Наконец в миг, когда последняя молния перенесла на континент последний десяток бойцов, ряды их взревели. Гнилое море тел, разлившихся по плоскогорью, приветствовали его – своего предводителя, все это время стоявшего на холме и подавшегося теперь на самый край, разведя руки в стороны, словно бы обнимая бурлящую массу. Затем восемь тысяч глоток все разом стихли и с вершины каменистого скалы раздался голос, представить который можно, если взяв за ноги несколько петухов, начать забивать их о чугунную стену.
–– Мои братья!
Ему отвечала дробь кулачных ударов по серым грудям. Многие из них были болезненны, покрытые влажной зеленой слизью и потому трупный яд при каждом ударе летел во все стороны. Черви не переставали падать с небес.
–– Наконец-то, спустя двенадцать проклятых лет я снова здесь, на шестой Устре! Все здесь стоящие были свидетелями: я клялся нашему Богу отдать эту звезду!
С этими словами он указал на поспешивший спрятаться за облаками Калпарис. Кулаки многих Рамидов взлетели над головами. Отовсюду донеслось «–– Р-р-ра!».
–– Здесь, как и всюду – обитель смертных! Они говорят, что смердим мы. Это неправда! Смердят они! Смердят жалкими песнями о сытой жизни, смердят насмешками и страхом за жизнь. Смердят пороками и заносчивостью! Каждый из них такой, вы это знаете и все равно я вам обещаю новое тому подтверждение. Запомните эти слова: все вставшие перед нами будут обращены в дымящуюся кашу, что стечет по клинкам! Обращены почти без усилий! Так сказал я – Лакакаморт Па?кет и гибель тому, кто попытается это оспаривать!
Одобрительный рев перебил ветер.
–– Они кричат о чистоплотности! О чистоплотности духа и чистоплотности тела! Они, эти злые и бессердечные, лгущие даже самим себе друг другу, клевещущие на достойных и вышвыривающих любого, ежели он не вышел сословием на погибель! При том их сердца не отяжелеют даже на перышко! Сотни из вас слышали о горделивой сталице Мафоре, что возвышается на шахтерской горе, как над другими возвышается самомнение жителей этой планеты.
––... Кто-куда, тоси-боси... Это все вам могли бы рассказать люди! Но я-а-а...
––... Поэтому буду рассказывать популярно. Для начала напомню для самых маленьких. Это была борьба со злом. Борьба настоящая, не фигуральная...
––... Это был махач наших с не нашими! –– С каждым произнесенным словом глаза Парпарата медленно наливались болотной тиной. –– Они бы (со всем презрением, на которое только был способен Рамид, Парпарат указал на стену посохом) стали расхваливать только себя! Ибо как есть, все люди лживы! Но я! Я расскажу вам, как оно было!..
––... И во всей этой компании, с великим множеством битв и маневров, есть две фигуры, вокруг которых полотна истории дали спираль.
Спины молодых рыцарей распрямлялись как-то сами собой. Слова гражданина Оливера Асгера будили в них смутную, потаенную гордость, пусть они слушали самое-самое начало истории.
–– Имена обоих известны, вы все их знаете. Это, конечно же, человек чести, образец звездного рыцарства...
––... редкостный подзалупник...
––... гордость рода людей, копье гнева Большого Вулво, раскаленное в благороднейшем из сердец...
––... жалкий выродок, такой же никчемный, как колбаса из дерьма, набитого в шкуру убитой гадюки. Будь он крысой, его бы погнали даже из канализации, даже... Даже имя его упоминать как-то не хочется, особенно потому что оно стоит рядом с ТАКИ-ИМ Рамидом!..
––... Кустар Громоходящий! Прозванный так за свой знаменитый...
–– Я даже рассказывать не буду, за что. В этом нет славы!..
––... Он был и на веки останется в памяти жителей эталоном юности и зрелых лет. Кустар происходил из вен старой крови. Он был красив, высок, манерен. Вежлив со всеми, элегантен на вечерах, неотразимый в доспехах. Женщины были от него без ума...
–– Был он малю-у-у-сенький. –– Парпарат наклонился и почесал камень. –– О-от такой. Какие-то безызвестные свиньи его где-то высрали, немного растили, думали бросить, да неудобно перед другими. Потом дали денег, кому было нужно, пристроили его, ничего интересного. Был помело и подслеповатый... Как-то в 39-ом мы потрошили одну из пакировских монахинь. Так вот перед смертью она собрала нас в кружок, сложила жалобно руки и как на духу призналась нам, что ушла в евнухи оттого, что когда-то ночью краем глаза увидела... Нет, не его и даже не его тень. Она просто увидела чью-то тень и подумала, что это, в теории, мог бы быть он и до того ей от этого стало плохо... Такой вот он был!..
Серые, как один, осуждающе затрясли головами.
–– Т-т-т!..
––... Громоходящий, среди близких – Вакунастари, получил прекрасное домашнее образование. Свободно говорил на шести языках...
––... Даже с ширинкой, говорят, не мог совладать. Вечно обосцывал ладоши!..
––... Таким был герой этой войны. Герой людей. Но у врагов их тоже был предводитель. Омерзительный, без капли чести. Пусть и, конечно, хороший военный. Как не прискорбно, он также был из людей...
––... Не просто из каких-то там людей! –– Парпарат потряс кулаком возле щупалец. –– Он же был лучшим их представителем!..
––... вероломно предавший...
––... от бессердечия вынужденный!..
––... и тем самым навлекший позор на свой род...
––... И тем самым вписавший себя на страницы истории!..
–– Лактамор Па?кет, э-э-эх... –– Оливер Асгер грустно вздохнул. –– Вот ничего не могу с собой сделать. Как ни произнесу это многострадальное имя вслух, аж язык у меня шершавым становится...
–– Великий Лактамор Пакет! Один из величайших воителей нечистой орды. До своего благословленного возвышения он смертным, совсем как этот Кустар. Но в отличии от него, Лактамор подавал большие надежды. Оттого они и бесятся, оттого и клевещут, стремясь опозорить его славное имя. Блестящее образование...
––... Согласно сведениям, не поддающимся подозрению, ибо взяты они из имперских архивов, Лактамора нашли в хлеву, после очередной попойки, что шли без счета в маленьком городке Пиримея, что расположен в третьем секторе, на Малом Вулво. Его родители были беззубая прохиндейка и шалопай...
––... Сын гувернерши и городского учителя. Красивый, как куча наколотых на вилы кишок, широк в плечах, глаза словно отсвет грозового раската...
–– О его внешности нам почти ничего не известно, однако сохранились воспоминания его одноклассников. Один из них, в частности, утверждает, что Пакет считал только до двух, да и то временами путался... Но кем он был, нам не важно, хотя многим исследователям не дают покоя его военные способности, истоки которых они ищут в детстве... Как бы там ни было, Лактамор Пакет поддался непростительным для любого смертного слабостям, отринул все...
–– Отдал свою душу во имя спасения девушки! Благодаря прекрасной экономической модели людей: "Империя порешает", когда заболела его возлюбленная, когда его гнали от себя лекари, сапогами пиная кончавшуюся на его руках Афорсею, он не сумел ее спасти. Один из них знаете, что ему крикнул?
Рамиды отрицательно закивали.
–– Как умрет – приноси. Мне как раз нужно тело для опытов! Их освистали в шести городах. В двух или трех облили помоями. Она умерла на пороге церковной больницы. Вместо слов утешения ее прямо там, на его глаза, распили надвое прям на брусчатке и эти две части побросали, как инвентарь, в моровую избу. Стоит ли удивляться, что люди нажили в тот день врага? Стоит ли удивляться, что Великий Смафл протянул ему руку помощи?
От гнева щупальца Парпарата перешли в танец.
–– Он поклялся вернуться на Устру-6. Вернуться и отомстить... И он вернулся. Вернулся в славе, что окружала его облаками мух, вернулся в силе, что гноем выпрыскивалась при каждом шаге. Вернулся при войске, сильнее которого возможно видели звездные системы, но такой концентрации слуг Хвори на одной планете наблюдать ни смертным, ни нам еще не доводилось. Да. Среди них был и я... Забавно. Люди часто любят вспоминать те дни, когда Пакет только решил отдаться тьме. Они говорят о нем...
––... Вот как низко он пал перед тем, как продал душу демонам гнили. Похоть, убийства, коварство и мародерство!
При этих словах генерала возгласы гнева раздались со стен.
––... Похоть, убийства, коварство и мародерства!
–– Ехей! –– Радостным гиком залились под стенами.
–– Да-а... Много можно говорить об обоих воителях. Кто сражался за честь, а кто был ничтожеством, я думаю тут всем все понятно. Однако перейдем конкретно к войне. И так. Наступал 8938-ой год. Мы шли космоса на Большой Вулво...
II
На вершине безымянного каменного холма, возвышавшегося над Апинским плоскогорьем, в разрез с синим небом и здравым смыслом блеснула немая молния и в ту же секунду четыре порочных огненных черепа коснулись взвившейся под ними сочной травы. Чумная тварь задрала голову и над низиной разнесся клич, заменяющий гром. Услышав его, флора пришла в негодование. С одинаковой силой трепет охватил корни цветов и бурьяна. Сами скалы, казалось, вздрогнули от него.
–– Мур-р-р-а!
Так, ранним летом 8938-ого, возвестил Большой Вулво о своем возвращении чернобокий утес, бывший когда-то Лактамором Пакетом, а к сему времени ставший возлюбленным сосудом сил Бога чумы. Лик его был подобен кипящему чану, в котором варились вершки свеклы. От затылка на спину шла костяная коса из ребер убитых рыцарей. Три с лишним метра, руки, с потрескавшимися от переизбытка сил бицепсами, он восседал на огневзором коне, черном как ночная пижама, одеться в которую могла только смерть. Конь этот был благословением Великого Смафла. Людские черепа ему служили копытами, из их глазниц струились огненные ручейки. Стремена, седло, удила были откованы из толстогранных цепей, а каждый вдох и выдох твари звучал падением песочной россыпи на ржавый лист. Кривая броня груди Лактамора формой напоминала застывшие без контроля ручьи горячего сахара и спереди оканчивалась, не доходя до того места, где у людей находится пуп. Отсюда и до пояса из кос, к которому были прибиты женские губы, тело закрывали вплетенные в сталь руки людей, тщетно застывшие в попытке защиты. Над каждой стопой его, не касаясь земли, висели иссушенные женские головы, набухавшие от гноя во время ранений. В правом плече был вмонтирован рог, дуя в который нечистый мог перестраивать структуру костей, становясь ниже и выше, плотнее и жиже. Вытащенный из ножен на раздражение свежему ветру, на загривке коня лежал ониксовый клинок с малым искосом у рукояти, который вскоре был поднят Па?кетом ради приветствия его воинства. На холме он стоял не один.
По правую руку от Лактамора на четырехлапом соме, вооружившись вилами с трехглавым наконечником из проклятого стекла, восседал Пунатвой «Чумное Перо», как иногда его называли имперцы, ибо раздор он творил, как каллиграф, заклинающий строки. От локтей до ногтей на руках его не было кожи и мяса, а голые кости скрывали колючие наручи, в неистовстве содранные с ежовых спин и скрепленные ядом. Прямо по середине его доспеха алела трещина. Она происходила из тех глубин, где когда-то покоилась людская душа. Жар ее был столь нестерпимым, что для проветривания Пунатвой был вынужден время от времени отлавливать и приваривать к груди хищных птиц. Бывшие королями природной цепочки, они попадали в ужасное положение и были обречены до самой смерти бить крыльями о железо в безуспешных попытках вырваться и взлететь. Их привлекал сом, глаза которого были заговоренными казаться грифам, орлам и стервятникам самой притягательной добычей на свете. При этом птицы чувствовали опасность, исходящую от этой странной добычи, а потому зачастую подолгу в нерешительности кружились над Пунатвоем, все понимающие и в то же время не могущие отвернуть назад крыла. В итоге, когда сил сопротивляться соблазну не оставалось, они пикировали, внутренне содрогаясь. Едва эти птицы начинали атаку, каждый из них приходило осознание, что в этот момент нельзя кричать. Иначе погибнешь. И с каждым проносившимся метром птицы ощущали все больше и больше нарастающий страх, подступающий к горлу колючим комом. Тогда они решали, что зашли далеко, пытались свернуть, но тела их не слушались. Вот это было последней каплей. Забыв про все птицы начинали истошно кричать, сом оборачивался и хватал за когти. С этого момента их судьбой становилось служить живым опахалом, до тех пор, пока, не лишившись силы и оперения, они не выбрасывались на съеденье сому, а их место не занимали другие несчастные. Последних всегда было в избытке, т.к. со временем в любой компании над Пунатвоем всегда образовывалась туча обреченных орлов.
По левую руку от Лакаморта сидел на земле Йоруг Болтун. Он был лишен глаз и видел только тогда, когда глаза его увлажнялись, а потому почти все время он третьей рукой, сделанной из шести перекрученных сосков, зажимал себе нос и сморкался пустыми веками. Пока из его глазниц тек зеленый гной, Йоруг видел. Сидя, он опирался на булаву. В его левом предплечье таилась замаскированная под дупло и обрамленная веточками прожорливая дыра, которая нередко плевалась перьями – тем немногим, что оставалось от залетевших на огонек малых птиц, в результате чего на его левой груди лежал слюнявчик из слюны и птичьих перьев. Поджав под себя ноги, Иоруг сидел на земле. В это время его спину рвала когтями преданная «Маусаперта», отчего спина покрывалась слоями шрамов, служивших ему защитой. Доспехи Болтун всегда презирал.
А в это время внизу одна за одной сияли молнии телепортационных порталов. За каждым всполохом на поляне появлялся десяток серых и их было так много, что через двадцать часов у повелителей начинало рябить в глазах. Армия Лакаморта прибывала на Большой Вулво. Это были Рамиды со всех шести планет, покоренных Пакетом и принадлежавших ему. Шести из шести тысяч шестисот шестидесяти шестерок планет, находящихся под дланью Великого Смафла. Еще через день концентрация достигал предела. Черви начали заводились даже в облаках и падали, закипая в зеленом и синем огне, коими пылали клинки Рамидов. Вооружение было разнообразно. В прокаженных ладонях серые держали стилеты, искривленные, как перееденная каретой змеиная кожа, ржавые топоры, лезвия которых напоминали гриву худородной клячи, но переполнялись энергией Темных богов. На плечах лежали палицы. Тлетворный огонь иссушал воздух. Речь чумных воинов, перебранки их скакунов отдавались в норах, лежащих далеко за Апинским плоскогорьем и жители этих нор спешно ретировались еще глубже в землю. Сыпь, язвы, россыпи швов на локтях, голые кости и стальные наросты – все это радовало взор чумных предводителей. Восемь тысяч бойцов явились в тот день. Восемь тысяч слуг Великого Смафла пришли сюда из самых отдаленных космических недр, где самый свет звезд густел и разлагался, несущие в своих сердцах горесть других миров, порабощенных и оскверненных, с лопаты вкусивших прелестей Хвори. В своей мерзости каждый из них был уникален, даже те из Рамидов, что в прошлой жизни звались близнецами, теперь отличались друг от друга, как камшот от скриншота.
Наконец в миг, когда последняя молния перенесла на континент последний десяток бойцов, ряды их взревели. Гнилое море тел, разлившихся по плоскогорью, приветствовали его – своего предводителя, все это время стоявшего на холме и подавшегося теперь на самый край, разведя руки в стороны, словно бы обнимая бурлящую массу. Затем восемь тысяч глоток все разом стихли и с вершины каменистого скалы раздался голос, представить который можно, если взяв за ноги несколько петухов, начать забивать их о чугунную стену.
–– Мои братья!
Ему отвечала дробь кулачных ударов по серым грудям. Многие из них были болезненны, покрытые влажной зеленой слизью и потому трупный яд при каждом ударе летел во все стороны. Черви не переставали падать с небес.
–– Наконец-то, спустя двенадцать проклятых лет я снова здесь, на шестой Устре! Все здесь стоящие были свидетелями: я клялся нашему Богу отдать эту звезду!
С этими словами он указал на поспешивший спрятаться за облаками Калпарис. Кулаки многих Рамидов взлетели над головами. Отовсюду донеслось «–– Р-р-ра!».
–– Здесь, как и всюду – обитель смертных! Они говорят, что смердим мы. Это неправда! Смердят они! Смердят жалкими песнями о сытой жизни, смердят насмешками и страхом за жизнь. Смердят пороками и заносчивостью! Каждый из них такой, вы это знаете и все равно я вам обещаю новое тому подтверждение. Запомните эти слова: все вставшие перед нами будут обращены в дымящуюся кашу, что стечет по клинкам! Обращены почти без усилий! Так сказал я – Лакакаморт Па?кет и гибель тому, кто попытается это оспаривать!
Одобрительный рев перебил ветер.
–– Они кричат о чистоплотности! О чистоплотности духа и чистоплотности тела! Они, эти злые и бессердечные, лгущие даже самим себе друг другу, клевещущие на достойных и вышвыривающих любого, ежели он не вышел сословием на погибель! При том их сердца не отяжелеют даже на перышко! Сотни из вас слышали о горделивой сталице Мафоре, что возвышается на шахтерской горе, как над другими возвышается самомнение жителей этой планеты.
