От одного вида жидкости из руки последние силы покидают твое тело. Едва нашедшее тебя сознание ускользало, как песок сквозь пальцы.
Но оно оставалось. То, что было известно хорошо. Чему не удивился, что не явилось некой новинкой. То, что пришло ожидаемо.
Остался страх.
За 18 дней до встречи на земле Судей
Здание Новой Мировой Администрации
Марат оглядывал огромную карту, висящую перед ним. Она изрядно поистаскалась, виднелись участки с поблекшей краской, уголки пообтрепались. Да и сама она давно не отвечала действительности. Многие наименования поменялись, что по идее, делало ее совершенно бесполезной.
Но топонимика в настоящий момент была не важна. В конце концов, названия на картах просто-напросто отражают победителей в борьбе за движения капитала, иначе — отображают так называемые государственные границы. Той грозной конструкции, коя заполняла львиную долю карты, — больше нет, она уничтожена, истреблена, вытравлена, выдавлена, ластиком стерта. Она, Мировая Республика, осталась только на таких грязных, жалких картах, да в некоторых людях. Таких же грязных и жалких. Но сами-то континенты с ландшафтами остались прежними. Практически. А нации…Что нации? Огромные скопища подонков, вроде него, Марата, гнилых, вшивых, промерзших, которых загнали в определенные ареалы голод, холод, чума и чирьи. Взорвать бы это все к треклятой чертовой матери пламенем какой-нибудь одной, — всего лишь одной! — великой идеи, да не хватает уже пороху.
Так думал мужчина, впившийся, как клещ, в пожухлую ткань огромной карты мира. Если конкретнее, в одну точку слева: скромную, почти незаметную, одинокую. На ее месте красовалась узенькая, кем-то прожженная дырочка. Это обугленное отверстие выглядело необычайно бедно и пугливо по сравнению с большущими материками, величаво раскинувшимися правее.
Тем не менее, Марат смотрел точнехонько на прожженный круглешок.
— Значит, говоришь, заметили движение?
— Да, господин консул, — ответил широкоплечий человек, только и ждавший, когда молчание начальника прекратится.
— Какое именно, понятное дело, неясно?
— Сотрудники успели передать одно это странное: заметили движение. На этом все. Связь пропала.
Марат не поменял позиции, никак не пошевелился, стоял, коптил воспаленным взором карту. Но сморщился, как от притерпевшейся зубной боли.
— На Ультимо-Сперанзо дует ветерок, а я должен знать, — прохрипел Марат. — Начался дождь — я в курсе.
— Господин консул, я…
— Но вот там началось «движение», а я стою в неведении. И, следовательно, меня охватывает страх.
— Мы делаем все возможное, чтобы вновь наладить поступление информации. В какой-то мере мы ожидали подобное, когда… придет пора, — голос мужчины звучал уверенно, в нем не имелось волнения лентяя, плохо выполняющего свою работу и от того вечно боящегося нагоняев от начальства. Ему можно было верить: действительно делалось все возможное, в этом Марат не сомневался.
Но уже поздно. Все его чутье говорило о том, что они опоздали, проспали, прошляпили нечто важное. Агенты, наиопытнейшие разведчики, самые грамотные специалисты, не могут ни с того, ни с сего взять и в наиболее нужный момент «не выйти на связь». Особенно, если учесть, за Кем, а точнее за Чем они следили.
Сегодня, шестнадцатого июля десятого года где-то там, на другом конце планеты невообразимо далеко отсюда, что-то случилось. Остров, находящийся в совершенно непривычном для себя десятилетнем коматозе, ожил, вновь привнося в окружающий мир движение и смуту.
Что-то зашевелилось. И люди не выходят на связь.
Марат сделал глубокий вздох. Лицо снова стало непроницаемым и спокойным.
— Ладно, расскажи заново. Детально, с каждой мелочью, с каждой крупинкой.
Марат прошел к столу, сел, сложил руки, закрыв ими пол лица и оставляя взгляд своих прогноенных глаз на собеседнике. Широкоплечий, смуглый мужчина напротив кивнул и заговорил:
— В ноль часов семь минут по общепринятому времени сего дня мы получили сообщение от агентов, действующих в районе Зеро. Оно гласило, что на объекте происходили, цитирую «нетипичные погодные явления», а сами агенты стали чувствовать себя не очень хорошо.
— Они не объяснили в чем выражалось это нетипичное самочувствие?
— Никак нет, — отрапортовал мужчина. — На наши вопросы о том, что они имеют в виду, четкого ответа не последовало. Надо сказать, что все происходило в течение минуты. В ноль часов девять минут коммуникации начали давать сбои, агент, последний раз вышедший на связь, торопливо сообщил: «Видим движение». На этом все оборвалось, больше никакой информации не поступало. Связаться вновь не удалось. И до сих пор, то есть десять часов тридцать минут, не удается.
— Голос агента: он был напуган? Взволнован? Или, быть может, рад?
— Мы не зафиксировали каких-либо изменений в речи работника.
Марат опустил руки, склонил голову. Он думал, мужчина молчал.
Нельзя сказать, что произошедшее стало неожиданностью. Десять лет они ждали новостей с Ультимо-Сперанзо, десять лет велась планомерная, скрупулезная слежка. Десять лет полнейшей тишины. Десять лет покоя. Всему приходит конец, думал Марат. Что ж, тишина горазда на многое, но только не длиться вечно.
— Какие меры приняты в связи с произошедшим? — спросил называемый консулом после недолгой паузы.
— К последнему месту связи направлена пара усиленных групп, все средства защиты на ближайших территориях так или иначе находящихся в нашей юрисдикции приведены в действие. Оповещены оборонительные силы…
Продолжать мужчина мог долго. Терять на это драгоценные теперь минуты — нецелесообразно.
— Я понял, — оборвал консул.
Мужчина мигом замолк.
— Об этом еще кто-то знает?
— Замять подобное не вышло, хоть мы и перекрыли каналы доступа всем сми, — в слова подчиненного просочилась вина, довольно искренняя. Он помолчал и нехотя добавил. — Шила не утаили.
— Однако ж. Какие темпы… Учитесь! За пол дня раструбят всему миру. Наведут мраку и ужасу, сгустят краски. С упоением взвалят все на нас, придумают какую-нибудь вину. И ее повесят. Заставили их умы клокотать.
— Пока что говорить о какой-либо угрозе со стороны Зеро нельзя, — немножко упрямо выговорил короткостриженый подчиненный, — Агенты не выходят на связь —да. Но считать их мертвыми тоже неразумно.
— Конечно, конечно… — Марат саркастически хмыкнул, взял огрызок карандаша, придвинул к себе листок. Морщинистая, худосочная рука начала выводить непонятные рисунки.
Мужчина помолчал. Проследил за творчеством начальника, потом спросил:
— С вашего позволения…
— Да, да… Свободен. Скажи Шарлотте, чтобы она… Хотя нет. Сам приготовь отчет для всех других членов Администрации.
— Он готов. Ждет вашего заверения. Пришлю немедленно, — собеседник Марата поклонился и направился к выходу. Не получив никакой реакции от начальника, бесшумно вышел.
Марат не видел что именно он рисует. Звериное предчувствие, выработанное десятилетиями жизни в революционном подполье, потом в политических интригах, потом в борьбе за удержание власти, — говорило ему: это не конец, дружок. Буквально сейчас начнутся остальные события. Не менее важные и не более приятные.
Минуты не прошло. За громадными, массивными дверьми его нового, с позволения сказать, кабинета, послышались переговоры.
Двери порывисто раскрылись. Привычно короткостриженный, начальник разведки Гаспар перебегал глазами по странице в руке.
— Господин консул, можно…
— Можно, ага. Неужели что-то случилось?
Гаспар дочитал донесение, не заметил сарказма в голосе начальника, аккуратно сложил листок.
— Сегодня в семь часов тридцать семь минут по общепринятому времени, — четко сказал шпион. — В лечебнице Аллхилл, находящейся в нейтральных водах архипелага Эйсав, объект «В» вышел из комы и пришел в сознание.
Гаспар сказал это на одном дыхании и без эмоций.
Консул отреагировал странно. Он все так же продолжал рисовать свою околесицу. Одна слабенькая улыбка коснулась его рябого и земленистого лица.
— Ну… понеслась, — слабо проговорил Марат.
За 18 дней на земле Судей
Очень длинный и тощий доктор в немного помятом, но аккуратном белом халате поводил по глазам фонариком, ловким движением убрал его в нагрудный карман. Аккуратно коснулся своими твердыми пальцами твоей головы. Что-то пощупал за ушами, нажал на гланды (откуда ты помнишь про гланды? Неважно). Снял с шеи стетофонендаскоп, — а это откуда тебе известно?! — одной рукой приложил к сердцу холодную мембрану, на другой, одернув рукав с тыльной стороны кисти, заметил время. Передвинул правее. Пониже. Немного левее. Снова повыше.
— Ну-с, — он повесил обратно на шею свой инструментарий, сунул руки в карманы, присел на край твоей кровати. — Дела не так уж и плохи, гм?
Его старенькие, маленькие очечки представлялись еще более узенькими и нелепыми на длинном и сухом лице. Практически лысая голова была седой, хотя на вид он был не очень-то и стар.
— Должен сказать, дорогой мой, вы нас порядком напугали. То лежите себе спокойненько, то, в кои-то веки очнувшись, начинаете себе кровь пускать. Нехорошо, как думаете?
Молчишь. И правильно. Тебе сейчас сказать нечего, да и говорить незачем. Слушай.
— Мы и обрадоваться не успели вашему новому состоянию, как вы снова всеми силами его пытаетесь ухудшить. Всех взбудоражили, — врач указал на невысокую светловолосую девушку. Она копошилась рядом с твоими приборами и иглами в руке.
Ты коротко осмотрел ее. Лицо мясистое, толстый нос, плотное сложение. Какое-то слишком плотное и крепкое…
— Так, вижу, речь мою понимаете, верно? Слышите хорошо, эхом не отдаюсь? В глазах не двоится, головокружения нет? — произвел расспрос доктор.
На все вопросы отрицательно качаешь головой.
— Пока что говорить, конечно, с полной уверенностью рано, однако, думаю, выразить скромную надежду можно: вы, в общем и целом, в порядке. Учитывая каким мы вас получили десять лет назад… Черт возьми, да мы можно сказать чудо совершили. Эх, жаль, что никто об этом не узнает.
Врач тебе подмигнул, ухмыльнулся, похлопал по ноге — она отдалась неожиданной болью в колене. Ты сморщился. Он заметил. Девушка тоже.
— Угу, правая, — кивнул врач. — Да. У Вас в колене стоит протез. Мы ногу, можно сказать по костям собирали. Но об этом давайте попозже. Пока что отдыхайте, набирайтесь сил, обязательно, повторяю, обязательно хорошо питайтесь! — лицо твоего лекаря в очках приобрело некоторую суровость, но весьма легкую. — Я к вам вечерком зайду непременно. У вас, понятное дело, куча вопросов. Сейчас отвечать на них, пожалуй, не стоит. Но мы обязательно поговорим.
Девушка закончила с приборами. Они опять запикали, в этот раз — на порядок тише.
— По… — ты опять закашлялся, — подождите.
Да, так и есть. Ты выражаешься на другом языке. Хватило слова, чтобы это осознать. От этого даже голова закружилась, ты зажмурился, торопливо собрался, взял себя в руки. Так… Но, с другой стороны, ты понимаешь врача. Значит язык твоих мыслей не единственный, коим ты владеешь.
Голова странно заработала, сама реальность немного исказилась, треснула от понимания того, что в тебе есть несколько языков… Как подобрать нужный?
Врач на твои слова отреагировал с интересом.
— Любопытненько, — произнес он на том же языке, что и ты. Это было очевидно. Язык твоей речи и мыслей был намного сложнее и мелодичнее, в нем чувствовалась красота и сила, идущие рядом. — Вспомнили именно сорминорский. Но до этого понимали мою речь?
Киваешь.
— Угу, вполне ожидаемо. Не совсем типично, однако в рамках допустимого. Если честно, я предполагал, что вы заговорите именно на сорминорском.
— Скажите, где я? Кто вы? И кто я?
Врач с сестрой коротко переглянулись. Тебе это не понравилось. Почему? Чутье подсказало: такое обычно происходит тогда, когда не хотят что-то говорить.
Лысый мужчина снял свои маленькие очки, потер глаза, снова их надел.
— Ладно, держать вас в полном неведении тоже не слишком корректно, не так ли? — снова его ухмылка. — Вы находитесь в лечебнице Аллхилл. Название что-нибудь говорит?
Даже не пытаешься вспомнить, снова отрицательно качаешь головой. В мозгах царит пустота, какое уж тут название больницы, — имени своего не знаешь.
— Тогда о нашем заведении пока рассказывать не буду. Что до нас, то меня зовут профессор Паэльс. Лука Паэльс. Это моя ассистентка Лиза.
Не проронившая ни слова девушка (или женщина?) медленно поклонилась.
— Десять лет вы провели в этих стенах. А я и Лиза, вместе с нашими коллегами, занимались восстановлением вашего здоровья. Если уж быть максимально откровенным, то спасением вашей жизни.
— Что со мной случилось? — ты и профессор все так же говорите на этом красивом языке.
— А вот это давайте обсудим попозже, — сказал доктор Паэльс. — Если излагать, как вы сюда попали, то придется объяснять очень и очень много, а сейчас, как я говорил, вам нужен отдых.
— Пожалуйста. Прошу.
Эти слова ты не сразу нашел в своей голове.
— Скажите, хотя бы коротко, — я кто? Как меня зовут?
Человек в белом халате посмотрел на тебя очень внимательно.
— Давайте я скажу, как вы сюда попали. Остальное — на потом, идет? — слова он говорит на том первом, примитивном языке. Звучит ужасно.
Спорить смысла нет. Да и сил тоже. Киваешь.
— Вы принимали непосредственное участие в последней войне… — начал профессор с тяжелым вздохом. — Какой именно войне — отдельная история. Возникнет необходимость — расскажу. Да вы и сами все узнаете рано или поздно. Так сказать, вы крутились в самой гуще. По информации очевидцев, вступили в… Как там… Э-м… В «героическую схватку с рейханом». Да. Журналисты… Сюда вас доставили уже в состоянии комы, с сотней инородных тел в организме, переломами большинства костей, которые только есть в человеке. Любой другой сто раз умер бы, но вы… Вы, — доктор скрутил губы, чмокнул языком, глаза его устремились куда-то в сторону, он явно подбирал слова. — Вы крепче, скажем так.
Можно было и не спрашивать. Ничего не понятно. Давай соображай и соображай скорее! Что имеешь на данный момент: ты, видимо, солдат. Какой страны? Неясно. Да и неважно. Война. Кого с кем? Неизвестно.
— Кто победил? — задаешь вопрос несознательно, будто что-то моложавое взыграло в душе. Что-то закостенелое, закоренелое в тебе заставило это спросить, что-то нутряное. Животное.
Врач издал резкий и нервный смешок. Отвернулся к окну.
— Все проиграли. Как в любой войне, — произнес Лука Паэльс. — Но если конкретно, то победили те, кто сейчас у власти.
Медсестра подошла к нему и что-то тихо прошептала ему на ухо. Он покивал головой.
— Да, да, Лиза. Вы правы. Да. Все. Пока на этом закончим, идет? — это уже адресовано тебе. — Все хорошо в свое время. И сейчас определенно неподходящий момент для разных историй, как думаете?
Ты думаешь, что он сейчас чего-то боится, вот что ты думаешь. Но утвердительно киваешь на его вопрос
— Чудно. Тогда мы больше не будем вас утомлять. Отдыхайте, ни о чем не переживайте, а лучше всего — поспите. Побеседуем с вами вечером.
С этими словами седоватый доктор и крепкая сестра вышли из палаты.
Ты остался один. Смотришь в потолок. Думаешь.
Марат и Гаспар шли по длинному светлому коридору с необычайно огромными окнами, многие из которых не имели стекол.
Но оно оставалось. То, что было известно хорошо. Чему не удивился, что не явилось некой новинкой. То, что пришло ожидаемо.
Остался страх.
За 18 дней до встречи на земле Судей
Здание Новой Мировой Администрации
Марат оглядывал огромную карту, висящую перед ним. Она изрядно поистаскалась, виднелись участки с поблекшей краской, уголки пообтрепались. Да и сама она давно не отвечала действительности. Многие наименования поменялись, что по идее, делало ее совершенно бесполезной.
Но топонимика в настоящий момент была не важна. В конце концов, названия на картах просто-напросто отражают победителей в борьбе за движения капитала, иначе — отображают так называемые государственные границы. Той грозной конструкции, коя заполняла львиную долю карты, — больше нет, она уничтожена, истреблена, вытравлена, выдавлена, ластиком стерта. Она, Мировая Республика, осталась только на таких грязных, жалких картах, да в некоторых людях. Таких же грязных и жалких. Но сами-то континенты с ландшафтами остались прежними. Практически. А нации…Что нации? Огромные скопища подонков, вроде него, Марата, гнилых, вшивых, промерзших, которых загнали в определенные ареалы голод, холод, чума и чирьи. Взорвать бы это все к треклятой чертовой матери пламенем какой-нибудь одной, — всего лишь одной! — великой идеи, да не хватает уже пороху.
Так думал мужчина, впившийся, как клещ, в пожухлую ткань огромной карты мира. Если конкретнее, в одну точку слева: скромную, почти незаметную, одинокую. На ее месте красовалась узенькая, кем-то прожженная дырочка. Это обугленное отверстие выглядело необычайно бедно и пугливо по сравнению с большущими материками, величаво раскинувшимися правее.
Тем не менее, Марат смотрел точнехонько на прожженный круглешок.
— Значит, говоришь, заметили движение?
— Да, господин консул, — ответил широкоплечий человек, только и ждавший, когда молчание начальника прекратится.
— Какое именно, понятное дело, неясно?
— Сотрудники успели передать одно это странное: заметили движение. На этом все. Связь пропала.
Марат не поменял позиции, никак не пошевелился, стоял, коптил воспаленным взором карту. Но сморщился, как от притерпевшейся зубной боли.
— На Ультимо-Сперанзо дует ветерок, а я должен знать, — прохрипел Марат. — Начался дождь — я в курсе.
— Господин консул, я…
— Но вот там началось «движение», а я стою в неведении. И, следовательно, меня охватывает страх.
— Мы делаем все возможное, чтобы вновь наладить поступление информации. В какой-то мере мы ожидали подобное, когда… придет пора, — голос мужчины звучал уверенно, в нем не имелось волнения лентяя, плохо выполняющего свою работу и от того вечно боящегося нагоняев от начальства. Ему можно было верить: действительно делалось все возможное, в этом Марат не сомневался.
Но уже поздно. Все его чутье говорило о том, что они опоздали, проспали, прошляпили нечто важное. Агенты, наиопытнейшие разведчики, самые грамотные специалисты, не могут ни с того, ни с сего взять и в наиболее нужный момент «не выйти на связь». Особенно, если учесть, за Кем, а точнее за Чем они следили.
Сегодня, шестнадцатого июля десятого года где-то там, на другом конце планеты невообразимо далеко отсюда, что-то случилось. Остров, находящийся в совершенно непривычном для себя десятилетнем коматозе, ожил, вновь привнося в окружающий мир движение и смуту.
Что-то зашевелилось. И люди не выходят на связь.
Марат сделал глубокий вздох. Лицо снова стало непроницаемым и спокойным.
— Ладно, расскажи заново. Детально, с каждой мелочью, с каждой крупинкой.
Марат прошел к столу, сел, сложил руки, закрыв ими пол лица и оставляя взгляд своих прогноенных глаз на собеседнике. Широкоплечий, смуглый мужчина напротив кивнул и заговорил:
— В ноль часов семь минут по общепринятому времени сего дня мы получили сообщение от агентов, действующих в районе Зеро. Оно гласило, что на объекте происходили, цитирую «нетипичные погодные явления», а сами агенты стали чувствовать себя не очень хорошо.
— Они не объяснили в чем выражалось это нетипичное самочувствие?
— Никак нет, — отрапортовал мужчина. — На наши вопросы о том, что они имеют в виду, четкого ответа не последовало. Надо сказать, что все происходило в течение минуты. В ноль часов девять минут коммуникации начали давать сбои, агент, последний раз вышедший на связь, торопливо сообщил: «Видим движение». На этом все оборвалось, больше никакой информации не поступало. Связаться вновь не удалось. И до сих пор, то есть десять часов тридцать минут, не удается.
— Голос агента: он был напуган? Взволнован? Или, быть может, рад?
— Мы не зафиксировали каких-либо изменений в речи работника.
Марат опустил руки, склонил голову. Он думал, мужчина молчал.
Нельзя сказать, что произошедшее стало неожиданностью. Десять лет они ждали новостей с Ультимо-Сперанзо, десять лет велась планомерная, скрупулезная слежка. Десять лет полнейшей тишины. Десять лет покоя. Всему приходит конец, думал Марат. Что ж, тишина горазда на многое, но только не длиться вечно.
— Какие меры приняты в связи с произошедшим? — спросил называемый консулом после недолгой паузы.
— К последнему месту связи направлена пара усиленных групп, все средства защиты на ближайших территориях так или иначе находящихся в нашей юрисдикции приведены в действие. Оповещены оборонительные силы…
Продолжать мужчина мог долго. Терять на это драгоценные теперь минуты — нецелесообразно.
— Я понял, — оборвал консул.
Мужчина мигом замолк.
— Об этом еще кто-то знает?
— Замять подобное не вышло, хоть мы и перекрыли каналы доступа всем сми, — в слова подчиненного просочилась вина, довольно искренняя. Он помолчал и нехотя добавил. — Шила не утаили.
— Однако ж. Какие темпы… Учитесь! За пол дня раструбят всему миру. Наведут мраку и ужасу, сгустят краски. С упоением взвалят все на нас, придумают какую-нибудь вину. И ее повесят. Заставили их умы клокотать.
— Пока что говорить о какой-либо угрозе со стороны Зеро нельзя, — немножко упрямо выговорил короткостриженый подчиненный, — Агенты не выходят на связь —да. Но считать их мертвыми тоже неразумно.
— Конечно, конечно… — Марат саркастически хмыкнул, взял огрызок карандаша, придвинул к себе листок. Морщинистая, худосочная рука начала выводить непонятные рисунки.
Мужчина помолчал. Проследил за творчеством начальника, потом спросил:
— С вашего позволения…
— Да, да… Свободен. Скажи Шарлотте, чтобы она… Хотя нет. Сам приготовь отчет для всех других членов Администрации.
— Он готов. Ждет вашего заверения. Пришлю немедленно, — собеседник Марата поклонился и направился к выходу. Не получив никакой реакции от начальника, бесшумно вышел.
Марат не видел что именно он рисует. Звериное предчувствие, выработанное десятилетиями жизни в революционном подполье, потом в политических интригах, потом в борьбе за удержание власти, — говорило ему: это не конец, дружок. Буквально сейчас начнутся остальные события. Не менее важные и не более приятные.
Минуты не прошло. За громадными, массивными дверьми его нового, с позволения сказать, кабинета, послышались переговоры.
Двери порывисто раскрылись. Привычно короткостриженный, начальник разведки Гаспар перебегал глазами по странице в руке.
— Господин консул, можно…
— Можно, ага. Неужели что-то случилось?
Гаспар дочитал донесение, не заметил сарказма в голосе начальника, аккуратно сложил листок.
— Сегодня в семь часов тридцать семь минут по общепринятому времени, — четко сказал шпион. — В лечебнице Аллхилл, находящейся в нейтральных водах архипелага Эйсав, объект «В» вышел из комы и пришел в сознание.
Гаспар сказал это на одном дыхании и без эмоций.
Консул отреагировал странно. Он все так же продолжал рисовать свою околесицу. Одна слабенькая улыбка коснулась его рябого и земленистого лица.
— Ну… понеслась, — слабо проговорил Марат.
***
За 18 дней на земле Судей
Очень длинный и тощий доктор в немного помятом, но аккуратном белом халате поводил по глазам фонариком, ловким движением убрал его в нагрудный карман. Аккуратно коснулся своими твердыми пальцами твоей головы. Что-то пощупал за ушами, нажал на гланды (откуда ты помнишь про гланды? Неважно). Снял с шеи стетофонендаскоп, — а это откуда тебе известно?! — одной рукой приложил к сердцу холодную мембрану, на другой, одернув рукав с тыльной стороны кисти, заметил время. Передвинул правее. Пониже. Немного левее. Снова повыше.
— Ну-с, — он повесил обратно на шею свой инструментарий, сунул руки в карманы, присел на край твоей кровати. — Дела не так уж и плохи, гм?
Его старенькие, маленькие очечки представлялись еще более узенькими и нелепыми на длинном и сухом лице. Практически лысая голова была седой, хотя на вид он был не очень-то и стар.
— Должен сказать, дорогой мой, вы нас порядком напугали. То лежите себе спокойненько, то, в кои-то веки очнувшись, начинаете себе кровь пускать. Нехорошо, как думаете?
Молчишь. И правильно. Тебе сейчас сказать нечего, да и говорить незачем. Слушай.
— Мы и обрадоваться не успели вашему новому состоянию, как вы снова всеми силами его пытаетесь ухудшить. Всех взбудоражили, — врач указал на невысокую светловолосую девушку. Она копошилась рядом с твоими приборами и иглами в руке.
Ты коротко осмотрел ее. Лицо мясистое, толстый нос, плотное сложение. Какое-то слишком плотное и крепкое…
— Так, вижу, речь мою понимаете, верно? Слышите хорошо, эхом не отдаюсь? В глазах не двоится, головокружения нет? — произвел расспрос доктор.
На все вопросы отрицательно качаешь головой.
— Пока что говорить, конечно, с полной уверенностью рано, однако, думаю, выразить скромную надежду можно: вы, в общем и целом, в порядке. Учитывая каким мы вас получили десять лет назад… Черт возьми, да мы можно сказать чудо совершили. Эх, жаль, что никто об этом не узнает.
Врач тебе подмигнул, ухмыльнулся, похлопал по ноге — она отдалась неожиданной болью в колене. Ты сморщился. Он заметил. Девушка тоже.
— Угу, правая, — кивнул врач. — Да. У Вас в колене стоит протез. Мы ногу, можно сказать по костям собирали. Но об этом давайте попозже. Пока что отдыхайте, набирайтесь сил, обязательно, повторяю, обязательно хорошо питайтесь! — лицо твоего лекаря в очках приобрело некоторую суровость, но весьма легкую. — Я к вам вечерком зайду непременно. У вас, понятное дело, куча вопросов. Сейчас отвечать на них, пожалуй, не стоит. Но мы обязательно поговорим.
Девушка закончила с приборами. Они опять запикали, в этот раз — на порядок тише.
— По… — ты опять закашлялся, — подождите.
Да, так и есть. Ты выражаешься на другом языке. Хватило слова, чтобы это осознать. От этого даже голова закружилась, ты зажмурился, торопливо собрался, взял себя в руки. Так… Но, с другой стороны, ты понимаешь врача. Значит язык твоих мыслей не единственный, коим ты владеешь.
Голова странно заработала, сама реальность немного исказилась, треснула от понимания того, что в тебе есть несколько языков… Как подобрать нужный?
Врач на твои слова отреагировал с интересом.
— Любопытненько, — произнес он на том же языке, что и ты. Это было очевидно. Язык твоей речи и мыслей был намного сложнее и мелодичнее, в нем чувствовалась красота и сила, идущие рядом. — Вспомнили именно сорминорский. Но до этого понимали мою речь?
Киваешь.
— Угу, вполне ожидаемо. Не совсем типично, однако в рамках допустимого. Если честно, я предполагал, что вы заговорите именно на сорминорском.
— Скажите, где я? Кто вы? И кто я?
Врач с сестрой коротко переглянулись. Тебе это не понравилось. Почему? Чутье подсказало: такое обычно происходит тогда, когда не хотят что-то говорить.
Лысый мужчина снял свои маленькие очки, потер глаза, снова их надел.
— Ладно, держать вас в полном неведении тоже не слишком корректно, не так ли? — снова его ухмылка. — Вы находитесь в лечебнице Аллхилл. Название что-нибудь говорит?
Даже не пытаешься вспомнить, снова отрицательно качаешь головой. В мозгах царит пустота, какое уж тут название больницы, — имени своего не знаешь.
— Тогда о нашем заведении пока рассказывать не буду. Что до нас, то меня зовут профессор Паэльс. Лука Паэльс. Это моя ассистентка Лиза.
Не проронившая ни слова девушка (или женщина?) медленно поклонилась.
— Десять лет вы провели в этих стенах. А я и Лиза, вместе с нашими коллегами, занимались восстановлением вашего здоровья. Если уж быть максимально откровенным, то спасением вашей жизни.
— Что со мной случилось? — ты и профессор все так же говорите на этом красивом языке.
— А вот это давайте обсудим попозже, — сказал доктор Паэльс. — Если излагать, как вы сюда попали, то придется объяснять очень и очень много, а сейчас, как я говорил, вам нужен отдых.
— Пожалуйста. Прошу.
Эти слова ты не сразу нашел в своей голове.
— Скажите, хотя бы коротко, — я кто? Как меня зовут?
Человек в белом халате посмотрел на тебя очень внимательно.
— Давайте я скажу, как вы сюда попали. Остальное — на потом, идет? — слова он говорит на том первом, примитивном языке. Звучит ужасно.
Спорить смысла нет. Да и сил тоже. Киваешь.
— Вы принимали непосредственное участие в последней войне… — начал профессор с тяжелым вздохом. — Какой именно войне — отдельная история. Возникнет необходимость — расскажу. Да вы и сами все узнаете рано или поздно. Так сказать, вы крутились в самой гуще. По информации очевидцев, вступили в… Как там… Э-м… В «героическую схватку с рейханом». Да. Журналисты… Сюда вас доставили уже в состоянии комы, с сотней инородных тел в организме, переломами большинства костей, которые только есть в человеке. Любой другой сто раз умер бы, но вы… Вы, — доктор скрутил губы, чмокнул языком, глаза его устремились куда-то в сторону, он явно подбирал слова. — Вы крепче, скажем так.
Можно было и не спрашивать. Ничего не понятно. Давай соображай и соображай скорее! Что имеешь на данный момент: ты, видимо, солдат. Какой страны? Неясно. Да и неважно. Война. Кого с кем? Неизвестно.
— Кто победил? — задаешь вопрос несознательно, будто что-то моложавое взыграло в душе. Что-то закостенелое, закоренелое в тебе заставило это спросить, что-то нутряное. Животное.
Врач издал резкий и нервный смешок. Отвернулся к окну.
— Все проиграли. Как в любой войне, — произнес Лука Паэльс. — Но если конкретно, то победили те, кто сейчас у власти.
Медсестра подошла к нему и что-то тихо прошептала ему на ухо. Он покивал головой.
— Да, да, Лиза. Вы правы. Да. Все. Пока на этом закончим, идет? — это уже адресовано тебе. — Все хорошо в свое время. И сейчас определенно неподходящий момент для разных историй, как думаете?
Ты думаешь, что он сейчас чего-то боится, вот что ты думаешь. Но утвердительно киваешь на его вопрос
— Чудно. Тогда мы больше не будем вас утомлять. Отдыхайте, ни о чем не переживайте, а лучше всего — поспите. Побеседуем с вами вечером.
С этими словами седоватый доктор и крепкая сестра вышли из палаты.
Ты остался один. Смотришь в потолок. Думаешь.
***
Марат и Гаспар шли по длинному светлому коридору с необычайно огромными окнами, многие из которых не имели стекол.
