Глава 1
Как все случилось, Этель не поняла. Пошла на рынок, улыбнулась вернувшимся морякам, набрала спелых слив у местных торговцев, а потом что-то ударило по вискам, и… темнота. Будто сознание ушло тотчас, в груди вспыхнул жар, ноги подкосились, и она полетела на неровную брусчатку.
Чьи-то сильные руки схватили ее под мышки, поволокли по пыльным улицам Эшгета, но она не видела, куда. И даже не в силах была видеть: что-то тяжелое тянуло голову к груди, плечи ломило от грубого хвата, и тяжелое дыхание, смешиваясь с пылающим жаром, тисками сдавливало шею.
А потом мрак. Словно веки противились открыться и видеть то, что с ней стало. Незаслуженно, слишком странно, неправильно — она не должна была здесь оказаться! Но как бы то ни было, вот уже четвертые сутки Этель пыталась свыкнуться с ролью узницы имперской темницы Эшгета.
— Эй! — Она дернула ржавую решетку, и темный коридор наполнился противным лязгом. Одинокий факел дрогнул от ее движений. — Кто-нибудь есть?
В этом месте несла патруль имперская стража. Потоки воздуха по телу от резких, но регулярных перемещений сначала заставляли ее вздрагивать; скрежет зубов от холода и безнадеги, прикосновения к колючим решеткам скручивали нутро до костей. Голова кружилась. Затем первая дрожь прошла, перестало пугать равнодушие стен, и Этель начало казаться, что если приспособиться, то не так уж здесь дурно. Но и эти мысли снова сменились страхом, когда вместо привычных стонов заключенных и криков стражников, вдоль стен начал струиться шепот. Никто не заглядывал в темницу, и в последние дни здесь стало до отчаянья тихо. И пустой желудок вторил беспокойным мыслям жалобным урчанием.
— Замри, — раздалось слева, — и не кричи, девочка. Дай послушать… дай услышать. Наконец-то мы можем… слышать.
Шелестящий голос проскользил где-то возле самого угла камеры и потух так же быстро, как возник. Даже эхо не задержалось в сырых сводах имперской тюрьмы.
Этель отошла от решетки. В необъятной тишине эти слова казались зловещим шипением. Однажды она слышала смерть: когда крик в другом конце коридора сменился хрипом, а затем, цепляясь за тяжелые капли воздуха, растворился в неуверенном кашле.
После этого ругались стражники, выносили тело пленника, а пожилые рабыни, лязгая кандалами, вытирали кровавые следы на каменном полу.
Но Этель не знала, кто еще был заключен здесь. Скорее всего, за стеной находился змеелюд, а, может быть, и вовсе она теперь осталась одна среди змей. И с ней говорил чужой шепот.
— Эй? Кто ты? — Этель присела и также тихо произнесла в ответ. — Ты что-то слышал?
— Молчи, девочка, — шепот отозвался сразу. — Мы в подземелье, но наверху происходят великие дела.
Этель подняла голову, но, как и все предыдущие разы, увидела лишь сгустившуюся тьму и робкую тень напуганной девчонки, вдруг выросшую в тревожном свете факела.
— Возможно, о нас и не вспомнят. Возможно, теперь наши тела навсегда останутся в этих стенах, но не это главное. Главное, что город излечится. Пришел новый Император, девочка. Я слышу его шаги по нашей земле, слышу голоса его слуг и воинов. И он пахнет… человеком. Тобой.
Говоривший звучно втянул воздух, и Этель представила, как огромный нос касается ее кожи и ведет по телу, впитывая каждый запах, словно бездомный пес. Но у змеелюдов могло и не быть носа. Бывало, что они и вовсе выглядели, как люди, и лишь раздвоенный язык выдавал их происхождение. Но сейчас, покрытая гусиной кожей, Этель явственно ощущала холод от этого странного шипения, которое, устремляясь в уши, пронизывало самое нутро.
Этель отошла от стены, поежилась, но голос снова приковал ее.
— Но ему плевать на тебя. На с-своих. Он хоч-чет власти. Он хочет справедливости. И он знает, как ее достичь. Конечно, знает, ведь он — захватчик. А у захватчиков лишь один с-способ. — Змеелюд замер и протянул, смакуя слова: — Кровью. Я слышу, как кровь течет с его мечей, как падают змеиные головы и хвосты на пыльную брусчатку. Как солнце палит, и чешуйки наших воинов ссыхаются под его лучами, и змеи тают… тают… тают.
Он понизил голос, а затем и вовсе замолчал. Этель сжала влажные ладони. В нависшей тишине стук ее сердца звучал гонгом. Власть захвачена? Стража перебита? О заключенных прежнего Императора вспомнят последним делом. Даже если новый Император — ее сородич.
— Смирись, девочка. Нам не уйти. Мы жертвы новой жизни. Мы — цена мира. Я рад, я счастлив, что ты умрешь первой. К сожалению, мы живем куда дольше, и без еды я буду затухать, тосковать без голосов и мучиться, слушая чужую жизнь.
Этель знала, что змеелюд прав. Если в городе свершилось военное вторжение, то сейчас там беспорядки, пожары и смерти. Четыре дня назад, когда она еще была на свободе, об этом ходили тревожные слухи, но верил им далеко не каждый. По крайней мере, ее господин — почтенный судья Ди Форсун — с усмешкой отмахивался и, лежа на шелковой клинии, продолжал потягивать медовый эликсир: со времен войны рубиновых чаш Эшгет оставался неприступным.
Играли в этом определяющую роль толстые каменные стены или же самая современная экипировка солдат змеелюдов, Этель не знала. Вполне вероятно, его просто никто никогда не пытался захватывать.
Лаорианцы жили в процветании: с тех пор, как змеелюды заняли Эшгет, представители каждой расы обитали на своей исконной земле, занимаясь каждый своим делом. Как и Этель. Она прислуживала в доме почтенного змеелюдского судьи и раз в год являлась в Академию Тэгеша, чтобы пройти тесты на способности к магии.
До совершеннолетия так проверяли каждого человеческого ребенка, живущего в столице — надеялись найти магические проявления и направить их силы на благо змеелюдов. Если удавалось, ребенка отправляли учиться, если нет — в рабы.
Этель знала, что ее ждет второе, и потому совсем не испугалась страшной правды, озвученной змеелюдом из соседней камеры: до совершеннолетия ей оставалось чуть больше месяца, а склонностей к магии не проявилось ни на грош. Даже наоборот: она постоянно попадала в нелепые передряги и доставляла Ди Форсуну сплошные неприятности. Последний год он только и делал, что отсчитывал дни до ярмарки Красного Солнца, чтобы ее выгодно продать. Хотя после случившегося на рынке он даже не соизволил явиться за ней, и Этель поняла — пропала.
— Я лавку подожгла, а вы что сделали? — усевшись на холодный пол, скрестив ноги, вдруг призналась девушка. Какая разница, удастся ей выбраться или придется остаться здесь навсегда — время тянулось липкой лентой. И пока она может говорить, лучше говорить.
Этель услышала, как что-то зашелестело за стеной: будто чешуйки блестящей змеиной кожи проскользили по каменной перегородке между камерами, но ее таинственный собеседник все же отозвался:
— Подставили, девочка. На предательстве с-своего короля попался…
Его голос стих, отдаляясь. Будто длинное тело змеелюда переместилось к другой стене камеры: интересно, есть ли в нем хоть что-то от человека? Этель покрылась холодными мурашками. То ли от осознания тяжести его преступления, то ли от того, что рядом с ней, вероятно, шпион самого короля Жизога.
— Простите, — только и вырвалось, — я не должна была спрашивать…
В ответ она услышала что-то вроде усмешки:
— Ах, глупая любознательная девочка. Тебе по возрасту положено спраш-шивать, а мне по чину не положено говорить. Но разве важно… теперь?
Шелест прекратился, и темница снова погрузилась в тишину. Больше Этель не решалась заводить разговора: пусть она и смирилась со своей скорой погибелью, но кто знает, куда приведут чужие тайны? Ей совсем не хотелось это знать.
И потому совсем скоро тишина вязкой тяжелой трясиной обволокла ее плечи, и живот скрутило от впервые нахлынувшего отчаянья: ей не выбраться, время играет против нее, собеседник смирился тоже. И от осознания, что совершенные ими преступления имеют теперь одинаковый вес, свело скулы.
Ее должны были выпустить через децену, а теперь ей уготована смертная казнь. Пытаясь себя утешить хоть чем-то, Этель решила, что заточение — это все же лучше, чем рабство.
***
Факел потух где-то на восьмой сотне шагов. Этель начала накручивать круги по камере после того, как сосчитала все камни на полу. Сбилась дважды, начала сначала, но выяснила — триста восемь. А теперь семьсот двадцатый шаг вдоль стен оставил их с сокамерником в кромешной тьме.
Звуков тоже не стало. Разве что желудок жалобно урчал время от времени, и Этель разочарованно вздыхала: неужели отсюда нет выхода? Неужели змей прав, и о них в самом деле забыли?
Устав терзать себя мыслями, на ощупь добравшись до жесткого тюфяка в углу камеры, обессиленная, Этель села. А, в очередной раз приняв свою беспомощность, подтянула колени к груди и свернулась калачиком: вот бы уснуть и больше никогда не проснуться! Зачем нужна жизнь, если вокруг осталась лишь тьма и… ни единого слова? Хорошо, что и шелест в соседней камере прекратился: выходит, и сосед уснул?
Она решила не думать об этом, а поддаться миру сновидений, непременно ярких и захватывающих — какой могла быть ее жизнь. И которая, как надеялась Этель до разговора со змеем, обязательно будет.
А потом ее начало знобить. Зубы застучали, коленки задрожали, и Этель спрятала босые стопы, чтобы постараться оставить последние крупицы тепла в своем ослабшем теле. Зато оживился змей:
— Кричи, девочка. Кричи, если больно. Дай выйти из тебя всей слабости, всей хвори…
Он шептал, и Этель снова различила пленящий шелест его чешуи.
— Это не с-спасет тебя, но даст очищ-щение. Единый бог примет тебя, я… поклонюсь ему за тебя, когда окажусь в его чертогах-х.
Его голос дурманил и кружил мысли, и Этель буквально видела за закрытыми веками, как чей-то мягкий перст касается ее лба, проводит по носу, губам и, дотронувшись до ладони, указывает новый — теплый — мир, где у нее есть место. И она следует этому безмолвному указу: знает, что это правильно.
И потому когда кто-то встряхнул ее за плечи, а в глаза ударил слепящий свет факела, она невольно зажмурилась и попыталась отстраниться.
— Вставай! Живо! — рявкнул ей в лицо хриплый голос, грубые руки схватили за плечи и, подняв, как пушинку, поставили на землю.
В свете тускло освещенной камеры Этель так и не поняла, кто перед ней: чей-то темный силуэт, казалось, занимал полный свод темницы — до потолка, лицо терялось в бегающих языках пламени, почти не приносящих тепла, но сквозь его тусклую оранжевую пленку она смогла различить два торчащих клыка и длинные волосы, собранные в хвост.
— Орк… — выдохнула Этель и попятилась. По спине пробежал противный холодок, ноги задрожали, и она снова рухнула на тюфяк.
— Жить хочешь — уходи! — прорычал орк и бросился к открытой двери темницы. — Ильсо! Что у тебя?
Он метнулся к другой решетке, где как раз находился ее таинственный собеседник, но вместо ползущей змеи, освещенный еще одним факелом, показался худощавый эльф.
— Порядок. — Он кивнул кому-то через плечо, а сам застрял возле ее камеры. — Кто это?
— Нет времени выяснять, пора уносить ноги!
Эльф медлил буквально мгновение, а затем обернулся и крикнул:
— Вайсшехх! Быстрее можешь?
— Не торопи старика, Ильсо, обделил меня Единый бог ногами…
Этель сначала услышала тихое шипение, а затем за решеткой темницы показалось могучее ползучее тело. Орк переместился к лестнице, ведущей наружу:
— Я покараулю вход!
— Это лишнее, — отозвался змеелюд, — сюда никто не сунется… девочка?
Верхняя часть его тела остановилась возле открытой двери в камеру Этель, в то время как могучий хвост продолжал скользить по холодному полу. В нем и правда почти не было ничего от человека: только голова с неестественно красной шевелюрой и шея, плавно переходящая в чешуйчатое тело. Именно так, насколько знала Этель, выглядели все змеелюды до войны рубиновых чаш, но сейчас, спустя более двухсот лет с тех времен, первозданных особей оставалось все меньше.
— Единый бог спас тебя, — прошептал Вайсшехх. — Идем. Ты будешь жить.
Этель робко поднялась и одернула собравшееся у живота простенькое платье. Почему-то ей хотелось обнять его — такого скользкого, чешуйчатого и… длинного, но ставшего спасительной соломинкой в брошенной темнице. Вот только сейчас на нее испытующе со всех сторон смотрели чужаки, и она пролепетала только тихое “спасибо”.
***
Она не боялась ни змеев, ни ящеров, ни сатиров. На орка только поглядывала с опаской: представителей этой расы она редко встречала. А вот эльфы, напротив, регулярно заезжали на рынок обменять пушнину на морские деликатесы или специи, никогда не обсчитывали и вежливо интересовались ходом дел. Этель в ответ улыбалась. Даже когда господин отчитывал, что забыла попросить скидку или сделать надбавку “за приветливость”. Так что юркий эльф Ильсо, который встал во главе их маленького отряда, вызывал у нее искреннее любопытство и восхищение.
Он вел их узкими улочками, через темные подворотни, о которых Этель, прожившая в Эшгете всю жизнь, не знала даже из криминальных сводок.
Она оборачивалась, отставала и не могла поверить в то, что видит: разрушенные дома, костры, раненые змеелюды, вооруженные люди в стальных латах, которых они обходили стороной, воины других фракций, подчиняющиеся приказам командиров-людей. Не таким Этель знала Эшгет.
Здесь всегда пахло сладкими фруктами, специями, рыбой: Этель каждый день приходила на рынок, а бывало, что и встречала моряков с уловом. Ей нравилась эта суета: на рынке она ощущала жизнь. Не только свою — города. Сейчас же резкий запах гари смешивался с запахом крови, живописные пальмы, охваченные огнем, сгибались словно от неподъемной ноши. На самом же деле они подавали сигнал бедствия жителям: сегодня жизнь города завершилась.
Так поняла Этель, обходя стонущего юного змеелюда, на вид почти человека, но не смогла ни пожалеть, ни остановиться — боялась слишком отстать.
Хотя ступать было невыносимо: босые ступни Этель постоянно натыкались на острые камни, обломки разрушенных стен, и это стало ее первостепенной задачей — не пораниться, не напороться на что-то острое и… смертельное. Эта игра самой с собой настолько захватила ее мысли, что в какой-то момент она перестала замечать и крики захватчиков, и стоны раненых, и злые взгляды орка, которые он то и дело бросал, оборачиваясь.
— Ну же! — прорычал он. — Нельзя поживее? Мерзкая девчонка! Хочешь остаться?
— Я… ой, простите…
Она потупила взгляд, залилась краской и застыла на месте — как делала всякий раз, когда почтенный Ди Форсун принимался ее отчитывать. Поэтому Этель даже сделала реверанс и на всякий случай сжалась, ожидая удар по спине или ступням.
Но ничего этого не последовало. Уши только заложило своим же дыханием, и она медленно выдохнула. Сейчас пройдет, сейчас все вернется, как было. Она снова окажется дома…
Но и этого не последовало. Лишь чья-то крепкая ладонь схватила ее за щиколотку и потянула на себя. В другую пятку впились острые камни. От неожиданности Этель позволила себе видеть и… встретилась глазами с напуганным раненым змеелюдом в императорских доспехах, который едва волочил хвост по земле, оставляя красный размазанный след. Вместо слов из его рта вырывались страшные звуки, значение которых Этель не могла разобрать. Рядом с ним билось в конвульсиях тело людского солдата.
