Не их цели.
Ему придется вернуться в Чуткий лес (да и Ильсо, наверное, тоже — все-таки они соседи), разведать обстановку, понять, в каком положении племя, и… идти искать Истинных. Может быть, и эльф его поддержит, может быть, даже гном — он признавался, что грезил о приключениях всю жизнь, а что до девчонки, то…
Когон вздохнул и снова повернулся к Этель. В глаза ударил яркий луч, и он зажмурился. Будто почувствовав движение, девушка прижалась ближе и закинула на него руку. Правда мерзнет? Решив, что ничего не теряет, он подложил руку ей под голову и обернул талию, как теплым поясом. Она во сне заулыбалась. Или, может, уже не спала?
От того, что девчонка может все осознавать, вспыхнули щеки, но голос разума приземлил его чувства: она замерзла, приткнулась к нему, и он укрыл ее заботой. В конце концов, сколько они пролежали обнявшись, ночью? И как вообще оказались в одной палатке?
Она позвала его.
Когон поджал губы: нет, это пустое, сейчас она даже не вспомнит. Да и не значит ничего: особенно, когда мысленно он уже разбросал их по разным полюсам. Она уйдет к Лайонелю — кем бы он ни был. Поверит, полюбит, получит защиту, обожжется…
У орков с этим было проще: если указал перст старейшины тебе жену на обряде Белой или Красной Луны, то ты обязан хранить ее, ваш дом и ваших будущих детей до конца жизни. Заботиться, оберегать, защищать от напастей: все то, что не удалось ему.
Когон едва сдержал рык от досады: пусть вчера он отпустил прошлое, но сегодня оно вдруг настигло его снова, стоило ему подумать об Этель. Словно ее ждало то же. Надо будет расспросить Ильсо, какие есть у эльфов традиции на семейный счет, и как может навредить ей этот надменный “смотритель храма”.
В груди зажгло, к горлу подступил ком, но Когон не мог предостеречь ее, она должна была сама прожить, а потом осознать это. Иного расклада событий он даже не видел.
Будто считав напряжение, Этель провела ладонью по его животу, и Когон подскочил, резко перехватив ее движение. А потом выдохнул: она просто проснулась. Она так же не хотела его будить.
А потом, будто опомнившись, убрал руку с ее талии, отодвинулся и резко сел. Этель посмотрела изумленно, но, считав его неловкость, тоже отстранилась. Ее волосы засветились, и она опустила взгляд.
— Я… э-э… — начал Когон и, не найдя слов, почесал голову, ткнул куда-то в воздух и резюмировал: — Волосы.
— Знаю, — сказала Этель, подтянув к себе колени и робко выглядывая из-за них. К слову, волосы не горели: они словно отражали солнце.
— Ты как? В порядке? — на всякий случай спросил Когон. — Выспалась? Если что, у нас в запасе целый день, можешь отдыхать.
Но Этель только кивнула:
— Выспалась. Спасибо, что пришел… и согрел.
Эта неловкость выбивала из него все силы, что казалось, проще броситься на монстра с голыми руками, чем терпеть это странное щемление в груди и резь в глазах. Он, огромный орк, отменный воин, робел перед видом хрупкой девушки! Надо было собраться!
— Слушай… этот твой эльф… как его? Лайонель…
При произнесении этого имени Этель зло зыркнула на Когона, готовая обороняться. Цветок в ее волосах, по-прежнему не увядший, блеснул магическим светом. Когон поднял руки и быстрее оправдался:
— Я к тому, что… не злись, ладно? Но если он тебя обманет…
Теперь он посмотрел пристально. Даже недоумение Этель выдержал стойко, и ее волосы погасли. Она сказала:
— Ты стал какой-то мягкий, Когон. Может, у тебя солнечный удар?
Она проговорила искренне, без капли насмешки, и даже подалась вперед проверить, есть ли жар, но Когон только выставил ладонь, закрываясь, и поспешил выйти наружу. Не о чем им разговаривать. А если и есть о чем, то лучше не надо. Тем более, что у него резко появились дела.
Пусть он и сказал Этель, что день свободный, нужно было подготовиться. Собрать вещи, найти друзей, набрать воды и провизии, узнать про безопасные маршруты… Ну, или просто скорее уйти, чтобы не объясняться с девчонкой.
Несмотря на ранний час, снаружи кипела жизнь. Резвились детишки, горел костер, пахло едой, и, зажмурив один глаз, уже махал Дэвин. Его кучерявый братишка-скрипач носился вокруг костра с другими детьми и что-то напевал. Арви кормила сонных девочек.
— Привет, здоровяк! — протянул руку Дэвин. — Надеюсь, выспались? Малышня покоя с самого утра не дает, но мы привыкли! Сейчас чуть-чуть, и разбредутся по постам, как мы называем…
— По постам? — удивился Когон, пожимая протянутую руку и усаживаясь рядом. Белокурый ребенок уставился на него огромными глазами и протянул чашку:
— Дядя… на! Кушай! — И застучал ложкой.
Дэвин рассмеялся искренне и ни капли не смущаясь:
— Во дает! Арви, видала? Научила младших гостеприимству!
— Займись ими, Дэвин! — раздалось с дальних палаток. — Мне своих еще кормить!
Когон раскраснелся, но чашку принял, потупил взгляд. Дэвин продолжал:
— Вечерами в тавернах поем, тут их две. Днем на кухне помогаем, кто помладше — у торговцев в помощниках ходит, другие караванщикам прислуживают, верблюдов готовят, собирают тюки…
— Да тут жизнь кипит! А на подходах к оазису и не скажешь: колодцы высохли, кости верблюдов прямо в песке…
— Дядя, ешь! — напомнил о себе белокурый ребенок, Дэвин усадил его себе на колени и сам начал кормить. Когон решил включиться в этот процесс кормления и подать пример младшим хорошим аппетитом. Оказалось сладко и пресно — финиковая каша на воде явно не входила в ряд деликатесов. Но тем не менее, Когон справился со своей нормой, отставил чашку, поднял руки и гордо заявил:
— Я первый, малыш! Догоняй!
Дэвин снова рассмеялся, вручил малышу новую ложку, а сам ответил:
— Чем дальше в пустыню, тем солнце беспощаднее, знаешь? Колодцы иссыхают быстро, а тут еще и армия Императора пришла! Воды не хватает. В Иррахоне три небольших озера, но и они мельчают. — Он вздохнул, подумал недолго, но продолжил: — Тут есть храм недалеко, он издревле стоял в руинах, но за последние годы его хорошо восстановили, говорят. Я там не был, но караваны туда каждую децену ходят, обмениваются едой и провиантом. Это единственная точка, с кем есть связь. Мы тут последние, дальше тьма, нет жизни. Да и тут жизнь постепенно отмирает.
Ребенок выбросил ложку, соскочил с коленей Дэвина и побежал к сверстникам — гонять верблюжьи колючки. Когон проследил, а затем спросил:
— А их родители где? Это же не все ваши братья?
Дэвин склонил голову и понизил голос:
— Пустыня жестока, здоровяк. Тут и гадюки, и скорпионы, и пауки жалят… не говоря уже о солнце. Кто-то просто ушел искать новый оазис, как в легендах — райский уголок, но не вернулся. Так что если что и есть за пределами Иррахона, так это большое кладбище.
Когон нахмурился:
— А Хрустальная Цитадель что же? Там же последний людской оплот, а за ней — дивные травы, деревья и ручьи, разве нет? Туда и идет наш новый Император, в Фолэнвере тоже засуха, население гибнет.
— Никто его не останавливает, видишь? — Дэвин заговорил еще тише и приблизился. — Пускай попробует туда войти сначала. Были смельчаки, знаем! Но и те не вернулись тоже.
Когон скрестил руки на груди: интересная выходила картина. Император умирать не собирался, он хотел отправить туда Когона с друзьями. Но какой смысл в их смерти?
— Борода! А-а! Смотрите, борода! — раздались звонкие крики и смех ребятишек. Дэвин вскочил встревоженно, затем прищурился и повернулся к Когону:
— Гном с вами?
— С нами, с нами, — подтвердил Когон, а сам не посмотрел на плетущегося Оргвина: задумался о предстоящем пути. Что же там впереди такое, что никто не мог преодолеть?
— Ребятки, ребятки, осторожнее, не бегайте по песку-то! — раздалось совсем близко, а вскоре рядом с Когоном уселся мокрый полураздетый Оргвин:
— О, зеленый, и ты здесь! Не думал, что Этель удастся тебя сюда вытащить, больно тут людей много.
Он хохотнул, а Когон отмахнулся:
— В пустыне нет рас, знаешь? Тут одни изгои. А это и вовсе — дети…
Он проследил, как Дэвин собирает всех по росту и зовет Арви. Вместе они выстроили детей в шеренгу и давали какие-то наставления.
— Интересно получается, гном, — задумчиво протянул Когон. — Говорят, что нет впереди оазиса, какой ищет Император. И наша роль в его затее весьма туманна…
— Да все яснее ясного, Когон! — отмахнулся Оргвин и расправил бороду, чтобы сохла. — Кто какую правду тебе скажет, когда никто не вернулся? Они может дошли все до единого да и остались там жить? Зачем им умирающий Иррахон, который, оказывается, вовсе не последний оазис, а усыпальница под открытым небом! Храни, великие духи, этих милых детей…
Когон промолчал. Посмотрел только на худощавых сирот и бодрого Дэвина, взвалившего на себя непосильную ношу — дать шанс жизни невиновным детям, и на мягкую Арви, которой самой впору уткнуться в грудь матери и слушать сказки на ночь. Неправильно это все было, вопреки законам справедливости. И собственная судьба, вне зависимости от того, что настигнет их впереди, представлялась теперь Когону самым очевидным и лояльным исходом. Он заслужил и этот путь, и пустыню, и даже Хрустальную Цитадель, если она и впрямь заберет его жизнь. Или какой-нибудь очередной монстр, или беспощадное солнце, или… случайный укус гадюки.
— Где Этель и Ильсо? — спросил Оргвин, и Когон облегченно выдохнул: хоть на этот вопрос у него ответ имелся!
— Девчонка тут, эльф спит в таверне. Разморило его от финиковой настойки. Сам-то где всю ночь пропадал?
Он посмотрел на гнома внимательно. Тот явно вдоволь накупался и теперь так же с удовольствием высыхал. Пускай успевает, пока солнышко с утра так ласково.
— Да тоже тут… был. Мы ж с Этель сюда пришли, пока вы в таверне сидели. Она решила вас поискать, а я тут остался. Видно, все же не по моим годам эта вся пустыня, путешествия, приключения. Хотя и страсть как хотелось на мир посмотреть!
Он мечтательно вздохнул, совсем без злобы, и Когон кивнул: понимал его чувства. И совсем не готовился завершать их путь так скоро. Хотя и получалось, что до Цитадели им совсем ничего, но надо было найти информацию про безопасный путь. Или спросить у девчонки: судя по всему, на карте Лайонеля отмечены маршруты, о которых никто не знал.
Когон задумался только на миг, представляя ход дальнейших действий, как кто-то его окликнул. Он сначала растерялся, на фоне солнца различая лишь темные размытые фигуры. А потом знакомый, но совершенно неожиданный голос пробасил на весь палаточный лагерь:
— У вас прячутся беглецы, они под надзором имперской стражи. Вчера было совершено нападение на солдат, у меня все полномочия для ареста.
Оргвин уставился на Когона в упор, и он поднялся, разминая плечи. Дэвин и Арви, проводившие детей на “посты”, тревожно огляделись. Нет, их он не подставит, тем более, что Когону как никому было известно, с кем предстояло иметь дело.
— Если что, у меня молот остался у пальмы… — озабоченно промямлил Оргвин, глядя, как орк опустил ладони на рукояти топоров. Но Когон покачал головой:
— Решу все без драки. Будь здесь.
Он обошел костер и, дав знак обеспокоенным Дэвину и Арви, направился прямо к главе имперской стражи. На звуки из палатки высунулась Этель, но и ей Когон жестом приказал оставаться на месте. Она насупилась, сжала губы, но ее настрой выдал раскалившийся на солнце сухоцвет: чуть что, и она атакует. Когон мысленно усмехнулся: ему же, наоборот, впервые в жизни не хотелось браться за оружие. К чему бы ни привел этот разговор.
И потому, уверенно подойдя к главе имперской стражи (или даже, судя по золотой броши на груди — командующему военным отрядом), он спокойно сказал:
— Давай без пафосных речей, Гнехт. Пойдем потолкуем с глазу на глаз.
Гнехт провел его прямо в таверну — туда, где вчера произошла драка, но судя по обстановке, на стычке орков все не закончилось: мебель была перевернута, на полу валялись осколки посуды, рама выбитого окна покосилась, а местами даже виднелась сажа и обугленная кухонная утварь.
Он выпроводил сопровождающих, прошел вглубь трактира, прямо к стойке, и развернулся — гордый, статный, красивый. В белых доспехах, плаще с золотой пряжкой и до блеска начищенных сапогах. Он упер руки в бока и, выпятив грудь, начал высокопарно говорить:
— Орк Когон из семьи охотников Чуткого леса, вы были замечены в этой таверне в перепалке с другими орками из племени Чуткого леса, семьи оружейников. Вы нанесли удар в область носа и продолжили избиение солдат людской расы. Так говорят очевидцы, в ваших интересах подтвердить.
— Мы одни, Гнехт, уйми свои пылкие речи. Я по-прежнему понимаю по-простому.
— Ты на службе у Императора, Когон, и должен подчиняться его законам.
— Где бумага, светлейший Гнехт? По-моему, мы друг другу ничем не обязаны. Если не пойдем мы, придется вам, светлейший, марать руки и палить свой зад на пустынном солнце.
Когон сплюнул под ноги, ни капли не смущаясь старого друга. Прошлого не стало, теперь у каждого из них своя реальность. Но если он мог выбирать свою судьбу или хотя бы молиться Бронгу о милости, то он предпочел бы, чтобы Молчаливая пустыня забрала его жизнь, чем надменные солдаты людского Императора во главе с предателем-Гнехтом.
— Ты забываешься! — Гнехт в два шага настиг Когона и теперь гневно смотрел ему в лицо, скаля клыки и хмуря массивные брови. — Законы одни для всех, и то, что Император Ригард позволил тебе искупить вину за дезертирство, совсем не значит, что ты освобожден от любых других правил. Власть теперь у человека, и твоя участь в его распоряжении, так не дерзи.
— Слушай, Гнехт, а не должны ли вы были идти вслед за нами? А вы каким-то чудным образом обогнали нас на самом опасном участке, где кишели орды монстров. Так что инцидент, получается, не должен был достичь вашего внимания. Мы же своего уговора придерживаемся: идем точно в срок, от смертельной опасности не увиливаем, хотя прекрасно знаем, что никто еще с тех мест не вернулся. Если солдаты Императора хотят проложить путь своей кровью — пожалуйста.
Когон выпалил это прямо Гнехту в лицо, и они застыли напротив друг друга, бросая свирепые взгляды и тяжело дыша. Кулаки невольно сжались, но Когон не позволял эмоциям взять верх: он пришел поговорить и знал, что Гнехт, напротив, хотел покрасоваться. Вряд ли бы кто-то из орков, ящеролюдов и, тем более, тонкокожих людей пошел бы на риск искать Хрустальную Цитадель, в которую мало кто верил.
— Тебя это не должно волновать. У Ригарда есть… средства. Уж поверь, у него все права называться Императором, сам Единый бог нарек ему этот титул.
— Если уже и ты в Единого бога веришь, то не сомневаюсь, — хмыкнул Когон, — но без четверых беглецов ему все-таки никак не пройти пустыню. Может быть, потребовать жалование?
— Ты слышал Императора! — воскликнул Гнехт и резким ударом предплечья прижал Когона к стене. Спину заломило, но он позволил себя сковать. Не возникло ни трепета, ни гнева: будто перегорела и ненависть за предательство друга, и несправедливость за трон человека — он, Когон, несмотря ни на что, был свободен. И оттого на его губы легла легкая улыбка. А Гнехт зарычал:
— Он не оставит вас живыми, даже не мечтай! Если вы не ляжете раньше от гнева пустыни.
— С этой стервой мы управимся. А затем и за тобой придем.
Когон оскалился и почувствовал, как от усилия задрожала рука Гнехта, сдерживающая грудь, дыхание как будто на миг пропало, имперский посланник процедил:
Ему придется вернуться в Чуткий лес (да и Ильсо, наверное, тоже — все-таки они соседи), разведать обстановку, понять, в каком положении племя, и… идти искать Истинных. Может быть, и эльф его поддержит, может быть, даже гном — он признавался, что грезил о приключениях всю жизнь, а что до девчонки, то…
Когон вздохнул и снова повернулся к Этель. В глаза ударил яркий луч, и он зажмурился. Будто почувствовав движение, девушка прижалась ближе и закинула на него руку. Правда мерзнет? Решив, что ничего не теряет, он подложил руку ей под голову и обернул талию, как теплым поясом. Она во сне заулыбалась. Или, может, уже не спала?
От того, что девчонка может все осознавать, вспыхнули щеки, но голос разума приземлил его чувства: она замерзла, приткнулась к нему, и он укрыл ее заботой. В конце концов, сколько они пролежали обнявшись, ночью? И как вообще оказались в одной палатке?
Она позвала его.
Когон поджал губы: нет, это пустое, сейчас она даже не вспомнит. Да и не значит ничего: особенно, когда мысленно он уже разбросал их по разным полюсам. Она уйдет к Лайонелю — кем бы он ни был. Поверит, полюбит, получит защиту, обожжется…
У орков с этим было проще: если указал перст старейшины тебе жену на обряде Белой или Красной Луны, то ты обязан хранить ее, ваш дом и ваших будущих детей до конца жизни. Заботиться, оберегать, защищать от напастей: все то, что не удалось ему.
Когон едва сдержал рык от досады: пусть вчера он отпустил прошлое, но сегодня оно вдруг настигло его снова, стоило ему подумать об Этель. Словно ее ждало то же. Надо будет расспросить Ильсо, какие есть у эльфов традиции на семейный счет, и как может навредить ей этот надменный “смотритель храма”.
В груди зажгло, к горлу подступил ком, но Когон не мог предостеречь ее, она должна была сама прожить, а потом осознать это. Иного расклада событий он даже не видел.
Будто считав напряжение, Этель провела ладонью по его животу, и Когон подскочил, резко перехватив ее движение. А потом выдохнул: она просто проснулась. Она так же не хотела его будить.
А потом, будто опомнившись, убрал руку с ее талии, отодвинулся и резко сел. Этель посмотрела изумленно, но, считав его неловкость, тоже отстранилась. Ее волосы засветились, и она опустила взгляд.
— Я… э-э… — начал Когон и, не найдя слов, почесал голову, ткнул куда-то в воздух и резюмировал: — Волосы.
— Знаю, — сказала Этель, подтянув к себе колени и робко выглядывая из-за них. К слову, волосы не горели: они словно отражали солнце.
— Ты как? В порядке? — на всякий случай спросил Когон. — Выспалась? Если что, у нас в запасе целый день, можешь отдыхать.
Но Этель только кивнула:
— Выспалась. Спасибо, что пришел… и согрел.
Эта неловкость выбивала из него все силы, что казалось, проще броситься на монстра с голыми руками, чем терпеть это странное щемление в груди и резь в глазах. Он, огромный орк, отменный воин, робел перед видом хрупкой девушки! Надо было собраться!
— Слушай… этот твой эльф… как его? Лайонель…
При произнесении этого имени Этель зло зыркнула на Когона, готовая обороняться. Цветок в ее волосах, по-прежнему не увядший, блеснул магическим светом. Когон поднял руки и быстрее оправдался:
— Я к тому, что… не злись, ладно? Но если он тебя обманет…
Теперь он посмотрел пристально. Даже недоумение Этель выдержал стойко, и ее волосы погасли. Она сказала:
— Ты стал какой-то мягкий, Когон. Может, у тебя солнечный удар?
Она проговорила искренне, без капли насмешки, и даже подалась вперед проверить, есть ли жар, но Когон только выставил ладонь, закрываясь, и поспешил выйти наружу. Не о чем им разговаривать. А если и есть о чем, то лучше не надо. Тем более, что у него резко появились дела.
Пусть он и сказал Этель, что день свободный, нужно было подготовиться. Собрать вещи, найти друзей, набрать воды и провизии, узнать про безопасные маршруты… Ну, или просто скорее уйти, чтобы не объясняться с девчонкой.
Несмотря на ранний час, снаружи кипела жизнь. Резвились детишки, горел костер, пахло едой, и, зажмурив один глаз, уже махал Дэвин. Его кучерявый братишка-скрипач носился вокруг костра с другими детьми и что-то напевал. Арви кормила сонных девочек.
— Привет, здоровяк! — протянул руку Дэвин. — Надеюсь, выспались? Малышня покоя с самого утра не дает, но мы привыкли! Сейчас чуть-чуть, и разбредутся по постам, как мы называем…
— По постам? — удивился Когон, пожимая протянутую руку и усаживаясь рядом. Белокурый ребенок уставился на него огромными глазами и протянул чашку:
— Дядя… на! Кушай! — И застучал ложкой.
Дэвин рассмеялся искренне и ни капли не смущаясь:
— Во дает! Арви, видала? Научила младших гостеприимству!
— Займись ими, Дэвин! — раздалось с дальних палаток. — Мне своих еще кормить!
Когон раскраснелся, но чашку принял, потупил взгляд. Дэвин продолжал:
— Вечерами в тавернах поем, тут их две. Днем на кухне помогаем, кто помладше — у торговцев в помощниках ходит, другие караванщикам прислуживают, верблюдов готовят, собирают тюки…
— Да тут жизнь кипит! А на подходах к оазису и не скажешь: колодцы высохли, кости верблюдов прямо в песке…
— Дядя, ешь! — напомнил о себе белокурый ребенок, Дэвин усадил его себе на колени и сам начал кормить. Когон решил включиться в этот процесс кормления и подать пример младшим хорошим аппетитом. Оказалось сладко и пресно — финиковая каша на воде явно не входила в ряд деликатесов. Но тем не менее, Когон справился со своей нормой, отставил чашку, поднял руки и гордо заявил:
— Я первый, малыш! Догоняй!
Дэвин снова рассмеялся, вручил малышу новую ложку, а сам ответил:
— Чем дальше в пустыню, тем солнце беспощаднее, знаешь? Колодцы иссыхают быстро, а тут еще и армия Императора пришла! Воды не хватает. В Иррахоне три небольших озера, но и они мельчают. — Он вздохнул, подумал недолго, но продолжил: — Тут есть храм недалеко, он издревле стоял в руинах, но за последние годы его хорошо восстановили, говорят. Я там не был, но караваны туда каждую децену ходят, обмениваются едой и провиантом. Это единственная точка, с кем есть связь. Мы тут последние, дальше тьма, нет жизни. Да и тут жизнь постепенно отмирает.
Ребенок выбросил ложку, соскочил с коленей Дэвина и побежал к сверстникам — гонять верблюжьи колючки. Когон проследил, а затем спросил:
— А их родители где? Это же не все ваши братья?
Дэвин склонил голову и понизил голос:
— Пустыня жестока, здоровяк. Тут и гадюки, и скорпионы, и пауки жалят… не говоря уже о солнце. Кто-то просто ушел искать новый оазис, как в легендах — райский уголок, но не вернулся. Так что если что и есть за пределами Иррахона, так это большое кладбище.
Когон нахмурился:
— А Хрустальная Цитадель что же? Там же последний людской оплот, а за ней — дивные травы, деревья и ручьи, разве нет? Туда и идет наш новый Император, в Фолэнвере тоже засуха, население гибнет.
— Никто его не останавливает, видишь? — Дэвин заговорил еще тише и приблизился. — Пускай попробует туда войти сначала. Были смельчаки, знаем! Но и те не вернулись тоже.
Когон скрестил руки на груди: интересная выходила картина. Император умирать не собирался, он хотел отправить туда Когона с друзьями. Но какой смысл в их смерти?
— Борода! А-а! Смотрите, борода! — раздались звонкие крики и смех ребятишек. Дэвин вскочил встревоженно, затем прищурился и повернулся к Когону:
— Гном с вами?
— С нами, с нами, — подтвердил Когон, а сам не посмотрел на плетущегося Оргвина: задумался о предстоящем пути. Что же там впереди такое, что никто не мог преодолеть?
— Ребятки, ребятки, осторожнее, не бегайте по песку-то! — раздалось совсем близко, а вскоре рядом с Когоном уселся мокрый полураздетый Оргвин:
— О, зеленый, и ты здесь! Не думал, что Этель удастся тебя сюда вытащить, больно тут людей много.
Он хохотнул, а Когон отмахнулся:
— В пустыне нет рас, знаешь? Тут одни изгои. А это и вовсе — дети…
Он проследил, как Дэвин собирает всех по росту и зовет Арви. Вместе они выстроили детей в шеренгу и давали какие-то наставления.
— Интересно получается, гном, — задумчиво протянул Когон. — Говорят, что нет впереди оазиса, какой ищет Император. И наша роль в его затее весьма туманна…
— Да все яснее ясного, Когон! — отмахнулся Оргвин и расправил бороду, чтобы сохла. — Кто какую правду тебе скажет, когда никто не вернулся? Они может дошли все до единого да и остались там жить? Зачем им умирающий Иррахон, который, оказывается, вовсе не последний оазис, а усыпальница под открытым небом! Храни, великие духи, этих милых детей…
Когон промолчал. Посмотрел только на худощавых сирот и бодрого Дэвина, взвалившего на себя непосильную ношу — дать шанс жизни невиновным детям, и на мягкую Арви, которой самой впору уткнуться в грудь матери и слушать сказки на ночь. Неправильно это все было, вопреки законам справедливости. И собственная судьба, вне зависимости от того, что настигнет их впереди, представлялась теперь Когону самым очевидным и лояльным исходом. Он заслужил и этот путь, и пустыню, и даже Хрустальную Цитадель, если она и впрямь заберет его жизнь. Или какой-нибудь очередной монстр, или беспощадное солнце, или… случайный укус гадюки.
— Где Этель и Ильсо? — спросил Оргвин, и Когон облегченно выдохнул: хоть на этот вопрос у него ответ имелся!
— Девчонка тут, эльф спит в таверне. Разморило его от финиковой настойки. Сам-то где всю ночь пропадал?
Он посмотрел на гнома внимательно. Тот явно вдоволь накупался и теперь так же с удовольствием высыхал. Пускай успевает, пока солнышко с утра так ласково.
— Да тоже тут… был. Мы ж с Этель сюда пришли, пока вы в таверне сидели. Она решила вас поискать, а я тут остался. Видно, все же не по моим годам эта вся пустыня, путешествия, приключения. Хотя и страсть как хотелось на мир посмотреть!
Он мечтательно вздохнул, совсем без злобы, и Когон кивнул: понимал его чувства. И совсем не готовился завершать их путь так скоро. Хотя и получалось, что до Цитадели им совсем ничего, но надо было найти информацию про безопасный путь. Или спросить у девчонки: судя по всему, на карте Лайонеля отмечены маршруты, о которых никто не знал.
Когон задумался только на миг, представляя ход дальнейших действий, как кто-то его окликнул. Он сначала растерялся, на фоне солнца различая лишь темные размытые фигуры. А потом знакомый, но совершенно неожиданный голос пробасил на весь палаточный лагерь:
— У вас прячутся беглецы, они под надзором имперской стражи. Вчера было совершено нападение на солдат, у меня все полномочия для ареста.
Оргвин уставился на Когона в упор, и он поднялся, разминая плечи. Дэвин и Арви, проводившие детей на “посты”, тревожно огляделись. Нет, их он не подставит, тем более, что Когону как никому было известно, с кем предстояло иметь дело.
— Если что, у меня молот остался у пальмы… — озабоченно промямлил Оргвин, глядя, как орк опустил ладони на рукояти топоров. Но Когон покачал головой:
— Решу все без драки. Будь здесь.
Он обошел костер и, дав знак обеспокоенным Дэвину и Арви, направился прямо к главе имперской стражи. На звуки из палатки высунулась Этель, но и ей Когон жестом приказал оставаться на месте. Она насупилась, сжала губы, но ее настрой выдал раскалившийся на солнце сухоцвет: чуть что, и она атакует. Когон мысленно усмехнулся: ему же, наоборот, впервые в жизни не хотелось браться за оружие. К чему бы ни привел этот разговор.
И потому, уверенно подойдя к главе имперской стражи (или даже, судя по золотой броши на груди — командующему военным отрядом), он спокойно сказал:
— Давай без пафосных речей, Гнехт. Пойдем потолкуем с глазу на глаз.
Глава 18
Гнехт провел его прямо в таверну — туда, где вчера произошла драка, но судя по обстановке, на стычке орков все не закончилось: мебель была перевернута, на полу валялись осколки посуды, рама выбитого окна покосилась, а местами даже виднелась сажа и обугленная кухонная утварь.
Он выпроводил сопровождающих, прошел вглубь трактира, прямо к стойке, и развернулся — гордый, статный, красивый. В белых доспехах, плаще с золотой пряжкой и до блеска начищенных сапогах. Он упер руки в бока и, выпятив грудь, начал высокопарно говорить:
— Орк Когон из семьи охотников Чуткого леса, вы были замечены в этой таверне в перепалке с другими орками из племени Чуткого леса, семьи оружейников. Вы нанесли удар в область носа и продолжили избиение солдат людской расы. Так говорят очевидцы, в ваших интересах подтвердить.
— Мы одни, Гнехт, уйми свои пылкие речи. Я по-прежнему понимаю по-простому.
— Ты на службе у Императора, Когон, и должен подчиняться его законам.
— Где бумага, светлейший Гнехт? По-моему, мы друг другу ничем не обязаны. Если не пойдем мы, придется вам, светлейший, марать руки и палить свой зад на пустынном солнце.
Когон сплюнул под ноги, ни капли не смущаясь старого друга. Прошлого не стало, теперь у каждого из них своя реальность. Но если он мог выбирать свою судьбу или хотя бы молиться Бронгу о милости, то он предпочел бы, чтобы Молчаливая пустыня забрала его жизнь, чем надменные солдаты людского Императора во главе с предателем-Гнехтом.
— Ты забываешься! — Гнехт в два шага настиг Когона и теперь гневно смотрел ему в лицо, скаля клыки и хмуря массивные брови. — Законы одни для всех, и то, что Император Ригард позволил тебе искупить вину за дезертирство, совсем не значит, что ты освобожден от любых других правил. Власть теперь у человека, и твоя участь в его распоряжении, так не дерзи.
— Слушай, Гнехт, а не должны ли вы были идти вслед за нами? А вы каким-то чудным образом обогнали нас на самом опасном участке, где кишели орды монстров. Так что инцидент, получается, не должен был достичь вашего внимания. Мы же своего уговора придерживаемся: идем точно в срок, от смертельной опасности не увиливаем, хотя прекрасно знаем, что никто еще с тех мест не вернулся. Если солдаты Императора хотят проложить путь своей кровью — пожалуйста.
Когон выпалил это прямо Гнехту в лицо, и они застыли напротив друг друга, бросая свирепые взгляды и тяжело дыша. Кулаки невольно сжались, но Когон не позволял эмоциям взять верх: он пришел поговорить и знал, что Гнехт, напротив, хотел покрасоваться. Вряд ли бы кто-то из орков, ящеролюдов и, тем более, тонкокожих людей пошел бы на риск искать Хрустальную Цитадель, в которую мало кто верил.
— Тебя это не должно волновать. У Ригарда есть… средства. Уж поверь, у него все права называться Императором, сам Единый бог нарек ему этот титул.
— Если уже и ты в Единого бога веришь, то не сомневаюсь, — хмыкнул Когон, — но без четверых беглецов ему все-таки никак не пройти пустыню. Может быть, потребовать жалование?
— Ты слышал Императора! — воскликнул Гнехт и резким ударом предплечья прижал Когона к стене. Спину заломило, но он позволил себя сковать. Не возникло ни трепета, ни гнева: будто перегорела и ненависть за предательство друга, и несправедливость за трон человека — он, Когон, несмотря ни на что, был свободен. И оттого на его губы легла легкая улыбка. А Гнехт зарычал:
— Он не оставит вас живыми, даже не мечтай! Если вы не ляжете раньше от гнева пустыни.
— С этой стервой мы управимся. А затем и за тобой придем.
Когон оскалился и почувствовал, как от усилия задрожала рука Гнехта, сдерживающая грудь, дыхание как будто на миг пропало, имперский посланник процедил:
