— Ты так вздумала поднимать мертвых? Думаю, орк был бы не рад, если бы таким образом ты вернула его племя. Он же так отчаянно надеялся нас найти! А нашел… тебя! Не разочаровывай наивного вояку, дорогая Этель, он в тебя верил…
В груди вспыхнул пожар, и любые слова застряли в горле: это была правда. А что она хотела сама? Что она получит, дав Когону последний шанс вернуться? И имеет ли право?
Но вдруг позади раздался глухой, сдавленный, но до мурашек знакомый голос:
— Ты не можешь дать мне жизнь, крошка. Но можешь забрать мою смерть и сделать ее оружием.
Она обернулась: весь облик Когона теперь опоясывали огненные цепи, глаза не переставали гореть и смотрели только на нее. Будто ждали команды. И она выдохнула:
— Отомсти за… себя. И прости.
— Слишком самоуверенная девочка, — пропел Творящий, и рубиновый вихрь двинулся на Этель. Она ощутила, как по венам растекся жидкий огонь, и кивнула орку:
— Потерпи, милый Когон. Покой близко, но твой последний бой еще не окончен.
Ему не нужно было повторять: он двинулся целенаправленно, четко на Творящего. Каждый его шаг оставлял огненный след, и он знал свое дело. Этель взмахнула рукой, рубиновые спирали расступились, преграда между Истинным и орком пропала. Творящий призвал Тень Императора, Когон налетел на нее с неистовством живого разъяренного зверя. Этель ощутила слабость, глядя на творение своих рук: пусть это временный обман, но он должен ей помочь.
Творящий обошел место стычки и настиг Этель. Из его ладоней стали вырисовываться три Пирамиды: Смерти, Слепоты и Мора — он руководил ими всеми! Этель выпустила огонь, но он прошел сквозь грани, как через тонкую бумагу. Сила Истинной покинула ее с рубиновыми артефактами, но в ее груди голодным змеем извивалась ярость.
— Ты играешь с огнем, Исцеляющая! Но я научил тебя этому!
Этель лишь сильнее сжала кулаки, заставляя пламя вздыматься стеной:
— Ты научил меня ненавидеть.
Когон-мертвец между тем двигался с неестественной плавностью. Его топоры, объятые пламенем, рассекали магические барьеры Творящего. Тень Императора растаяла от одного его решительного удара.
Он был одновременно ее оружием и болью — немой, глубокой, разрывающей. Видеть его движущимся, но пустым было хуже, чем видеть его мертвым: его глаза, когда-то теплые, стали стеклянными, покрытыми огненной, но равнодушной оболочкой по ее беспрекословной воле. Ее магия тянула его нити, заставляла руки сжимать топоры, ноги — ступать. И Этель не могла себе простить этот шаг — это было осквернением его памяти.
Три пирамиды росли. Они окружали ее, зажимая в тиски холодных огнеупорных граней. Но голоса погибших Истинных из Пирамиды Смерти шептали ей сдаться; вблизи Пирамиды Слепоты и Мора ее глаза слезились черной смолой, а кожа покрывалась язвами.
Но она не падала. Не имела права. И ей оставалось только одно — крикнуть:
— Когон!
Ее голос зазвенел в воздухе, орк развернулся на голос. И со стальной решимостью во взгляде, с грацией пумы в движениях разрубил стеклянные грани. Стекло взмыло в воздух и осело невесомыми каплями. Их взгляды встретились. Но от этого сердце Этель только сжалось: он ждал нового приказа.
“Я делаю с ним то же, что они сделали со мной, — пронеслось в голове, и задрожали руки. Когон продолжал смотреть. — Но... он бы простил. Ради победы”.
Стыд и ярость смешались — слезы Этель испарились, не долетев до щек. У нее не было шанса на проигрыш, и для этого нужно было оставить лишь холодный расчет, которому так усердно ее учили Истинные.
Она снова отправила в Творящего столп огненных искр, но он их легко заморозил. И приблизился.
— Это бесполезное противостояние, Исцеляющая. Мы оба Истинные, и никто из нас не победит. — Он проговорил ей это в лицо, Этель махнула Когону подойти. Творящий расхохотался:
— Это так забавно, не находишь? Что именно так мы разрушаем наш странный треугольник. Но он уже проиграл, а я… лишь набираюсь сил.
Творящий призвал рубиновый дым, и он осел плотной тучей на ее плечи. Дыхание застряло в горле, и глаза заслезились. Этель закрыла лицо рукой. Когон прошел сквозь туман и встал напротив. Из его груди по-прежнему торчал зуб из амулета — выходит, иллюзия, искусно сотканная Творящим? Настоящий амулет был разломлен.
От ее прикосновения иллюзия не пропала, Когон не дернулся, и Этель с легкостью вытащила зуб из его груди. Если в нем столько силы, что иллюзия материализовалась, значит… он сможет и одолеть Творящего?
Но даже сквозь густой дым он словно видел каждое ее движение, словно читал ее мысли, и его холодный смех эхом разнесся по пустому залу:
— Дорогая, а ведь я дал тебе освобождение. Без эмоций, без боли — чистая сила, сумей только взять! А ты, — он притворно вздохнул, — как ребенок, носящийся с разбитой игрушкой. Орк мертв. Даже твои слезы — просто соленая вода.
Этель выдохнула и, не спуская внимательных глаз с застывшего лица Когона, сжала зуб. Клубы развеялись, а перед изумленным Творящим материализовался огненный кинжал.
Он рассматривал его буквально мгновение. Даже Этель не понимала, что значит этот жест. Но облик Творящего исчез в столпе внезапно возникшего рубинового света и мгновенно появился перед ней. Холодные пальцы сжали ее подбородок.
Когон-мертвец замахнулся огненным топором, но одним взмахом руки Творящий заставил его обездвижиться. Этель чувствовала, как огненный поток в ее венах замедляет свое течение. Но фиолетовые глаза Творящего гневно впились в ее лицо и на каждом слове вспыхивали красным:
— Ты до сих пор не поняла? — прошипел он. — Я мог стереть тебя в порошок в первую же ночь. Но я терпел твои слезы, твои жалкие попытки вспомнить “друзей”! Потому что ты забавная, — его губы растянулись в мерзкой улыбке, а свободная рука вспыхнула алым. — Но теперь — хватит игр. Давай проверим, горишь ли ты так же ярко, как плачешь?
Этель вцепилась ему в запястье: пальцы оставляли на его коже красные следы, но Творящий словно не чувствовал ожогов. Замерший Когон рвался вмешаться и опустить свои топоры на голову магу, но его сдерживали прозрачные рубиновые путы, такие тонкие, что даже в темноте мрачного зала Этель едва их заметила. Значит, она осталась один на один с опасностью. И значит, не стыдно было и отомстить.
Она проговорила сдавленно, но на удивление ясно:
— Я уже горю, Творящий. И ты первый, кто об этом пожалеет.
Резким порывом она разорвала хватку, и зуб от амулета вонзился в ладонь Творящего. Обыкновенно спокойный и не бросающийся эмоциями, он впервые взревел — скорее от ярости, чем от боли. Но его голос теперь громыхал в величественных, хоть уже и пустых, сводах зала.
— Глупая! Ты сломала последнее, что связывало тебя с ним! — прорычал он, отскакивая и глядя на дымящуюся рану. — Теперь у тебя нет даже этого жалкого куска кости!
Этель разжала пустую руку — пепел зуба осыпался на пол.
— Ошибаешься. Теперь он навсегда со мной. — Она подняла голову и глубоко вздохнула, будто отпуская прошлое. — А тебе уже никогда не стать настоящим.
— Потому что я Истинный, шальная! — заорал Творящий, наспех укрываясь рубиновым плащом из дыма. Этель приготовила огненные шары. Но это оказалось лишним: кто-то неистово застучал в закрытые двери. И тут же — в соседние. Отовсюду послышались голоса и звон стали: пришли эльфы. И Когон, словно ожидающий именно этого, осел на колени, провожая Этель равнодушным оранжевым взглядом, а потом рухнул навзничь.
Она едва не бросилась к орку, как обе двери распахнулись, на пороге возникли Дарующая и Видящая. Следом за ними бежали эльфы — судя по всему, отряды разведчиков, но вдали уже слышались и военные роги.
— Уходим, брат! — взволнованно воскликнула Дарующая. — У них магия! У них могущественные артефакты гор и камня!
Видящая на ходу вырисовывала какие-то знаки, но они тут же рассекались зачарованными лезвиями солдат. Обе девушки выглядели потрепанными, их волосы разлохматились, одежда кое-где порвалась, а лица были в царапинах и грязи. Они с укором глянули на Этель, но она лишь сжала зубы и позволила им уйти и увести Творящего. К ее ногам прилетел шелковый, расшитый гладью платок.
А потом словно пелена слетела с ее глаз, и она, обессиленная, осела на пол.
— Живая! Живая! — раздался счастливый восклик Оргвина, и он бросился к ней. Этель хотела бы так же воскликнуть и в отношении него, но слова застряли в горле: она так и не поняла, к чему привело это противостояние, кроме страшной и нелепой потери друга.
Следом вбежал Ильсо и, безмолвно показывая своим продвигаться, присоединился к Оргвину. Отряды эльфов прошли вдоль разбитых зеркал зала, зачарованный Император рухнул ничком. Освобожденный от пут Творящего, теперь он не представлял опасности. Но никто не проявлял к его персоне никакого интереса.
Не в силах видеть счастливого Оргвина, Этель отвернулась. Из ее глаз на грудь Когона полились горячие слезы: она не справилась. Она позволила случиться неизбежному.
— Нет… — Рядом с ней опустился Ильсо. Его беспокойные глаза забегали по большому телу орка, но причина смерти была видна невооруженным глазом: растекшаяся красной лужей, в его груди зияла дыра. — Как же… это?
Этель хотела сказать, должна была! Но вместо слов из ее груди вырвался сдавленный крик. Руки, в неистовстве схватившие его предплечье, задрожали: это не иллюзия. Она сама взорвала все зеркала в этом зале. Ему просто негде было скрыться…
— Тише… девочка… — Оргвин обхватил ее крепкими руками и закачал, словно дитя. Ильсо сидел отрешенно, Этель рыдала. Иначе она бы не смогла, иначе она бы не простила себя за слабость поднять его из мертвых.
— Он… — начала она в нос и проглотила слезы вперемешку со всхлипами, — спас меня.
— Как же так, зеленый? Как же так? — вздохнул Оргвин и накрыл его предплечье ладонью.
Ильсо сжал губы и ушел: не мог видеть. В дальнем конце зала он принялся наматывать круги вокруг куч с зеркальными осколками. И, глядя на безнадегу бесстрашного следопыта, не знающего поражений, Этель завыла еще громче.
— Отпусти его в лучший мир, милая, — ласково произнес Оргвин и заглянул в ее лицо с грустной улыбкой. — Пусть бывалый воин Когон встретится со своими предками. Он… хотел этого. А наш путь еще не окончен. Мы пройдем в Зал Чаши и победим. За него, понимаешь? Теперь у нас просто нет другого выхода.
Этель услышала. Утерла нос и кротко кивнула. Слезы не прекращались. Они падали на лицо орка, омывали рану, огибали шею. Губы Этель дрожали, она совсем не походила на ту решительную Истинную, давшую бой Творящему и хладнокровно поднявшую мертвого. Но сейчас она должна была проститься и оставить боль в этом зале. Чтобы победить ради Когона.
Она взяла его топор и вложила ему в руку, Оргвин повторил то же с другим. Они скрестили руки у него на груди — как в знаке орочьего племени. И сейчас он шел к своим.
— Прости, — прошептала Этель, убрала волосы с его лица и поцеловала в морщинистый лоб. — И прощай… мой щит.
Ильсо молчал. И так же не сказал ни слова, увидев поверженную разведку в следующем зале: уходя, Истинные смели на своем пути любые очаги сопротивления.
Но Этель собралась: увидев, что не одинока в своем горе, она поняла, что месть — это наименьшее, что они могут сделать. А наибольшее — спасти народ Лаории.
Под угрозу попадали все расы: те, кто шел с Императором и остался в Хрустальной Цитадели, и те, кто шел их спасать. Пусть эльфы воспринимали магию, но, по велению Истинных, могли пробудиться и гномы, и тогда они бы схлестнулись с эльфами в битве не на жизнь, а на смерть.
— Я должна идти в Зал Чаши, — осторожно сказала Этель, разбивая холодное молчание. Они пересекли уже три зала с темными зеркалами и тусклыми рубиновыми факелами. Здесь царило спокойствие: никто прежде не ступал сюда, и, значит, они сами теперь прокладывали себе путь. Снова. — Истинные там, это ясно. И они ждут меня. Я могу пробраться незаметно и…
— Исключено, — отрезал Ильсо. — Это слишком рискованно.
Этель выдохнула и посмотрела на Оргвина. Он пожал плечами. Соглашался с эльфом. Но у Этель был козырь:
— Там Вайсшехх. Он ждет меня.
Теперь Ильсо остановился и посмотрел очень внимательно, будто проверяя на предмет лжи. Но Этель нечего было скрывать, а у змеелюда был свой, согласованный с королем эльфов, план. И кто-кто, а Ильсо точно должен был быть в курсе насчет этого.
— Если он еще жив, — только и вымолвил эльф. Этель настояла:
— Другого выхода нет. Мы можем плутать по Цитадели месяцами, зеркала меняют отражения и путают ходы, но вы оба знаете, что мы обязаны решить все сегодня.
Ильсо с Оргвином перекинулись быстрыми взглядами. Гном выдохнул:
— Мы не хотим терять тебя, Этель. Когон… не простит нас.
— Это моя роль! — воскликнула девушка. По залу разлетелось эхо. — Никто другой, кроме меня, не сможет предотвратить этот ритуал!
— Как ты собралась это делать? — процедил Ильсо, зло зыркнул на Этель исподлобья и скрестил руки на груди. — Какой у тебя план?
— Биться!
— Биться? Не лучше ли дождаться подхода войска? У элитных воинов шансов побольше будет, чем у одной хилой девчонки!
— Мы упустим Истинных, если войско начнет полноценный штурм! — с жаром ответила Этель. — Они уйдут, и все будет зря. И много шума.
— Вайсшехх все должен был сделать тихо, — понизил голос Ильсо. — Когда встретился бы с нашей разведкой.
— Ну! — пытливо посмотрела на эльфа Этель. — Не сработал план! Нет разведки, только мы!
— Тогда мы и пойдем, — встрял Оргвин. — Выбора нет. А что до смерти, то тут все едино — Когон голову сложил, мы следующие.
— Я бы не был так оптимистичен, гном, — вскинул подбородок Ильсо. — Он и на том свете нам головы оторвет, если мы приведем с собой девчонку.
Они оба повернулись к Этель, и ее щеки стали пунцовыми. Казалось, что они обсуждают что-то совершенно обыденное, вроде званого обеда, куда пускают только мужчин, и ей там не место. Да, Когон бы точно ворчал и забавно фыркал на добродушные убеждения друзей, что все в порядке.
Это вызвало улыбку, и она устыдилась своих мыслей: его уже не было, а она думала о нем, как о живом, и даже предвкушала новую встречу. Наверное, она никогда не смирится. И не простит себя, что подставила его под удар.
Этель подавила волну подступающей дрожи: не время поддаваться слабостям, перед ними непростая задача, а у нее решающая роль. И она к ней готова. И потому сказала только:
— Тогда идем. И на этот раз обойдемся без смерти.
Зал Чаши напоминал храм древнего культа — что-то вроде Храма Единого Бога, но темной его стороны или… его противника? Огромные своды терялись в багровом тумане, а стены были испещрены расколами, откуда сочилась черная смола.
Колонны в виде скрюченных рук переплетались с каменными стенами. В воздухе пахло медью, гарью и чем-то сладковато-гнилым — похожим на скисшее вино. И скрипело что-то зловеще. Казалось, что это стонут сами стены, стянутые проржавевшими цепями, и молят о свободе, но рубиновая Чаша, как древний идол и место поклонения, не могла благословить на ничто подобное: ей должны были поклоняться.
Она, как монумент, вырастала из пола мрачного зала. Бронзовые края с неизвестными символами по кругу удерживали рубиновые стенки из цельного камня, в изломанных гранях отражался свет редких факелов. Они горели тускло, и пламя даже не колыхалось, будто застывшее во времени.
В груди вспыхнул пожар, и любые слова застряли в горле: это была правда. А что она хотела сама? Что она получит, дав Когону последний шанс вернуться? И имеет ли право?
Но вдруг позади раздался глухой, сдавленный, но до мурашек знакомый голос:
— Ты не можешь дать мне жизнь, крошка. Но можешь забрать мою смерть и сделать ее оружием.
Она обернулась: весь облик Когона теперь опоясывали огненные цепи, глаза не переставали гореть и смотрели только на нее. Будто ждали команды. И она выдохнула:
— Отомсти за… себя. И прости.
— Слишком самоуверенная девочка, — пропел Творящий, и рубиновый вихрь двинулся на Этель. Она ощутила, как по венам растекся жидкий огонь, и кивнула орку:
— Потерпи, милый Когон. Покой близко, но твой последний бой еще не окончен.
Ему не нужно было повторять: он двинулся целенаправленно, четко на Творящего. Каждый его шаг оставлял огненный след, и он знал свое дело. Этель взмахнула рукой, рубиновые спирали расступились, преграда между Истинным и орком пропала. Творящий призвал Тень Императора, Когон налетел на нее с неистовством живого разъяренного зверя. Этель ощутила слабость, глядя на творение своих рук: пусть это временный обман, но он должен ей помочь.
Творящий обошел место стычки и настиг Этель. Из его ладоней стали вырисовываться три Пирамиды: Смерти, Слепоты и Мора — он руководил ими всеми! Этель выпустила огонь, но он прошел сквозь грани, как через тонкую бумагу. Сила Истинной покинула ее с рубиновыми артефактами, но в ее груди голодным змеем извивалась ярость.
— Ты играешь с огнем, Исцеляющая! Но я научил тебя этому!
Этель лишь сильнее сжала кулаки, заставляя пламя вздыматься стеной:
— Ты научил меня ненавидеть.
Когон-мертвец между тем двигался с неестественной плавностью. Его топоры, объятые пламенем, рассекали магические барьеры Творящего. Тень Императора растаяла от одного его решительного удара.
Он был одновременно ее оружием и болью — немой, глубокой, разрывающей. Видеть его движущимся, но пустым было хуже, чем видеть его мертвым: его глаза, когда-то теплые, стали стеклянными, покрытыми огненной, но равнодушной оболочкой по ее беспрекословной воле. Ее магия тянула его нити, заставляла руки сжимать топоры, ноги — ступать. И Этель не могла себе простить этот шаг — это было осквернением его памяти.
Три пирамиды росли. Они окружали ее, зажимая в тиски холодных огнеупорных граней. Но голоса погибших Истинных из Пирамиды Смерти шептали ей сдаться; вблизи Пирамиды Слепоты и Мора ее глаза слезились черной смолой, а кожа покрывалась язвами.
Но она не падала. Не имела права. И ей оставалось только одно — крикнуть:
— Когон!
Ее голос зазвенел в воздухе, орк развернулся на голос. И со стальной решимостью во взгляде, с грацией пумы в движениях разрубил стеклянные грани. Стекло взмыло в воздух и осело невесомыми каплями. Их взгляды встретились. Но от этого сердце Этель только сжалось: он ждал нового приказа.
“Я делаю с ним то же, что они сделали со мной, — пронеслось в голове, и задрожали руки. Когон продолжал смотреть. — Но... он бы простил. Ради победы”.
Стыд и ярость смешались — слезы Этель испарились, не долетев до щек. У нее не было шанса на проигрыш, и для этого нужно было оставить лишь холодный расчет, которому так усердно ее учили Истинные.
Она снова отправила в Творящего столп огненных искр, но он их легко заморозил. И приблизился.
— Это бесполезное противостояние, Исцеляющая. Мы оба Истинные, и никто из нас не победит. — Он проговорил ей это в лицо, Этель махнула Когону подойти. Творящий расхохотался:
— Это так забавно, не находишь? Что именно так мы разрушаем наш странный треугольник. Но он уже проиграл, а я… лишь набираюсь сил.
Творящий призвал рубиновый дым, и он осел плотной тучей на ее плечи. Дыхание застряло в горле, и глаза заслезились. Этель закрыла лицо рукой. Когон прошел сквозь туман и встал напротив. Из его груди по-прежнему торчал зуб из амулета — выходит, иллюзия, искусно сотканная Творящим? Настоящий амулет был разломлен.
От ее прикосновения иллюзия не пропала, Когон не дернулся, и Этель с легкостью вытащила зуб из его груди. Если в нем столько силы, что иллюзия материализовалась, значит… он сможет и одолеть Творящего?
Но даже сквозь густой дым он словно видел каждое ее движение, словно читал ее мысли, и его холодный смех эхом разнесся по пустому залу:
— Дорогая, а ведь я дал тебе освобождение. Без эмоций, без боли — чистая сила, сумей только взять! А ты, — он притворно вздохнул, — как ребенок, носящийся с разбитой игрушкой. Орк мертв. Даже твои слезы — просто соленая вода.
Этель выдохнула и, не спуская внимательных глаз с застывшего лица Когона, сжала зуб. Клубы развеялись, а перед изумленным Творящим материализовался огненный кинжал.
Он рассматривал его буквально мгновение. Даже Этель не понимала, что значит этот жест. Но облик Творящего исчез в столпе внезапно возникшего рубинового света и мгновенно появился перед ней. Холодные пальцы сжали ее подбородок.
Когон-мертвец замахнулся огненным топором, но одним взмахом руки Творящий заставил его обездвижиться. Этель чувствовала, как огненный поток в ее венах замедляет свое течение. Но фиолетовые глаза Творящего гневно впились в ее лицо и на каждом слове вспыхивали красным:
— Ты до сих пор не поняла? — прошипел он. — Я мог стереть тебя в порошок в первую же ночь. Но я терпел твои слезы, твои жалкие попытки вспомнить “друзей”! Потому что ты забавная, — его губы растянулись в мерзкой улыбке, а свободная рука вспыхнула алым. — Но теперь — хватит игр. Давай проверим, горишь ли ты так же ярко, как плачешь?
Этель вцепилась ему в запястье: пальцы оставляли на его коже красные следы, но Творящий словно не чувствовал ожогов. Замерший Когон рвался вмешаться и опустить свои топоры на голову магу, но его сдерживали прозрачные рубиновые путы, такие тонкие, что даже в темноте мрачного зала Этель едва их заметила. Значит, она осталась один на один с опасностью. И значит, не стыдно было и отомстить.
Она проговорила сдавленно, но на удивление ясно:
— Я уже горю, Творящий. И ты первый, кто об этом пожалеет.
Резким порывом она разорвала хватку, и зуб от амулета вонзился в ладонь Творящего. Обыкновенно спокойный и не бросающийся эмоциями, он впервые взревел — скорее от ярости, чем от боли. Но его голос теперь громыхал в величественных, хоть уже и пустых, сводах зала.
— Глупая! Ты сломала последнее, что связывало тебя с ним! — прорычал он, отскакивая и глядя на дымящуюся рану. — Теперь у тебя нет даже этого жалкого куска кости!
Этель разжала пустую руку — пепел зуба осыпался на пол.
— Ошибаешься. Теперь он навсегда со мной. — Она подняла голову и глубоко вздохнула, будто отпуская прошлое. — А тебе уже никогда не стать настоящим.
— Потому что я Истинный, шальная! — заорал Творящий, наспех укрываясь рубиновым плащом из дыма. Этель приготовила огненные шары. Но это оказалось лишним: кто-то неистово застучал в закрытые двери. И тут же — в соседние. Отовсюду послышались голоса и звон стали: пришли эльфы. И Когон, словно ожидающий именно этого, осел на колени, провожая Этель равнодушным оранжевым взглядом, а потом рухнул навзничь.
Она едва не бросилась к орку, как обе двери распахнулись, на пороге возникли Дарующая и Видящая. Следом за ними бежали эльфы — судя по всему, отряды разведчиков, но вдали уже слышались и военные роги.
— Уходим, брат! — взволнованно воскликнула Дарующая. — У них магия! У них могущественные артефакты гор и камня!
Видящая на ходу вырисовывала какие-то знаки, но они тут же рассекались зачарованными лезвиями солдат. Обе девушки выглядели потрепанными, их волосы разлохматились, одежда кое-где порвалась, а лица были в царапинах и грязи. Они с укором глянули на Этель, но она лишь сжала зубы и позволила им уйти и увести Творящего. К ее ногам прилетел шелковый, расшитый гладью платок.
А потом словно пелена слетела с ее глаз, и она, обессиленная, осела на пол.
— Живая! Живая! — раздался счастливый восклик Оргвина, и он бросился к ней. Этель хотела бы так же воскликнуть и в отношении него, но слова застряли в горле: она так и не поняла, к чему привело это противостояние, кроме страшной и нелепой потери друга.
Следом вбежал Ильсо и, безмолвно показывая своим продвигаться, присоединился к Оргвину. Отряды эльфов прошли вдоль разбитых зеркал зала, зачарованный Император рухнул ничком. Освобожденный от пут Творящего, теперь он не представлял опасности. Но никто не проявлял к его персоне никакого интереса.
Не в силах видеть счастливого Оргвина, Этель отвернулась. Из ее глаз на грудь Когона полились горячие слезы: она не справилась. Она позволила случиться неизбежному.
— Нет… — Рядом с ней опустился Ильсо. Его беспокойные глаза забегали по большому телу орка, но причина смерти была видна невооруженным глазом: растекшаяся красной лужей, в его груди зияла дыра. — Как же… это?
Этель хотела сказать, должна была! Но вместо слов из ее груди вырвался сдавленный крик. Руки, в неистовстве схватившие его предплечье, задрожали: это не иллюзия. Она сама взорвала все зеркала в этом зале. Ему просто негде было скрыться…
— Тише… девочка… — Оргвин обхватил ее крепкими руками и закачал, словно дитя. Ильсо сидел отрешенно, Этель рыдала. Иначе она бы не смогла, иначе она бы не простила себя за слабость поднять его из мертвых.
— Он… — начала она в нос и проглотила слезы вперемешку со всхлипами, — спас меня.
— Как же так, зеленый? Как же так? — вздохнул Оргвин и накрыл его предплечье ладонью.
Ильсо сжал губы и ушел: не мог видеть. В дальнем конце зала он принялся наматывать круги вокруг куч с зеркальными осколками. И, глядя на безнадегу бесстрашного следопыта, не знающего поражений, Этель завыла еще громче.
— Отпусти его в лучший мир, милая, — ласково произнес Оргвин и заглянул в ее лицо с грустной улыбкой. — Пусть бывалый воин Когон встретится со своими предками. Он… хотел этого. А наш путь еще не окончен. Мы пройдем в Зал Чаши и победим. За него, понимаешь? Теперь у нас просто нет другого выхода.
Этель услышала. Утерла нос и кротко кивнула. Слезы не прекращались. Они падали на лицо орка, омывали рану, огибали шею. Губы Этель дрожали, она совсем не походила на ту решительную Истинную, давшую бой Творящему и хладнокровно поднявшую мертвого. Но сейчас она должна была проститься и оставить боль в этом зале. Чтобы победить ради Когона.
Она взяла его топор и вложила ему в руку, Оргвин повторил то же с другим. Они скрестили руки у него на груди — как в знаке орочьего племени. И сейчас он шел к своим.
— Прости, — прошептала Этель, убрала волосы с его лица и поцеловала в морщинистый лоб. — И прощай… мой щит.
***
Ильсо молчал. И так же не сказал ни слова, увидев поверженную разведку в следующем зале: уходя, Истинные смели на своем пути любые очаги сопротивления.
Но Этель собралась: увидев, что не одинока в своем горе, она поняла, что месть — это наименьшее, что они могут сделать. А наибольшее — спасти народ Лаории.
Под угрозу попадали все расы: те, кто шел с Императором и остался в Хрустальной Цитадели, и те, кто шел их спасать. Пусть эльфы воспринимали магию, но, по велению Истинных, могли пробудиться и гномы, и тогда они бы схлестнулись с эльфами в битве не на жизнь, а на смерть.
— Я должна идти в Зал Чаши, — осторожно сказала Этель, разбивая холодное молчание. Они пересекли уже три зала с темными зеркалами и тусклыми рубиновыми факелами. Здесь царило спокойствие: никто прежде не ступал сюда, и, значит, они сами теперь прокладывали себе путь. Снова. — Истинные там, это ясно. И они ждут меня. Я могу пробраться незаметно и…
— Исключено, — отрезал Ильсо. — Это слишком рискованно.
Этель выдохнула и посмотрела на Оргвина. Он пожал плечами. Соглашался с эльфом. Но у Этель был козырь:
— Там Вайсшехх. Он ждет меня.
Теперь Ильсо остановился и посмотрел очень внимательно, будто проверяя на предмет лжи. Но Этель нечего было скрывать, а у змеелюда был свой, согласованный с королем эльфов, план. И кто-кто, а Ильсо точно должен был быть в курсе насчет этого.
— Если он еще жив, — только и вымолвил эльф. Этель настояла:
— Другого выхода нет. Мы можем плутать по Цитадели месяцами, зеркала меняют отражения и путают ходы, но вы оба знаете, что мы обязаны решить все сегодня.
Ильсо с Оргвином перекинулись быстрыми взглядами. Гном выдохнул:
— Мы не хотим терять тебя, Этель. Когон… не простит нас.
— Это моя роль! — воскликнула девушка. По залу разлетелось эхо. — Никто другой, кроме меня, не сможет предотвратить этот ритуал!
— Как ты собралась это делать? — процедил Ильсо, зло зыркнул на Этель исподлобья и скрестил руки на груди. — Какой у тебя план?
— Биться!
— Биться? Не лучше ли дождаться подхода войска? У элитных воинов шансов побольше будет, чем у одной хилой девчонки!
— Мы упустим Истинных, если войско начнет полноценный штурм! — с жаром ответила Этель. — Они уйдут, и все будет зря. И много шума.
— Вайсшехх все должен был сделать тихо, — понизил голос Ильсо. — Когда встретился бы с нашей разведкой.
— Ну! — пытливо посмотрела на эльфа Этель. — Не сработал план! Нет разведки, только мы!
— Тогда мы и пойдем, — встрял Оргвин. — Выбора нет. А что до смерти, то тут все едино — Когон голову сложил, мы следующие.
— Я бы не был так оптимистичен, гном, — вскинул подбородок Ильсо. — Он и на том свете нам головы оторвет, если мы приведем с собой девчонку.
Они оба повернулись к Этель, и ее щеки стали пунцовыми. Казалось, что они обсуждают что-то совершенно обыденное, вроде званого обеда, куда пускают только мужчин, и ей там не место. Да, Когон бы точно ворчал и забавно фыркал на добродушные убеждения друзей, что все в порядке.
Это вызвало улыбку, и она устыдилась своих мыслей: его уже не было, а она думала о нем, как о живом, и даже предвкушала новую встречу. Наверное, она никогда не смирится. И не простит себя, что подставила его под удар.
Этель подавила волну подступающей дрожи: не время поддаваться слабостям, перед ними непростая задача, а у нее решающая роль. И она к ней готова. И потому сказала только:
— Тогда идем. И на этот раз обойдемся без смерти.
***
Зал Чаши напоминал храм древнего культа — что-то вроде Храма Единого Бога, но темной его стороны или… его противника? Огромные своды терялись в багровом тумане, а стены были испещрены расколами, откуда сочилась черная смола.
Колонны в виде скрюченных рук переплетались с каменными стенами. В воздухе пахло медью, гарью и чем-то сладковато-гнилым — похожим на скисшее вино. И скрипело что-то зловеще. Казалось, что это стонут сами стены, стянутые проржавевшими цепями, и молят о свободе, но рубиновая Чаша, как древний идол и место поклонения, не могла благословить на ничто подобное: ей должны были поклоняться.
Она, как монумент, вырастала из пола мрачного зала. Бронзовые края с неизвестными символами по кругу удерживали рубиновые стенки из цельного камня, в изломанных гранях отражался свет редких факелов. Они горели тускло, и пламя даже не колыхалось, будто застывшее во времени.
