— Гномы — долгожители, так что по нашим меркам я еще в самом расцвете сил, — хохотнул Оргвин и сам принялся за еду. Но Когон теперь смотрел внимательно. В голове возникали свежие воспоминания — то, что они с Ильсо поклялись хранить в тайне, но то, что сказал гном… вдруг он знает еще больше? Вдруг он знает, как можно вернуть разоренное и разбитое племя?
— А Истинных… ты тоже видел? — понизив голос, спросил Когон. Вдруг он посмотрел на гнома совсем по-другому и, затаив дыхание, ждал его ответа, будто от этого зависело будущее всех орков. По крайней мере, Когон на это надеялся. Вот только Оргвин заметил философски:
— Никто не видел из ныне живущих, я бы знал. До меня много вестей доходит, и если бы Истинные вернулись, то это бы не осталось незамеченным.
— А что, если они не хотят открываться? Это рискованно для их безопасности.
— Даже если течение магии сменило направление, мы об этом не узнаем, — развел руками Оргвин. — Вторая чаша, которую выковали гномы для Истинных, осталась у змеелюдов. А сейчас… и вовсе неведомо у кого.
Он вздохнул и выпил всю жидкость из тарелки. Когон задумался, но для видимости решил повторить за гномом. В горле встал ком. Казалось, что этот гном знал больше, чем говорил, но как это выяснить? И как найти Истинных?
— По Слову Истины, — вытерев усы расшитым узорами платком, вдруг продолжил Оргвин, — течение магии вернется в созидательное русло, когда любовь победит коварство. А коли так, то… считай, обречены мы. Не будет как раньше. Истинные не вернутся.
— Но мы об этом никогда не узнаем, — напомнил Когон слова гнома. Тот лишь по-доброму усмехнулся:
— В такие моменты происходят великие свершения, зеленый. Мир меняется. Одна Истина сменяет другую. И это не остается незамеченным.
— Уже изменилось! — вдруг воскликнул Когон и вскочил на ноги. В груди запульсировало что-то твердое и горячее, из горла и вовсе извергалось пламя: — Император! Человек! Он пришел спасать свой народ! Пришел искать источник с водой для далекого Фолэнвера, и что? Смотри! Единый бог ему благоволит: влага обрушилась на Эшгет в сезон Красного Солнца! Выходит, новый Император — истина? Его помыслы возродить империю людей — истинны? Вот кому теперь мы должны поклоняться?
Гном лишь поднялся и с удовольствием потянулся:
— Мы это не узнаем. Мы никогда не видели ни Рубиновую Чашу, ни, тем более, поток магии. И жили все годы с момента завершения великой войны с разрушающим потоком. Жили, Когон! Строили дома, растили детей, вели хозяйство. Выходит, жизнь сильнее магии и ее писаных законов? Но где тогда Истинные? Мы-то приспособились, а они? Они не вернутся, я уверен в этом.
Когон уже наматывал бесчисленные круги по лагерю, пытаясь состыковать свое знание с мыслями гнома. Все сходилось: пришел новый Император, сверг захватчиков-поработителей своего рода, сменил порядок, принес… дождь! Но было еще и то, что он не должен был говорить, но выпалил:
— Я видел Истинных! Они подняли мертвых друидов в Чутком лесу! Оживили всех до единого! И ты говоришь, что поток магии течет в разрушительном русле? Он сменился, Оргвин, я уверен! Все указывает на это. Лаория вырвалась из лап прошлого, она воспрянет!
— Может и так, — легко согласился гном. — Но в чем твоя выгода? Что-то изменится в твоей жизни?
— Истинные могут вернуть к жизни наше племя, — легко ответил Когон и ткнул на простенький медальон с изображением скрещенных топоров у себя на шее. — Единственное, что меня волнует, это благополучие орков и старейшины Укмара.
Теперь гном посмотрел лукаво:
— А где в этот момент будешь ты?
Когон задумался только на миг, но не успел ответить: лицо Оргвина стало на удивление ярким — будто солнце вышло прямо после заката. Он бы хотел поверить, что это явились Истинные и принесли с собой древнюю Рубиновую Чашу с неизменным отныне созидательным потоком, но все оказалось прозаичнее: на самом берегу реки, весело потрескивая и обдавая уставшее тело невыносимым жаром, горела их походная палатка.
Этель уплетала грибную похлебку, прятала взгляд в тарелке и краснела под добродушные восклики гнома и яростное молчание Когона. С момента, как вытащил ее из огня, он буравил ее взглядом, смотрел исподлобья и тяжело дышал, повторяя:
— Не верю! Кто ты такая?
Но Оргвин не давал ей опомниться, подкладывал добавки и добродушно восклицал:
— Цела! Слава Туманным предкам, огонь не успел…
Гном был, в общем-то, прав, не считая обугленного плеча, сажи по всей коже и тлеющих кончиков волос. Кажется, они стали короче, но Этель спрятала их за воротник и старалась не разглядывать. И не думать. Хотя худощавые плечи до сих пор подрагивали от пережитого.
Как загорелась палатка, она не имела понятия. Спала, видела бессвязные сны, пустыню и далекие горные пики, о которых только слышала в байках старых кухарок в доме Ди Форсуна. А потом резко стала задыхаться: дым обложил горло, завязался тугим шарфом и притянул к земле. Распахнув глаза, она увидела только охватившее ее пламя.
Мгновенный ужас сменился паникой и запоздалыми мыслями, как выбираться: казалось, что нет здесь ни выхода, ни входа — только она, огонь и пылающие страхи. Но не успела подумать и найти в себе силы подняться, как перед ней возникло суровое лицо Когона, сильные руки схватили ее за талию и дернули вперед. В следующий миг палатка зашипела: гном щедро полил ее водой.
— С-спасибо, — промямлила Этель и повалилась с ног. Силы куда-то пропали. Снова. Казалось, что она и не спала вовсе: тело ломило, перед глазами мелькали образы из сна вперемешку с пламенем.
— Успели, храни тебя духи гор! Вот, умойся! — засуетился вокруг нее Оргвин и протянул воду. Когон опустился перед ней на корточки и заглянул прямо в лицо:
— Что. Это. Было? — произнес он, разделяя слова, и злобно уставился на Этель, наблюдая, как она стирает с кожи сажу.
— Не знаю, — пожала она плечами, хоть и дрогнула от его непроницаемых глаз. Рытвины на его грубой коже и шрам на щеке пугали. Она ощутила холодок по спине и отодвинулась. — Я спала, почувствовала жар, а потом… это.
Взгляд Когона прожигал насквозь, хлеще огненного покрывала, что Этель нутром чуяла, как он пытается считать ответ в ее молчании и невинном “Не знаю”. Орк тяжело дышал, его ноздри вздымались, и морщинки над бровями поднимались от зловещего оскала.
Подоспел гном, сунул ей вторую тарелку похлебки и заставил есть. Этель поблагодарила за спасение и с удовольствием продолжила трапезу: желудок и впрямь просил подкрепления. Когон отступился, но посмотрел на Оргвина с укором: не дал завершить расспросы и надавить как следует. В конце концов, махнул рукой и пригрозил возвращением Ильсо:
— Эльф точно знает, кто ты. Он разведчик самого Императора… был. И если не скажешь, скажет он. Даже не сомневайся!
Этель пожала плечами и попросила добавки. Лишь бы не выдать дрожанием обессиленных рук засевший внутри нее ужас. И сама была бы рада получить ответ на этот вопрос.
Сколько себя помнила, она всегда служила Ди Форсуну. Начала с простых “принеси-подай”, затем получила доступ и на кухню, и в погребы, и даже на рынок. Это была скорее вынужденная мера, нежели благородное дозволение господина за хорошую службу. Даже напротив: с ней всегда происходили странные вещи, а Ди Форсун ворчал и жаловался, что слуг постоянно не хватает — так уж вышло, что всю молодежь забрала Академия. На исследования. И потому он больше ворчал, глядя на Этель:
— Ну, сколько можно тебя отправлять? Когда уже меня от тебя, растяпы, избавят?
Но год за годом этого не случалось: магические тесты не находили у нее способностей. Хотя Этель могла просто зависнуть и видеть сны с открытыми глазами, но потом теряла сознание и списывала все не жару. Могла нести посуду и распластаться на полу только потому, что представляла впереди чудовище или видела пугающий алый свет. Он слепил, Этель вздрагивала, посуда разбивалась. После этого ее ждали розги, а затем — посильные задания: например, взбивать перины.
Вот это ей нравилось. Особенно когда вырывался пух, и она с любопытством наблюдала, как тончайшие перья парят в воздухе и оседают на ладонях. А потом снова взмывают вверх и кружатся в причудливом танце. Было в этом что-то завораживающее. Правда потом ее снова секли плетьми — потому что дорогие перины были испорчены.
Чтобы обезопасить свой дом от неуклюжести Этель, Ди Форсун отправил ее на рынок — там народу много, и если что случится, не факт, что в толпе разберутся, кто виновник. А наивное и почти детское выражение лица Этель отведет от нее подозрения.
Но на рынке ничего не случалось. Наоборот, Этель нравилось выходить из дома, общаться с торговцами из дальних мест, с представителями других рас и обмениваться товарами. Ее там знали и принимали как свою. Пока по ее вине не сгорела лавка известного винодела.
Как это произошло, Этель сама не знала. Поскользнулась, упала, разбила три графина с изысканными винами. Помнила только, что ударилась головой, перед глазами поплыло, а потом жар охватил тело, воздух пропал, навстречу сбежались служители порядка, но она уже снова потеряла сознание. От страха.
Лавку спасти не успели, ее увели в темницу. Ди Форсун пригрозил, что даже пытаться ее вытаскивать не станет. А как выпустят — тут же продаст, не дожидаясь экзамена в Академии: слишком много хлопот она ему доставляла. Можно было бы и замуж выдать, но в жены никому она не годилась вовсе.
К Ди Форсуну заглядывали почтенные гости — другие судьи, члены Совета, приближенные короля — и, безусловно, засматривались на большеглазую светленькую человеческую девчонку. Но господин каждый раз отводил их взгляды: не желал зла таким важным особам.
Однажды Этель даже попросила сама, чтобы он смилостивился и выдал ее за человека, другого слугу или даже раба — никто бы из господ не пострадал, — но Ди Форсун лишь фыркнул и разошелся в оскорблениях: такой свободы в Эшгете не был удостоен ни один человек. Если у тебя есть магический дар, ты служишь на благо Академии; если нет — змеелюдам до конца жизни. А если хочешь свободно выйти замуж — езжай в Фолэнвер.
В этом и была горькая насмешка: Империю людей и Эшгет разделяло море Падших душ, которое буйствовало годами напролет, а тех, кто достигал середины, забирала пучина. Но жрецы храма Единого бога в Эшгете знали, когда море успокаивалось: по три дня на стыке месяцев Белой и Красной Луны и Белого и Красного Солнца.
В эти дни скоростные корабли Эшгета пересекали море, чтобы причалить к берегам Фолэнвера для исполнения векового контракта: привезти в столицу детей и юных девушек для магических исследований. Отчасти это было правдой, но, с другой стороны, среди элиты змеелюдов в последнее время стало популярным иметь красавицу-наложницу из числа людских женщин, не владеющих магическим даром.
Этель знала, что это ее шанс, но слава безнадежной и никуда не годной служанки бежала впереди нее. Что уж говорить о замужестве! Такую растяпу никто не захочет!
От грустных мыслей Этель помрачнела и отложила чашку: да и куда ей теперь проложена дорожка? В Эшгет не вернуться, идти тяжело, новая компания смотрит с презрением… жаль все-таки, что не успел господин найти ей партию! Тогда все было бы гораздо проще.
Она подумала и осеклась: а что стало бы с этой “партией” после захвата города? Что стало бы с ней?
Состыковывать новую реальность и прошлую жизнь становилось все сложнее: все рухнуло в одночасье, пришли спасители, но и они вовсе не рады ее появлению, да и она сама… тоже?
Нахмурившись, Этель глянула на орка с гномом исподлобья: в свете костра они казались тенями тайных заговорщиков, сгорбившихся, о чем-то перешептывающихся и изредка посматривающих на нее. Хотят прогнать — поняла Этель, ни к чему им в пути лишние трудности. А потом вздрогнула от внезапно опустившейся на нее тени.
— Думаешь сбежать? — раздался тихий, слегка насмешливый молодой голос. Этель подскочила, но ловкие пальцы Ильсо тут же сжались у нее на предплечье и с силой потянули вниз. Этель снова села. Ильсо легко перекинул ногу через бревно и уселся рядом. Взял ее недоеденную похлебку. — Тут только отряды молчаливых странников неподалеку, завтра они отправляются в пустыню. В самое пекло.
Он выделил с особенным удовольствием последнее слово, отхлебнул бульона, но вдруг замер, впившись в нее темными, чуть раскосыми глазами:
— Может быть, там безопасней.
Он добавил, вероятно, считав на ее лице неподдельный испуг. Этель уже сама не знала, о чем думать: хотелось только, чтобы кто-нибудь сказал, как правильно, и она бы с удовольствием так поступила. Если бы, конечно, все снова не испортила.
— Когон сказал, что вы обо мне все знаете, — только и ответила. — Может, вы также знаете, почему сгорела палатка?
Ильсо увлеченно принялся за еду, но вдруг поднял удивленные глаза. Этель продолжила:
— Так скажите ему, а то он думает, что я не от мира сего.
Теперь Ильсо огляделся и, не найдя палатки, перевел взгляд на нее, а затем на орка с гномом. Заметив друга, они направились к костру. Этель поджала губы — знала, о чем сейчас будут говорить. А становиться предметом внимания ей вовсе не хотелось.
— Что узнал? — спросил сходу Когон, усевшись на бревне напротив. Оргвин разместился рядом, но украдкой посматривал на Этель. Она скрестила руки на груди и опустила голову, чтобы никого не видеть. Рассматривала чужие сапоги на своих ногах, а в сердце что-то сжималось: не здесь было ее место, а, значит, и упреки о своей нерасторопности ей слушать явно не от Когона.
— Принес новую палатку. Видимо не зря.
Это прозвучало с вызовом. Орк и эльф мгновение не сводили друг с друга взглядов. В конце концов, Когон фыркнул:
— Оставим девчонку в Долине Нищих, и дело с концом.
— До Долины Нищих децена ходу, — парировал Ильсо. — И не факт, что она не захвачена Императором. Что тогда?
— Свяжем ее, будет нашей пленницей. Продадим купцам в Пылающих Топях, — продолжал предлагать варианты Когон, Оргвин вмешался:
— С Пылающими Топями лучше не водить дел, не упустят шанса подставить. Да и живет там, в основном, всякий сброд из разных рас.
— Мы их уже почти обогнули, — добавил Ильсо и указал перед собой.
Любопытство перебороло страх, и Этель подняла голову. На однотонном полотне ночи она сначала ничего не различила, но, присмотревшись, заметила тонкие светлые струйки, вырывающиеся где-то у края горизонта, но чуть южнее — со стороны Эшгета. То были торфяные болота, насколько она знала. Там водились странные существа — болотистые огнероги с толстой кожей, какую не пробить, и острым рогом на носу, тлеющим от остатков торфа. А может быть, из него целиком и состояли эти чудища.
Этель представила, как грузно, со страшным ревом и свирепым взглядом они вылезают из тлеющего болота, и поежилась: если беглые преступники и разбойники обитали в Пылающих Топях, то наверняка нашли способ приручить этих существ. И что-то подсказывало, что использовали они огнерогов явно не для благих целей.
И потому выдохнула: путь, судя по всему, лежал на север. Значит, лошади сыграли свою роль — за день они прошли самый опасный участок. Теперь оставалось скрываться и не выдавать своего местоположения.
— Пусть молчаливые странники заберут ее в пустыню! — не унимался Когон, но никто не ответил. Ильсо скалился и не сводил с него взгляда, Оргвин качал головой и негромко вздыхал. Понимал, что никуда им от нее не деться. Как и сама Этель.
— А Истинных… ты тоже видел? — понизив голос, спросил Когон. Вдруг он посмотрел на гнома совсем по-другому и, затаив дыхание, ждал его ответа, будто от этого зависело будущее всех орков. По крайней мере, Когон на это надеялся. Вот только Оргвин заметил философски:
— Никто не видел из ныне живущих, я бы знал. До меня много вестей доходит, и если бы Истинные вернулись, то это бы не осталось незамеченным.
— А что, если они не хотят открываться? Это рискованно для их безопасности.
— Даже если течение магии сменило направление, мы об этом не узнаем, — развел руками Оргвин. — Вторая чаша, которую выковали гномы для Истинных, осталась у змеелюдов. А сейчас… и вовсе неведомо у кого.
Он вздохнул и выпил всю жидкость из тарелки. Когон задумался, но для видимости решил повторить за гномом. В горле встал ком. Казалось, что этот гном знал больше, чем говорил, но как это выяснить? И как найти Истинных?
— По Слову Истины, — вытерев усы расшитым узорами платком, вдруг продолжил Оргвин, — течение магии вернется в созидательное русло, когда любовь победит коварство. А коли так, то… считай, обречены мы. Не будет как раньше. Истинные не вернутся.
— Но мы об этом никогда не узнаем, — напомнил Когон слова гнома. Тот лишь по-доброму усмехнулся:
— В такие моменты происходят великие свершения, зеленый. Мир меняется. Одна Истина сменяет другую. И это не остается незамеченным.
— Уже изменилось! — вдруг воскликнул Когон и вскочил на ноги. В груди запульсировало что-то твердое и горячее, из горла и вовсе извергалось пламя: — Император! Человек! Он пришел спасать свой народ! Пришел искать источник с водой для далекого Фолэнвера, и что? Смотри! Единый бог ему благоволит: влага обрушилась на Эшгет в сезон Красного Солнца! Выходит, новый Император — истина? Его помыслы возродить империю людей — истинны? Вот кому теперь мы должны поклоняться?
Гном лишь поднялся и с удовольствием потянулся:
— Мы это не узнаем. Мы никогда не видели ни Рубиновую Чашу, ни, тем более, поток магии. И жили все годы с момента завершения великой войны с разрушающим потоком. Жили, Когон! Строили дома, растили детей, вели хозяйство. Выходит, жизнь сильнее магии и ее писаных законов? Но где тогда Истинные? Мы-то приспособились, а они? Они не вернутся, я уверен в этом.
Когон уже наматывал бесчисленные круги по лагерю, пытаясь состыковать свое знание с мыслями гнома. Все сходилось: пришел новый Император, сверг захватчиков-поработителей своего рода, сменил порядок, принес… дождь! Но было еще и то, что он не должен был говорить, но выпалил:
— Я видел Истинных! Они подняли мертвых друидов в Чутком лесу! Оживили всех до единого! И ты говоришь, что поток магии течет в разрушительном русле? Он сменился, Оргвин, я уверен! Все указывает на это. Лаория вырвалась из лап прошлого, она воспрянет!
— Может и так, — легко согласился гном. — Но в чем твоя выгода? Что-то изменится в твоей жизни?
— Истинные могут вернуть к жизни наше племя, — легко ответил Когон и ткнул на простенький медальон с изображением скрещенных топоров у себя на шее. — Единственное, что меня волнует, это благополучие орков и старейшины Укмара.
Теперь гном посмотрел лукаво:
— А где в этот момент будешь ты?
Когон задумался только на миг, но не успел ответить: лицо Оргвина стало на удивление ярким — будто солнце вышло прямо после заката. Он бы хотел поверить, что это явились Истинные и принесли с собой древнюю Рубиновую Чашу с неизменным отныне созидательным потоком, но все оказалось прозаичнее: на самом берегу реки, весело потрескивая и обдавая уставшее тело невыносимым жаром, горела их походная палатка.
***
Этель уплетала грибную похлебку, прятала взгляд в тарелке и краснела под добродушные восклики гнома и яростное молчание Когона. С момента, как вытащил ее из огня, он буравил ее взглядом, смотрел исподлобья и тяжело дышал, повторяя:
— Не верю! Кто ты такая?
Но Оргвин не давал ей опомниться, подкладывал добавки и добродушно восклицал:
— Цела! Слава Туманным предкам, огонь не успел…
Гном был, в общем-то, прав, не считая обугленного плеча, сажи по всей коже и тлеющих кончиков волос. Кажется, они стали короче, но Этель спрятала их за воротник и старалась не разглядывать. И не думать. Хотя худощавые плечи до сих пор подрагивали от пережитого.
Как загорелась палатка, она не имела понятия. Спала, видела бессвязные сны, пустыню и далекие горные пики, о которых только слышала в байках старых кухарок в доме Ди Форсуна. А потом резко стала задыхаться: дым обложил горло, завязался тугим шарфом и притянул к земле. Распахнув глаза, она увидела только охватившее ее пламя.
Мгновенный ужас сменился паникой и запоздалыми мыслями, как выбираться: казалось, что нет здесь ни выхода, ни входа — только она, огонь и пылающие страхи. Но не успела подумать и найти в себе силы подняться, как перед ней возникло суровое лицо Когона, сильные руки схватили ее за талию и дернули вперед. В следующий миг палатка зашипела: гном щедро полил ее водой.
— С-спасибо, — промямлила Этель и повалилась с ног. Силы куда-то пропали. Снова. Казалось, что она и не спала вовсе: тело ломило, перед глазами мелькали образы из сна вперемешку с пламенем.
— Успели, храни тебя духи гор! Вот, умойся! — засуетился вокруг нее Оргвин и протянул воду. Когон опустился перед ней на корточки и заглянул прямо в лицо:
— Что. Это. Было? — произнес он, разделяя слова, и злобно уставился на Этель, наблюдая, как она стирает с кожи сажу.
— Не знаю, — пожала она плечами, хоть и дрогнула от его непроницаемых глаз. Рытвины на его грубой коже и шрам на щеке пугали. Она ощутила холодок по спине и отодвинулась. — Я спала, почувствовала жар, а потом… это.
Взгляд Когона прожигал насквозь, хлеще огненного покрывала, что Этель нутром чуяла, как он пытается считать ответ в ее молчании и невинном “Не знаю”. Орк тяжело дышал, его ноздри вздымались, и морщинки над бровями поднимались от зловещего оскала.
Подоспел гном, сунул ей вторую тарелку похлебки и заставил есть. Этель поблагодарила за спасение и с удовольствием продолжила трапезу: желудок и впрямь просил подкрепления. Когон отступился, но посмотрел на Оргвина с укором: не дал завершить расспросы и надавить как следует. В конце концов, махнул рукой и пригрозил возвращением Ильсо:
— Эльф точно знает, кто ты. Он разведчик самого Императора… был. И если не скажешь, скажет он. Даже не сомневайся!
Этель пожала плечами и попросила добавки. Лишь бы не выдать дрожанием обессиленных рук засевший внутри нее ужас. И сама была бы рада получить ответ на этот вопрос.
Сколько себя помнила, она всегда служила Ди Форсуну. Начала с простых “принеси-подай”, затем получила доступ и на кухню, и в погребы, и даже на рынок. Это была скорее вынужденная мера, нежели благородное дозволение господина за хорошую службу. Даже напротив: с ней всегда происходили странные вещи, а Ди Форсун ворчал и жаловался, что слуг постоянно не хватает — так уж вышло, что всю молодежь забрала Академия. На исследования. И потому он больше ворчал, глядя на Этель:
— Ну, сколько можно тебя отправлять? Когда уже меня от тебя, растяпы, избавят?
Но год за годом этого не случалось: магические тесты не находили у нее способностей. Хотя Этель могла просто зависнуть и видеть сны с открытыми глазами, но потом теряла сознание и списывала все не жару. Могла нести посуду и распластаться на полу только потому, что представляла впереди чудовище или видела пугающий алый свет. Он слепил, Этель вздрагивала, посуда разбивалась. После этого ее ждали розги, а затем — посильные задания: например, взбивать перины.
Вот это ей нравилось. Особенно когда вырывался пух, и она с любопытством наблюдала, как тончайшие перья парят в воздухе и оседают на ладонях. А потом снова взмывают вверх и кружатся в причудливом танце. Было в этом что-то завораживающее. Правда потом ее снова секли плетьми — потому что дорогие перины были испорчены.
Чтобы обезопасить свой дом от неуклюжести Этель, Ди Форсун отправил ее на рынок — там народу много, и если что случится, не факт, что в толпе разберутся, кто виновник. А наивное и почти детское выражение лица Этель отведет от нее подозрения.
Но на рынке ничего не случалось. Наоборот, Этель нравилось выходить из дома, общаться с торговцами из дальних мест, с представителями других рас и обмениваться товарами. Ее там знали и принимали как свою. Пока по ее вине не сгорела лавка известного винодела.
Как это произошло, Этель сама не знала. Поскользнулась, упала, разбила три графина с изысканными винами. Помнила только, что ударилась головой, перед глазами поплыло, а потом жар охватил тело, воздух пропал, навстречу сбежались служители порядка, но она уже снова потеряла сознание. От страха.
Лавку спасти не успели, ее увели в темницу. Ди Форсун пригрозил, что даже пытаться ее вытаскивать не станет. А как выпустят — тут же продаст, не дожидаясь экзамена в Академии: слишком много хлопот она ему доставляла. Можно было бы и замуж выдать, но в жены никому она не годилась вовсе.
К Ди Форсуну заглядывали почтенные гости — другие судьи, члены Совета, приближенные короля — и, безусловно, засматривались на большеглазую светленькую человеческую девчонку. Но господин каждый раз отводил их взгляды: не желал зла таким важным особам.
Однажды Этель даже попросила сама, чтобы он смилостивился и выдал ее за человека, другого слугу или даже раба — никто бы из господ не пострадал, — но Ди Форсун лишь фыркнул и разошелся в оскорблениях: такой свободы в Эшгете не был удостоен ни один человек. Если у тебя есть магический дар, ты служишь на благо Академии; если нет — змеелюдам до конца жизни. А если хочешь свободно выйти замуж — езжай в Фолэнвер.
В этом и была горькая насмешка: Империю людей и Эшгет разделяло море Падших душ, которое буйствовало годами напролет, а тех, кто достигал середины, забирала пучина. Но жрецы храма Единого бога в Эшгете знали, когда море успокаивалось: по три дня на стыке месяцев Белой и Красной Луны и Белого и Красного Солнца.
В эти дни скоростные корабли Эшгета пересекали море, чтобы причалить к берегам Фолэнвера для исполнения векового контракта: привезти в столицу детей и юных девушек для магических исследований. Отчасти это было правдой, но, с другой стороны, среди элиты змеелюдов в последнее время стало популярным иметь красавицу-наложницу из числа людских женщин, не владеющих магическим даром.
Этель знала, что это ее шанс, но слава безнадежной и никуда не годной служанки бежала впереди нее. Что уж говорить о замужестве! Такую растяпу никто не захочет!
От грустных мыслей Этель помрачнела и отложила чашку: да и куда ей теперь проложена дорожка? В Эшгет не вернуться, идти тяжело, новая компания смотрит с презрением… жаль все-таки, что не успел господин найти ей партию! Тогда все было бы гораздо проще.
Она подумала и осеклась: а что стало бы с этой “партией” после захвата города? Что стало бы с ней?
Состыковывать новую реальность и прошлую жизнь становилось все сложнее: все рухнуло в одночасье, пришли спасители, но и они вовсе не рады ее появлению, да и она сама… тоже?
Нахмурившись, Этель глянула на орка с гномом исподлобья: в свете костра они казались тенями тайных заговорщиков, сгорбившихся, о чем-то перешептывающихся и изредка посматривающих на нее. Хотят прогнать — поняла Этель, ни к чему им в пути лишние трудности. А потом вздрогнула от внезапно опустившейся на нее тени.
— Думаешь сбежать? — раздался тихий, слегка насмешливый молодой голос. Этель подскочила, но ловкие пальцы Ильсо тут же сжались у нее на предплечье и с силой потянули вниз. Этель снова села. Ильсо легко перекинул ногу через бревно и уселся рядом. Взял ее недоеденную похлебку. — Тут только отряды молчаливых странников неподалеку, завтра они отправляются в пустыню. В самое пекло.
Он выделил с особенным удовольствием последнее слово, отхлебнул бульона, но вдруг замер, впившись в нее темными, чуть раскосыми глазами:
— Может быть, там безопасней.
Он добавил, вероятно, считав на ее лице неподдельный испуг. Этель уже сама не знала, о чем думать: хотелось только, чтобы кто-нибудь сказал, как правильно, и она бы с удовольствием так поступила. Если бы, конечно, все снова не испортила.
— Когон сказал, что вы обо мне все знаете, — только и ответила. — Может, вы также знаете, почему сгорела палатка?
Ильсо увлеченно принялся за еду, но вдруг поднял удивленные глаза. Этель продолжила:
— Так скажите ему, а то он думает, что я не от мира сего.
Теперь Ильсо огляделся и, не найдя палатки, перевел взгляд на нее, а затем на орка с гномом. Заметив друга, они направились к костру. Этель поджала губы — знала, о чем сейчас будут говорить. А становиться предметом внимания ей вовсе не хотелось.
— Что узнал? — спросил сходу Когон, усевшись на бревне напротив. Оргвин разместился рядом, но украдкой посматривал на Этель. Она скрестила руки на груди и опустила голову, чтобы никого не видеть. Рассматривала чужие сапоги на своих ногах, а в сердце что-то сжималось: не здесь было ее место, а, значит, и упреки о своей нерасторопности ей слушать явно не от Когона.
— Принес новую палатку. Видимо не зря.
Это прозвучало с вызовом. Орк и эльф мгновение не сводили друг с друга взглядов. В конце концов, Когон фыркнул:
— Оставим девчонку в Долине Нищих, и дело с концом.
— До Долины Нищих децена ходу, — парировал Ильсо. — И не факт, что она не захвачена Императором. Что тогда?
— Свяжем ее, будет нашей пленницей. Продадим купцам в Пылающих Топях, — продолжал предлагать варианты Когон, Оргвин вмешался:
— С Пылающими Топями лучше не водить дел, не упустят шанса подставить. Да и живет там, в основном, всякий сброд из разных рас.
— Мы их уже почти обогнули, — добавил Ильсо и указал перед собой.
Любопытство перебороло страх, и Этель подняла голову. На однотонном полотне ночи она сначала ничего не различила, но, присмотревшись, заметила тонкие светлые струйки, вырывающиеся где-то у края горизонта, но чуть южнее — со стороны Эшгета. То были торфяные болота, насколько она знала. Там водились странные существа — болотистые огнероги с толстой кожей, какую не пробить, и острым рогом на носу, тлеющим от остатков торфа. А может быть, из него целиком и состояли эти чудища.
Этель представила, как грузно, со страшным ревом и свирепым взглядом они вылезают из тлеющего болота, и поежилась: если беглые преступники и разбойники обитали в Пылающих Топях, то наверняка нашли способ приручить этих существ. И что-то подсказывало, что использовали они огнерогов явно не для благих целей.
И потому выдохнула: путь, судя по всему, лежал на север. Значит, лошади сыграли свою роль — за день они прошли самый опасный участок. Теперь оставалось скрываться и не выдавать своего местоположения.
— Пусть молчаливые странники заберут ее в пустыню! — не унимался Когон, но никто не ответил. Ильсо скалился и не сводил с него взгляда, Оргвин качал головой и негромко вздыхал. Понимал, что никуда им от нее не деться. Как и сама Этель.
