Дэвид, как мэр города, которым его недавно назначили, и идейный вдохновитель, выступил с успокаивающей речью с балкона здания на центральной площади. Народ это выступление не особо успокоило, хотя, начиная со следующего дня, о подобных недовольствах я больше не слышал.
Приближалась первая годовщина нашего города. В заботах шли дни. Мы вдвоем решали массу вопросов, наживая себе седину. Радость, которая охватывала нас поначалу, год спустя как-то поубавилась. Все вроде получалось и все шло нормально, но Дэвид стал нервным и замкнутым, да и я помрачнел.
Однажды, сидя вечером за стаканчиком виски, мы подводили итоги проходящего года и решили очередной раз посмотреть друг на друга через неподкупное око нашего прибора. Последний раз, год назад, мы имели весьма светлые свечения.
Поставив стаканчик «Гленфиддика» на стол, я отдал прибор профессору. Долго и внимательно рассматривая меня он расстроено причмокнул губами и сказал:
- Ты потемнел, Брюс. Значительно потемнел.
Я предполагал такое. У меня не была чиста совесть после того, как я не смог убедить Дэвида прекратить насилие и закрыл на это глаза. Но все равно мне было чертовски неприятно, и я почувствовал, как от волнения на лбу выступила испарина.
- И какой у меня теперь номер? – настороженно спросил я.
- Полтора года назад, когда мы с тобой мерили первый раз, у тебя было двадцать четыре.
- Да, я помню. А сейчас?
- Сейчас сорок один, - сказал профессор.
Это было настолько обидно, что меня сразу посетило желание очиститься и отработать свои грехи.
- Теперь ты посмотри на меня, - предложил Дэвид.
Я взял похожий на видеокамеру прибор и, направив на коллегу, посмотрел на экран. Сначала мне показалось, что прибор расстроен, но когда я понял, то на минуту потерял дар речи – на экране сидел человек темно-серого цвета. От былого, почти белого, не осталось и следа.
- Ну, что там? – нетерпеливо спросил профессор.
- Семьдесят три, - сказал медленно я.
Он вскочил и, обойдя вокруг кресла, снова сел.
- Дэвид, одними переселениями коренных жителей такой цвет заработать невозможно. Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросил я, глядя на неподвижно сидящего в кресле темно-серого человека.
- А что ты хочешь услышать? – угрюмо спросил Дэвид.
- Ну, для начала, куда девались несогласные коренные жители? Ты правда отвозил их в Найтквилл и поселял там или нет?
- Только самых первых. Но они все подали на меня в суд штата сразу по нескольким статьям. Голодные адвокаты и журналисты, ищущие бреши в нашем проекте, сразу накинулись на меня. С трудом, но мне удалось все уладить, выплатив огромные компенсации из своих денег и частично из фонда города, - сказал он.
- Почему я об этом ничего не знаю? – удивился я.
- Я не стал тебя втягивать еще и в это. На тебе и без того висело много проблем.
- Ну, а потом?
- Потом я, естественно, уже не мог позволить такую роскошь, как переселение несогласных в Найтквилл и суды с ними. Они сами не оставили мне выбора. Поэтому следующую партию коренных жителей я… приказал расстрелять, - запнувшись, произнес он.
Я вскочил с кресла. Это слишком поразило меня! Меня будто ошпарили его слова! От Дэвида я мог ожидать всего что угодно, но только не такого!
- Не выражай так явно свою неприязнь ко мне. Я делал это ради будущего. Пусть лучше я запачкаюсь, но разгребу дорогу, чем все надежды на новое человечество погибнут.
Я стоял, тяжело дыша, пытаясь свыкнуться с этой информацией. Человек, которого я считал своим другом, оказался обычным палачом!
- Это еще не все? – спросил я.
- Нет. Я стал систематически уничтожать коренных жителей, пока не уничтожил оставшиеся почти две сотни человек. Об этом, конечно, знал только я и мои люди из ночного отряда. Даже патрули, разумеется, об этом ничего не знали. Они думали, что мы отвозим их в соседний город.
Я сел и налив себе целый стакан виски, залпом выпил.
- Я также поступал и с некоторыми новыми жителями, которых заселили уже мы. Тех из них, кто по тем или иным причинам «темнел», но не хотел ни исправляться, ни покидать город, мои люди вывозили в поля и расстреливали.
- Дэвид, ты совсем одурел? Ты себя богом возомнил? Тебе выпал шанс создать новое человечество, но не решать, кому жить! Ты саму идею опахабил! Я теперь не смогу относиться к этому делу как к нашей миссии, как к чему-то высокому! Ты же ее в крови утопил! - не выдержал я.
- Поэтому я и не посвящал тебя в эти дела. Я решил на себя взять весь грех. На себя одного. Кто-то должен на себя взять всю неизбежную черную работу. Пусть это буду я. Если что, ты продолжишь уже, когда ничего мешать не будет, и ни с кем не надо будет бороться, - пытался оправдаться профессор.
- Бороться всегда с кем-то надо будет! – возразил я, подойдя к окну.
- Я знаю, ты разочарован мной. Пусть будет так.
- А как ты объяснишь, что после того недавнего митинга недовольных, вдруг внезапно все утихло? Ты к этому тоже имеешь отношение? – спросил я, снова повернувшись к нему.
- Имею. Я же при тебе выступал с балкона, - пожал плечами Дэвид.
- Я не об этом. Твое выступление почти не произвело на них впечатления. Однако со следующего дня я уже не слышал о подобных недовольствах. Так имеешь или нет?
- Ну, имею. Той же ночью мы, вычислив зачинщиков митинга, вывезли их втихаря из города и… – профессор махнул рукой. – Можешь сдать меня властям штата, как преступника – это тебе решать.
Я смотрел на него изумленно и задавался вопросом – неужели с этим человеком я дружил столько лет и прошел через огонь и воду? Он был мне самым близким другом, ради которого я готов был на многое. Но что с ним произошло? Он ли это?
Я долго переваривал этот наш разговор. Мне понадобился не один день, чтобы разложить в своей голове все по полочкам. Не один день, чтобы привыкнуть к новому Дэвиду и к моему новому отношению к нему и к нашей, теперь уже запачканной кровью, мечте.
Именно сейчас я четко понял – строя совершенно новый мир, нельзя использовать старые и такие чудовищные средства управления. Новый человеческий строй требовал и нового отношения к нему, а Дэвид этого не учел.
Единственное, что меня удержало, это верность другу. Конечно, его поступкам не было оправдания. Но я решил не оставаться в этой ситуации чистюлей и продолжить дело, в надежде, что оно и правда того стоит. Сила мужской дружбы потихоньку взяла верх, и я не смог возненавидеть его. Я принял его, таким как есть. В конце концов, он сам решил взять на себя такой грех и понимал, какая ответственность на него ляжет. Он не боялся ответить за это. Я видел, что совесть его мучает, хоть он и не подавал виду. К тому же он поклялся больше никогда не поступать подобным образом и ничего от меня не скрывать, какая бы ситуация ни была.
Показываться на улицах города Дэвиду стало опасно – у многих жителей были свои приборы, и они могли просто посмотреть на него. Также профессора мог заметить и патруль. Если брать во внимание, что Дэвид был мэром и главное идейным лидером, не трудно было представить, чем могло кончиться такое разоблачение.
Мы, как два не самых глупых физика, принялись решать, как можно выйти из этой ситуации. Совсем не появляться на людях было невозможно - это был не вариант. Нам ничего не приходило в голову до тех пор, пока вдруг Дэвид, самым случайным образом, не сделал одного незначительного открытия. Однажды он обнаружил, что нейлон не пропускает излучение, улавливаемое нашим прибором. Если одеться полностью в костюм из нейлона, то на мониторе прибора Куперштайма не было видно никакого свечения исходящего от человека. Мы не могли пока объяснить этот эффект, но это сейчас было не важно.
Мы заказали пару костюмов из нейлона. Они были похожи на спортивные костюмы. Ему придется ходить в этом всегда, когда он соберется появиться на людях. Но это было гораздо меньшее зло, чем быть обнаруженным. Также мы заказали специальные перчатки и маски, натягивающиеся на голову. Оставались неприкрытыми только глаза, но это легко решалось с помощью солнечных очков. Объяснить новый вид мэра можно было, разве что болезнью или наоборот, паническим страхом чем-нибудь заразиться. Во всей этой экипировке он был похож на человека-невидимку из романа Уэллса.
Шли дни и наконец, настало время праздника – нашему городу исполнялся год со дня основания. Были подготовлены развлекательные мероприятия, на центральной площади устроили ярмарку и подготовили целую концертную программу.
Дэвид написал поздравительную речь – он должен был открывать праздник. И вот наступил тот день, когда мы все могли сказать друг другу о том, что хорошо потрудились. Что мы все молодцы и, несмотря на трудности и препятствия, у нас все-таки получилось. Что сегодня мы можем веселиться и отдыхать – мы это заслужили.
Под радостный шум толпы Дэвид, я, и несколько лиц из администрации города, зашли на специально построенную трибуну. Увидев своего любимого мэра люди стали приветствовать его. Он пользовался у них большим уважением. Вдохновленный этим, он начал свою речь:
- Мы с вами прошли большой путь за этот год! Мы с вами тут не просто живем, а выполняем очень важную миссию. Вы люди новой цивилизации, которая со временем заселит весь мир. Возможно, до этого мы с вами и не доживем, но это не меняет дела. Вы первые и за это вам спасибо. Спасибо за то, что согласились отказаться от всего в своей жизни и присоединиться к нашему эксперименту.
Пока Дэвид говорил, я, стоя в стороне, рассматривал толпу через прибор. Это было поистине красиво – вся площадь была в светло-серых и почти совсем белых человеческих силуэтах. Это было похоже на огромный луг белых тюльпанов, который однажды мне довелось увидеть в горах Небраски. Попадались, конечно, и чуть более темные оттенки, который был теперь и у меня, но они не портили общей картины.
- Экономика нашего города за последний год набирала обороты. Товарооборот с соседними городами и штатами только за последний месяц увеличился на двадцать процентов, - продолжал Дэвид.
Я хотел было выключить прибор, как вдруг из толпы раздался крик:
- Он темный! Наш мэр темный!
Дэвид прервал речь, и над площадью наступила тишина. Те, у кого были с собой приборы, подняли их и направили на нас. Я не сразу понял как человек из толпы заметил темно-серый цвет профессора – он был полностью одет в свою новую экипировку, а на лице были солнечные очки. Но тут мой взгляд опустился на его руки – Дэвид, в порыве пламенной речи, машинально снял перчатки! Я направил на него прибор и увидел спереди его нейлоновых рукавов темные пятна!
Толпа безмолвно стояла. В этот момент я понял, что недооценивал роль Дэвида как идейного лидера этих людей. К нему не просто прислушивались, а на него равнялись как на пример. Как будто все они шли в темноте, а Дэвид был маяком, который был всегда виден… и вдруг погас. Это было видно по заторможенной реакции толпы, которая не бросилась в разные стороны все громить, а стояла в растерянности.
Тут сам Дэвид, вдобавок, выдал себя тем, что стал стыдливо натягивать перчатки обратно. Это вывело застывшую толпу из оцепенения. Люди загудели, раздались возмущенные крики. Кто-то кричал про обман, кто-то кричал про неудавшийся эксперимент федералов и прочую чушь. Чувствовалось, что люди не могли прийти в себя после такого разоблачения. Они не ожидали, что любимый мэр, ведущий их в светлое будущее, окажется обычным обманщиком и манипулятором. Каждый на площади сейчас задавался вопросом – «зачем мы все здесь?»
Вскоре, подогреваемая выкриками толпа, двинулась на нас. Я успел удивиться тому, откуда у наших горожан была агрессия. И теперь сила этой агрессии, вызванной разочарованием в лидере, а значит и во всем проекте, ради которого многие бросили свою предыдущую жизнь, была настолько же сильна, как и сила недавней любви.
Меня спасло то, что я стоял напротив открытого окна. Мне удалось неожиданно ловко запрыгнуть на подоконник, и оттуда я крикнул профессору, чтобы он немедленно следовал за мной. Но расстояние между нами было большое и люди быстро преградили ему путь. Один человек из толпы набросился на меня, но я его ударил в лицо. Дэвида уже окружили со всех сторон, и я даже при желании не смог бы ему помочь. Мне оставалось только исчезнуть внутри здания. Профессору же и остальным людям из администрации толпа перегородила отход с трибуны и набросилась на них.
Выйдя с другой стороны дома на пустую улицу, я слышал крики и стоны. Я бы очень хотел вернуться на десять минут назад и спасти своего друга, но ничего изменить уже было нельзя. Как я потом узнал – Дэвида забили насмерть прямо на трибуне.
Несколько дней спустя, когда волнения улеглись, начался развал нашего детища. Разочарование в своем лидере воспринялось жителями города гораздо тяжелее, чем я думал. Я даже не предполагал, что вся идеология держалась только на Дэвиде. Люди подавали в суд за моральный ущерб, а власти официально вынесли запрет на наш проект. Адвокаты, как голодные псы, накинулись на тех, кто руководил экспериментом. Они отсудили у нас все имущество. Я остался ни с чем, даже фабрику по производству приборов пришлось продать с молотка. Но те, кто ее купили, выиграли немного - после скандала спрос на измерители упал почти до нуля. Как я узнал позже – их производство было прекращено, а все оборудование на фабрике демонтировали и продали.
Две трети горожан разъехались и Лэндсбург, из процветающего городка, превратился обратно в скопище брошенных зданий, которым был до этого. Я же вернулся в свой старый дом, в котором жил до всей этой истории. На оставшиеся после выплат по искам деньги, купил себе старый «Плимут», на капоте которого сейчас и сижу, рассказывая вам эту историю.
Правильно ли я поступил, не сдав Дэвида властям после того, как он мне рассказал о своих методах, не знаю. Я много об этом думал и мучился. Отчасти я понимал, что все это он делал для этой идеи, а не ради себя. Может я был неправ. В любом случае совесть меня будет мучить до конца моих дней.
Допив свой виски, я спрыгнул и, подойдя к задней двери, достал из машины прибор. Возможно, это был последний прибор Куперштайма в мире. К тому же это был тот самый прибор, через который мы с Дэвидом смотрели друг на друга.
Я снова сел на капот и стал бережно его разглядывать, как вдруг услышал:
- Мистер, продайте мне его.
Я обернулся и увидел темнокожего парня лет тридцати.
- А ты знаешь, что это такое? – спросил я.
- Конечно знаю. Я живу в этом городе со дня его основания – уже шесть лет. Помню нашего мэра – мистера Куперштайма. Раньше у многих из нас были такие приборы. Теперь такого днем с огнем не сыщешь – кто-то свой сразу разбил, еще тогда, а у кого-то он сломался. Продайте мистер.
- А зачем он тебе?
Парень на секунду задумался и сказал:
- Хочу продолжить дело мистера Куперштайма. Хочу возродить город. Это была великая идея!
- Думаешь у тебя получится? – поинтересовался я.
- Уверен. Это была самая стоящая затея из всего, что мне когда-либо доводилось видеть в своей жизни и бросать это нельзя!
Я включил прибор и направил его на темнокожего парня - на экране стоял человек почти чистого белого цвета.
Улыбнувшись, я подошел к нему и, протянув прибор, сказал:
Приближалась первая годовщина нашего города. В заботах шли дни. Мы вдвоем решали массу вопросов, наживая себе седину. Радость, которая охватывала нас поначалу, год спустя как-то поубавилась. Все вроде получалось и все шло нормально, но Дэвид стал нервным и замкнутым, да и я помрачнел.
Однажды, сидя вечером за стаканчиком виски, мы подводили итоги проходящего года и решили очередной раз посмотреть друг на друга через неподкупное око нашего прибора. Последний раз, год назад, мы имели весьма светлые свечения.
Поставив стаканчик «Гленфиддика» на стол, я отдал прибор профессору. Долго и внимательно рассматривая меня он расстроено причмокнул губами и сказал:
- Ты потемнел, Брюс. Значительно потемнел.
Я предполагал такое. У меня не была чиста совесть после того, как я не смог убедить Дэвида прекратить насилие и закрыл на это глаза. Но все равно мне было чертовски неприятно, и я почувствовал, как от волнения на лбу выступила испарина.
- И какой у меня теперь номер? – настороженно спросил я.
- Полтора года назад, когда мы с тобой мерили первый раз, у тебя было двадцать четыре.
- Да, я помню. А сейчас?
- Сейчас сорок один, - сказал профессор.
Это было настолько обидно, что меня сразу посетило желание очиститься и отработать свои грехи.
- Теперь ты посмотри на меня, - предложил Дэвид.
Я взял похожий на видеокамеру прибор и, направив на коллегу, посмотрел на экран. Сначала мне показалось, что прибор расстроен, но когда я понял, то на минуту потерял дар речи – на экране сидел человек темно-серого цвета. От былого, почти белого, не осталось и следа.
- Ну, что там? – нетерпеливо спросил профессор.
- Семьдесят три, - сказал медленно я.
Он вскочил и, обойдя вокруг кресла, снова сел.
- Дэвид, одними переселениями коренных жителей такой цвет заработать невозможно. Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросил я, глядя на неподвижно сидящего в кресле темно-серого человека.
- А что ты хочешь услышать? – угрюмо спросил Дэвид.
- Ну, для начала, куда девались несогласные коренные жители? Ты правда отвозил их в Найтквилл и поселял там или нет?
- Только самых первых. Но они все подали на меня в суд штата сразу по нескольким статьям. Голодные адвокаты и журналисты, ищущие бреши в нашем проекте, сразу накинулись на меня. С трудом, но мне удалось все уладить, выплатив огромные компенсации из своих денег и частично из фонда города, - сказал он.
- Почему я об этом ничего не знаю? – удивился я.
- Я не стал тебя втягивать еще и в это. На тебе и без того висело много проблем.
- Ну, а потом?
- Потом я, естественно, уже не мог позволить такую роскошь, как переселение несогласных в Найтквилл и суды с ними. Они сами не оставили мне выбора. Поэтому следующую партию коренных жителей я… приказал расстрелять, - запнувшись, произнес он.
Я вскочил с кресла. Это слишком поразило меня! Меня будто ошпарили его слова! От Дэвида я мог ожидать всего что угодно, но только не такого!
- Не выражай так явно свою неприязнь ко мне. Я делал это ради будущего. Пусть лучше я запачкаюсь, но разгребу дорогу, чем все надежды на новое человечество погибнут.
Я стоял, тяжело дыша, пытаясь свыкнуться с этой информацией. Человек, которого я считал своим другом, оказался обычным палачом!
- Это еще не все? – спросил я.
- Нет. Я стал систематически уничтожать коренных жителей, пока не уничтожил оставшиеся почти две сотни человек. Об этом, конечно, знал только я и мои люди из ночного отряда. Даже патрули, разумеется, об этом ничего не знали. Они думали, что мы отвозим их в соседний город.
Я сел и налив себе целый стакан виски, залпом выпил.
- Я также поступал и с некоторыми новыми жителями, которых заселили уже мы. Тех из них, кто по тем или иным причинам «темнел», но не хотел ни исправляться, ни покидать город, мои люди вывозили в поля и расстреливали.
- Дэвид, ты совсем одурел? Ты себя богом возомнил? Тебе выпал шанс создать новое человечество, но не решать, кому жить! Ты саму идею опахабил! Я теперь не смогу относиться к этому делу как к нашей миссии, как к чему-то высокому! Ты же ее в крови утопил! - не выдержал я.
- Поэтому я и не посвящал тебя в эти дела. Я решил на себя взять весь грех. На себя одного. Кто-то должен на себя взять всю неизбежную черную работу. Пусть это буду я. Если что, ты продолжишь уже, когда ничего мешать не будет, и ни с кем не надо будет бороться, - пытался оправдаться профессор.
- Бороться всегда с кем-то надо будет! – возразил я, подойдя к окну.
- Я знаю, ты разочарован мной. Пусть будет так.
- А как ты объяснишь, что после того недавнего митинга недовольных, вдруг внезапно все утихло? Ты к этому тоже имеешь отношение? – спросил я, снова повернувшись к нему.
- Имею. Я же при тебе выступал с балкона, - пожал плечами Дэвид.
- Я не об этом. Твое выступление почти не произвело на них впечатления. Однако со следующего дня я уже не слышал о подобных недовольствах. Так имеешь или нет?
- Ну, имею. Той же ночью мы, вычислив зачинщиков митинга, вывезли их втихаря из города и… – профессор махнул рукой. – Можешь сдать меня властям штата, как преступника – это тебе решать.
Я смотрел на него изумленно и задавался вопросом – неужели с этим человеком я дружил столько лет и прошел через огонь и воду? Он был мне самым близким другом, ради которого я готов был на многое. Но что с ним произошло? Он ли это?
Я долго переваривал этот наш разговор. Мне понадобился не один день, чтобы разложить в своей голове все по полочкам. Не один день, чтобы привыкнуть к новому Дэвиду и к моему новому отношению к нему и к нашей, теперь уже запачканной кровью, мечте.
Именно сейчас я четко понял – строя совершенно новый мир, нельзя использовать старые и такие чудовищные средства управления. Новый человеческий строй требовал и нового отношения к нему, а Дэвид этого не учел.
Единственное, что меня удержало, это верность другу. Конечно, его поступкам не было оправдания. Но я решил не оставаться в этой ситуации чистюлей и продолжить дело, в надежде, что оно и правда того стоит. Сила мужской дружбы потихоньку взяла верх, и я не смог возненавидеть его. Я принял его, таким как есть. В конце концов, он сам решил взять на себя такой грех и понимал, какая ответственность на него ляжет. Он не боялся ответить за это. Я видел, что совесть его мучает, хоть он и не подавал виду. К тому же он поклялся больше никогда не поступать подобным образом и ничего от меня не скрывать, какая бы ситуация ни была.
Показываться на улицах города Дэвиду стало опасно – у многих жителей были свои приборы, и они могли просто посмотреть на него. Также профессора мог заметить и патруль. Если брать во внимание, что Дэвид был мэром и главное идейным лидером, не трудно было представить, чем могло кончиться такое разоблачение.
Мы, как два не самых глупых физика, принялись решать, как можно выйти из этой ситуации. Совсем не появляться на людях было невозможно - это был не вариант. Нам ничего не приходило в голову до тех пор, пока вдруг Дэвид, самым случайным образом, не сделал одного незначительного открытия. Однажды он обнаружил, что нейлон не пропускает излучение, улавливаемое нашим прибором. Если одеться полностью в костюм из нейлона, то на мониторе прибора Куперштайма не было видно никакого свечения исходящего от человека. Мы не могли пока объяснить этот эффект, но это сейчас было не важно.
Мы заказали пару костюмов из нейлона. Они были похожи на спортивные костюмы. Ему придется ходить в этом всегда, когда он соберется появиться на людях. Но это было гораздо меньшее зло, чем быть обнаруженным. Также мы заказали специальные перчатки и маски, натягивающиеся на голову. Оставались неприкрытыми только глаза, но это легко решалось с помощью солнечных очков. Объяснить новый вид мэра можно было, разве что болезнью или наоборот, паническим страхом чем-нибудь заразиться. Во всей этой экипировке он был похож на человека-невидимку из романа Уэллса.
Шли дни и наконец, настало время праздника – нашему городу исполнялся год со дня основания. Были подготовлены развлекательные мероприятия, на центральной площади устроили ярмарку и подготовили целую концертную программу.
Дэвид написал поздравительную речь – он должен был открывать праздник. И вот наступил тот день, когда мы все могли сказать друг другу о том, что хорошо потрудились. Что мы все молодцы и, несмотря на трудности и препятствия, у нас все-таки получилось. Что сегодня мы можем веселиться и отдыхать – мы это заслужили.
Под радостный шум толпы Дэвид, я, и несколько лиц из администрации города, зашли на специально построенную трибуну. Увидев своего любимого мэра люди стали приветствовать его. Он пользовался у них большим уважением. Вдохновленный этим, он начал свою речь:
- Мы с вами прошли большой путь за этот год! Мы с вами тут не просто живем, а выполняем очень важную миссию. Вы люди новой цивилизации, которая со временем заселит весь мир. Возможно, до этого мы с вами и не доживем, но это не меняет дела. Вы первые и за это вам спасибо. Спасибо за то, что согласились отказаться от всего в своей жизни и присоединиться к нашему эксперименту.
Пока Дэвид говорил, я, стоя в стороне, рассматривал толпу через прибор. Это было поистине красиво – вся площадь была в светло-серых и почти совсем белых человеческих силуэтах. Это было похоже на огромный луг белых тюльпанов, который однажды мне довелось увидеть в горах Небраски. Попадались, конечно, и чуть более темные оттенки, который был теперь и у меня, но они не портили общей картины.
- Экономика нашего города за последний год набирала обороты. Товарооборот с соседними городами и штатами только за последний месяц увеличился на двадцать процентов, - продолжал Дэвид.
Я хотел было выключить прибор, как вдруг из толпы раздался крик:
- Он темный! Наш мэр темный!
Дэвид прервал речь, и над площадью наступила тишина. Те, у кого были с собой приборы, подняли их и направили на нас. Я не сразу понял как человек из толпы заметил темно-серый цвет профессора – он был полностью одет в свою новую экипировку, а на лице были солнечные очки. Но тут мой взгляд опустился на его руки – Дэвид, в порыве пламенной речи, машинально снял перчатки! Я направил на него прибор и увидел спереди его нейлоновых рукавов темные пятна!
Толпа безмолвно стояла. В этот момент я понял, что недооценивал роль Дэвида как идейного лидера этих людей. К нему не просто прислушивались, а на него равнялись как на пример. Как будто все они шли в темноте, а Дэвид был маяком, который был всегда виден… и вдруг погас. Это было видно по заторможенной реакции толпы, которая не бросилась в разные стороны все громить, а стояла в растерянности.
Тут сам Дэвид, вдобавок, выдал себя тем, что стал стыдливо натягивать перчатки обратно. Это вывело застывшую толпу из оцепенения. Люди загудели, раздались возмущенные крики. Кто-то кричал про обман, кто-то кричал про неудавшийся эксперимент федералов и прочую чушь. Чувствовалось, что люди не могли прийти в себя после такого разоблачения. Они не ожидали, что любимый мэр, ведущий их в светлое будущее, окажется обычным обманщиком и манипулятором. Каждый на площади сейчас задавался вопросом – «зачем мы все здесь?»
Вскоре, подогреваемая выкриками толпа, двинулась на нас. Я успел удивиться тому, откуда у наших горожан была агрессия. И теперь сила этой агрессии, вызванной разочарованием в лидере, а значит и во всем проекте, ради которого многие бросили свою предыдущую жизнь, была настолько же сильна, как и сила недавней любви.
Меня спасло то, что я стоял напротив открытого окна. Мне удалось неожиданно ловко запрыгнуть на подоконник, и оттуда я крикнул профессору, чтобы он немедленно следовал за мной. Но расстояние между нами было большое и люди быстро преградили ему путь. Один человек из толпы набросился на меня, но я его ударил в лицо. Дэвида уже окружили со всех сторон, и я даже при желании не смог бы ему помочь. Мне оставалось только исчезнуть внутри здания. Профессору же и остальным людям из администрации толпа перегородила отход с трибуны и набросилась на них.
Выйдя с другой стороны дома на пустую улицу, я слышал крики и стоны. Я бы очень хотел вернуться на десять минут назад и спасти своего друга, но ничего изменить уже было нельзя. Как я потом узнал – Дэвида забили насмерть прямо на трибуне.
Несколько дней спустя, когда волнения улеглись, начался развал нашего детища. Разочарование в своем лидере воспринялось жителями города гораздо тяжелее, чем я думал. Я даже не предполагал, что вся идеология держалась только на Дэвиде. Люди подавали в суд за моральный ущерб, а власти официально вынесли запрет на наш проект. Адвокаты, как голодные псы, накинулись на тех, кто руководил экспериментом. Они отсудили у нас все имущество. Я остался ни с чем, даже фабрику по производству приборов пришлось продать с молотка. Но те, кто ее купили, выиграли немного - после скандала спрос на измерители упал почти до нуля. Как я узнал позже – их производство было прекращено, а все оборудование на фабрике демонтировали и продали.
Две трети горожан разъехались и Лэндсбург, из процветающего городка, превратился обратно в скопище брошенных зданий, которым был до этого. Я же вернулся в свой старый дом, в котором жил до всей этой истории. На оставшиеся после выплат по искам деньги, купил себе старый «Плимут», на капоте которого сейчас и сижу, рассказывая вам эту историю.
Правильно ли я поступил, не сдав Дэвида властям после того, как он мне рассказал о своих методах, не знаю. Я много об этом думал и мучился. Отчасти я понимал, что все это он делал для этой идеи, а не ради себя. Может я был неправ. В любом случае совесть меня будет мучить до конца моих дней.
Допив свой виски, я спрыгнул и, подойдя к задней двери, достал из машины прибор. Возможно, это был последний прибор Куперштайма в мире. К тому же это был тот самый прибор, через который мы с Дэвидом смотрели друг на друга.
Я снова сел на капот и стал бережно его разглядывать, как вдруг услышал:
- Мистер, продайте мне его.
Я обернулся и увидел темнокожего парня лет тридцати.
- А ты знаешь, что это такое? – спросил я.
- Конечно знаю. Я живу в этом городе со дня его основания – уже шесть лет. Помню нашего мэра – мистера Куперштайма. Раньше у многих из нас были такие приборы. Теперь такого днем с огнем не сыщешь – кто-то свой сразу разбил, еще тогда, а у кого-то он сломался. Продайте мистер.
- А зачем он тебе?
Парень на секунду задумался и сказал:
- Хочу продолжить дело мистера Куперштайма. Хочу возродить город. Это была великая идея!
- Думаешь у тебя получится? – поинтересовался я.
- Уверен. Это была самая стоящая затея из всего, что мне когда-либо доводилось видеть в своей жизни и бросать это нельзя!
Я включил прибор и направил его на темнокожего парня - на экране стоял человек почти чистого белого цвета.
Улыбнувшись, я подошел к нему и, протянув прибор, сказал:
