Относился ли он к Налайе, как к красивой и желанной женщине? Хотел ли он с ней отношений? Да, безусловно! Она была интересна для него и как личность и как творец и как женщина. Но больше всего Санамбе нравилось то, что в ней уживались две противоположные натуры. С одной стороны, это современный легкий образ дитя цивилизации – она общалась со многими людьми ради дружбы и ради пользы, следила за модой в одежде и в диетах, носила стильную стрижку, занималась электрофитнесом и флексармом, придерживалась манер и приемов современных кокеток. Но в тоже время, по соседству с этим, в ней уживалась какая-то очаровательная дикость первобытной женщины, это выражалось в чем-то неуловимом, в этих босых ногах, через которые она контактировала со вселенной, периодические минутные желания жить не по законам общества или абсолютное поклонение природе.
Но она была той женщиной, которой он не смел открыться. Это не было похоже на него, но он и правда слишком боялся разрушить то небольшое, что появилось между ними и тянул время.
Санамбе думал о ней, смотря на город с высоты полета своего флаера. Ему стало почему-то немного грустно, и он отвлекся тем, что с любопытством рассматривал свой «Кадиллак» – они одними из первых стали производить летающие машины. Это уже потом их догнали и знаменитый «Мерседес» и «Парилэйн», появившийся после слияния «БМВ» и «Тойота». Подумать только, а ведь каких-нибудь еще сто пятьдесят лет назад все эти фирмы делали машины, которые могли только ездить по земле. Конечно, двухмерное пространство неизбежно уступило место трехмерному.
Оказавшись в родных стенах, он лег на диван, который включил режим прохлады и, положив руки за голову, задумался. Странно, но он давно чувствовал в душе некоторый дискомфорт. Этот дискомфорт вызывало его творчество, и он понимал, что конкретно его в нем не устраивало. Это ощущение не покидало его уже года два, но раньше оно было совсем слабым и со временем становилось сильнее.
Он был известным в городе художником, его работы продавались за большие деньги, он устраивал выставки в самых роскошных залах и на них приходил весь бомонд столицы. Что же его не устраивало? Что так постоянно его угнетало?
Санамбе встал и подошел к окну. Город, простиравшийся до горизонта, блестел на солнце бесчисленными стеклами. Хаотично торчали высоко вытянувшиеся стрежни небоскребов. В другое время, этот урбанистический вид, навеял бы ему сюжет для нового полотна, но сейчас его мысли были заняты другим. Он стоял и прислушивался к себе. Прислушивался к странному ощущению неудовлетворенности, появившемуся после написания вчерашней картины. Такое ощущение появлялось теперь всякий раз после завершения очередной работы.
Он подошел к свежей картине и, подняв, стал ее рассматривать. Испуганные лица, хаос и паника, охваченные пожаром здания и колонны, римские солдаты, спасающие горожан – все было так, как в его воображении, когда он заносил данные в компьютер. Так, но все же не так! Ведь если честно, это была не его работа. Компьютер, а не он, наносил краски на холст, создавая перед этим нужный колер, компьютер, а не он, рисовал контуры предметов и выражения лиц! А мог ли он, известный художник Санамбе Бо, нарисовать что-нибудь сам? Мог ли он взять кисть, как делали это раньше художники во всем мире и, смешав краски, нарисовать если не такую, то хоть какую-нибудь картину? Не забыл ли он, как это делать? Умел ли он вообще когда-нибудь это делать?
Поставив картину на пол, Санамбе, нахмурившись, сел на край дивана.
– Выключить режим охлаждения? – спросил женский голос умного дома.
А кто-нибудь умел делать то, что делал? Умела ли создавать дизайнерские композиции Налайя? Умел ли сочинять музыку Ринекка? Был ли дар сочинять стихи у Хэлмона? Мог кто-нибудь из них творить без этих вездесущих программ?!
– Выключить режим охлаждения? – не вовремя повторил голос.
Санамбе вскочил и крикнул вглубь комнаты:
– Ты, чертово железо! Ты можешь поменьше вмешиваться в нашу жизнь?! Ты заняло все! Ничего не осталось, где тебя нет!
– Команда не опознана, – спокойно ответил голос. – Повторите команду.
Санамбе схватил с пола картину и со всей силы сломал ее об колено. Куски рамы разлетелись по комнате, а часть подрамника повисла на холсте подобно обломкам кости в открытом переломе.
– Нет! Это не мое – это твое творение! На, забирай! Я сам! Сам нарисую, и это будет настоящий шедевр!
И тут он понял, что все его картины, которые он рисовал годами, никуда не годятся! Через неделю должна открыться его выставка, и уже разосланы приглашения и идет реклама, а ни одной настоящей картины нет, одни распечатки искусственного интеллекта!
– И плевать, я выведу искусство из запоя! Выведу его из тупика! Я выкину к чертям все картины и нарисую одну! Одну, но которая будет настоящей! Которая будет творением рук человеческих! И люди меня поймут! Нет, они не скажут – Санамбе, мы заплатили большие деньги за выставку, а тут только одна картина. Нет, он поблагодарят, на них снизойдет озарение, как и на меня!
Он подбежал к огромному шкафу, в котором держал все старье. Нырнув туда, он долго что-то искал, выкидывая на пол вещи, и наконец, нашел среди старого хлама набор масляных красок и кисти с палитрой. Немедленно достав новый грунтованный холст на подрамнике, он сел среди беспорядка на табурет и стал жадно рисовать. Прошел час, потом второй. Санамбе рисовал, ни на что не реагируя. Он не хотел обедать и не отвечал на вызовы видеофона. Он периодически касался палитры и размашистыми движениями наносил краски на холст и не заметил, как за окном стало вечереть. Даже когда надоедливый голос спросил включить ли свет, никак не отреагировал и на это. Лишь когда стало совсем темно, он нетерпеливо гаркнул, и то лишь потому, что просто уже не было видно.
Не отрываясь ни на секунду, он выливал свое вдохновение на полотно и наслаждался своими новыми чувствами. Он впервые ощутил, что творит именно он. Что картина, на все сто процентов, будет настоящим творением человеческих рук, а не очередной штамповкой компьютера с минимальным его участием.
Ночь засверкала тысячами разноцветных огоньков, которые разбегались до самого горизонта. Многочисленные окна и вывески постепенно заполонили все видимое пространство в ночи, и в одном из этих окон человек создавал шедевр. И даже когда ночь, поцарствовав положенное ей время, медленно пошла дальше на запад, волоча за собой свое платье из темноты, Санамбе все еще рисовал.
И вот, наконец, обессилев, художник встал с табурета и, потянувшись, зевнул. Размяв ноги и руки, он поднял свою картину и, улыбнувшись, бережно поставил ее к стене. Потом, подойдя к кровати, рухнул, сразу забывшись сном.
Санамбе проснулся во второй половине дня в отличном настроении. Выпив чашечку нового разрекламированного напитка «Романтикофе» он окончательно взбодрился и, подойдя к своей картине, поставил ее на табурет на уровне глаз, прислонив к стене. Расположившись на диване, напротив своего шедевра, он рассматривал и наслаждался им. Картина была импульсивна и взрывала эмоции. Она была совсем не похожа на прежние его работы. Он сейчас чувствовал себя выздоровевшим или очнувшимся.
Войдя в небольшую комнату, отведенную под хранение своих работ, он встал посередине и упер руки в бока. Здесь висели на стенах и лежали на полу его картины готовые и зарегистрированные для экспозиции. Она будет всего через несколько дней, и их пора уже было перевозить в выставочный зал.
Он, постояв немного и оглядевшись, схватил первую попавшуюся картину и также, как и вчера, сломал ее об колено. Эта участь постигла в течение получаса все несколько десятков произведений. Где-то в глубине его души кричал современный творец-коммерсант: «Что ты делаешь?! Ты сорвал выставку, ты разрушаешь свою жизнь!»
Но Санамбе жестко давил этого кричащего человечка, он даже и не думал прислушиваться к нему. Ведь именно этот коммерческий художник усыпил его много лет назад, и теперь пришло время отомстить и все исправить.
Вынеся из кладовки ворох обломков и бросив их рядом с дверью, Санамбе сказал вслух:
– Соедини меня с мистером Лайкоттом.
– Соединение с мистером Лайкоттом активно, можете говорить, – послушно ответила исполнительная электронная начинка его дома.
– Здравствуй, Кёрмин! – крикнул радостно Санамбе.
– Привет, Сан, как дела? Что-то случилось? – ответил мистер Лайкотт.
Любой начинающий художник в этом городе, да, пожалуй, и далеко за пределами этого города, должен был быть обязательно знаком с Кёрмином Лайкоттом. Именно этот человек открывал двери для перспективных художников в мир больших выставок, славы, признания и денег. Если начинающему, пусть даже и одаренному творцу, не удавалось каким-нибудь образом познакомиться с мистером Лайкоттом, то он, скорее всего, так и оставался на уровне районной известности. Им бы никогда не заинтересовался настоящий зритель, не обратили бы внимание критики и пресса. А через другую дверь, минуя знакомство с мистером Лайкоттом, художник никогда не попал бы на светские вечеринки и в изысканные электронные журналы об искусстве. Отрицательная же рецензия мистера Лайкотта могла навсегда поставить крест на художнике, каким бы талантливым тот не был.
Что касается Санамбе, то он был знаком с Кёрмином уже много лет, и они были если не друзьями, то очень хорошими знакомыми. Это приносило взаимную выгоду – Санамбе без труда получал самые престижные выставочные площадки и его картины были предметом постоянного обсуждения в разных изданиях, Кёрмин же получал очень неплохой процент от его выставок.
– У меня потрясающие новости, Кёрмин! Мне кажется, я свершил что-то такое, до чего еще позавчера даже додуматься не мог! – счастливым голосом заявил художник.
– Да ты что? Написал какой-то новый шедевр? – спросил мистер Лайкотт, не переняв будоражащую энергетику от собеседника.
– И, да, и нет! Во всяком случае, не в привычном понимании! Мне кажется, я свершил революцию! Я проснулся от бездушных пут компьютера!
– Сан, поменьше лозунгов. Объясни спокойнее, что произошло, – немного насторожился Кёрмин.
– Ты же знаешь, что все современные творения уже давно творения не столько человека, сколько компьютера?
– Ну, я с тобой все-таки не соглашусь. Вопрос спорный. Ладно, и что?
– Меня уже давно это угнетало. Я все никак не мог понять, что же меня не устраивает в моих работах, чего не хватает. Ведь ни я, никто-то другой, с рождения не творили сами от начала до конца. В нашем современном мире мы привыкли рисовать, ваять, сочинять именно так – с помощью машин и никогда не задумывались о том, что когда-то машин не было и все настоящие творцы делали свои произведения своими руками. Мы разучились работать кистью и карандашом, разучились работать резцом. Наше поколение этого вообще никогда не умело! – объяснял Санамбе.
– И ты решил, я так понимаю, задвинуть подальше компьютер и нарисовать сам от начала до конца? И даже кисти с красками нашел? – по тону Кёрмина было видно, что он не разделяет восторг художника.
– Именно так, мой дорогой! Именно так! Я написал свою картину! И буду впредь писать только сам!
Собеседник на несколько секунд замолчал.
– Может я, Сан, смотрю на искусство не через призму таланта, а скорее через практичность, поэтому несколько насторожен твоим открытием. Позволишь ли ты мне перед экспозицией взглянуть на твою картину?
– Думаю, нет, Кёрмин. Я хочу сделать сюрприз! Хочу, чтобы ты вместе с остальными разделил эти новые ощущения!
– Боюсь задать вопрос – с остальными картинами, которые зарегистрированы для экспозиции, ты ничего, надеюсь, не сделал?
– Сделал! Я отправил их все на помойку! – с гордостью сказал Санамбе.
– Ты с ума сошел! Ты ставишь и себя и меня под удар! – уже по-настоящему взволнованным голосом воскликнул Кёрмин.
– Можешь не переживать по этому поводу, одной этой картины хватит, чтобы взорвать интерес публики и вывести его на новый уровень! Что могли мои компьютерные штамповки? Разве могли они вызвать реальные чувства у людей? – ликуя, спросил художник.
– Я очень на это надеюсь. Ты мне просто не оставил выбора надеяться на что-то другое. Это очень рискованный шаг. Сан, не подведи нас, – почти умоляющим тоном произнес напоследок Кёрмин.
* * *
Температура, созданная атмосферными имитаторами, а самое главное влажность, что так важно для картин, была теперь в норме. Санамбе нервно расхаживал по пустому залу на двадцать пятом этаже «Эвенгард Билдинг Холл». Выставка должна была открыться через десять минут.
Временами он останавливался и смотрел на голые стены, а потом переводил взгляд на единственную картину, гордо висевшую в одиночестве. И в который раз, он, пытаясь быть объективным, прокручивал в голове свою новую позицию в искусстве – правильным ли путем он пошел? Не идиотский ли поступок он совершил – находясь на вершине славы и популярности взял и все поменял? Поймут ли его?
В такие моменты из глубин снова раздавался голос маленького корыстного человечка: «Что ты делаешь, очнись пока еще не поздно!» Но, как и раньше, Санамбе забивал его обратно, пытаясь не обращать внимания на его истеричные крики.
Наконец он услышал звук открываемых дверей и людские голоса. Его сердце забилось, как у школьника на экзамене.
В прохладный тихий зал вошел Кёрмин, ведя за собой группу журналистов и художественных критиков. Санамбе, поймав на себе взгляд известного организатора выставок, едва заметно кивнул ему, на что Кёрмин ответил и, обернувшись к группе людей, пригласил их пройти.
Они молча, минут десять, стояли перед картиной. Иногда она, на мгновение, освещалась очередной вспышкой фотокапчера какого-нибудь журналиста, чтобы завтра появиться в новом издании об искусстве. Но по реакции этих людей Санамбе не мог предугадать, что там будет написано о его картине. Наконец Кёрмин повернулся к одиноко стоящему в отдалении автору. Вслед за ним повернулись и все остальные. Художник хотел прочитать по их лицам впечатление от своего произведения, но выражение их лиц было настолько многообразным, что он не смог этого сделать.
– Мистер Бо, мы все ждем комментариев к вашей картине. Я вкратце рассказал историю ее создания, чем вызвал немалый интерес специалистов, но все ждут рассказа из уст первоисточника! – сказал Кёрмин и в его голосе были ноты, которые вселили надежду в Санамбе. Ему показалось, что картина произвела именно тот эффект, на который он рассчитывал. Конечно, бурной реакции журналистов и критиков нельзя было ожидать сразу – нужно некоторое время, чтобы они переварили увиденное.
– В моей душе долгое время царило неудовлетворение моим творчеством. Я писал все лучше и лучше, а удовлетворения от своих произведений не испытывал. Совсем недавно я пришел, наконец, к выводу, простому очевидному выводу – нам мешают компьютеры! Наша жизнь слишком во многом находится под контролем электроники! Я, конечно, не против вмешательства ее в нашу жизнь – в приготовлении еды, в уборке квартиры, в закупке и доставке продуктов и во многом другом она просто необходима. Современные достижения человечества должны облегчать жизнь и быт – это бесспорно, но творить и создавать за нас не надо! Этим должен заниматься только человек!
Но она была той женщиной, которой он не смел открыться. Это не было похоже на него, но он и правда слишком боялся разрушить то небольшое, что появилось между ними и тянул время.
Санамбе думал о ней, смотря на город с высоты полета своего флаера. Ему стало почему-то немного грустно, и он отвлекся тем, что с любопытством рассматривал свой «Кадиллак» – они одними из первых стали производить летающие машины. Это уже потом их догнали и знаменитый «Мерседес» и «Парилэйн», появившийся после слияния «БМВ» и «Тойота». Подумать только, а ведь каких-нибудь еще сто пятьдесят лет назад все эти фирмы делали машины, которые могли только ездить по земле. Конечно, двухмерное пространство неизбежно уступило место трехмерному.
Оказавшись в родных стенах, он лег на диван, который включил режим прохлады и, положив руки за голову, задумался. Странно, но он давно чувствовал в душе некоторый дискомфорт. Этот дискомфорт вызывало его творчество, и он понимал, что конкретно его в нем не устраивало. Это ощущение не покидало его уже года два, но раньше оно было совсем слабым и со временем становилось сильнее.
Он был известным в городе художником, его работы продавались за большие деньги, он устраивал выставки в самых роскошных залах и на них приходил весь бомонд столицы. Что же его не устраивало? Что так постоянно его угнетало?
Санамбе встал и подошел к окну. Город, простиравшийся до горизонта, блестел на солнце бесчисленными стеклами. Хаотично торчали высоко вытянувшиеся стрежни небоскребов. В другое время, этот урбанистический вид, навеял бы ему сюжет для нового полотна, но сейчас его мысли были заняты другим. Он стоял и прислушивался к себе. Прислушивался к странному ощущению неудовлетворенности, появившемуся после написания вчерашней картины. Такое ощущение появлялось теперь всякий раз после завершения очередной работы.
Он подошел к свежей картине и, подняв, стал ее рассматривать. Испуганные лица, хаос и паника, охваченные пожаром здания и колонны, римские солдаты, спасающие горожан – все было так, как в его воображении, когда он заносил данные в компьютер. Так, но все же не так! Ведь если честно, это была не его работа. Компьютер, а не он, наносил краски на холст, создавая перед этим нужный колер, компьютер, а не он, рисовал контуры предметов и выражения лиц! А мог ли он, известный художник Санамбе Бо, нарисовать что-нибудь сам? Мог ли он взять кисть, как делали это раньше художники во всем мире и, смешав краски, нарисовать если не такую, то хоть какую-нибудь картину? Не забыл ли он, как это делать? Умел ли он вообще когда-нибудь это делать?
Поставив картину на пол, Санамбе, нахмурившись, сел на край дивана.
– Выключить режим охлаждения? – спросил женский голос умного дома.
А кто-нибудь умел делать то, что делал? Умела ли создавать дизайнерские композиции Налайя? Умел ли сочинять музыку Ринекка? Был ли дар сочинять стихи у Хэлмона? Мог кто-нибудь из них творить без этих вездесущих программ?!
– Выключить режим охлаждения? – не вовремя повторил голос.
Санамбе вскочил и крикнул вглубь комнаты:
– Ты, чертово железо! Ты можешь поменьше вмешиваться в нашу жизнь?! Ты заняло все! Ничего не осталось, где тебя нет!
– Команда не опознана, – спокойно ответил голос. – Повторите команду.
Санамбе схватил с пола картину и со всей силы сломал ее об колено. Куски рамы разлетелись по комнате, а часть подрамника повисла на холсте подобно обломкам кости в открытом переломе.
– Нет! Это не мое – это твое творение! На, забирай! Я сам! Сам нарисую, и это будет настоящий шедевр!
И тут он понял, что все его картины, которые он рисовал годами, никуда не годятся! Через неделю должна открыться его выставка, и уже разосланы приглашения и идет реклама, а ни одной настоящей картины нет, одни распечатки искусственного интеллекта!
– И плевать, я выведу искусство из запоя! Выведу его из тупика! Я выкину к чертям все картины и нарисую одну! Одну, но которая будет настоящей! Которая будет творением рук человеческих! И люди меня поймут! Нет, они не скажут – Санамбе, мы заплатили большие деньги за выставку, а тут только одна картина. Нет, он поблагодарят, на них снизойдет озарение, как и на меня!
Он подбежал к огромному шкафу, в котором держал все старье. Нырнув туда, он долго что-то искал, выкидывая на пол вещи, и наконец, нашел среди старого хлама набор масляных красок и кисти с палитрой. Немедленно достав новый грунтованный холст на подрамнике, он сел среди беспорядка на табурет и стал жадно рисовать. Прошел час, потом второй. Санамбе рисовал, ни на что не реагируя. Он не хотел обедать и не отвечал на вызовы видеофона. Он периодически касался палитры и размашистыми движениями наносил краски на холст и не заметил, как за окном стало вечереть. Даже когда надоедливый голос спросил включить ли свет, никак не отреагировал и на это. Лишь когда стало совсем темно, он нетерпеливо гаркнул, и то лишь потому, что просто уже не было видно.
Не отрываясь ни на секунду, он выливал свое вдохновение на полотно и наслаждался своими новыми чувствами. Он впервые ощутил, что творит именно он. Что картина, на все сто процентов, будет настоящим творением человеческих рук, а не очередной штамповкой компьютера с минимальным его участием.
Ночь засверкала тысячами разноцветных огоньков, которые разбегались до самого горизонта. Многочисленные окна и вывески постепенно заполонили все видимое пространство в ночи, и в одном из этих окон человек создавал шедевр. И даже когда ночь, поцарствовав положенное ей время, медленно пошла дальше на запад, волоча за собой свое платье из темноты, Санамбе все еще рисовал.
И вот, наконец, обессилев, художник встал с табурета и, потянувшись, зевнул. Размяв ноги и руки, он поднял свою картину и, улыбнувшись, бережно поставил ее к стене. Потом, подойдя к кровати, рухнул, сразу забывшись сном.
Санамбе проснулся во второй половине дня в отличном настроении. Выпив чашечку нового разрекламированного напитка «Романтикофе» он окончательно взбодрился и, подойдя к своей картине, поставил ее на табурет на уровне глаз, прислонив к стене. Расположившись на диване, напротив своего шедевра, он рассматривал и наслаждался им. Картина была импульсивна и взрывала эмоции. Она была совсем не похожа на прежние его работы. Он сейчас чувствовал себя выздоровевшим или очнувшимся.
Войдя в небольшую комнату, отведенную под хранение своих работ, он встал посередине и упер руки в бока. Здесь висели на стенах и лежали на полу его картины готовые и зарегистрированные для экспозиции. Она будет всего через несколько дней, и их пора уже было перевозить в выставочный зал.
Он, постояв немного и оглядевшись, схватил первую попавшуюся картину и также, как и вчера, сломал ее об колено. Эта участь постигла в течение получаса все несколько десятков произведений. Где-то в глубине его души кричал современный творец-коммерсант: «Что ты делаешь?! Ты сорвал выставку, ты разрушаешь свою жизнь!»
Но Санамбе жестко давил этого кричащего человечка, он даже и не думал прислушиваться к нему. Ведь именно этот коммерческий художник усыпил его много лет назад, и теперь пришло время отомстить и все исправить.
Вынеся из кладовки ворох обломков и бросив их рядом с дверью, Санамбе сказал вслух:
– Соедини меня с мистером Лайкоттом.
– Соединение с мистером Лайкоттом активно, можете говорить, – послушно ответила исполнительная электронная начинка его дома.
– Здравствуй, Кёрмин! – крикнул радостно Санамбе.
– Привет, Сан, как дела? Что-то случилось? – ответил мистер Лайкотт.
Любой начинающий художник в этом городе, да, пожалуй, и далеко за пределами этого города, должен был быть обязательно знаком с Кёрмином Лайкоттом. Именно этот человек открывал двери для перспективных художников в мир больших выставок, славы, признания и денег. Если начинающему, пусть даже и одаренному творцу, не удавалось каким-нибудь образом познакомиться с мистером Лайкоттом, то он, скорее всего, так и оставался на уровне районной известности. Им бы никогда не заинтересовался настоящий зритель, не обратили бы внимание критики и пресса. А через другую дверь, минуя знакомство с мистером Лайкоттом, художник никогда не попал бы на светские вечеринки и в изысканные электронные журналы об искусстве. Отрицательная же рецензия мистера Лайкотта могла навсегда поставить крест на художнике, каким бы талантливым тот не был.
Что касается Санамбе, то он был знаком с Кёрмином уже много лет, и они были если не друзьями, то очень хорошими знакомыми. Это приносило взаимную выгоду – Санамбе без труда получал самые престижные выставочные площадки и его картины были предметом постоянного обсуждения в разных изданиях, Кёрмин же получал очень неплохой процент от его выставок.
– У меня потрясающие новости, Кёрмин! Мне кажется, я свершил что-то такое, до чего еще позавчера даже додуматься не мог! – счастливым голосом заявил художник.
– Да ты что? Написал какой-то новый шедевр? – спросил мистер Лайкотт, не переняв будоражащую энергетику от собеседника.
– И, да, и нет! Во всяком случае, не в привычном понимании! Мне кажется, я свершил революцию! Я проснулся от бездушных пут компьютера!
– Сан, поменьше лозунгов. Объясни спокойнее, что произошло, – немного насторожился Кёрмин.
– Ты же знаешь, что все современные творения уже давно творения не столько человека, сколько компьютера?
– Ну, я с тобой все-таки не соглашусь. Вопрос спорный. Ладно, и что?
– Меня уже давно это угнетало. Я все никак не мог понять, что же меня не устраивает в моих работах, чего не хватает. Ведь ни я, никто-то другой, с рождения не творили сами от начала до конца. В нашем современном мире мы привыкли рисовать, ваять, сочинять именно так – с помощью машин и никогда не задумывались о том, что когда-то машин не было и все настоящие творцы делали свои произведения своими руками. Мы разучились работать кистью и карандашом, разучились работать резцом. Наше поколение этого вообще никогда не умело! – объяснял Санамбе.
– И ты решил, я так понимаю, задвинуть подальше компьютер и нарисовать сам от начала до конца? И даже кисти с красками нашел? – по тону Кёрмина было видно, что он не разделяет восторг художника.
– Именно так, мой дорогой! Именно так! Я написал свою картину! И буду впредь писать только сам!
Собеседник на несколько секунд замолчал.
– Может я, Сан, смотрю на искусство не через призму таланта, а скорее через практичность, поэтому несколько насторожен твоим открытием. Позволишь ли ты мне перед экспозицией взглянуть на твою картину?
– Думаю, нет, Кёрмин. Я хочу сделать сюрприз! Хочу, чтобы ты вместе с остальными разделил эти новые ощущения!
– Боюсь задать вопрос – с остальными картинами, которые зарегистрированы для экспозиции, ты ничего, надеюсь, не сделал?
– Сделал! Я отправил их все на помойку! – с гордостью сказал Санамбе.
– Ты с ума сошел! Ты ставишь и себя и меня под удар! – уже по-настоящему взволнованным голосом воскликнул Кёрмин.
– Можешь не переживать по этому поводу, одной этой картины хватит, чтобы взорвать интерес публики и вывести его на новый уровень! Что могли мои компьютерные штамповки? Разве могли они вызвать реальные чувства у людей? – ликуя, спросил художник.
– Я очень на это надеюсь. Ты мне просто не оставил выбора надеяться на что-то другое. Это очень рискованный шаг. Сан, не подведи нас, – почти умоляющим тоном произнес напоследок Кёрмин.
* * *
Температура, созданная атмосферными имитаторами, а самое главное влажность, что так важно для картин, была теперь в норме. Санамбе нервно расхаживал по пустому залу на двадцать пятом этаже «Эвенгард Билдинг Холл». Выставка должна была открыться через десять минут.
Временами он останавливался и смотрел на голые стены, а потом переводил взгляд на единственную картину, гордо висевшую в одиночестве. И в который раз, он, пытаясь быть объективным, прокручивал в голове свою новую позицию в искусстве – правильным ли путем он пошел? Не идиотский ли поступок он совершил – находясь на вершине славы и популярности взял и все поменял? Поймут ли его?
В такие моменты из глубин снова раздавался голос маленького корыстного человечка: «Что ты делаешь, очнись пока еще не поздно!» Но, как и раньше, Санамбе забивал его обратно, пытаясь не обращать внимания на его истеричные крики.
Наконец он услышал звук открываемых дверей и людские голоса. Его сердце забилось, как у школьника на экзамене.
В прохладный тихий зал вошел Кёрмин, ведя за собой группу журналистов и художественных критиков. Санамбе, поймав на себе взгляд известного организатора выставок, едва заметно кивнул ему, на что Кёрмин ответил и, обернувшись к группе людей, пригласил их пройти.
Они молча, минут десять, стояли перед картиной. Иногда она, на мгновение, освещалась очередной вспышкой фотокапчера какого-нибудь журналиста, чтобы завтра появиться в новом издании об искусстве. Но по реакции этих людей Санамбе не мог предугадать, что там будет написано о его картине. Наконец Кёрмин повернулся к одиноко стоящему в отдалении автору. Вслед за ним повернулись и все остальные. Художник хотел прочитать по их лицам впечатление от своего произведения, но выражение их лиц было настолько многообразным, что он не смог этого сделать.
– Мистер Бо, мы все ждем комментариев к вашей картине. Я вкратце рассказал историю ее создания, чем вызвал немалый интерес специалистов, но все ждут рассказа из уст первоисточника! – сказал Кёрмин и в его голосе были ноты, которые вселили надежду в Санамбе. Ему показалось, что картина произвела именно тот эффект, на который он рассчитывал. Конечно, бурной реакции журналистов и критиков нельзя было ожидать сразу – нужно некоторое время, чтобы они переварили увиденное.
– В моей душе долгое время царило неудовлетворение моим творчеством. Я писал все лучше и лучше, а удовлетворения от своих произведений не испытывал. Совсем недавно я пришел, наконец, к выводу, простому очевидному выводу – нам мешают компьютеры! Наша жизнь слишком во многом находится под контролем электроники! Я, конечно, не против вмешательства ее в нашу жизнь – в приготовлении еды, в уборке квартиры, в закупке и доставке продуктов и во многом другом она просто необходима. Современные достижения человечества должны облегчать жизнь и быт – это бесспорно, но творить и создавать за нас не надо! Этим должен заниматься только человек!
