Отец продолжает рассуждать:
– Твоя вина в том, что ты не подала жалобу. Почему это произошло? Ромео угрожал твоей семье и обещал опорочить перед всем Новым Миром, выставить плохой в Вестнике и сорвать интервью по Новостям. Верно?
А вот этого точно не было.
– Ромео – хороший мальчик, – говорю я.
– Выбирай, Карамель, – кидает отец. – Либо он, либо ты.
– Я не хочу врать.
– А что ты делаешь на протяжении всех своих шестнадцати – ныне семнадцати – лет? Ты врёшь, дочка. О том, что ничего не чувствуешь, о том, что ни о чём не беспокоишься, о том, что всё тебе известно и ты всем в Новом Мире довольна. Ты врёшь – в обществе – каждый прожитый с ним день.
Отец отвлекается. Кто-то заходит в кабинет – наблюдаю мутные очертания находящегося позади мужского силуэта. Женский голос говорит об упавших акциях Голдман и замечаниях некого по фамилии Первый.
– Кто передал сообщение? – спокойно спрашивает отец.
– Сам господин Фауст, – отвечает женщина. – Он не дождался вас и…
– Ты не запустила Фауста Первого? – и вот отец сотрясает кабинетные стены – разве что окна не вываливаются. – Ты не запустила…Его?
Уволена.
Я знаю эту интонацию – доводилось слышать пару раз в жизни.
– Уволена! – следом грохочет отец. – Тебя учили..? а, к черту! Ты уволена, собирайся и уходи.
– Но… – препирается женский голос.
– Прочь!
– Господин Голдман…
– Сколько прождал Первый?
– Не больше пяти минут, господин Голдман. Вы велели не отвлекать вас, пока говорите с дочерью, и я решила…
– Ты решила, – фыркает отец. – Ты не знаешь, кто такой Фауст Первый?
– Я не знаю, – решаю вмешаться и злю тем самым отца. – Так кто это?
Он пускает острый взгляд сначала на служащую, затем – на меня. Ей –велит убраться из кабинета и позвать другую служащую, с кофе, мне – молчать.
– Кофеин губителен, – роняю я.
– Жизнь губительна, а кофеин – приятное к ней дополнение, – отвечает отец.
Служащая покидает кабинет.
– Так кто такой Фауст?
– Решил, ты издеваешься.
– И это тоже. Но Фауста я не знаю.
Соберись, Карамель. Соберись и играй по их правилам. Ты выше всего происходящего, соберись. Ничего не случилось, ты просто познала новое. Прими это и строй мысли и действия далее. Ничего дурного не стряслось, ты со всем справишься. Да. Карамель. Кара.
А если отец проверял меня? И все его речи – бунтарские, дикие – с целью выявить, достойна ли я быть на поверхности.
Соберись, Карамель.
– Так кто он такой? – спрашиваю я. И повторяю странно звучащее: – Фауст Первый…
– Кошелёк Нового Мира, – уже спокойно отторгает отец и вновь поправляет слегка взмокшие волосы.
– Хорошая должность.
– Все акции идут через него. Фауст – гений. Он рассудителен, предприимчив, быстро анализирует и, пока ещё, холост.
– Это тут причем?
– А ты думала, мальчишка с детским лицом и лаком на волосах станет твоим супругом?
– Что ты сказал?
Не верю. Нет-нет, вот это точно невозможно переварить и осознать.
– Ты слышала, Карамель. Ромео – мальчишка, который должен был тебя оберегать и хоть чему-то научить, но – как показала практика – не смог, ибо ты оказалась вне его власти. Умница. И не умница вместе с тем.
– Что ты имел в виду, говоря про кошелёк с именем старого доктора?
– Кого?!
– Фауста…
– Карамель, прекрати брать книги из домашней библиотеки, – скалится отец и велит зайти служащей с подносом в руках. Принимает кофе и отправляет девушку открыть вакансию на нового секретаря.
– Обрати внимание на лучших выпускников Академии, которые проявили интерес к Палате Социума, – добавляет отец.
– А что случилось с… – начинает было служащая, однако отец строг и невыносимо дерзок.
– Клементина, если хочешь и дальше носить кофе, а не искать новую работу, делай это молча.
– Разумеется, господин Голдман.
Женщина кивает и быстро уходит. Безучастность в её лице восторгает и заставляет вспомнить, для чего мы всё это делаем. Дверь закрывается. Тогда отец обращается ко мне:
– Что именно тебя удивило, дочка?
– Что ты без моего ведома и в мои неполные семнадцать (это ведь случилось намного раньше) отыскал в мужья какого-то старого хрена.
– Карамель! – взмывает отец. – Ещё только раз я услышу подобное…
– Сквернословие – меньший из ваших пороков, – спорю я. – Уж извини! Не так просто принять столько нового и необычного за одну беседу.
– Отчего ты решила, что Фауст стар?
– Такой должности и такого влияния (если сам Голдман побоялся пропустить его сообщения) в юные года не получить – всё приходит со временем.
– Я же сказал: он гениален. Он молод и умён. И рассудителен, а потому браком себя не оковал. К моменту, как подошёл бы твой брачный возраст, акции Голдман выросли, и ваш союз сплотил бы нас, укрепив фамилии на рынке.
– В каких твоих махинациях ещё задействована я? – растерянно вопрошаю. – Что ты придумал?
Отец нехотя бросает:
– Ты бы ни за что не пошла по моей должности, в Палату Социума.
– Не тебе решать!
– Социальный отдел не для тебя, дочка, ты антисоциальна, не замечала?
– И куда ты отправишь меня?
– Твой стол должен стоять где-то выше.
– Не выше Нового Мира.
– Может, в законодательном отделе. Вместе с Левиафан. Уж их ты знаешь?
– Знаю.
Отвожу взгляд. Прячу его в отцовских книгах, в стеллажах, в запечатанных за корешками и закованных чернилами историях. Случаем цепляюсь за томик с обозначенным доктором. Вот и герой романа! А про меня книга есть?
– Ещё вопросы, Карамель? – говорит отец.
– Для чего Свод Правил?
Недолго мусолит мысль и, глотнув кофе, решается:
– Для порядка. Для дрессировки, для подчинения – иными. А ты Создатель, ты вершитель, ты управленец. Можешь вырвать все страницы и впаять туда новые. По желанию.
– Но ведь это чёртов кирпич (и говорю я о законодательстве Нового Мира) указывает, как дышать…
– А у Боккаччо панацеей от всего была любовь и даже от чумы, дочка. Можно ли верить всему написанному?
– Чему тогда верить?
Отец бьёт пальцем по виску.
– Тогда не ошибёшься, дочка. Думай, твою мать. Всегда думай. Наперёд, но делай это.
– Я устала.
– Сегодня ты освобождена от занятий. Восстанавливайся, усваивай новую информацию. Никуда не ходи и ни с кем более не разговаривай, поняла? Вестник не читай, Новости не смотри, почту мою не трогай. Все звонки через Миринду – она будет отказываться от комментариев. Воздержись – люди позлятся и успокоятся: тогда мы оправдаем тебя.
– Ненавижу Новый Мир, – говорю я.
– Поверь, это взаимно.
Отец поспешно отключается. В кабинет заходит служащая – кланяется и говорит:
– Я набрала ванну, мисс Голдман, чтобы вы отдохнули.
– Спасибо, Миринда.
Выключаю отцовский экран, совладав с желанием открыть поспешно пополняющийся сплетнями Вестник, и иду в ванную комнату. Белая чаша наполнена до краёв, пар ползёт по кафелю и растекается по потолку. Смогу ли я ещё раз (хоть раз!) сказать: «Мы – ваши Создатели?». Раздеваюсь и ступаю в горячую воду. Ступни жжёт. Терпимо. Всё происходящее терпимо. Прижимаюсь оголёнными лопатками к раскалённой ванне. Пытаюсь расслабиться, но мышцы не позволяют; натянутые – словно струны – приковывают к акрилу и пребывание в истончающей ароматы масел воде становится пыткой. Глазами врезаюсь в рассыпанные по потолку светильникм и жмурюсь. Окунаюсь.
«Мы ваши Создатели!» – вторит голос над головой: слова разверзают город, а слоги рассыпаются и налипают на дороги, что скрещиваются паутиной.
«Мы будущее этого мира» – продолжает говорящий. Я с трудом открываю плачущие от соли глаза и наблюдаю ухватывающую воду: она стремится обнять меня; ощущаю удар волны.
«И если вы живёте…»
Вода наполняет лёгкие словно сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, а потому жидкость переливает через край, ощипывает, давит.
«…дышите нашим воздухом…»
Вскидываю руками к некогда молебному небу, но вместо того сталкиваюсь с бессердечной поверхностью воды.
«…едите нашу пищу…»
Я хочу закричать.
«…смотрите на наше небо…»
Кричу.
«…Знайте! Без нас не будет вас»
Захлёбываюсь: ледяная жидкость взбирается и наполняет изнутри.
«Вы наши подчинённые, а мы Боги»
Тело обдаёт жаром; я чувствую: вот-вот вспыхну, загорюсь.
«Восхваляйте же своих Создателей!»
Открываю глаза.
Помню, что тонула. Помню ледяную воду и обжигающее нахождение в ней – такое возможно? Прихожу в себя и взглядом препираюсь с поверхностью воды – резко поднимаю полегчавшее тело и дрожащими руками стираю с лица излишки влаги.
– Мисс Голдман! – колотится в ванную служащая. – Мисс Голдман, с вами всё хорошо?
Смотрю не незапертую дверь – как прозаично.
– Я велела оставить меня в покое!
Пытаюсь выговорить то сердито, но в слогах запинаюсь. Миринда повествует об услышанном ударе, всплеске воды и последующем молчании – ей движет беспокойство.
– Если я могу помочь, мисс Голдман…
Погружаюсь в ванну обратно – медленно и аккуратно.
– Мисс Голдман, с вами всё в порядке?
Вот приставучая…
– Мисс Голдман.
– Не мешай. Мне. Отдыхать.
– Слушаюсь.
Стук каблучков Миринды уносит её из-под дверей дальше по коридору. Расслабляюсь и ни о чём не размышляю. Иногда следует оставить всё в покое – и себя в первую очередь. Кожа распаривается, сжатые мышцы отпускает. Взгляд мой каменеет на белой плитке, что неровным углом препирается с зеркалом. Не знаю, сколько времени проходит. В чувства меня приводят крошечные удары по двери.
– Кара, ты утонула?
Голос Золото не такой задорный как обычно. Думаю, в Академии ей могло перепасть из-за новостей о старшей сестре. Ныне её будут сторониться.
– Если утонула, – продолжает Золото, – я забираю комнату себе, так и знай.
Пытается шутить в свойственной ей манере, но я различаю – их невозможно не различить – тоскливые ноты в некогда звонком голосе.
– Что тебе, маленькое чудовище? – спрашиваю я.
Золото отвечает, что пришла из Академии и хотела умыться. Сколько я пробыла в ванной? Встаю и, закутываясь в полотенце, открываю дверь. Золото проходит к раковине и под мощным напором воды поливает руки и лицо.
– Выглядишь отстойно, – говорит девочка. Всё ещё ни разу не посмотрев на меня.
– Это семейное, – парирую я.
– Купалась в ледяной воде?
Наполненная чаша всем своим видом демонстрирует, что остыла.
– Долго лежала.
– Жесть.
Золото замирает и рассказывает, как к ней по пути домой из Академии пристали жалкие корреспонденты (вряд ли они дотягивают до официальной должности) из Вестника. Предлагаю воздержаться от пеших прогулок по мосту и пользоваться личным транспортом.
– Это у тебя бзик на мостах, сестричка, – кидает Золото. – Меня же устраивает компания из учащихся вместе со мной. Я люблю прогуливаться по Новому Миру.
Сестра никогда и ничем не делилась со мной просто так, никогда не рассказывала о происходящем в жизни. И я не интересовалась. Такое ощущение, будто я многое упустила. Почему?
Убегаю от собственных мыслей?
– Так что с теми людьми из Вестника?
– Они кричали: «Золотая девочка займёт место сладкой Карамели?» – передразнивая чьи-то голоса, смеётся сестра. – И знаешь, что я ответила?
Не удерживаюсь от злой шутки:
– Автографы по выходным?
– Лучше бы сказала так. – Золото выключает воду и вытирает руки о полотенце на мне. Я сказала, что процентные ставки растут, падают, золото поднимается на рынке и вновь уступает другим драгоценным металлам, но одно известно наверняка: ещё словно о семье, я сделаю вашу жизнь обратно пропорциональной значению имени моей сестры.
– Так и сказала? – воскликнула я.
– Ага. Они начали шептаться, придумывать новые заголовки типа «Старшая дочь семьи Голдман потянет за собой на дно младшую» но я повторила: «Обратно пропорциональной. Вы знаете, что это такое». И быстренько ушла домой.
– Отец тебя убьёт, – хмыкаю я.
– Не сомневаюсь.
– Но я тобой горжусь.
– Не сомневаюсь!
Улыбаюсь сестре:
– Почему ты так поступила?
– Хоть ты меня и бесишь, – говорит Золото, – остаёшься моей сестрой. Ничего с этим поделать не могу.
– Спасибо, Золото, – смягчаюсь я.
– Не привыкай, – хмыкает девочка.
Мы расходимся. Она прячется в своей спальне, я – в своей. Запираюсь и взглядом отмечаю пропавшего из банки паука: вновь шастает по комнате, однако ныне – с моей инициативой.
Как можно переварить всю эту информацию. Для чего? Может, отец проверял меня? Проверял, достойная ли я Палаты Социума, достойна ли жизни на поверхности? Ничего не понимаю… Может, меня проверял сам Новый Мир?
Одеваюсь в домашнее, расчёсываю волосы – мокрые, бьют по лопатках.
– Мисс Голдман? – зовёт служащая. – Простите, мисс Голдман, на пороге дома Ромео Дьюсбери.
Чёрт с тобой, Дьюсбери! Глупый мальчишка, идущий на поводу неясных чувств. Для чего? Пришёл разобраться во вчерашней ситуации? Пришёл высказаться на тему сегодняшних новостей? Пришёл разорвать пару? Он опоздал! За нас это сделала Администрация.
– И что? – спокойно спрашиваю я. – Постоит и уйдёт, верно?
Миринда кивает. Затем:
– Он грозился снять дыхательную маску.
– Ну не дурак ли?
Спускаюсь в прихожую, открываю дверь и велю немедленно заходить. Ромео заваливается в дом. Надеюсь, никто это не заснял.
– Зачем ты пришёл? – восклицаю я. Миринда тотчас исчезает – убегает в свою комнатку.
Стоит ли мне – по совету отца – увести Ромео в спальню и обговорить там? О, это даже звучит дико. Ненормально. Уродливо. Неправильно. Девиантно!
– Я получил сообщение от Администрации Академии, – говорит Ромео. – Они расторгли нашу пару.
– Знаю, – киваю в ответ.
– Это бред.
– Не поняла?
– Бумагу они, может, и порвали, но нас не поменяли. Ничего не изменилось в наших отношениях, в моём отношении к тебе. Мне плевать на их указку, я чувствую иначе – и тебя оправдают.
Сколько диких слов он говорит и – словно бы – не контролирует себя вовсе.
– Почитай Вестник и передумай, – усмехаюсь я.
– Не дочитал ни одну из статей, хотя видел каждую. Я знаю тебя, сладкая девочка, этого достаточно.
Я сама себя не знаю, Ромео, откуда твоя уверенность? Всё, во что я верила – блеф, всё, чем я взращивалась – ложь. Правды нет, и даже я не знаю, кто я такая.
Ромео говорит:
– Лишь не понимаю причину, по которой ты бросила меня вчера.
– Вынужденная мера, – поспешно отвечаю я.
– Дело в другом парне?
Что?
Читает тот же вопрос во взгляде и объясняется:
– У тебя появился другой?
– Ты издеваешься, Ромео?
– Ты бы знала, как тебя хочется поцеловать, Карамель, – говорит юноша. – Прямо сейчас. Чтобы доказать всему миру и тебе в первую очередь – ты моя.
– Забудь об этом! – кидаю я. – Слышишь? Сам себя, Ромео, слышишь? Что ещё тебе хочется? У нас есть – чёрт, то есть были – нормированные рекомендации, у нас есть – да чтоб тебя, были – правила. Всё должно быть по правилам. Всё должно быть под контролем, урегулировано, верно.
Ромео ступает близ и берёт за руку – только. Не позволяет себе нарушить то самое злополучное, допустимое расстояние между партнёрами. Даже сейчас.
– Отпусти меня, Ромео, – требую я. Не уверена, что в самом деле этого хочу.
– Не отпущу, – говорит он. – Жалобу ты всё равно не напишешь.
– Это ещё почему? Откуда такая уверенность?
– Потому что я люблю тебя и это тешит твой эгоизм.
– Враньё, – говорю я. – Твой. И это неправильно. Так быть не должно.
– А как должно?
Не даёт высказаться, перебивает:
– Давай же, скажи: «как выведено чёрным по белому в Своде Правил». Только, знаешь, в чём проблема, Карамель? Этот Свод Правил писали люди по своим же ошибкам.
– Твоя вина в том, что ты не подала жалобу. Почему это произошло? Ромео угрожал твоей семье и обещал опорочить перед всем Новым Миром, выставить плохой в Вестнике и сорвать интервью по Новостям. Верно?
А вот этого точно не было.
– Ромео – хороший мальчик, – говорю я.
– Выбирай, Карамель, – кидает отец. – Либо он, либо ты.
– Я не хочу врать.
– А что ты делаешь на протяжении всех своих шестнадцати – ныне семнадцати – лет? Ты врёшь, дочка. О том, что ничего не чувствуешь, о том, что ни о чём не беспокоишься, о том, что всё тебе известно и ты всем в Новом Мире довольна. Ты врёшь – в обществе – каждый прожитый с ним день.
Отец отвлекается. Кто-то заходит в кабинет – наблюдаю мутные очертания находящегося позади мужского силуэта. Женский голос говорит об упавших акциях Голдман и замечаниях некого по фамилии Первый.
– Кто передал сообщение? – спокойно спрашивает отец.
– Сам господин Фауст, – отвечает женщина. – Он не дождался вас и…
– Ты не запустила Фауста Первого? – и вот отец сотрясает кабинетные стены – разве что окна не вываливаются. – Ты не запустила…Его?
Уволена.
Я знаю эту интонацию – доводилось слышать пару раз в жизни.
– Уволена! – следом грохочет отец. – Тебя учили..? а, к черту! Ты уволена, собирайся и уходи.
– Но… – препирается женский голос.
– Прочь!
– Господин Голдман…
– Сколько прождал Первый?
– Не больше пяти минут, господин Голдман. Вы велели не отвлекать вас, пока говорите с дочерью, и я решила…
– Ты решила, – фыркает отец. – Ты не знаешь, кто такой Фауст Первый?
– Я не знаю, – решаю вмешаться и злю тем самым отца. – Так кто это?
Он пускает острый взгляд сначала на служащую, затем – на меня. Ей –велит убраться из кабинета и позвать другую служащую, с кофе, мне – молчать.
– Кофеин губителен, – роняю я.
– Жизнь губительна, а кофеин – приятное к ней дополнение, – отвечает отец.
Служащая покидает кабинет.
– Так кто такой Фауст?
– Решил, ты издеваешься.
– И это тоже. Но Фауста я не знаю.
Соберись, Карамель. Соберись и играй по их правилам. Ты выше всего происходящего, соберись. Ничего не случилось, ты просто познала новое. Прими это и строй мысли и действия далее. Ничего дурного не стряслось, ты со всем справишься. Да. Карамель. Кара.
А если отец проверял меня? И все его речи – бунтарские, дикие – с целью выявить, достойна ли я быть на поверхности.
Соберись, Карамель.
– Так кто он такой? – спрашиваю я. И повторяю странно звучащее: – Фауст Первый…
– Кошелёк Нового Мира, – уже спокойно отторгает отец и вновь поправляет слегка взмокшие волосы.
– Хорошая должность.
– Все акции идут через него. Фауст – гений. Он рассудителен, предприимчив, быстро анализирует и, пока ещё, холост.
– Это тут причем?
– А ты думала, мальчишка с детским лицом и лаком на волосах станет твоим супругом?
– Что ты сказал?
Не верю. Нет-нет, вот это точно невозможно переварить и осознать.
– Ты слышала, Карамель. Ромео – мальчишка, который должен был тебя оберегать и хоть чему-то научить, но – как показала практика – не смог, ибо ты оказалась вне его власти. Умница. И не умница вместе с тем.
– Что ты имел в виду, говоря про кошелёк с именем старого доктора?
– Кого?!
– Фауста…
– Карамель, прекрати брать книги из домашней библиотеки, – скалится отец и велит зайти служащей с подносом в руках. Принимает кофе и отправляет девушку открыть вакансию на нового секретаря.
– Обрати внимание на лучших выпускников Академии, которые проявили интерес к Палате Социума, – добавляет отец.
– А что случилось с… – начинает было служащая, однако отец строг и невыносимо дерзок.
– Клементина, если хочешь и дальше носить кофе, а не искать новую работу, делай это молча.
– Разумеется, господин Голдман.
Женщина кивает и быстро уходит. Безучастность в её лице восторгает и заставляет вспомнить, для чего мы всё это делаем. Дверь закрывается. Тогда отец обращается ко мне:
– Что именно тебя удивило, дочка?
– Что ты без моего ведома и в мои неполные семнадцать (это ведь случилось намного раньше) отыскал в мужья какого-то старого хрена.
– Карамель! – взмывает отец. – Ещё только раз я услышу подобное…
– Сквернословие – меньший из ваших пороков, – спорю я. – Уж извини! Не так просто принять столько нового и необычного за одну беседу.
– Отчего ты решила, что Фауст стар?
– Такой должности и такого влияния (если сам Голдман побоялся пропустить его сообщения) в юные года не получить – всё приходит со временем.
– Я же сказал: он гениален. Он молод и умён. И рассудителен, а потому браком себя не оковал. К моменту, как подошёл бы твой брачный возраст, акции Голдман выросли, и ваш союз сплотил бы нас, укрепив фамилии на рынке.
– В каких твоих махинациях ещё задействована я? – растерянно вопрошаю. – Что ты придумал?
Отец нехотя бросает:
– Ты бы ни за что не пошла по моей должности, в Палату Социума.
– Не тебе решать!
– Социальный отдел не для тебя, дочка, ты антисоциальна, не замечала?
– И куда ты отправишь меня?
– Твой стол должен стоять где-то выше.
– Не выше Нового Мира.
– Может, в законодательном отделе. Вместе с Левиафан. Уж их ты знаешь?
– Знаю.
Отвожу взгляд. Прячу его в отцовских книгах, в стеллажах, в запечатанных за корешками и закованных чернилами историях. Случаем цепляюсь за томик с обозначенным доктором. Вот и герой романа! А про меня книга есть?
– Ещё вопросы, Карамель? – говорит отец.
– Для чего Свод Правил?
Недолго мусолит мысль и, глотнув кофе, решается:
– Для порядка. Для дрессировки, для подчинения – иными. А ты Создатель, ты вершитель, ты управленец. Можешь вырвать все страницы и впаять туда новые. По желанию.
– Но ведь это чёртов кирпич (и говорю я о законодательстве Нового Мира) указывает, как дышать…
– А у Боккаччо панацеей от всего была любовь и даже от чумы, дочка. Можно ли верить всему написанному?
– Чему тогда верить?
Отец бьёт пальцем по виску.
– Тогда не ошибёшься, дочка. Думай, твою мать. Всегда думай. Наперёд, но делай это.
– Я устала.
– Сегодня ты освобождена от занятий. Восстанавливайся, усваивай новую информацию. Никуда не ходи и ни с кем более не разговаривай, поняла? Вестник не читай, Новости не смотри, почту мою не трогай. Все звонки через Миринду – она будет отказываться от комментариев. Воздержись – люди позлятся и успокоятся: тогда мы оправдаем тебя.
– Ненавижу Новый Мир, – говорю я.
– Поверь, это взаимно.
Отец поспешно отключается. В кабинет заходит служащая – кланяется и говорит:
– Я набрала ванну, мисс Голдман, чтобы вы отдохнули.
– Спасибо, Миринда.
Выключаю отцовский экран, совладав с желанием открыть поспешно пополняющийся сплетнями Вестник, и иду в ванную комнату. Белая чаша наполнена до краёв, пар ползёт по кафелю и растекается по потолку. Смогу ли я ещё раз (хоть раз!) сказать: «Мы – ваши Создатели?». Раздеваюсь и ступаю в горячую воду. Ступни жжёт. Терпимо. Всё происходящее терпимо. Прижимаюсь оголёнными лопатками к раскалённой ванне. Пытаюсь расслабиться, но мышцы не позволяют; натянутые – словно струны – приковывают к акрилу и пребывание в истончающей ароматы масел воде становится пыткой. Глазами врезаюсь в рассыпанные по потолку светильникм и жмурюсь. Окунаюсь.
«Мы ваши Создатели!» – вторит голос над головой: слова разверзают город, а слоги рассыпаются и налипают на дороги, что скрещиваются паутиной.
«Мы будущее этого мира» – продолжает говорящий. Я с трудом открываю плачущие от соли глаза и наблюдаю ухватывающую воду: она стремится обнять меня; ощущаю удар волны.
«И если вы живёте…»
Вода наполняет лёгкие словно сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, а потому жидкость переливает через край, ощипывает, давит.
«…дышите нашим воздухом…»
Вскидываю руками к некогда молебному небу, но вместо того сталкиваюсь с бессердечной поверхностью воды.
«…едите нашу пищу…»
Я хочу закричать.
«…смотрите на наше небо…»
Кричу.
«…Знайте! Без нас не будет вас»
Захлёбываюсь: ледяная жидкость взбирается и наполняет изнутри.
«Вы наши подчинённые, а мы Боги»
Тело обдаёт жаром; я чувствую: вот-вот вспыхну, загорюсь.
«Восхваляйте же своих Создателей!»
Открываю глаза.
Помню, что тонула. Помню ледяную воду и обжигающее нахождение в ней – такое возможно? Прихожу в себя и взглядом препираюсь с поверхностью воды – резко поднимаю полегчавшее тело и дрожащими руками стираю с лица излишки влаги.
– Мисс Голдман! – колотится в ванную служащая. – Мисс Голдман, с вами всё хорошо?
Смотрю не незапертую дверь – как прозаично.
– Я велела оставить меня в покое!
Пытаюсь выговорить то сердито, но в слогах запинаюсь. Миринда повествует об услышанном ударе, всплеске воды и последующем молчании – ей движет беспокойство.
– Если я могу помочь, мисс Голдман…
Погружаюсь в ванну обратно – медленно и аккуратно.
– Мисс Голдман, с вами всё в порядке?
Вот приставучая…
– Мисс Голдман.
– Не мешай. Мне. Отдыхать.
– Слушаюсь.
Стук каблучков Миринды уносит её из-под дверей дальше по коридору. Расслабляюсь и ни о чём не размышляю. Иногда следует оставить всё в покое – и себя в первую очередь. Кожа распаривается, сжатые мышцы отпускает. Взгляд мой каменеет на белой плитке, что неровным углом препирается с зеркалом. Не знаю, сколько времени проходит. В чувства меня приводят крошечные удары по двери.
– Кара, ты утонула?
Голос Золото не такой задорный как обычно. Думаю, в Академии ей могло перепасть из-за новостей о старшей сестре. Ныне её будут сторониться.
– Если утонула, – продолжает Золото, – я забираю комнату себе, так и знай.
Пытается шутить в свойственной ей манере, но я различаю – их невозможно не различить – тоскливые ноты в некогда звонком голосе.
– Что тебе, маленькое чудовище? – спрашиваю я.
Золото отвечает, что пришла из Академии и хотела умыться. Сколько я пробыла в ванной? Встаю и, закутываясь в полотенце, открываю дверь. Золото проходит к раковине и под мощным напором воды поливает руки и лицо.
– Выглядишь отстойно, – говорит девочка. Всё ещё ни разу не посмотрев на меня.
– Это семейное, – парирую я.
– Купалась в ледяной воде?
Наполненная чаша всем своим видом демонстрирует, что остыла.
– Долго лежала.
– Жесть.
Золото замирает и рассказывает, как к ней по пути домой из Академии пристали жалкие корреспонденты (вряд ли они дотягивают до официальной должности) из Вестника. Предлагаю воздержаться от пеших прогулок по мосту и пользоваться личным транспортом.
– Это у тебя бзик на мостах, сестричка, – кидает Золото. – Меня же устраивает компания из учащихся вместе со мной. Я люблю прогуливаться по Новому Миру.
Сестра никогда и ничем не делилась со мной просто так, никогда не рассказывала о происходящем в жизни. И я не интересовалась. Такое ощущение, будто я многое упустила. Почему?
Убегаю от собственных мыслей?
– Так что с теми людьми из Вестника?
– Они кричали: «Золотая девочка займёт место сладкой Карамели?» – передразнивая чьи-то голоса, смеётся сестра. – И знаешь, что я ответила?
Не удерживаюсь от злой шутки:
– Автографы по выходным?
– Лучше бы сказала так. – Золото выключает воду и вытирает руки о полотенце на мне. Я сказала, что процентные ставки растут, падают, золото поднимается на рынке и вновь уступает другим драгоценным металлам, но одно известно наверняка: ещё словно о семье, я сделаю вашу жизнь обратно пропорциональной значению имени моей сестры.
– Так и сказала? – воскликнула я.
– Ага. Они начали шептаться, придумывать новые заголовки типа «Старшая дочь семьи Голдман потянет за собой на дно младшую» но я повторила: «Обратно пропорциональной. Вы знаете, что это такое». И быстренько ушла домой.
– Отец тебя убьёт, – хмыкаю я.
– Не сомневаюсь.
– Но я тобой горжусь.
– Не сомневаюсь!
Улыбаюсь сестре:
– Почему ты так поступила?
– Хоть ты меня и бесишь, – говорит Золото, – остаёшься моей сестрой. Ничего с этим поделать не могу.
– Спасибо, Золото, – смягчаюсь я.
– Не привыкай, – хмыкает девочка.
Мы расходимся. Она прячется в своей спальне, я – в своей. Запираюсь и взглядом отмечаю пропавшего из банки паука: вновь шастает по комнате, однако ныне – с моей инициативой.
Как можно переварить всю эту информацию. Для чего? Может, отец проверял меня? Проверял, достойная ли я Палаты Социума, достойна ли жизни на поверхности? Ничего не понимаю… Может, меня проверял сам Новый Мир?
Одеваюсь в домашнее, расчёсываю волосы – мокрые, бьют по лопатках.
– Мисс Голдман? – зовёт служащая. – Простите, мисс Голдман, на пороге дома Ромео Дьюсбери.
Чёрт с тобой, Дьюсбери! Глупый мальчишка, идущий на поводу неясных чувств. Для чего? Пришёл разобраться во вчерашней ситуации? Пришёл высказаться на тему сегодняшних новостей? Пришёл разорвать пару? Он опоздал! За нас это сделала Администрация.
– И что? – спокойно спрашиваю я. – Постоит и уйдёт, верно?
Миринда кивает. Затем:
– Он грозился снять дыхательную маску.
– Ну не дурак ли?
Спускаюсь в прихожую, открываю дверь и велю немедленно заходить. Ромео заваливается в дом. Надеюсь, никто это не заснял.
– Зачем ты пришёл? – восклицаю я. Миринда тотчас исчезает – убегает в свою комнатку.
Стоит ли мне – по совету отца – увести Ромео в спальню и обговорить там? О, это даже звучит дико. Ненормально. Уродливо. Неправильно. Девиантно!
– Я получил сообщение от Администрации Академии, – говорит Ромео. – Они расторгли нашу пару.
– Знаю, – киваю в ответ.
– Это бред.
– Не поняла?
– Бумагу они, может, и порвали, но нас не поменяли. Ничего не изменилось в наших отношениях, в моём отношении к тебе. Мне плевать на их указку, я чувствую иначе – и тебя оправдают.
Сколько диких слов он говорит и – словно бы – не контролирует себя вовсе.
– Почитай Вестник и передумай, – усмехаюсь я.
– Не дочитал ни одну из статей, хотя видел каждую. Я знаю тебя, сладкая девочка, этого достаточно.
Я сама себя не знаю, Ромео, откуда твоя уверенность? Всё, во что я верила – блеф, всё, чем я взращивалась – ложь. Правды нет, и даже я не знаю, кто я такая.
Ромео говорит:
– Лишь не понимаю причину, по которой ты бросила меня вчера.
– Вынужденная мера, – поспешно отвечаю я.
– Дело в другом парне?
Что?
Читает тот же вопрос во взгляде и объясняется:
– У тебя появился другой?
– Ты издеваешься, Ромео?
– Ты бы знала, как тебя хочется поцеловать, Карамель, – говорит юноша. – Прямо сейчас. Чтобы доказать всему миру и тебе в первую очередь – ты моя.
– Забудь об этом! – кидаю я. – Слышишь? Сам себя, Ромео, слышишь? Что ещё тебе хочется? У нас есть – чёрт, то есть были – нормированные рекомендации, у нас есть – да чтоб тебя, были – правила. Всё должно быть по правилам. Всё должно быть под контролем, урегулировано, верно.
Ромео ступает близ и берёт за руку – только. Не позволяет себе нарушить то самое злополучное, допустимое расстояние между партнёрами. Даже сейчас.
– Отпусти меня, Ромео, – требую я. Не уверена, что в самом деле этого хочу.
– Не отпущу, – говорит он. – Жалобу ты всё равно не напишешь.
– Это ещё почему? Откуда такая уверенность?
– Потому что я люблю тебя и это тешит твой эгоизм.
– Враньё, – говорю я. – Твой. И это неправильно. Так быть не должно.
– А как должно?
Не даёт высказаться, перебивает:
– Давай же, скажи: «как выведено чёрным по белому в Своде Правил». Только, знаешь, в чём проблема, Карамель? Этот Свод Правил писали люди по своим же ошибкам.
