– А ты ожидал?
– Чего-то кроме каменного лица. Даже плечо поддержки приготовил, можешь плакать сюда.
И он прихлопывает по твёрдому плечику пальто.
Восклицаю:
– Ты забыл, с кем разговариваешь?
– Такое забыть невозможно.
О, ну почему Ирис, Ромео? Почему?
– Если тебя интересно…
Режу на корню:
– Нисколько.
– Если интересно, – стойко продолжает Каин, – знай. Его родители подытожили обратиться к дочери двух управляющих, что обнаружила болезнь своей подруги и вовремя обратилась в Администрацию с доносом, предотвратив беду. Вины твоего дружка нет.
– Не называй его так, во-первых. Во-вторых, он мог не соглашаться.
– Ты знаешь, что не мог. Тебе говорят – ты исполняешь. Если хочешь оставаться на поверхности. Если не хочешь нарушать идиллию мира. Если не желаешь прослыть девиантным в самом деле, а затем быть изгнанным.
– Да, знаю. – В момент успокаиваюсь и обращаюсь к воде. – Как же я зла на него.
Зачем признаюсь? Для чего? Я в самом деле ощущаю это? Глупая. Есть вещи, которые должны уйти в крематорий вместе с тобой. Есть слова, которые не смеют покидать уста, каким бы настроением не пережёвывало нутро.
– Тебе не кажется, что всё происходящее – здесь сейчас и в городе вообще – фальшивка? – спрашивает Каин.
– В каком смысле фальшивка?
– Ну да, – соглашается он, – ты сама фальшивка, а потому не можешь разглядеть её в окружении.
– Не говори так.
– Иначе?
– Не говори.
– Тебе даже сказать нечего, потому что это правда. Ты, Карамель Голдман, ничуть не отличаешься от всех этих картонных людей, что снуют по улицам и совершают однотипные действия, говоря фразами-скриптами. Ты – фальшивка, Карамель Голдман.
Когда Каин сказал это, я ощутила невообразимую тягу доказать, что он ошибается. Я – часть города, но я – индивидуальность. Он не пошатнул веру в саму себя, но вложил желание продемонстрировать обратное сказанному.
– Ты не видела жизни, конфетка, только слышала о ней, – продолжает юноша. – И всё, что ты слышала, всё, что впитывала в себя – провокация и обман.
– Провокация сейчас в твоём голосе, янтарные глазки.
– У меня тоже есть прозвище, конфетка?
– Какая хорошая новость? Может, уже скажешь?
Не даю нападать дальше.
Каин улыбается. И говорит:
– У тебя появилась возможность свинтить от твоей токсичной семейки. Семейки, что пытается оправдать и исковеркать осмысленные поступки дочери, а, значит, не уважает в ней личность. Ты и так понимаешь...
– Иди ты, – говорю я. – Решил, надавить на моё раздутое эго, чтобы я предала семью?
– Спорим, они уже выслали за тобой Патруль?
– Иди ты, – повторяю я.
– Беги, конфетка.
От него или от семьи?
– Пошёл ты, Каин.
– А глазки у тебя забегали, конфетка, – с горечью улыбается парень. – Ты прикинула, да? Какого это, когда за тобой высылают чёртов Патруль, когда за тобой гонятся безликие в униформе и в масках.
Решаю съязвить:
– Не понаслышке знаешь, верно?
– Я – в отличие от тебя, Карамель – свободный человек, которого за иные, отличительные от государственных, мыслей не накажут – даже не привлекут. Меня не существует для Нового Мира, забыла?
И Каин приподнимает руку, чтобы я посмотрела на лишённую чипа ладонь, однако ладонь покрыта тканью перчатки. До сих пор не верится, что у него нет идентификационной микросхемы…
– Свободный человек, – усмехаюсь я, – но прячешь знак отличия, которым так гордишься, чтобы никто не узнал о твоей свободе, потому что это не свобода, а глупость породивших вне города родителей.
– Думай, что говоришь, Голдман, – кивает юноша.
– Именно этим я всегда занимаюсь, – брыкаюсь в ответ. – Тебя задело упоминание семьи? Сочувствую. А, может, и нет.
– Счастливо оставаться, Карамель. Возвращайся в зал к своей фиктивной семье и мнимым друзьям, которые будут ожидать ареста самой популярной девочки Нового Мира. Эту статью в Вестнике даже я прочитаю.
Каин отступает.
– Буду в машине. Люблю смотреть на дамбу, вид воды успокаивает.
Мерзость.
– Не уходи, – велю я и быстро оглядываюсь. Не положено. Глубокий вздох – возвращаюсь в исходное положение. – Мы не закончили беседу.
Каин – вот же предатель! – останавливается и смотрит на меня по-доброму, хотя я прижгла его, очевидно, самым больным. Упоминанием о семье. Смотрит по-доброму, отчего же? Все бросают отравляющие и негодующие взгляды, позволяют неотёсанные и провокационные речи, а он награждает сердечным взором. Отчего? Сравнивает с иными грешниками, покинувшими поверхность Нового Мира?
– Я хочу спасти тебя, конфетка, – ласково проговаривает Каин. Хочу увезти. Не прошу помощи, не прошу помогать. Хочу спасти от того, что готовится.
Как же холодно, ткань комбинезона пробивает поток ветра.
– А что готовится? – уточняю я.
– Из-за последних событий и властвующих лиц рассыпаются семьи, что говорить о самом государстве? Ты разожгла ещё больше пламени: люди с поверхности не идеальны, а апогей их страстей, их мотивирующая фигура ныне под прицелом. Понимаешь? Они думают: «если сами Голдман подверглась болезни, что говорить о нас…».
– Но я не больна!
Рвусь доказать и потому с отчаянием ловлю согревающий взгляд Каина.
– В этом городе болен каждый, и болезнь эта называется «Новый Мир». Ты – их Бог, их Создатель, но уродство вашего общего мира поглощает тебя и портит твою красоту. Что же оно сотворит с иными? Люди боятся. И люди радуются.
– Я не понимаю…
– Ты способна понять, но отказываешься это делать. Навязанная правда тебе милей.
– Что я сделала не так?
– Позволила всем этим людям принять тебя богом.
– И опять не понимаю…
– Ваш идеальный мир потонет в вашей же идеальной крови, – повторяет Каин ту фразу, с которой начался наш разговор.
Ветер усиливается – пощечины обрастают румянцем. Вода буйствует, и, мне кажется, меж тёмных вод ползёт тонкая красная струйка. Просто кажется.
Обращаюсь к своему собеседнику и поражают одним вопросом за другим.
– Скоро, – говорит Каин, – всё станет явью, всё обнажится и предастся суровому взору народа. Они увидят истину, тогда как ныне пытаются лишь создать иллюзию порядка. Они – говорит он, – делают вид, будто всё под контролем, но под контролем лишь граничащие с нами беспорядки – стабильные и однообразные, буйные и спокойные воедино. Они, – говорит он, – отвлекают внимание большинства от главного, они бросают пыль в разгневанные и неудовлетворённые лица. Вот и тебя, – заключает Каин, – под обстрел пустили. А причём здесь обнявшаяся с кем-то разок школьница, если фабрики закрываются, люди исчезают, и вины, как и принадлежности к тому, твоей нет? Они дают людям возможность мусолить самую сладкую кость, но столкновение с ледяной глыбой неизбежно.
Все его слова…они пугают.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.
– Беги, пока можешь. Беги, пока Новый Мир не отсёк тебе ноги и не отнял разум. Просто беги. Иногда спастись бегством не равно принять поражение.
Наставления эти впитываются в кожу и остаются со мной навсегда.
Сообщаю:
– Я не из трусливых.
– Дело не в трусости, конфетка. От наставленного пистолетного дула тоже следует увернуться, хотя бы попытаться. Знаешь, где сейчас спокойно и где никто не будет искать?
Боюсь предположить. Однако предполагаю:
– Острог? Ну нет. Никогда.
– Я хочу спасти тебя, конфетка, всего-то.
Каин вдруг начинает торопиться и говорить очень спутанно. Едва поспеваю за его речью, за его мыслью.
– Я знаю, в это сложно поверить и звучит это дико: за пределами Нового Мира есть ещё один регион, ещё один пригодный к жизни участок – пятый район. Он особенный. Подобный элизию. Истинный рай…Он близок и далёк одновременно, он находится за чертой города, за Дамбой – на острове. Из-за густых деревьев, покрывающих землю, обитающие там поселения невидно. Это община. Я не предлагаю Острог, потому что ощущаю твои негативные установки в отношении моего дома, но я могу подыскать место и возможность попасть в пятый район, который строился для блаженного существования избранной элиты – той самой, что вообразила правила иным, но сама по ним жить не захотела.
– Отец ничего не говорил о пятом районе.
– Может, потому что ему неизвестно о нём? Говорю же…место для избранных.
– Мы – влиятельнейшая семьи современности…
– Одна из, – поправляет Каин. – Снова эта песня, ты её обожаешь. Влиятельная не есть избранная. Подумай, кто изобрёл Новый Мир и его законы?
– Мы сами.
– Вам так показалось. Вам донесли эту информацию.
– Глупость – твоя история про пятый район. Глупая детская сказка. Или собираешься добраться туда вплавь?
Вода под напряжением (так говорили) – свалишься и сгинешь. Тебя разорвёт током. А, может, и это глупая детская сказка, байка от старших младшим.
– По воздуху, Карамель, всё по воздуху, – рассказывает Каин. – Думаешь, высшая власть не знает о существовании пятого района? Она сама его создала и дала название – «Авалон», а потом как единственное не погубленное под своей эгидой дитя вскармливает, прижимая к материнской груди, и поставляет на грузовых вертолёт припасы. Там нет заводов, нет машин. Люди ходят по земле, живут в низких домах и прячутся от солнца под деревьями.
– Не может быть.
Даже звучит дико.
– Знаешь, почему в жилых домах Нового Мира нет ни единого окна, смотрящего в сторону Дамбы? Иначе бы люди увидели поставки и – не в силах сопротивляться природному любопытству – начали задавать вопросы. То недопустимо.
– Откуда известно тебе?
– И многим из Острога. Мы видели всё своими глазами – за наше молчание нам дозволено подниматься в Новый Мир. Одна из причин.
Весь Мир – красивый и лоснящийся – на самом деле в заплатках и с необработанными швами. Не верю. Или верю? Всё сходится…или не сходится, не понимаю.
– Поэтому ты на поверхности? – поспешно спрашиваю я.
– Нет, у меня причина иная. Более важная.
Каин ласково смотрит на меня. Причина носит имя «Карамели Голдман»?
– Мне следует спасти золотую наследницу, но это не указ свыше – моё предпочтение, моё желание. Тебя обманывали годами, вскармливая ложными истинами, и теперь ты вынуждена в одночасье принимать новые (реальные) правила в сложной политической игре. Для чего это молодой, едва начавшей жить, деве?
– Ты был в пятом районе?
– Сам – нет.
– Откуда тебе известно, что он есть?
– Другие были. Те, чьим словам я доверяю. Те, за кого приму любой удар и пожертвую собой.
– Я могу побеседовать хоть с кем-нибудь из этих людей?
– Разумеется.
Пожимаю плечами. Если удастся – так и поступлю.
– Значит, ты согласна?
Нельзя задавать такие вопросы. И беседовать обо всё этом было нельзя…не знаю, отчего захлестнуло безрассудством и интересом.
– Я понимаю твою нерешительность, – спокойно рассуждает Каин. – Я бы также склонялся то к одной чаше весов, то к другой. Сложно принять в момент случившееся крушение идеалов, прости, конфетка.
– Откуда ты всё это знаешь? Кто ты такой, чёрт возьми?
Каин, тяжело вздыхая, отвечает, что ещё не время. Придёт час – он всё расскажет. А пока – ему действительно пора. Так просто оставит? Со всем сказанным? Со всеми этими словами, истинами, со всей информацией – просто оставит на набережной дамбы? Тяжесть мыслей в голове может перевесить…
Прощаюсь и возвращаюсь в ресторан. Как же холодно… Зал шумит, гудит – коридор к нему пустует, но отдалённые беседы гостей пружинят от чёрных стен. Бегло оглядываюсь и хочу зайти под прицел камер, но тучный силуэт накрывает и, прихватив за руку, волочит в сторону. Не издаю ни звука – дядя! – и спокойно следую: замираем у гардины. Дядя гудит:
– Вся в свою мать, что за поведение?
Не поняла.
– Так мы с тобой договаривались, Карамель? Вспомни, кто ты!
Что значит «вся в свою мать»? Не поверю, что самка богомола была бунтаркой и провокаторшей. Или таковой она и была, а потому девиантное поведение перешло по генам? Не верю!
– Слышишь меня, Карамель? – восклицает дядя. – Скажи хоть слово, слышишь?
Повторяю за ним:
– Вспомнить, кто я.
– Будь добра.
Дядя кивает и отпускает, велит следовать в зал.
– Но я не знаю, кто я, – кидаю в спину.
Мужчина оборачивается:
– Чего?
– Не уверена.
– В том, что ты Голдман?
– В том, кто я такая. Я запуталась, дядя.
– Нет, тебе кажется. Здесь душно, оттого мысли вьются друг с другом подобно мостам в Новом Мире, верно? На самом деле всё тебе известно, Голдман.
Подобно мостам…Зачем он сказал про мосты? Чтобы я сосредоточилась, наверняка.
– Верь только семье, Карамель.
Спорю:
– Но семья ни мне, ни в меня не верит.
– Пускай сбросится с крыши любого дома тот, кто это сказал.
– Отчего ты решил, что эта чья-то мысль, а не моя?
– Я знаю свою племянницу, знаю дочь моего брата, знаю её родителей, знаю её воспитание, знаю её нутро, потому что проходил через то же самое. И это не твоя мысль, Карамель. Любое влияние извне пагубно, сохраняй тишину на сердце.
– Кто такая Сара? – выпаливаю я.
Дядя теряется. Пугается, волнуется, спешит собраться. Эмоции волной накатывают на него, затем теряются – впервой наблюдаю такую реакцию. Не даёт повторить вопрос, швыряет вполголоса:
– Ни одна камера не должна записать это, Карамель.
– Ответь, или я сбегу.
– Возьми себя в руки, так нельзя говорить.
– Отвечай. Иначе я развернусь и оставлю вас здесь.
Дядя быстро хмурится.
– Действуй умно, – говорит он, – и рационально подобно родовому имени «Голдман». Не совершай ошибок, Голдман.
– Вся неделя в ошибках…
– Из-за кого?
– Из-за меня.
– Ты никогда мне не врала.
– И ты от меня ничего не скрывал. Но что-то поменялось, верно?
– Я расскажу, когда смогу.
– Неубедительно. Говоришь так, чтобы я не сбегала…
– Я могу вас познакомить вас с Сарой.
– Значит, тоже её знаешь…И отец.
Задумываюсь. Пугаюсь сама. Восклицаю:
– Как же познакомишь, если она бегает внутри стен психиатрического отделения Картеля? Отправишь к ней?
– Успокойся, Карамель, у тебя глаза на мокром месте.
– Все от меня что-то скрывают, это выматывает.
– Взаимно, не замечала?
Прижимаю кулак к переносице, растираю её, дабы убежать от головной боли.
– Сколько таблеток полагается пить по утрам?
– Ты серьёзно, девочка?
– Похоже, что шучу?
– Четыре.
– Я принимаю пять, почему?
– Не может быть.
– Пять таблеток подряд, от этого у меня мозги плывут?
– Нет, не от этого. – Качает головой. – А от того, что ты пытаешься расковырять старый гнойник.
– Почему их пять? Тебе известно, хоть сейчас не ври. Тебе известно, что я подопытный кролик отца? Зови меня испытуемый номер-идеальный-гражданин-Нового-Мира, слышал о таком? Тебе известно, что отец за кошелёк какого-то финансиста отдал меня в будущем в его жёны? А что Ромео требовался лишь для охраны, роднящейся с опекой?
– Иногда великая возможность проявить чувства – уберечь от правды. Мы всеми силами пытаемся выстраивать лучший мир вокруг тебя и для тебя, Карамель.
– Почему таблеток пять?
– Самка богомола отгрызёт мне голову, если я признаюсь, уж поверь. Спроси сама.
Вруны.
Шуты.
Предатели.
– Девочка моя, не плачь. Всё наладится, обещаю.
Перебиваю собственные накатывающие слёзы:
– За всё время, что в моей жизни начала происходить какая-то путаница и неразбериха, мы поговорили единожды, хотя ты знал: мне требуется твоя поддержка, дядя, твоя совет – как всегда. И ты пропал. Ты молчал. Не объявлялся. Даже в день рождения тебя не было…
– Чего-то кроме каменного лица. Даже плечо поддержки приготовил, можешь плакать сюда.
И он прихлопывает по твёрдому плечику пальто.
Восклицаю:
– Ты забыл, с кем разговариваешь?
– Такое забыть невозможно.
О, ну почему Ирис, Ромео? Почему?
– Если тебя интересно…
Режу на корню:
– Нисколько.
– Если интересно, – стойко продолжает Каин, – знай. Его родители подытожили обратиться к дочери двух управляющих, что обнаружила болезнь своей подруги и вовремя обратилась в Администрацию с доносом, предотвратив беду. Вины твоего дружка нет.
– Не называй его так, во-первых. Во-вторых, он мог не соглашаться.
– Ты знаешь, что не мог. Тебе говорят – ты исполняешь. Если хочешь оставаться на поверхности. Если не хочешь нарушать идиллию мира. Если не желаешь прослыть девиантным в самом деле, а затем быть изгнанным.
– Да, знаю. – В момент успокаиваюсь и обращаюсь к воде. – Как же я зла на него.
Зачем признаюсь? Для чего? Я в самом деле ощущаю это? Глупая. Есть вещи, которые должны уйти в крематорий вместе с тобой. Есть слова, которые не смеют покидать уста, каким бы настроением не пережёвывало нутро.
– Тебе не кажется, что всё происходящее – здесь сейчас и в городе вообще – фальшивка? – спрашивает Каин.
– В каком смысле фальшивка?
– Ну да, – соглашается он, – ты сама фальшивка, а потому не можешь разглядеть её в окружении.
– Не говори так.
– Иначе?
– Не говори.
– Тебе даже сказать нечего, потому что это правда. Ты, Карамель Голдман, ничуть не отличаешься от всех этих картонных людей, что снуют по улицам и совершают однотипные действия, говоря фразами-скриптами. Ты – фальшивка, Карамель Голдман.
Когда Каин сказал это, я ощутила невообразимую тягу доказать, что он ошибается. Я – часть города, но я – индивидуальность. Он не пошатнул веру в саму себя, но вложил желание продемонстрировать обратное сказанному.
– Ты не видела жизни, конфетка, только слышала о ней, – продолжает юноша. – И всё, что ты слышала, всё, что впитывала в себя – провокация и обман.
– Провокация сейчас в твоём голосе, янтарные глазки.
– У меня тоже есть прозвище, конфетка?
– Какая хорошая новость? Может, уже скажешь?
Не даю нападать дальше.
Каин улыбается. И говорит:
– У тебя появилась возможность свинтить от твоей токсичной семейки. Семейки, что пытается оправдать и исковеркать осмысленные поступки дочери, а, значит, не уважает в ней личность. Ты и так понимаешь...
– Иди ты, – говорю я. – Решил, надавить на моё раздутое эго, чтобы я предала семью?
– Спорим, они уже выслали за тобой Патруль?
– Иди ты, – повторяю я.
– Беги, конфетка.
От него или от семьи?
– Пошёл ты, Каин.
– А глазки у тебя забегали, конфетка, – с горечью улыбается парень. – Ты прикинула, да? Какого это, когда за тобой высылают чёртов Патруль, когда за тобой гонятся безликие в униформе и в масках.
Решаю съязвить:
– Не понаслышке знаешь, верно?
– Я – в отличие от тебя, Карамель – свободный человек, которого за иные, отличительные от государственных, мыслей не накажут – даже не привлекут. Меня не существует для Нового Мира, забыла?
И Каин приподнимает руку, чтобы я посмотрела на лишённую чипа ладонь, однако ладонь покрыта тканью перчатки. До сих пор не верится, что у него нет идентификационной микросхемы…
– Свободный человек, – усмехаюсь я, – но прячешь знак отличия, которым так гордишься, чтобы никто не узнал о твоей свободе, потому что это не свобода, а глупость породивших вне города родителей.
– Думай, что говоришь, Голдман, – кивает юноша.
– Именно этим я всегда занимаюсь, – брыкаюсь в ответ. – Тебя задело упоминание семьи? Сочувствую. А, может, и нет.
– Счастливо оставаться, Карамель. Возвращайся в зал к своей фиктивной семье и мнимым друзьям, которые будут ожидать ареста самой популярной девочки Нового Мира. Эту статью в Вестнике даже я прочитаю.
Каин отступает.
– Буду в машине. Люблю смотреть на дамбу, вид воды успокаивает.
Мерзость.
– Не уходи, – велю я и быстро оглядываюсь. Не положено. Глубокий вздох – возвращаюсь в исходное положение. – Мы не закончили беседу.
Каин – вот же предатель! – останавливается и смотрит на меня по-доброму, хотя я прижгла его, очевидно, самым больным. Упоминанием о семье. Смотрит по-доброму, отчего же? Все бросают отравляющие и негодующие взгляды, позволяют неотёсанные и провокационные речи, а он награждает сердечным взором. Отчего? Сравнивает с иными грешниками, покинувшими поверхность Нового Мира?
– Я хочу спасти тебя, конфетка, – ласково проговаривает Каин. Хочу увезти. Не прошу помощи, не прошу помогать. Хочу спасти от того, что готовится.
Как же холодно, ткань комбинезона пробивает поток ветра.
– А что готовится? – уточняю я.
– Из-за последних событий и властвующих лиц рассыпаются семьи, что говорить о самом государстве? Ты разожгла ещё больше пламени: люди с поверхности не идеальны, а апогей их страстей, их мотивирующая фигура ныне под прицелом. Понимаешь? Они думают: «если сами Голдман подверглась болезни, что говорить о нас…».
– Но я не больна!
Рвусь доказать и потому с отчаянием ловлю согревающий взгляд Каина.
– В этом городе болен каждый, и болезнь эта называется «Новый Мир». Ты – их Бог, их Создатель, но уродство вашего общего мира поглощает тебя и портит твою красоту. Что же оно сотворит с иными? Люди боятся. И люди радуются.
– Я не понимаю…
– Ты способна понять, но отказываешься это делать. Навязанная правда тебе милей.
– Что я сделала не так?
– Позволила всем этим людям принять тебя богом.
– И опять не понимаю…
– Ваш идеальный мир потонет в вашей же идеальной крови, – повторяет Каин ту фразу, с которой начался наш разговор.
Ветер усиливается – пощечины обрастают румянцем. Вода буйствует, и, мне кажется, меж тёмных вод ползёт тонкая красная струйка. Просто кажется.
Обращаюсь к своему собеседнику и поражают одним вопросом за другим.
– Скоро, – говорит Каин, – всё станет явью, всё обнажится и предастся суровому взору народа. Они увидят истину, тогда как ныне пытаются лишь создать иллюзию порядка. Они – говорит он, – делают вид, будто всё под контролем, но под контролем лишь граничащие с нами беспорядки – стабильные и однообразные, буйные и спокойные воедино. Они, – говорит он, – отвлекают внимание большинства от главного, они бросают пыль в разгневанные и неудовлетворённые лица. Вот и тебя, – заключает Каин, – под обстрел пустили. А причём здесь обнявшаяся с кем-то разок школьница, если фабрики закрываются, люди исчезают, и вины, как и принадлежности к тому, твоей нет? Они дают людям возможность мусолить самую сладкую кость, но столкновение с ледяной глыбой неизбежно.
Все его слова…они пугают.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.
– Беги, пока можешь. Беги, пока Новый Мир не отсёк тебе ноги и не отнял разум. Просто беги. Иногда спастись бегством не равно принять поражение.
Наставления эти впитываются в кожу и остаются со мной навсегда.
Сообщаю:
– Я не из трусливых.
– Дело не в трусости, конфетка. От наставленного пистолетного дула тоже следует увернуться, хотя бы попытаться. Знаешь, где сейчас спокойно и где никто не будет искать?
Боюсь предположить. Однако предполагаю:
– Острог? Ну нет. Никогда.
– Я хочу спасти тебя, конфетка, всего-то.
Каин вдруг начинает торопиться и говорить очень спутанно. Едва поспеваю за его речью, за его мыслью.
– Я знаю, в это сложно поверить и звучит это дико: за пределами Нового Мира есть ещё один регион, ещё один пригодный к жизни участок – пятый район. Он особенный. Подобный элизию. Истинный рай…Он близок и далёк одновременно, он находится за чертой города, за Дамбой – на острове. Из-за густых деревьев, покрывающих землю, обитающие там поселения невидно. Это община. Я не предлагаю Острог, потому что ощущаю твои негативные установки в отношении моего дома, но я могу подыскать место и возможность попасть в пятый район, который строился для блаженного существования избранной элиты – той самой, что вообразила правила иным, но сама по ним жить не захотела.
– Отец ничего не говорил о пятом районе.
– Может, потому что ему неизвестно о нём? Говорю же…место для избранных.
– Мы – влиятельнейшая семьи современности…
– Одна из, – поправляет Каин. – Снова эта песня, ты её обожаешь. Влиятельная не есть избранная. Подумай, кто изобрёл Новый Мир и его законы?
– Мы сами.
– Вам так показалось. Вам донесли эту информацию.
– Глупость – твоя история про пятый район. Глупая детская сказка. Или собираешься добраться туда вплавь?
Вода под напряжением (так говорили) – свалишься и сгинешь. Тебя разорвёт током. А, может, и это глупая детская сказка, байка от старших младшим.
– По воздуху, Карамель, всё по воздуху, – рассказывает Каин. – Думаешь, высшая власть не знает о существовании пятого района? Она сама его создала и дала название – «Авалон», а потом как единственное не погубленное под своей эгидой дитя вскармливает, прижимая к материнской груди, и поставляет на грузовых вертолёт припасы. Там нет заводов, нет машин. Люди ходят по земле, живут в низких домах и прячутся от солнца под деревьями.
– Не может быть.
Даже звучит дико.
– Знаешь, почему в жилых домах Нового Мира нет ни единого окна, смотрящего в сторону Дамбы? Иначе бы люди увидели поставки и – не в силах сопротивляться природному любопытству – начали задавать вопросы. То недопустимо.
– Откуда известно тебе?
– И многим из Острога. Мы видели всё своими глазами – за наше молчание нам дозволено подниматься в Новый Мир. Одна из причин.
Весь Мир – красивый и лоснящийся – на самом деле в заплатках и с необработанными швами. Не верю. Или верю? Всё сходится…или не сходится, не понимаю.
– Поэтому ты на поверхности? – поспешно спрашиваю я.
– Нет, у меня причина иная. Более важная.
Каин ласково смотрит на меня. Причина носит имя «Карамели Голдман»?
– Мне следует спасти золотую наследницу, но это не указ свыше – моё предпочтение, моё желание. Тебя обманывали годами, вскармливая ложными истинами, и теперь ты вынуждена в одночасье принимать новые (реальные) правила в сложной политической игре. Для чего это молодой, едва начавшей жить, деве?
– Ты был в пятом районе?
– Сам – нет.
– Откуда тебе известно, что он есть?
– Другие были. Те, чьим словам я доверяю. Те, за кого приму любой удар и пожертвую собой.
– Я могу побеседовать хоть с кем-нибудь из этих людей?
– Разумеется.
Пожимаю плечами. Если удастся – так и поступлю.
– Значит, ты согласна?
Нельзя задавать такие вопросы. И беседовать обо всё этом было нельзя…не знаю, отчего захлестнуло безрассудством и интересом.
– Я понимаю твою нерешительность, – спокойно рассуждает Каин. – Я бы также склонялся то к одной чаше весов, то к другой. Сложно принять в момент случившееся крушение идеалов, прости, конфетка.
– Откуда ты всё это знаешь? Кто ты такой, чёрт возьми?
Каин, тяжело вздыхая, отвечает, что ещё не время. Придёт час – он всё расскажет. А пока – ему действительно пора. Так просто оставит? Со всем сказанным? Со всеми этими словами, истинами, со всей информацией – просто оставит на набережной дамбы? Тяжесть мыслей в голове может перевесить…
Прощаюсь и возвращаюсь в ресторан. Как же холодно… Зал шумит, гудит – коридор к нему пустует, но отдалённые беседы гостей пружинят от чёрных стен. Бегло оглядываюсь и хочу зайти под прицел камер, но тучный силуэт накрывает и, прихватив за руку, волочит в сторону. Не издаю ни звука – дядя! – и спокойно следую: замираем у гардины. Дядя гудит:
– Вся в свою мать, что за поведение?
Не поняла.
– Так мы с тобой договаривались, Карамель? Вспомни, кто ты!
Что значит «вся в свою мать»? Не поверю, что самка богомола была бунтаркой и провокаторшей. Или таковой она и была, а потому девиантное поведение перешло по генам? Не верю!
– Слышишь меня, Карамель? – восклицает дядя. – Скажи хоть слово, слышишь?
Повторяю за ним:
– Вспомнить, кто я.
– Будь добра.
Дядя кивает и отпускает, велит следовать в зал.
– Но я не знаю, кто я, – кидаю в спину.
Мужчина оборачивается:
– Чего?
– Не уверена.
– В том, что ты Голдман?
– В том, кто я такая. Я запуталась, дядя.
– Нет, тебе кажется. Здесь душно, оттого мысли вьются друг с другом подобно мостам в Новом Мире, верно? На самом деле всё тебе известно, Голдман.
Подобно мостам…Зачем он сказал про мосты? Чтобы я сосредоточилась, наверняка.
– Верь только семье, Карамель.
Спорю:
– Но семья ни мне, ни в меня не верит.
– Пускай сбросится с крыши любого дома тот, кто это сказал.
– Отчего ты решил, что эта чья-то мысль, а не моя?
– Я знаю свою племянницу, знаю дочь моего брата, знаю её родителей, знаю её воспитание, знаю её нутро, потому что проходил через то же самое. И это не твоя мысль, Карамель. Любое влияние извне пагубно, сохраняй тишину на сердце.
– Кто такая Сара? – выпаливаю я.
Дядя теряется. Пугается, волнуется, спешит собраться. Эмоции волной накатывают на него, затем теряются – впервой наблюдаю такую реакцию. Не даёт повторить вопрос, швыряет вполголоса:
– Ни одна камера не должна записать это, Карамель.
– Ответь, или я сбегу.
– Возьми себя в руки, так нельзя говорить.
– Отвечай. Иначе я развернусь и оставлю вас здесь.
Дядя быстро хмурится.
– Действуй умно, – говорит он, – и рационально подобно родовому имени «Голдман». Не совершай ошибок, Голдман.
– Вся неделя в ошибках…
– Из-за кого?
– Из-за меня.
– Ты никогда мне не врала.
– И ты от меня ничего не скрывал. Но что-то поменялось, верно?
– Я расскажу, когда смогу.
– Неубедительно. Говоришь так, чтобы я не сбегала…
– Я могу вас познакомить вас с Сарой.
– Значит, тоже её знаешь…И отец.
Задумываюсь. Пугаюсь сама. Восклицаю:
– Как же познакомишь, если она бегает внутри стен психиатрического отделения Картеля? Отправишь к ней?
– Успокойся, Карамель, у тебя глаза на мокром месте.
– Все от меня что-то скрывают, это выматывает.
– Взаимно, не замечала?
Прижимаю кулак к переносице, растираю её, дабы убежать от головной боли.
– Сколько таблеток полагается пить по утрам?
– Ты серьёзно, девочка?
– Похоже, что шучу?
– Четыре.
– Я принимаю пять, почему?
– Не может быть.
– Пять таблеток подряд, от этого у меня мозги плывут?
– Нет, не от этого. – Качает головой. – А от того, что ты пытаешься расковырять старый гнойник.
– Почему их пять? Тебе известно, хоть сейчас не ври. Тебе известно, что я подопытный кролик отца? Зови меня испытуемый номер-идеальный-гражданин-Нового-Мира, слышал о таком? Тебе известно, что отец за кошелёк какого-то финансиста отдал меня в будущем в его жёны? А что Ромео требовался лишь для охраны, роднящейся с опекой?
– Иногда великая возможность проявить чувства – уберечь от правды. Мы всеми силами пытаемся выстраивать лучший мир вокруг тебя и для тебя, Карамель.
– Почему таблеток пять?
– Самка богомола отгрызёт мне голову, если я признаюсь, уж поверь. Спроси сама.
Вруны.
Шуты.
Предатели.
– Девочка моя, не плачь. Всё наладится, обещаю.
Перебиваю собственные накатывающие слёзы:
– За всё время, что в моей жизни начала происходить какая-то путаница и неразбериха, мы поговорили единожды, хотя ты знал: мне требуется твоя поддержка, дядя, твоя совет – как всегда. И ты пропал. Ты молчал. Не объявлялся. Даже в день рождения тебя не было…
