Возмущаюсь и ругаюсь, прошу не шевелиться, не пугать и тем более не разговаривать. Но вместо того мужчина хлопает по коленям и предлагает сесть.
– Что ты сказал?
– Будет удобно.
– Не сомневаюсь.
– Попробуй.
– Отстань.
Препираюсь взглядом. Лицо у него доброе. Как я могла размышлять…?
– Ты уговариваешь.
– Я молчу, – смеётся Гелиос.
– Твой, Бог Солнца, талант – говорить без слов: я даже слышу интонацию.
Отчего дурная моя голова решает послушаться и взвалиться ему на колени? Оказываюсь напротив лица – близко-близко – и, улавливая сбитое дыхание, называю супруга хитрым чертом.
– Старый хитрый чёрт. Не отнять, – поправляет он и улыбается, руками пригревает талию и ловит мой наотмашь кинутый взгляд.
– А это зачем?
– Ремни безопасности, – шустро объясняет Гелиос.
Подбриваю крохотную складку на его подбородке.
– Чтобы не убежала?
– Не захочешь.
– А ты оптимистично настроен, – улыбаюсь я и откладываю приборы. – Мы закончили.
Порываюсь встать, но цепкие руки не позволяют тому случиться. А лицо ничего не выражает, прекрасно. Словно так всё и должно происходить. Напираю во второй раз – менее содержательно; замираю и впиваюсь взглядом в обнимающие меня глаза. Чего ты желаешь, старый хитрый чёрт?
Внутренние демоны…предрассудки чувств, вот что я могу сказать. Это я поняла. Поняла и научилась разоблачать идущих на искус мужчин, которые ещё сами себе не признаются в том, что оказались заключены в ловушку. Им кажется, ситуация под контролем, но под контролем только они – по щелчку пальцев лихая самоуверенность и принципиальность рассыпаются. Не позволяй я Хозяину Монастыря много думать и рассуждать, сейчас бы за талию меня держал он. И ещё, если бы сама я не была так жгуче принципиальна…один лишь нежный взгляд мог всё изменить, но я не пожелала.
Гелиос наблюдает во мне задумчивость и расстройство и потому отпускает.
– Надо смыть, пока пена не побежала по рубашке, – оправдываюсь и высвобождаюсь, рвусь за полотенцем и прикладываюсь им к мужской шее.
– Всё в порядке, я сам, – пытается перехватить.
– Но какое в том удовольствие?
Заканчиваем банные процедуры. На выходе из ванной Гелиос ловит меня за руку: острые жилистые пальцы сцепляются на запястье. Я оборачиваюсь – резко, быстро – и нарушаю привычно выдерживаемое меж нами расстояние, добротную дистанцию. Нарушаю, а исправляться не желаю. Прижимаюсь грудью к груди (то было однажды, хотя ныне не кажется правдой; сон) и ловлю одурманенный взгляд. Я знаю, чего ты хочешь, Гелиос.
– Не стоит благодарности. Обращайся, – со снисхождением, выпытывающим, роняю я и всё же ухожу.
То необязательно, но игра – проверено, испито – подстёгивает обе стороны: и играющего, и обыгрываемого.
Спаситель
Ян влюбился.
Так, как говорят на старом наречии.
Я уловил его взгляд и, немедля стиснув мальчишечьи челюсти в кулаке, повернул на себя.
– Не смей! – прошипел мой недовольный голос. – Нельзя!
Ян насмешливо отмахнулся и вновь уставился на спускающееся с лестницы облако. Вся она искрилась, вся сияла солнцем. Девушка, одарённая тёплым взглядом холодного цвета, тончайшая, грациозная, неприступная. Я любил её больше всех. Волосы её были забраны в тугой жгут и только пара завитков обрамляла бледное лицо. Белое платье на ней сидело свободно; лишь острые рукава сковывали запястья и острый ворот врезался в жилистую шейку. Гости обратили на подоспевшую свои причудливые взоры: одни приветствовали, другие любовались, третьи утаивали робкие мысли, четвертые выражали неприкаянное восхищение, пятые – неприкрытую зависть. Где бывала она — равнодушных не оставалось; и её редкие появления то подначивали. О, я любил её безмерно! Так, как говорят на старом наречии. Я любил и люблю по сей день.
Мой отец оказался подле: подхватил девочку за протянутую ему руку и подвёл к компании, дабы представить:
– Младшая из Солнца, моя прекрасная дочь – Стелла.
В ту же секунду Ян лобызал её руку. Стелла, смутившись, отвела от нового знакомого взгляд и – с поцелуем в щёку – обратилась ко мне. Светские беседы всегда огибали её стороной: приёмы и выступления она пропускала. Но ещё больше болела. Встреча с Яном не состоялась раньше, так как бедное дитя провело несколько месяцев в кровати, изнурённо вздыхая и почти прощаясь с землёй. Ни один лекарь не мог поставить девочку на ноги; болезнь она одолела самостоятельно (и вечер этот стал явным доказательством того, ведь сестра излучала жизнь и здоровье).
– Вы прекрасны, – последовал за ней Ян. – Благодаря вам я увидел Богиню воочию.
– Все здесь Боги, – устало отвечала сестра.
– Я вижу лишь вас.
И они замерли, и окинули друг друга неясными взглядами.
– Не терплю компаний, – протянула Стелла и в который раз отвернулась. – Гелиос, потанцуй со мной!
Мы были друг другу ближе всех. Аполло и Полина, рожденные в один день и в один час (лишь с разницей в пару минут) проводили всё время вместе, младший из братьев — Феб – следовал и набирался опыта у родителей, старшая же сестра – Джуна – находила излюбленной компанией саму себя; такая одиночка, а мне – как старшему из всех – была отдана на воспитание младшая из нас. И потому к ней одной я испытывал особенно нежные чувства.
Однако змей осмелился посягнуть на незрелое сердце, на чудеснейшее из творений двух божеств – Самсона и Роксаны из дома Солнца. И как же меня прижгло родительское равнодушие по отношению брызжущего слюной Яна, что преследовал младую и навязывался красноречием.
Я подхватил Стеллу, и мы едва закружились. Она быстро устала (так давала знать о себе недавняя болезнь) и попросила питья. Юный романтик (сухой и бессердечный по своей натуре, а здесь – растекшийся по всей зале в восхищении и ликовании) протянул свой ещё не тронутый бокал, и заверил, что рад помочь.
Сестра посмотрела на меня (спрашивая тем самым разрешения) и, получив согласие, угостилась.
– А ваше имя…? – полюбопытствовала Стелла.
К тому моменту Ян уже успел отвыкнуть от «Яна» и потому растерянно открыл рот. Я хотел прошмыгнуть шутливое «не Хозяин так точно» (не ситуации, определенно), но девочка воспрепятствовала нашей возможной размолвке:
– Вы что же, – ласково улыбнулась она, – забыли своё имя?
И Ян завёрнуто ответил:
– Прошу простить меня. От вашей красоты я всё на свете позабыл, и даже имя мое показалось не таким уж значимым для меня самого.
– Так кто вы такой? – продолжала сестра (не выказывая никаких эмоций и только продолжая причудливо улыбаться).
А этот вопрос заставил Яна вновь проявить не самого высшего сорта интеллектуальные способности.
– Я...
Он никогда не отвечал на этот вопрос, ну конечно! По работе все были друг другу знакомыми (или становились таковыми за секунды) и потому в представлении не нуждались. А теперь он был вынужден рассказывать о себе, ещё не до конца привыкнув к торжественному имени Бога. Больше, чем уверен, что Ян не свыкся и до сей поры с этой мыслью: как можно быть никем и зваться никак в одно мгновение, а в другое рассекать меж Богов и на Бога откликаться?
– Я.. бог... – неразумно заверил Ян и столкнулся со смехом Стеллы.
– Ну разумеется! Иные вечера не посещают, – улыбнулась девочка и пригубила коктейль. – Вы странный, от того интересный. Так Богом чего будете?
Я пытливо посмотрел на Яна. Вот что было в действительности забавно.
– Удовольствий, – помедлив, ответил он и на брыкнувшийся в мою сторону взгляд Стеллы предпочел добавить. – Наслаждений, если вам будет угодно. То есть не вам, а....Вообще. Приятного времяпровождения, в общих-то чертах…
Сестра моя поперёк разболтанным объяснениям начала расспрашивать что-то про управляемое им, про дома или заводы, про места и работающих на него, а я неожиданно вспомнил о важном разговоре и попросил Яна отлучиться со мной на сколько-то минут.
– Тебе же Стелла, – сказал я, – просьба, найти сестёр и подать десерт.
– Десерт? – переспросила девочка и всё поняла.
– Будь добра.
Она ушла. Потерялась в толпе тканевых плеч.
– Я очень тупой? – в полушёпоте разразился Ян.
– Последние пять минут – более чем, – ответил ему честно.
– Мне так...что же это за чувство-то такое? стыдно! Да? Никогда не ощущал этого прежде...
То была истина. Даже в момент продажи сестры (пускай и, как он выразился, сводной) его не колола собственная совесть, сейчас же – проявились позывы.
– Чего ты стыдишься? – уточнил я.
– Своего дела! – воскликнул парень.
– А это ты оставь.
И тогда я пустился в беседы, что ни единая женщина не стоит сожалений о работе, ибо работа — покровитель сытого женского завтра.
– Но она такая... – перебивал Ян. – Неземная, понимаешь? Ей там не место даже мыслями. Даже думать о нём она не должна, понимаешь?
И он кичливо выдал, что Монастырь — грязь людская и гарем покорных рабынь, а я настоял на том, чтобы мальчишка никогда не менял собственного мнения касательно работы и дел. Сердце способно исключать присутствующую на себе женщину, а дело вопреки и воистину смеет приносить заслуженные усилиями блага.
– Я должен выпить! – объявил мой друг.
– Кому ты должен? – посмеялся я.
– Своему достоинству хотя бы. Пока не растерял последнее...
И он пустился к ближайшей слуге, дабы нагнать поднос с напитками.
– Думаешь, поможет? – я прикрикнул вслед.
– Что поможет? – объявилась Стелла.
Она стала бодрее и веселее, в глазах метнулась искорка, и тогда я просил сестру не притрагиваться более ни к единому коктейлю.
– Это Ян. Мой деловой партнер и близкий (насколько это возможно) друг, – объяснился я и даже не посмотрел на присыпанное тоской личико сестры. – Он заправляет борделем и продаёт женщин, а при виде тебя потерял голову, что прискорбно на него не похоже. Выводы сама сделаешь?
– Уже, – посмеялась Стелла и чмокнула меня в щёку. – ...а давно ты в партнёрстве с борделем?
– Не кусайся, – ответил я и, клюнув её в макушку, оставил.
Подали десерт и вечер закружился былым.
– Представил тебя сестре, – сказал я, добравшись до Яна, и с мнимой досадой похлопал его по плечу; не первый бокал припаялся к столу под боком.
– Хорошо представил?
– Лучше, чем это сделал ты.
И лицо его замерло в приятном ожидании: надежда поселилась во взгляде. Я безобидно сообщил, что Стелла отправилась в покои – ей требовался скорый отдых. А когда – в конце вечера – провожал Яна и Ману до их машины, первый обратился ко мне с несвойственным ему восторгом. Он распылялся, что Самсон и Роксана создали немыслимую красоту, должную через века идти на полотнах и в песнях.
– Немыслимо! – продолжал он. – Всё в ней прекрасно! взгляд, походка, голос. Твоя сестра очаровательна, Бог Солнца!
Ману изнурённо вздохнула, сказала, что не в силах это слушать, и предпочла укрыться в машине.
– Она мне нестерпимо нравится!
– Пускай же разонравится, – ответил хмуро я.
Стелла была самой младшей в семье. Наша разница в возрасте равнялась – вот так совпадение – возрасту Луны сейчас. И она звалась любимицей в доме; неравнодушные к кроткому виду сестры и платиновым волосам не находились. Нежный характер и добрый взгляд...тем же она оплела сухую сердцевину Яна – душегуба и черта. Он, впервой, взмолился к несуществующим небесам, дабы вновь увидеться с пущенной для мира красотой.
И он добивался её.
Он бился о закрытые двери нашего дома и её гордое молчание, он голосил под её окном, но получал лишь замечания (от нас, иных домашних) и ничего не выражающий взгляд (пассии). Он величал её богиней и падал к ногам (и, что не свойственно ныне, ни разу не подставил подоплеку ревности; все женщины в округе – и даже ласковая Мамочка – перестали существовать).
На очередной встрече (а мы с Яном вели переговоры и дела шли спокойно), мальчишка вдруг глазами врезался в покидающий зал силуэт Стеллы. Девочка спустилась на громкие разговоры, но, завидев настойчивого преследователя, решила оставить нас вовсе. Ян позабыл, о чём мы говорили. Расплывшись в глупой улыбке, попросил (что тоже ему несвойственно; нрав велел указывать и требовать) отсрочки в решении дел. Рядом стоял мой отец, неловко пошутивший о ещё не штурмованной крепости, хотя партия жениха была очевидно пригодна. «Непригодна», заверил я и советовал не приближаться к непосильной высоте. Сам Ян в тысячах извинений оставил разговор. Умчался за Стеллой через кухню и там – как узнал позже – вымолил встречу в саду.
Тогда же в саду был сорван один единственный цветок.
И тогда начался их безумный роман.
Встречам никто не препятствовал (опуская мой вечно недовольный взгляд и кислое лицо), а они сбегали в ночи и не возвращались по несколько дней. Стелла ни разу (до одного, памятного – о нём будет позже – дня) не ступала на территорию Монастыря, а потому я не ведаю, где пропадали до одури влюблённые молодые.
Но они были счастливы. Я способен то признать, хоть и не принял Хозяина Монастыря в дом Солнца.
Они любили друг друга.
Любили так, как любят на старом наречии.
– Можно ли мне выйти в город? – вопрошает стройный голос девочки подле кресла. Вопрос не прост, как не проста она. Меняет фокус внимания и начинает тем особую игру.
– Только со мной, – отвечаю я и откладываю книгу, которую даже не читал.
– В городе ты не бываешь.
– В этом и дело.
– Ладно! – соглашается так легко и взглядом ласкает книгу, скреплённую в моих руках. Не унимается: – Что делаешь?
– Как видишь.
Луна подбирается и, всё так же сидя у ног, перенимает книжицу. Взглядом врезается в танцующие строки на обложке и аккуратно спрашивает разрешения:
– Хочешь прочту...?
– Могу и сам, – улыбаюсь в ответ. Опережая нашу игру, добавляю: – В чтении – то и удовольствие.
Луна смеётся непониманию и добавляет, что читать она будет по-особенному: медленно и с ошибками, однако старательно и пылко.
– А, ты только учишься... – Я улыбаюсь ещё шире. – Тогда читай же, солнце.
На обращение она задирает свою головку и припаивается глазами к глазам.
– Прости, если считаешь, то лишним, – пытаюсь сгладить её непонимание. – Но ты, Луна, часть дома Солнца. Часть Бога Солнца и светом своим озаряешь лишь его. Достаточно оснований?
Девочка с задором принимает сказанное и с ещё большим энтузиазмом принимается за чтение. Так начинаются наши уроки. Сначала она показывает известные ей слоги и слова, затем смиряется с их составными – буквами – и знакомится с разницей в их произношении – звуками. Вместе с тем она обучается старому наречию (схожесть с общим языком очевидна, но различия всё же есть и их не получается игнорировать). Луна, бывает, цепляется за какое-нибудь слово из старого наречия и вертит его со смехом на гнусавом современном языке; что за детский пыл приходится в ней усмирять?
Однако я замечаю: резиденция наполняется смехом, наполняются смехом дом и улица, наполняются смехом комнаты и библиотека; даже серьёзные стеллажи с сотнями фолиантов смеются с молодой женой. Смех гуляет по коридорам, спальням и залам, заглядывает в сад и опоясывает веранду. Дом Солнца оживает. Клан Солнца оттаивает после многолетнего сна и траура. Солнце взошло на небосвод благодаря разгуливающей по его землям Луне.
С кухни раздается едва слышимый звон от объятий двух бокалов. Узнаю их. Спустя секунду в гостиную вплывает нимфа – загадочная, увлекающая, тёмная сторона Луны. Девочка склоняется к креслу, намеренно бедром прижигая излюбленный подлокотник (я вижу дразнящие сквозь ткань линии её похорошевшего тела), и протягивает мне один из бокалов.
– Что ты сказал?
– Будет удобно.
– Не сомневаюсь.
– Попробуй.
– Отстань.
Препираюсь взглядом. Лицо у него доброе. Как я могла размышлять…?
– Ты уговариваешь.
– Я молчу, – смеётся Гелиос.
– Твой, Бог Солнца, талант – говорить без слов: я даже слышу интонацию.
Отчего дурная моя голова решает послушаться и взвалиться ему на колени? Оказываюсь напротив лица – близко-близко – и, улавливая сбитое дыхание, называю супруга хитрым чертом.
– Старый хитрый чёрт. Не отнять, – поправляет он и улыбается, руками пригревает талию и ловит мой наотмашь кинутый взгляд.
– А это зачем?
– Ремни безопасности, – шустро объясняет Гелиос.
Подбриваю крохотную складку на его подбородке.
– Чтобы не убежала?
– Не захочешь.
– А ты оптимистично настроен, – улыбаюсь я и откладываю приборы. – Мы закончили.
Порываюсь встать, но цепкие руки не позволяют тому случиться. А лицо ничего не выражает, прекрасно. Словно так всё и должно происходить. Напираю во второй раз – менее содержательно; замираю и впиваюсь взглядом в обнимающие меня глаза. Чего ты желаешь, старый хитрый чёрт?
Внутренние демоны…предрассудки чувств, вот что я могу сказать. Это я поняла. Поняла и научилась разоблачать идущих на искус мужчин, которые ещё сами себе не признаются в том, что оказались заключены в ловушку. Им кажется, ситуация под контролем, но под контролем только они – по щелчку пальцев лихая самоуверенность и принципиальность рассыпаются. Не позволяй я Хозяину Монастыря много думать и рассуждать, сейчас бы за талию меня держал он. И ещё, если бы сама я не была так жгуче принципиальна…один лишь нежный взгляд мог всё изменить, но я не пожелала.
Гелиос наблюдает во мне задумчивость и расстройство и потому отпускает.
– Надо смыть, пока пена не побежала по рубашке, – оправдываюсь и высвобождаюсь, рвусь за полотенцем и прикладываюсь им к мужской шее.
– Всё в порядке, я сам, – пытается перехватить.
– Но какое в том удовольствие?
Заканчиваем банные процедуры. На выходе из ванной Гелиос ловит меня за руку: острые жилистые пальцы сцепляются на запястье. Я оборачиваюсь – резко, быстро – и нарушаю привычно выдерживаемое меж нами расстояние, добротную дистанцию. Нарушаю, а исправляться не желаю. Прижимаюсь грудью к груди (то было однажды, хотя ныне не кажется правдой; сон) и ловлю одурманенный взгляд. Я знаю, чего ты хочешь, Гелиос.
– Не стоит благодарности. Обращайся, – со снисхождением, выпытывающим, роняю я и всё же ухожу.
То необязательно, но игра – проверено, испито – подстёгивает обе стороны: и играющего, и обыгрываемого.
Спаситель
Ян влюбился.
Так, как говорят на старом наречии.
Я уловил его взгляд и, немедля стиснув мальчишечьи челюсти в кулаке, повернул на себя.
– Не смей! – прошипел мой недовольный голос. – Нельзя!
Ян насмешливо отмахнулся и вновь уставился на спускающееся с лестницы облако. Вся она искрилась, вся сияла солнцем. Девушка, одарённая тёплым взглядом холодного цвета, тончайшая, грациозная, неприступная. Я любил её больше всех. Волосы её были забраны в тугой жгут и только пара завитков обрамляла бледное лицо. Белое платье на ней сидело свободно; лишь острые рукава сковывали запястья и острый ворот врезался в жилистую шейку. Гости обратили на подоспевшую свои причудливые взоры: одни приветствовали, другие любовались, третьи утаивали робкие мысли, четвертые выражали неприкаянное восхищение, пятые – неприкрытую зависть. Где бывала она — равнодушных не оставалось; и её редкие появления то подначивали. О, я любил её безмерно! Так, как говорят на старом наречии. Я любил и люблю по сей день.
Мой отец оказался подле: подхватил девочку за протянутую ему руку и подвёл к компании, дабы представить:
– Младшая из Солнца, моя прекрасная дочь – Стелла.
В ту же секунду Ян лобызал её руку. Стелла, смутившись, отвела от нового знакомого взгляд и – с поцелуем в щёку – обратилась ко мне. Светские беседы всегда огибали её стороной: приёмы и выступления она пропускала. Но ещё больше болела. Встреча с Яном не состоялась раньше, так как бедное дитя провело несколько месяцев в кровати, изнурённо вздыхая и почти прощаясь с землёй. Ни один лекарь не мог поставить девочку на ноги; болезнь она одолела самостоятельно (и вечер этот стал явным доказательством того, ведь сестра излучала жизнь и здоровье).
– Вы прекрасны, – последовал за ней Ян. – Благодаря вам я увидел Богиню воочию.
– Все здесь Боги, – устало отвечала сестра.
– Я вижу лишь вас.
И они замерли, и окинули друг друга неясными взглядами.
– Не терплю компаний, – протянула Стелла и в который раз отвернулась. – Гелиос, потанцуй со мной!
Мы были друг другу ближе всех. Аполло и Полина, рожденные в один день и в один час (лишь с разницей в пару минут) проводили всё время вместе, младший из братьев — Феб – следовал и набирался опыта у родителей, старшая же сестра – Джуна – находила излюбленной компанией саму себя; такая одиночка, а мне – как старшему из всех – была отдана на воспитание младшая из нас. И потому к ней одной я испытывал особенно нежные чувства.
Однако змей осмелился посягнуть на незрелое сердце, на чудеснейшее из творений двух божеств – Самсона и Роксаны из дома Солнца. И как же меня прижгло родительское равнодушие по отношению брызжущего слюной Яна, что преследовал младую и навязывался красноречием.
Я подхватил Стеллу, и мы едва закружились. Она быстро устала (так давала знать о себе недавняя болезнь) и попросила питья. Юный романтик (сухой и бессердечный по своей натуре, а здесь – растекшийся по всей зале в восхищении и ликовании) протянул свой ещё не тронутый бокал, и заверил, что рад помочь.
Сестра посмотрела на меня (спрашивая тем самым разрешения) и, получив согласие, угостилась.
– А ваше имя…? – полюбопытствовала Стелла.
К тому моменту Ян уже успел отвыкнуть от «Яна» и потому растерянно открыл рот. Я хотел прошмыгнуть шутливое «не Хозяин так точно» (не ситуации, определенно), но девочка воспрепятствовала нашей возможной размолвке:
– Вы что же, – ласково улыбнулась она, – забыли своё имя?
И Ян завёрнуто ответил:
– Прошу простить меня. От вашей красоты я всё на свете позабыл, и даже имя мое показалось не таким уж значимым для меня самого.
– Так кто вы такой? – продолжала сестра (не выказывая никаких эмоций и только продолжая причудливо улыбаться).
А этот вопрос заставил Яна вновь проявить не самого высшего сорта интеллектуальные способности.
– Я...
Он никогда не отвечал на этот вопрос, ну конечно! По работе все были друг другу знакомыми (или становились таковыми за секунды) и потому в представлении не нуждались. А теперь он был вынужден рассказывать о себе, ещё не до конца привыкнув к торжественному имени Бога. Больше, чем уверен, что Ян не свыкся и до сей поры с этой мыслью: как можно быть никем и зваться никак в одно мгновение, а в другое рассекать меж Богов и на Бога откликаться?
– Я.. бог... – неразумно заверил Ян и столкнулся со смехом Стеллы.
– Ну разумеется! Иные вечера не посещают, – улыбнулась девочка и пригубила коктейль. – Вы странный, от того интересный. Так Богом чего будете?
Я пытливо посмотрел на Яна. Вот что было в действительности забавно.
– Удовольствий, – помедлив, ответил он и на брыкнувшийся в мою сторону взгляд Стеллы предпочел добавить. – Наслаждений, если вам будет угодно. То есть не вам, а....Вообще. Приятного времяпровождения, в общих-то чертах…
Сестра моя поперёк разболтанным объяснениям начала расспрашивать что-то про управляемое им, про дома или заводы, про места и работающих на него, а я неожиданно вспомнил о важном разговоре и попросил Яна отлучиться со мной на сколько-то минут.
– Тебе же Стелла, – сказал я, – просьба, найти сестёр и подать десерт.
– Десерт? – переспросила девочка и всё поняла.
– Будь добра.
Она ушла. Потерялась в толпе тканевых плеч.
– Я очень тупой? – в полушёпоте разразился Ян.
– Последние пять минут – более чем, – ответил ему честно.
– Мне так...что же это за чувство-то такое? стыдно! Да? Никогда не ощущал этого прежде...
То была истина. Даже в момент продажи сестры (пускай и, как он выразился, сводной) его не колола собственная совесть, сейчас же – проявились позывы.
– Чего ты стыдишься? – уточнил я.
– Своего дела! – воскликнул парень.
– А это ты оставь.
И тогда я пустился в беседы, что ни единая женщина не стоит сожалений о работе, ибо работа — покровитель сытого женского завтра.
– Но она такая... – перебивал Ян. – Неземная, понимаешь? Ей там не место даже мыслями. Даже думать о нём она не должна, понимаешь?
И он кичливо выдал, что Монастырь — грязь людская и гарем покорных рабынь, а я настоял на том, чтобы мальчишка никогда не менял собственного мнения касательно работы и дел. Сердце способно исключать присутствующую на себе женщину, а дело вопреки и воистину смеет приносить заслуженные усилиями блага.
– Я должен выпить! – объявил мой друг.
– Кому ты должен? – посмеялся я.
– Своему достоинству хотя бы. Пока не растерял последнее...
И он пустился к ближайшей слуге, дабы нагнать поднос с напитками.
– Думаешь, поможет? – я прикрикнул вслед.
– Что поможет? – объявилась Стелла.
Она стала бодрее и веселее, в глазах метнулась искорка, и тогда я просил сестру не притрагиваться более ни к единому коктейлю.
– Это Ян. Мой деловой партнер и близкий (насколько это возможно) друг, – объяснился я и даже не посмотрел на присыпанное тоской личико сестры. – Он заправляет борделем и продаёт женщин, а при виде тебя потерял голову, что прискорбно на него не похоже. Выводы сама сделаешь?
– Уже, – посмеялась Стелла и чмокнула меня в щёку. – ...а давно ты в партнёрстве с борделем?
– Не кусайся, – ответил я и, клюнув её в макушку, оставил.
Подали десерт и вечер закружился былым.
– Представил тебя сестре, – сказал я, добравшись до Яна, и с мнимой досадой похлопал его по плечу; не первый бокал припаялся к столу под боком.
– Хорошо представил?
– Лучше, чем это сделал ты.
И лицо его замерло в приятном ожидании: надежда поселилась во взгляде. Я безобидно сообщил, что Стелла отправилась в покои – ей требовался скорый отдых. А когда – в конце вечера – провожал Яна и Ману до их машины, первый обратился ко мне с несвойственным ему восторгом. Он распылялся, что Самсон и Роксана создали немыслимую красоту, должную через века идти на полотнах и в песнях.
– Немыслимо! – продолжал он. – Всё в ней прекрасно! взгляд, походка, голос. Твоя сестра очаровательна, Бог Солнца!
Ману изнурённо вздохнула, сказала, что не в силах это слушать, и предпочла укрыться в машине.
– Она мне нестерпимо нравится!
– Пускай же разонравится, – ответил хмуро я.
Стелла была самой младшей в семье. Наша разница в возрасте равнялась – вот так совпадение – возрасту Луны сейчас. И она звалась любимицей в доме; неравнодушные к кроткому виду сестры и платиновым волосам не находились. Нежный характер и добрый взгляд...тем же она оплела сухую сердцевину Яна – душегуба и черта. Он, впервой, взмолился к несуществующим небесам, дабы вновь увидеться с пущенной для мира красотой.
И он добивался её.
Он бился о закрытые двери нашего дома и её гордое молчание, он голосил под её окном, но получал лишь замечания (от нас, иных домашних) и ничего не выражающий взгляд (пассии). Он величал её богиней и падал к ногам (и, что не свойственно ныне, ни разу не подставил подоплеку ревности; все женщины в округе – и даже ласковая Мамочка – перестали существовать).
На очередной встрече (а мы с Яном вели переговоры и дела шли спокойно), мальчишка вдруг глазами врезался в покидающий зал силуэт Стеллы. Девочка спустилась на громкие разговоры, но, завидев настойчивого преследователя, решила оставить нас вовсе. Ян позабыл, о чём мы говорили. Расплывшись в глупой улыбке, попросил (что тоже ему несвойственно; нрав велел указывать и требовать) отсрочки в решении дел. Рядом стоял мой отец, неловко пошутивший о ещё не штурмованной крепости, хотя партия жениха была очевидно пригодна. «Непригодна», заверил я и советовал не приближаться к непосильной высоте. Сам Ян в тысячах извинений оставил разговор. Умчался за Стеллой через кухню и там – как узнал позже – вымолил встречу в саду.
Тогда же в саду был сорван один единственный цветок.
И тогда начался их безумный роман.
Встречам никто не препятствовал (опуская мой вечно недовольный взгляд и кислое лицо), а они сбегали в ночи и не возвращались по несколько дней. Стелла ни разу (до одного, памятного – о нём будет позже – дня) не ступала на территорию Монастыря, а потому я не ведаю, где пропадали до одури влюблённые молодые.
Но они были счастливы. Я способен то признать, хоть и не принял Хозяина Монастыря в дом Солнца.
Они любили друг друга.
Любили так, как любят на старом наречии.
– Можно ли мне выйти в город? – вопрошает стройный голос девочки подле кресла. Вопрос не прост, как не проста она. Меняет фокус внимания и начинает тем особую игру.
– Только со мной, – отвечаю я и откладываю книгу, которую даже не читал.
– В городе ты не бываешь.
– В этом и дело.
– Ладно! – соглашается так легко и взглядом ласкает книгу, скреплённую в моих руках. Не унимается: – Что делаешь?
– Как видишь.
Луна подбирается и, всё так же сидя у ног, перенимает книжицу. Взглядом врезается в танцующие строки на обложке и аккуратно спрашивает разрешения:
– Хочешь прочту...?
– Могу и сам, – улыбаюсь в ответ. Опережая нашу игру, добавляю: – В чтении – то и удовольствие.
Луна смеётся непониманию и добавляет, что читать она будет по-особенному: медленно и с ошибками, однако старательно и пылко.
– А, ты только учишься... – Я улыбаюсь ещё шире. – Тогда читай же, солнце.
На обращение она задирает свою головку и припаивается глазами к глазам.
– Прости, если считаешь, то лишним, – пытаюсь сгладить её непонимание. – Но ты, Луна, часть дома Солнца. Часть Бога Солнца и светом своим озаряешь лишь его. Достаточно оснований?
Девочка с задором принимает сказанное и с ещё большим энтузиазмом принимается за чтение. Так начинаются наши уроки. Сначала она показывает известные ей слоги и слова, затем смиряется с их составными – буквами – и знакомится с разницей в их произношении – звуками. Вместе с тем она обучается старому наречию (схожесть с общим языком очевидна, но различия всё же есть и их не получается игнорировать). Луна, бывает, цепляется за какое-нибудь слово из старого наречия и вертит его со смехом на гнусавом современном языке; что за детский пыл приходится в ней усмирять?
Однако я замечаю: резиденция наполняется смехом, наполняются смехом дом и улица, наполняются смехом комнаты и библиотека; даже серьёзные стеллажи с сотнями фолиантов смеются с молодой женой. Смех гуляет по коридорам, спальням и залам, заглядывает в сад и опоясывает веранду. Дом Солнца оживает. Клан Солнца оттаивает после многолетнего сна и траура. Солнце взошло на небосвод благодаря разгуливающей по его землям Луне.
С кухни раздается едва слышимый звон от объятий двух бокалов. Узнаю их. Спустя секунду в гостиную вплывает нимфа – загадочная, увлекающая, тёмная сторона Луны. Девочка склоняется к креслу, намеренно бедром прижигая излюбленный подлокотник (я вижу дразнящие сквозь ткань линии её похорошевшего тела), и протягивает мне один из бокалов.
