Мне хотелось верить, что они общаются друг с другом: что избранница сердца пришлась по душе даже придирчивым сёстрам и равнодушным братьям. И что вся семья в эти моменты была в сборе.
А потерял их я так же глупо, как едва не сгинул сам.
Меня спасла вовремя свершившаяся месть (оказывается, у мести тоже должны быть свои часы). Случилось, что между домом Солнца и Монастырем вновь разразился суровый конфликт. И вновь послом для решения дел выступил я.
Одна из сестёр была похищена и явлена на продажу, за нашими спинами стали разгуливать презрительные сплетни, а работа снизошла на нет. Некто бессовестно сдвигал нас с лидирующих позиций и продолжаться так не могло. Доброе имя следовало не только однажды заслужить, но и своевременно отстоять.
И потому я влетел в монастырский кабинет с недовольным лицом и наставленным револьвером.
– Опять ты пытаешься убить меня, не разобравшись? – воскликнул Хозяин Монастыря. – Сколько можно?
Я нажал на спусковой крючок. Глухо. Чёрт бы тебя.
– Серьёзно? Ты выстрелил? – возмутился Хозяин Монастыря, глубоко вдохнул, вздёрнул плечами и переборол эмоции. – Брат мой, Бог Солнца, чем обязан визиту? И умеешь же ты объявляться.
– У тебя есть шанс объясниться. Сами боги, – усмехнулся я, – настояли на том.
Прошёл к кабинетному столу и ударил револьвером поверх распахнутых бумаг. Дела Монастыря обождут…
– Можно наглый вопрос? – уточнил Ян. – Для начала.
– А когда были не такие?
– Почему ты не проверил барабан в револьвере?
Мальчишка достал из-под стола два стакана и бутыль, откупорил и разлил.
– Утром он был полон.
– О, это другая загадка.
– Скорее вопрос к братьям.
– Они любят выпускать пар?
– Они любят играть в фаталистов и рулетку.
Хозяин Монастыря вновь выдохнул.
– Никогда бы не подумал… Ну что ж. Кажется, все разы победа была за ними.
И рассмеялся. Не рассмеялся я.
– Согласен, так себе, – хмыкнул Ян и протянул стакан с бордовым пойлом.
– Вино? Это свидание или к нам придёт девушка?
– Остальное закончилось.
– По твоему лицу видно, что ты пьёшь как проклятущий.
– А по твоему, что ты так и не научился расслабляться.
– Да пошёл ты.
– Сам пошёл.
Кабинетная дверь распахнулась: явилась Ману. Поймала острый взгляд Хозяина Монастыря и хотела ускользнуть обратно в коридор, но я позвал её и велел угоститься.
– Давно мы с тобой не виделись, птичка, – улыбнулся я и протянул свой стакан. – Попробуй.
– Серьёзно? – в который раз повторил Ян. – Думаешь, я пытаюсь тебя отравить? У меня воображения, по-твоему, нет?
– Вино? – удивилась Ману. – У вас что, свидание?
– Очень смешно. Закрой рот и пей.
– Как же я буду пить, если закрою рот? – съязвила Ману и пригубила. – Докатились. Монастырь не занимается подобным.
– Монастырь – нет, – спокойно ответил я. – Хозяин Монастыря может себе позволить.
– Так себе пойло. Тебе не понравится.
Ману приласкала плечи и склонилась к лицу, стала напевать о давних визитах и своей тоске, мурлыкала о новых девочках и моей значимости здесь.
– Пошла вон, – сказал я. – Свободна.
– Ты изменился.
Змея вилась вокруг тела и в танце хлопала по карманам (проверяла наличие ещё – возможно – утаенного оружия?), нашёптывала стандартный набор ласковых речей монастырской кошки и щекотала дредами.
– Убирай руки и убирайся сама, – повторил я. – Без шуток, – поймал её взгляд. – Проваливай или снесу твою голову вместо головы Хозяина Монастыря.
Ману осеклась и посмотрела на Яна, а Ян пожал плечами и оставил мои слова без комментариев.
– Ты позволишь ему? – зарычала Ману. – Так обращаться со мной и с тобой? Позволишь? Кто здесь Хозяин, твою мать?
– Половина дохода Монастыря принадлежит Гелиосу, так что… – Ян пожал плечами и указал на дверь. – Такова воля. Иди.
– Подотри рот, когда застегнёшь ему ширинку, – прыснула Ману и ушла.
Дверь хлопнула.
О, это сильно. Ян проглотил недовольство и по старой привычке сложил руки замком. Так он рассуждал или успокаивался.
– Кошки у тебя невоспитанные: гадят там, где едят, – добавил я.
– Подождёшь?
Хозяин Монастыря поднялся и оставил рабочее место.
– Я понимаю, беседа тебя привела серьёзная, – подытожил мальчишка, – с таким-то фееричным появлением…Но я кое-что объясню Мамочке. Быстро, ты не заметишь.
– Объясняй, – улыбнулся я. – И возвращайся. Потом будешь объясняться мне.
– Вот дерьмо.
И Хозяин Монастыря оставил кабинет. Отсутствовал недолго, в самом деле. Но вернулся ещё более встревоженным, чем уходил.
– На чём мы остановились? – приветливо кинул Ян и замер у распахнутого окна.
– Сразу перейдём к злободневной теме?
– А такая имеется?
– Ты мне скажи. Отчего дом Солнца теряет своё влияние. Рабочие редеют, вера угасает.
Высказываюсь в общих чертах, но Хозяину Монастыря хватает.
– Думаешь, это я? – вздохнул он и выудил из кармана портсигар. – Так скучно и примитивно? – и повторил. – Думаешь, у меня совсем воображения нет?
Юнец устало закурил. Таким, к слову, он и запомнился: зрелым сорванцом; кусающимся и сообразительным, жестоким и принципиальным.
– Проверить твои творческие способности у меня времени не было, – ответил я и поспешил добавить, – а вот ушлый ум отрицать не стану.
– Как скучно! Но ты мой друг, Гелиос, – объявил Ян и затянулся. – Несмотря на произошедшее когда-то... – здесь он неловко поперхнулся, – несмотря на некоторые разногласия...я буду считать тебя своим другом. А это значит, я уважаю тебя и твой дом. И, поверь, причин для его крушения у меня нет.
– Тогда кто? И почему это началось вместе с твоим появлением в пантеоне?
– Очевидно же! Кого-то неприятно жалит наша с тобой дружба, – усмехнулся Ян и сделал очередную затяжку. – Кого-то пагубно стесняет факт того, что Монастырь стоит под твоим началом и основной поток дел мы решаем совместно.
Я усмехнулся:
– Не отыгрывай святошу. Мне известны твои деяния, проворачиваемые за моей спиной. Можешь не шифроваться. Хотел бы придраться к ним – сделал это, ибо ведаю о каждой доставке, о каждом заказе, о каждом грамме.
Тогда он только начинал промышлять новыми видами деятельностями, приносящими борделю дополнительный доход. Хозяин Монастыря нервно посмеялся и ничего не ответил.
– Ты всё еще не выяснил, кто доставил тебе сестру.
– Не выяснил.
– И не занимаешься этим.
Ян вспыхнул:
– Начну копать – закопают меня, очевидно!
– Не начнёшь – тоже. Я дал указание.
– А я выбрал выжить.
Устало вздохнув, я предупредил:
– Не пользуйся своим положением, Хозяин Монастыря, по отношению к дому Солнца – если кровные узы, бывают, раскалываются, то приобретаемые положения легко стираются.
– Просто пойми меня, – просил Ян. – Ты вправе того не делать, но я чувствую, что мне не следует вникать в этот вопрос. Да, сестру похитили и продали Монастырю. Да, пантеон отрицательно высказался об этом. Да, верующие получили сплетню и вкусили её. Но сестра, помнится, сохранила честь и домой вернулась невредимой.
– Я вернул её домой.
– Разумеется. Твои обязанности, старший брат.
– Ты молчал. Ты не сказал, что сестра здесь.
Ян откинул недокуренную сигарету в стеклянную пепельницу и недовольно бросил:
– Решил, ты решишь, это моих рук дело. А это неправда. У меня бы наглости – хотя её предостаточно – не хватило поступить так. И вообще мои оправдания и извинения уже были принесены Дому Солнца.
– Ты недоговариваешь, Хозяин Монастыря, – почувствовал я.
– Может, опасаться уже следует мне, – предположил Ян. – Тобой одним история, как мне кажется, не ограничится. Если из пантеона выдворяют вас, о великий Дом Солнца, – меня удушит следом, без отлагательств. Сам по себе я мало существую. Прихвостень Бога Солнца, так себе имечко, да?
Мы заполнили время разговорами, а затем я вернулся домой.
– С чем ты явишься в следующий раз? – вместо прощания кинул Ян. – Что из оружия принесёшь?
Дом Солнца встретил меня брошенной перед воротами машиной. Никто из братьев и служащих не мог позволить себе такого. Я остановился и подошёл к транспорту с закисшими окнами, отворил водительскую дверь и встретился глазами с широко распахнутыми глазами среднего брата. В виске зияла алая печать.
Апи – когда с ним неряшливо дурачишься, Пол – когда привлекаешь к серьёзному разговору, Лени – зовёшь по-домашнему и ласково, Аполло – на вечерах и приёмах.
Я прижал к себе застреленного брата и вместе с ним повалился в бурый песок; в воздух взмыли облако пыли и всхлипы. Он не мог быть мёртв, нет. Я встрепал золотые волосы брата и стёр с лица запёкшуюся кровь, пытаясь углядеть в глазах жизнь. Жизнь отсутствовала. Сколько времени он пробыл здесь? Почему транспорт оказался брошен и никто из слуг не явился? Где все остальные?
И эта мысль прижгла ещё больней. Я оставил Аполло и побежал к дому: едва удерживаясь, взобрался по крыльцу. Несколько ступеней переросли в несколько десятков. Тишина прилипала к шагам, а потому я вскричал имена домашних поочередно. Никто не отозвался. Холл, кабинет и кухня пустели. Я ворвался в столовую и – опосля – навсегда закрыл туда двери; и даже спустя столько лет жена не позволяла себе интересоваться некоторыми тайнами дома.
На своих местах восседали отец, мать и близнецы. Они спали. Еда – с кишащей в ней живностью – была нетронута, и лишь напитки опробованы наполовину. Я поднял рухнувший с края стола (а, может, из рук) бокал и тонкой ножкой припаял его обратно, на уготованное место.
Подобное могли сотворить лишь слуги, ибо только им дозволялось притрагиваться к еде и разливать напитки. И потому что ни один слуга в доме не остался. Меня захлестнуло волнением и ужасом и вытряхнуло на пол столовой. Оглядев отравленных родичей, не досчитался Джуны.
Выкрикивая имя старшей сестры, я поднялся на второй этаж. Джуна нашлась: она лежала в своей постели – нагая и с багровой линией на горле. Очевидно, любовник добрался до неё.
Я рухнул перед ней на колени и, прижавшись к рукам, молил проснуться: и сестру, и себя. Удивительно, как неверующие обретают веру в безысходности.
– Только не ты, Джуна, – просил я и гладил фарфоровое лицо. – Джуна. – прижался к её груди и попытался уловить дыхание. – Пожалуйста, Джуна.
Тогда пришло осознание: я любил её, несмотря на уродство этих чувств и их противоестественную природу, несмотря на их неправильность и нетактичность, несмотря на отвращение сторон и тяжёлые последствия.
Клан Солнца пал. Некто изжил целое поколение.
Скорбь не унималась.
Луна улыбается мне и прижимается к груди. На нас смотрит солнце, а мы смотрим друг на друга.
– И вновь ты грустишь, – замечает молодая жена. – Я могу тебя осчастливить?
– Уже, – говорю я и пальцами взбираюсь по взмокшей от знойной погоды спине.
Кожа у Луны блестит, лицо сияет.
– Нет же! – противится девочка. – Прямо сейчас. В этот момент.
– Тогда расскажи, как счастлива сама.
Луна теряется.
– Мне большей радости нет, чем наблюдать твою, – говорю я.
И девочка, переворачиваясь на спину и обращая задумчивый взгляд небу, начинает лепетать. Я вижу в ней черты дома Солнца и то не может не пугать. В ней собрались все родичи и все их характеры, разобщённые и разрозненные слились воедино и вернулись в поместье.
– Ты слушаешь меня? – требует девочка.
– Иначе быть не может, – отвечаю я.
Вру.
Тогда, не ведая решениям и дальнейшему, вывалился из душного дома и рухнул на крыльцо. Следовало обойти территорию поместья, дабы убедиться в отсутствии слуг. Однако одна из слуг была обнаружена. Пенелопа – помощница по саду (та самая, направившая спустя десяток лет своих детей: Патрика и Патрицию) лежала в закрытом гараже с рассечённой кусторезом головой; подле лежало орудие увечья. Дверь была закрыта со стороны улицы и потому женщина пролежала взаперти все те дни, что я провёл в пути до Монастыря и обратно. Почти сухая, с заплывшим глазом и потрескавшимися губами, с запёкшейся на затылке кровью она поднялась и что-то неразборчиво объявила. Я напоил несчастную водой, обработал рану и сделал повязку, после чего велел убираться и развалился в содроганиях на крыльце. Пенелопа переждала приступ и – опосля – рассказала о взбунтовавшихся слугах (её в их числе не было, за что плата пришла незамедлительно).
– К нам приехал господин, лицо которого я не могла разглядеть, – говорила женщина и вместе мы вернулись в дом. Замерев в столовой, обратили взгляды на нетронутый комплект посуды, который – очевидно – был уготован кому-то ещё. Значит, к злу причастен близкий семье человек, иначе бы его не пригласили за стол. – Меня направили заниматься садом: я приготовила инструменты и собиралась приступить к работе, но услышала выстрел – да, то был выстрел – и следом увидела несущегося к дому водителя. Он заметил меня и предложил присоединится к выдворению клана Солнца, но я отказалась. Водитель сказал: «Потому тебе ничего не рассказывали. Верная собачонка на привязи – всегда и везде за хозяином. Отправляйся же следом к праотцам». В следующий миг меня нашли вы, господин.
За проявленный характер и неподкупную верность я разрешил Пенелопе остаться. Она обслуживала дом на протяжении нескольких месяцев, которые я пребывал в мутном, пьяном, неясном и необъяснимом даже сейчас состоянии. Всё проносилось мимо и возле; но не касалось. Всё потеряло вкус и цвет. Всё поросло щетиной, впитало смрад и гниль.
Затем приехал Хозяин Монастыря. Он удивился скудному скучному холлу и пустующим залам и воскликнул как ни в чём не бывало:
– Почему моё любимое семейство не встречает меня?
Я вышел из кабинета и сказал:
– Вот. Семейство встречает.
– Что за шутки? Тобой вновь правит меланхолия? Если бы ты, о Бог Солнца, снизошёл до нас обыкновенных и отвечал на письма – может, и развеселился от приглашений на шоу мамочки и мои призывы погостить. Ты не получаешь приглашения и вести, в чём беда?
Пожал плечами и эхом отразил:
– Беда. Хорошее слово для плохих новостей.
– Кто-то болен? – спохватился Ян и приблизился.
– Хуже.
Хозяин Монастыря опустил взгляд.
– Кто-то умер?
– Ближе к правде.
И я рассказал ему о произошедшем: увиденном и услышанном. Ян отлучился до бара и вернулся с парой бутылей.
– Уже не помогают, – усмехнулся я, однако к горлышку приложился. – Знаешь, лучше бы я тогда не поехал к тебе.
– А что…? Нет, погоди, это случилось так давно? – воскликнул гость. – Прошло несколько месяцев! Я думал, ты вновь в обиде, а потому не приезжал, старался подкрасться через письма.
– Теперь тебе известна правда. И всё же мне следовало остаться дома. Тогда бы клан Солнца прошёл свой путь едино.
– Они…в саду, правильно? – спросил аккуратно и опять уронил глаза, получил согласие и невнятно кинул: – Ты…всё сам это делал?
– Помогла служанка.
– Почему не устроил проводы? Не думал, что семье бы хотелось этого?
– Никто из них никогда об этом не говорил: считали, рано и это правильно. А я…влияние у дома не останется вовсе, если и пантеон, и люди, и Полис узнают о случившемся; я не готов бороться за клан и решать отцовские дела – в голове ничего не укладывается, только градус на градус ползёт.
– Ты знаешь: я помогу.
– Мне следовало остаться в резиденции и прорасти в почве вместе с семьёй.
Эта мысль преследовала долго. До момента, пока я не осознал, что в противном случае никто бы не высадил прекрасные имена родичей в прекрасные деревья и цветы, никто
А потерял их я так же глупо, как едва не сгинул сам.
Меня спасла вовремя свершившаяся месть (оказывается, у мести тоже должны быть свои часы). Случилось, что между домом Солнца и Монастырем вновь разразился суровый конфликт. И вновь послом для решения дел выступил я.
Одна из сестёр была похищена и явлена на продажу, за нашими спинами стали разгуливать презрительные сплетни, а работа снизошла на нет. Некто бессовестно сдвигал нас с лидирующих позиций и продолжаться так не могло. Доброе имя следовало не только однажды заслужить, но и своевременно отстоять.
И потому я влетел в монастырский кабинет с недовольным лицом и наставленным револьвером.
– Опять ты пытаешься убить меня, не разобравшись? – воскликнул Хозяин Монастыря. – Сколько можно?
Я нажал на спусковой крючок. Глухо. Чёрт бы тебя.
– Серьёзно? Ты выстрелил? – возмутился Хозяин Монастыря, глубоко вдохнул, вздёрнул плечами и переборол эмоции. – Брат мой, Бог Солнца, чем обязан визиту? И умеешь же ты объявляться.
– У тебя есть шанс объясниться. Сами боги, – усмехнулся я, – настояли на том.
Прошёл к кабинетному столу и ударил револьвером поверх распахнутых бумаг. Дела Монастыря обождут…
– Можно наглый вопрос? – уточнил Ян. – Для начала.
– А когда были не такие?
– Почему ты не проверил барабан в револьвере?
Мальчишка достал из-под стола два стакана и бутыль, откупорил и разлил.
– Утром он был полон.
– О, это другая загадка.
– Скорее вопрос к братьям.
– Они любят выпускать пар?
– Они любят играть в фаталистов и рулетку.
Хозяин Монастыря вновь выдохнул.
– Никогда бы не подумал… Ну что ж. Кажется, все разы победа была за ними.
И рассмеялся. Не рассмеялся я.
– Согласен, так себе, – хмыкнул Ян и протянул стакан с бордовым пойлом.
– Вино? Это свидание или к нам придёт девушка?
– Остальное закончилось.
– По твоему лицу видно, что ты пьёшь как проклятущий.
– А по твоему, что ты так и не научился расслабляться.
– Да пошёл ты.
– Сам пошёл.
Кабинетная дверь распахнулась: явилась Ману. Поймала острый взгляд Хозяина Монастыря и хотела ускользнуть обратно в коридор, но я позвал её и велел угоститься.
– Давно мы с тобой не виделись, птичка, – улыбнулся я и протянул свой стакан. – Попробуй.
– Серьёзно? – в который раз повторил Ян. – Думаешь, я пытаюсь тебя отравить? У меня воображения, по-твоему, нет?
– Вино? – удивилась Ману. – У вас что, свидание?
– Очень смешно. Закрой рот и пей.
– Как же я буду пить, если закрою рот? – съязвила Ману и пригубила. – Докатились. Монастырь не занимается подобным.
– Монастырь – нет, – спокойно ответил я. – Хозяин Монастыря может себе позволить.
– Так себе пойло. Тебе не понравится.
Ману приласкала плечи и склонилась к лицу, стала напевать о давних визитах и своей тоске, мурлыкала о новых девочках и моей значимости здесь.
– Пошла вон, – сказал я. – Свободна.
– Ты изменился.
Змея вилась вокруг тела и в танце хлопала по карманам (проверяла наличие ещё – возможно – утаенного оружия?), нашёптывала стандартный набор ласковых речей монастырской кошки и щекотала дредами.
– Убирай руки и убирайся сама, – повторил я. – Без шуток, – поймал её взгляд. – Проваливай или снесу твою голову вместо головы Хозяина Монастыря.
Ману осеклась и посмотрела на Яна, а Ян пожал плечами и оставил мои слова без комментариев.
– Ты позволишь ему? – зарычала Ману. – Так обращаться со мной и с тобой? Позволишь? Кто здесь Хозяин, твою мать?
– Половина дохода Монастыря принадлежит Гелиосу, так что… – Ян пожал плечами и указал на дверь. – Такова воля. Иди.
– Подотри рот, когда застегнёшь ему ширинку, – прыснула Ману и ушла.
Дверь хлопнула.
О, это сильно. Ян проглотил недовольство и по старой привычке сложил руки замком. Так он рассуждал или успокаивался.
– Кошки у тебя невоспитанные: гадят там, где едят, – добавил я.
– Подождёшь?
Хозяин Монастыря поднялся и оставил рабочее место.
– Я понимаю, беседа тебя привела серьёзная, – подытожил мальчишка, – с таким-то фееричным появлением…Но я кое-что объясню Мамочке. Быстро, ты не заметишь.
– Объясняй, – улыбнулся я. – И возвращайся. Потом будешь объясняться мне.
– Вот дерьмо.
И Хозяин Монастыря оставил кабинет. Отсутствовал недолго, в самом деле. Но вернулся ещё более встревоженным, чем уходил.
– На чём мы остановились? – приветливо кинул Ян и замер у распахнутого окна.
– Сразу перейдём к злободневной теме?
– А такая имеется?
– Ты мне скажи. Отчего дом Солнца теряет своё влияние. Рабочие редеют, вера угасает.
Высказываюсь в общих чертах, но Хозяину Монастыря хватает.
– Думаешь, это я? – вздохнул он и выудил из кармана портсигар. – Так скучно и примитивно? – и повторил. – Думаешь, у меня совсем воображения нет?
Юнец устало закурил. Таким, к слову, он и запомнился: зрелым сорванцом; кусающимся и сообразительным, жестоким и принципиальным.
– Проверить твои творческие способности у меня времени не было, – ответил я и поспешил добавить, – а вот ушлый ум отрицать не стану.
– Как скучно! Но ты мой друг, Гелиос, – объявил Ян и затянулся. – Несмотря на произошедшее когда-то... – здесь он неловко поперхнулся, – несмотря на некоторые разногласия...я буду считать тебя своим другом. А это значит, я уважаю тебя и твой дом. И, поверь, причин для его крушения у меня нет.
– Тогда кто? И почему это началось вместе с твоим появлением в пантеоне?
– Очевидно же! Кого-то неприятно жалит наша с тобой дружба, – усмехнулся Ян и сделал очередную затяжку. – Кого-то пагубно стесняет факт того, что Монастырь стоит под твоим началом и основной поток дел мы решаем совместно.
Я усмехнулся:
– Не отыгрывай святошу. Мне известны твои деяния, проворачиваемые за моей спиной. Можешь не шифроваться. Хотел бы придраться к ним – сделал это, ибо ведаю о каждой доставке, о каждом заказе, о каждом грамме.
Тогда он только начинал промышлять новыми видами деятельностями, приносящими борделю дополнительный доход. Хозяин Монастыря нервно посмеялся и ничего не ответил.
– Ты всё еще не выяснил, кто доставил тебе сестру.
– Не выяснил.
– И не занимаешься этим.
Ян вспыхнул:
– Начну копать – закопают меня, очевидно!
– Не начнёшь – тоже. Я дал указание.
– А я выбрал выжить.
Устало вздохнув, я предупредил:
– Не пользуйся своим положением, Хозяин Монастыря, по отношению к дому Солнца – если кровные узы, бывают, раскалываются, то приобретаемые положения легко стираются.
– Просто пойми меня, – просил Ян. – Ты вправе того не делать, но я чувствую, что мне не следует вникать в этот вопрос. Да, сестру похитили и продали Монастырю. Да, пантеон отрицательно высказался об этом. Да, верующие получили сплетню и вкусили её. Но сестра, помнится, сохранила честь и домой вернулась невредимой.
– Я вернул её домой.
– Разумеется. Твои обязанности, старший брат.
– Ты молчал. Ты не сказал, что сестра здесь.
Ян откинул недокуренную сигарету в стеклянную пепельницу и недовольно бросил:
– Решил, ты решишь, это моих рук дело. А это неправда. У меня бы наглости – хотя её предостаточно – не хватило поступить так. И вообще мои оправдания и извинения уже были принесены Дому Солнца.
– Ты недоговариваешь, Хозяин Монастыря, – почувствовал я.
– Может, опасаться уже следует мне, – предположил Ян. – Тобой одним история, как мне кажется, не ограничится. Если из пантеона выдворяют вас, о великий Дом Солнца, – меня удушит следом, без отлагательств. Сам по себе я мало существую. Прихвостень Бога Солнца, так себе имечко, да?
Мы заполнили время разговорами, а затем я вернулся домой.
– С чем ты явишься в следующий раз? – вместо прощания кинул Ян. – Что из оружия принесёшь?
Дом Солнца встретил меня брошенной перед воротами машиной. Никто из братьев и служащих не мог позволить себе такого. Я остановился и подошёл к транспорту с закисшими окнами, отворил водительскую дверь и встретился глазами с широко распахнутыми глазами среднего брата. В виске зияла алая печать.
Апи – когда с ним неряшливо дурачишься, Пол – когда привлекаешь к серьёзному разговору, Лени – зовёшь по-домашнему и ласково, Аполло – на вечерах и приёмах.
Я прижал к себе застреленного брата и вместе с ним повалился в бурый песок; в воздух взмыли облако пыли и всхлипы. Он не мог быть мёртв, нет. Я встрепал золотые волосы брата и стёр с лица запёкшуюся кровь, пытаясь углядеть в глазах жизнь. Жизнь отсутствовала. Сколько времени он пробыл здесь? Почему транспорт оказался брошен и никто из слуг не явился? Где все остальные?
И эта мысль прижгла ещё больней. Я оставил Аполло и побежал к дому: едва удерживаясь, взобрался по крыльцу. Несколько ступеней переросли в несколько десятков. Тишина прилипала к шагам, а потому я вскричал имена домашних поочередно. Никто не отозвался. Холл, кабинет и кухня пустели. Я ворвался в столовую и – опосля – навсегда закрыл туда двери; и даже спустя столько лет жена не позволяла себе интересоваться некоторыми тайнами дома.
На своих местах восседали отец, мать и близнецы. Они спали. Еда – с кишащей в ней живностью – была нетронута, и лишь напитки опробованы наполовину. Я поднял рухнувший с края стола (а, может, из рук) бокал и тонкой ножкой припаял его обратно, на уготованное место.
Подобное могли сотворить лишь слуги, ибо только им дозволялось притрагиваться к еде и разливать напитки. И потому что ни один слуга в доме не остался. Меня захлестнуло волнением и ужасом и вытряхнуло на пол столовой. Оглядев отравленных родичей, не досчитался Джуны.
Выкрикивая имя старшей сестры, я поднялся на второй этаж. Джуна нашлась: она лежала в своей постели – нагая и с багровой линией на горле. Очевидно, любовник добрался до неё.
Я рухнул перед ней на колени и, прижавшись к рукам, молил проснуться: и сестру, и себя. Удивительно, как неверующие обретают веру в безысходности.
– Только не ты, Джуна, – просил я и гладил фарфоровое лицо. – Джуна. – прижался к её груди и попытался уловить дыхание. – Пожалуйста, Джуна.
Тогда пришло осознание: я любил её, несмотря на уродство этих чувств и их противоестественную природу, несмотря на их неправильность и нетактичность, несмотря на отвращение сторон и тяжёлые последствия.
Клан Солнца пал. Некто изжил целое поколение.
Скорбь не унималась.
Луна улыбается мне и прижимается к груди. На нас смотрит солнце, а мы смотрим друг на друга.
– И вновь ты грустишь, – замечает молодая жена. – Я могу тебя осчастливить?
– Уже, – говорю я и пальцами взбираюсь по взмокшей от знойной погоды спине.
Кожа у Луны блестит, лицо сияет.
– Нет же! – противится девочка. – Прямо сейчас. В этот момент.
– Тогда расскажи, как счастлива сама.
Луна теряется.
– Мне большей радости нет, чем наблюдать твою, – говорю я.
И девочка, переворачиваясь на спину и обращая задумчивый взгляд небу, начинает лепетать. Я вижу в ней черты дома Солнца и то не может не пугать. В ней собрались все родичи и все их характеры, разобщённые и разрозненные слились воедино и вернулись в поместье.
– Ты слушаешь меня? – требует девочка.
– Иначе быть не может, – отвечаю я.
Вру.
Тогда, не ведая решениям и дальнейшему, вывалился из душного дома и рухнул на крыльцо. Следовало обойти территорию поместья, дабы убедиться в отсутствии слуг. Однако одна из слуг была обнаружена. Пенелопа – помощница по саду (та самая, направившая спустя десяток лет своих детей: Патрика и Патрицию) лежала в закрытом гараже с рассечённой кусторезом головой; подле лежало орудие увечья. Дверь была закрыта со стороны улицы и потому женщина пролежала взаперти все те дни, что я провёл в пути до Монастыря и обратно. Почти сухая, с заплывшим глазом и потрескавшимися губами, с запёкшейся на затылке кровью она поднялась и что-то неразборчиво объявила. Я напоил несчастную водой, обработал рану и сделал повязку, после чего велел убираться и развалился в содроганиях на крыльце. Пенелопа переждала приступ и – опосля – рассказала о взбунтовавшихся слугах (её в их числе не было, за что плата пришла незамедлительно).
– К нам приехал господин, лицо которого я не могла разглядеть, – говорила женщина и вместе мы вернулись в дом. Замерев в столовой, обратили взгляды на нетронутый комплект посуды, который – очевидно – был уготован кому-то ещё. Значит, к злу причастен близкий семье человек, иначе бы его не пригласили за стол. – Меня направили заниматься садом: я приготовила инструменты и собиралась приступить к работе, но услышала выстрел – да, то был выстрел – и следом увидела несущегося к дому водителя. Он заметил меня и предложил присоединится к выдворению клана Солнца, но я отказалась. Водитель сказал: «Потому тебе ничего не рассказывали. Верная собачонка на привязи – всегда и везде за хозяином. Отправляйся же следом к праотцам». В следующий миг меня нашли вы, господин.
За проявленный характер и неподкупную верность я разрешил Пенелопе остаться. Она обслуживала дом на протяжении нескольких месяцев, которые я пребывал в мутном, пьяном, неясном и необъяснимом даже сейчас состоянии. Всё проносилось мимо и возле; но не касалось. Всё потеряло вкус и цвет. Всё поросло щетиной, впитало смрад и гниль.
Затем приехал Хозяин Монастыря. Он удивился скудному скучному холлу и пустующим залам и воскликнул как ни в чём не бывало:
– Почему моё любимое семейство не встречает меня?
Я вышел из кабинета и сказал:
– Вот. Семейство встречает.
– Что за шутки? Тобой вновь правит меланхолия? Если бы ты, о Бог Солнца, снизошёл до нас обыкновенных и отвечал на письма – может, и развеселился от приглашений на шоу мамочки и мои призывы погостить. Ты не получаешь приглашения и вести, в чём беда?
Пожал плечами и эхом отразил:
– Беда. Хорошее слово для плохих новостей.
– Кто-то болен? – спохватился Ян и приблизился.
– Хуже.
Хозяин Монастыря опустил взгляд.
– Кто-то умер?
– Ближе к правде.
И я рассказал ему о произошедшем: увиденном и услышанном. Ян отлучился до бара и вернулся с парой бутылей.
– Уже не помогают, – усмехнулся я, однако к горлышку приложился. – Знаешь, лучше бы я тогда не поехал к тебе.
– А что…? Нет, погоди, это случилось так давно? – воскликнул гость. – Прошло несколько месяцев! Я думал, ты вновь в обиде, а потому не приезжал, старался подкрасться через письма.
– Теперь тебе известна правда. И всё же мне следовало остаться дома. Тогда бы клан Солнца прошёл свой путь едино.
– Они…в саду, правильно? – спросил аккуратно и опять уронил глаза, получил согласие и невнятно кинул: – Ты…всё сам это делал?
– Помогла служанка.
– Почему не устроил проводы? Не думал, что семье бы хотелось этого?
– Никто из них никогда об этом не говорил: считали, рано и это правильно. А я…влияние у дома не останется вовсе, если и пантеон, и люди, и Полис узнают о случившемся; я не готов бороться за клан и решать отцовские дела – в голове ничего не укладывается, только градус на градус ползёт.
– Ты знаешь: я помогу.
– Мне следовало остаться в резиденции и прорасти в почве вместе с семьёй.
Эта мысль преследовала долго. До момента, пока я не осознал, что в противном случае никто бы не высадил прекрасные имена родичей в прекрасные деревья и цветы, никто
