Луна находит занятие в стороне: ковшом зачерпывает настойку и следом пропускает порцию-вторую. Бог Удовольствий ретируется к напарнице и о чём-то просит. Я прокрадываюсь и – меж окружающей её свиты – слышу обрывки разговора:
– Думай, что предлагаешь, – рычит женщина.
Обиженно, но не показательно.
– Дело не в деньгах, – утверждает Бог Удовольствий.
– Ещё бы в них! – восклицает Луна. – За деньги у тебя полон Монастырь.
– Выгоды в том предостаточно. В первую очередь, ты заручишься хорошим влиянием. Если и вершить историю – то с шумом; Бог Войны может сыграть нам на руку.
– Вот ты с ним и поработай рукой.
Бог Удовольствий велит бросаться подобной чертовщиной тише, а лучше не бросаться вовсе; поражаюсь и забавляюсь этим чуждым (независимо от века) речам.
– Ты решил продать меня ещё раз?
Разговаривающие препираются друг с другом недовольными взглядами.
– Бог одарил тебя вниманием.
– И он не единственный, кто это сделал.
Хозяин Монастыря доказывает, что оказанная честь сулит приятное сотрудничество. А еще молодой, однако влиятельный, Бог не терпит отказов.
– Я тоже, – злостно щерится Луна.
– Прошу, послушай…
Отрицание перебивает отрицание, а один удручающий и гневный взгляд сменяет другой. Бог Удовольствий осыпает юную богиню радостями момента и перспективами грядущего, заверяет в безопасности и нормальности, а она непокорно жмёт плечами и посылает всех людей на свете к праотцам.
– Подумай о его предложении, – кидает напоследок мужчина.
Луна проглатывает негодование и обиду, неприятие окружающих её лиц и мира в целом и потому осушает следующий бокал. Я желаю ступить к женщине и завлечь её беседой, но стервятники, пережёвывающие устами-сплетнями последнюю падаль, облепляют юную богиню и обнимают бесконечными расспросами. Луна держится холодно и отстранённо, а затем становится и вовсе кисло-ехидной.
Бог Удовольствий пытается сдержать подступающего Бога Войны, лицо которого принимает скверный вид залежалого финика, по-дружески хлопает его по плечам и смеётся во всю мощь. Но Бог Войны оказывается глух к чьим-либо речам, ибо один-единственный отказ рушит его воображаемую пирамиду незыблемой власти и вседозволенности. Бог Войны – без приветствий – врывается в пространство Луны.
– Должно быть, ваш друг неправильно донёс до вас мои слова, – протягивает краснолицый и злой.
Луна не позволяет ему высказаться и, перебивая, швыряет:
– Независимо от того, какими словами мой друг донёс до меня ваше предложение, ответ неизменен, а последующие попытки уговора будут восприняты как неуважение и насилие.
Женщина устало отворачивается и наполняет бокал, после чего, вкусив напиток, возвращает взор на стоящего подле. Бурлящая кровь готова просочиться через побагровевшие уши. Боги, не знавшие слова «нет» (как и люди обыкновенные; то есть попросту люди обыкновенные) тяжело принимают отказы и вообще что-либо отличающееся от привычного им.
– Должно быть, – продолжает Бог Войны, – вы сами неправильно поняли мои слова.
Некто из приближённых – до того шепчущихся – затихает и слушает разговор. Бог Удовольствий, находясь за плечом злого мальчишки, бросает на Луну суровый взгляд и жестом просит остановиться.
– Должно быть, должно быть…вот же заладил! – в сторону отбрасывает богиня. – В вас нет уважения к дому Солнца, не так ли? – брызжет она вопреки терзающей толпе и постулатам современности. – Вы не знакомы с моим супругом или отрицаете его влияние и сопутствующие любому зрелому уму чувства самодостаточности, эгоизма и моногамности? Мой мужчина не одобряет даже вашего взгляда.
Богу Войны не находится, что ответить, а потому Луна – остановись, безумная! – вторит:
– Ужасны в мужчине напыщенная горделивость и слова без действий, но еще ужаснее – неспособность принять поражение.
– Кажется, говорим мы о разных вещах, – незамедлительно врывается в беседу Бог Удовольствий, спасая каждую из соперничающих сторон; одна его рука падает на плечо Бога Войны (и тут же оказывается сброшена далее), а другая с тяжестью сжимает женский локоток.
– Я убью тебя, Луна, – по губам прочитывает женщина и аналогично – фыркнув – отстраняется от излишнего жеста.
– Не наблюдаю вашего супруга, – отзывается Бог Войны, должный принять её неприятие и отступить.
– Он столько времени терпел ваши выходки, что ныне поручил эти заботы мне.
– Не позорь дом Солнца! – швыряет Бог Удовольствий, уводя женщину поодаль; они встают совсем близко ко мне: вот только вновь я тенью мешаюсь за плотной драпировкой штор и вкушаю забродившие плоды.
И женщина быстро высказывается, что не может поверить: как легко и просто они говорят о таких вещах, как люди – забродившие плоды – пьяны сами собой и не различают здравие от слабоумия.
– Не могу поверить! – повторно восклицает Луна.
– Твой упомянутый муж недалеко от нас ушёл, – отвечает Бог Удовольствий. – И всё же: не позорь! Не разрывай его наработанные связи и – пущай не самые качественные – отношения. Всё это тебе пригодится.
– Иногда мне кажется единственное, что может пригодиться в вашей компании – верёвка и стул.
– Не воображай.
Бог Удовольствий отступает и, благодаря приобретённым ораторским качествам и развитой способностью разряжать любые споры, о чём-то вещает задействованным в разговоре людям. По правде, он обыгрывает ситуацию злобными комментариями и забавляется общим чертам. Богоподобные успокаиваются и оседают, однако некоторые из них – большинство – в душах своих хоронят залежи гнева и недовольства; теперь они по праву точат зуб на юную Богиню.
– И что это было? – в шёпоте допытывает Бог Удовольствий и плечом прижимается к одиноко стоящей у столика Луне.
Сама же Луна ругается на старом наречии – откровенно (так как все языку внимают), но негромко: эти закоренелые безумцы и моральные уродцы кипятят в ней кровь и студят жилы.
Бог Удовольствий просит спокойствия и отнимает у женских рук очередной бокал.
– В тебе говорят градусы.
– В тебе тоже. И однажды таков глас оказался вердиктом.
– Не сейчас, Луна...
Бог Удовольствий, в очередной раз перепрыгивая с темы, просит назвать самую привлекательную девушку на вечере. Очаровательный женский взгляд пронизывает его льдом, а мужской голос напевает:
– Вот из тех.
И кивок приходится на стол по другую сторону залы; через паркет и завесы людей.
– Рыжая.
– Давай без рыжих. После Сибирии я болезненно принимаю этот цвет.
– Блондинку, значит, тоже не предлагать? – злостно зудит женщина. – Правее.
– Она из Монастыря. Я продал её в жёны несколько лет назад, а принцип «не прикасаться к монастырскому» свят до сей поры.
– О чём мы говорим? – и Луна недовольно складывает руки на груди. – И всё же блондинка. С короткими волосами.
– Одна из жён Бога Ненависти. Отличный выбор.
– Прости?
– Твой муж тоже любил так делать.
И мужчина рассекает по залу, прытко перенимая обрывки фраз и умудряясь отвечать на них, и мужчина склоняется к немощному силуэту в простом платье, и мужчина облепляет доступную приглашениями, предложениями и поцелуями. Они немедля поднимаются на второй этаж.
А я перевожу взгляд на Луну, которая, не веря происходящему, едва удерживается за кайму стола и следом приземляется на пуф неподалёку. Вот так просто, Луна, всё верно. Впервые окропляю её чудесные черты жалостью и состраданием; их отношения были загадкой (для всех), однако они были, а потому являлись постоянными зачинами болтовни и сплетен. Но, несмотря на развязность их характеров, женщина не ожидала подобного пренебрежения.
– Вам помочь, богиня? – спрашиваю я.
Луна, не обернувшись, отказывается и от помощи, и от присутствия на вечере, а потому резво покидает резиденцию. Нахожу её в саду. На том же самом месте, где мы беседовали впервой. Происходило то при свете дня, однако с затаившимся под тучами солнцем, а ныне – с её приятельницей луной.
– Ваша печаль разбивает мне сердце, – признаюсь я и лукаво проникаю в беседу.
– С меня достаточно сердец, – в пустоту сообщает женщина. – Сохраните его: здесь таковые больше не имеются.
И она одаривает меня морозным взглядом. Узнаёт, дивится...!
– О! Не разговаривайте со мной! – восклицает Луна и устало роняет голову, взглядом препираясь с припрятанной в тени зеленью.
Спешу узнать причину слов и вкушаю ответное:
– Прошлый наш разговор у резиденции дома Жизни одарил меня неприятнейшими делами и известиями. Исповедь ныне не взвывает к богам; они слепы и глухи к мольбам людским.
– Истинные Боги слышат через стены.
– И стены тоже слышат – но это уже не боги. А чего желаете вы сами, друг мой? Чтобы я спровоцировала вас на грех?
Ядовитая улыбка пронизывает лицо. Соотнести к богу понятие греха? О, она в действительности безумна и отчаянна.
– Смотря, что вы зовёте грехом.
Женщина расправляет плечи и замирает напротив; уступка в росте оказывается неощутима: её горделивый взгляд и такая же выправка не позволяют оппоненту допустить мысль о неравенстве.
И я быстро признаюсь, что причина моего обращения сокрыта в предупреждении об опасности.
– Вы не позволили мне окончить речь после танца, а я с самыми благими намерениями обращаюсь к вам и Монастырю. Хочу предупредить. Хочу выразить опасения.
– Что это значит? – вопрошает Луна и едва отступает в сторону резиденции.
– Что будет, если я сообщу: ваш близкий – якобы – и общий друг решил сыграть против и потому монастырские стены ныне не неприступны?
– Ближе к делу! – нетерпеливо бросает женщина и цепляется едким взглядом.
Признаюсь, что мне случаем попала переписка двух лиц, которые обсуждали монастырские дела и подстрекали мирных к мятежу. Назвать их по имени я не мог.
– Нам следует вернуться или же – наоборот – не являться?
– Если вам дороги жизни находящихся там послушниц — первое.
Луна скверно ругается и тут же исчезает. Начинаются её поиски Бога Удовольствий.
Женщина
Я размышляю о причудливом предупреждении Бога Смерти, который шуткой ли, забавой или злобой направил нас к Монастырским стенам – нетронутым и спящим. Никакими гостями и никакими неприятными известиями не разило, однако же для чего-то один из умнейших людей (он – человек?) на вечере отправил нас к родному. Или выдворил из обители смрада и ругани?
Дабы найти Бога Удовольствий, предававшегося удовольствиям, пришлось пошмыгать меж спален и наглядеться разных картин (и не самых приятных). Тогда и подтвердились мои догадки о том, что величайший человек, достигший высоты образования и полёта, нырнул в пучину безрассудного, обнажив животный инстинкт по глупости и от дозволенности: боги сношались с богами или слугами, боги уединялись парами или безумствовали компаниями. Они потыкали своим прихотям: приземистым, скотским; и позабыли о возлагаемых обязанностях – великих (возможных) целях, ведь люди смертные доверили им и себя, и организацию городов, и ведение политики меж ними – остатками цивилизации. Даже решение общих вопросов не касалось лиц и умов нынешних богов. Они касались друг друга и доживали век в разрухе, заведомо убеждённые – гибель неминуема; и даже бессмертные (мнимо) падут от карающего меча. Оказывается, цивилизация подыхает задолго до крушения внешнего.
В спальню заходит Ян.
– Разрешите, богиня? – глумливо швыряет он и припадает к своему шкафу. Наблюдаю за одевающимся телом. – Ваш Бог – мудрец – либо глупец, либо обманщик.
– Думаю, у него были все причины направить нас в Монастырь.
И Ян, прокалывая меня увесистым, насмехающимся взглядом, поясняет, что Бог Смерти – единственный живущий на свете (его остаткам) правдолюб, отдающий должное лукавству и витиеватому достижению целей путём намёков и инсинуаций.
– И всё-таки причина была, – говорю я. – Должна быть непременно и вскоре нам обнажится.
Мужчина вздыхает и, бросив рубаху, проползает через кровать ко мне – сидящей на краю, ближе к окну.
– А теперь посмотри на ситуацию со стороны. Из-за «доброго» совета твоего нового друга ты увидела то, что видеть не должна (хотя об этом я неоднократно рассказывал) и услышала то, что слышать не должна (хотя догадки строить могла).
– Всё это произошло минутами ранее. Когда ты вновь решил продать меня очередному божку. Забыл?
– Позаимствовать, давай так?
– Пошёл ты.
Я ударяю его в мокрую грудь и спрыгиваю с кровати. Бреду до кабинета, а голос преследует:
– О! И не скажу, что ты застала меня врасплох с той блондиночкой, однако множеств удовольствий, определённо, лишила.
– Зачем ты всё это говоришь? – спрашиваю я у нисколько не раскаивающегося взгляда. – И зачем так поступил со мной?
– Так – это как? – скалится Ян.
– Так! Ты бросил меня средь падальщиков, а сам пригрел постель чужой жены. Назло.
– Нет же.
И мужчина говорит, что бросила себя падальщикам я сама – когда пустилась в гневные речи и восклицания (а осуждение толпа не приемлет).
И мужчина говорит, что пригреть постель чужой жены – нормально и приемлемо; плоды – сладки, вкусны: каким же эгоистом нужно быть, дабы не поделиться и не позволить приятелю отведать со своего цветущего дерева.
И мужчина говорит, что зла и намерений в том не было – я сама избрала подругу, да и обязательствами в виде отношений мы не обременены.
– Мы партнёры, – подытоживает Ян. – Ты тоже могла примерить чью-либо спальню: простыни там, говорят, свежее и теплее.
– Не обманывай себя, – говорю я. – А твоё согласие подсунуть меня тому мальцу – более чем рабочая хватка. Ты вновь узрел выгоду, а воздерживаться от лёгких денег так и не научился.
– Когда у тебя долгие годы этих денег нет вовсе, то...неудивительно, Луна.
– Кто мы друг другу?
Ответ на это – увы! – не находится. А резкий вопрос отпечатывается на лицах беседующих.
– Тогда скажи, кто я для тебя.
– О, Луна! – восторгается мужчина. – Если бы всё было так просто. Взять и сказать, надо же!
– Да, просто. Не знаю, для чего люди всё и всегда усложняют.
– Ты для меня, – бросает следом мужчина, – самая приятная из проблем.
Поражаюсь тому и прошу повторить, не унимаюсь и переспрашиваю (словно бы едино услышанное):
– Я – проблема?
– Женщина и должна быть таковой, – рассуждает Хозяин Монастыря. – А любимая женщина – проблемой, которую вовсе не хочется решать…Твоя очередь.
– Что?
– Назвалась – дерзай. Кто я для тебя?
Прикусываю язык и с ответом не тороплюсь. Угли ворошит следующее замечание:
– Не стоило выпытывать, если сама не можешь определиться.
– Самый близкий из врагов.
Удивлённый взгляд компенсирует молчание в пару секунд.
– Вот значит как.
И Ян пускается в причитания:
– Я дарую тебе кров, тепло и пищу, я дарую тебе работу и досуг, я дарую тебе добрую компанию и вечное покровительство, а ты зовёшь меня ближайшим из врагов?
– Их и следует держать как можно ближе к себе.
Следом в причитания пускаюсь я:
– Ты украл у меня всё тобой перечисленное: гневно и без дум о грядущем, и заместил своим. Я благодарна, но не счастлива.
Два холодных стакана пригревают стол – к ним перемещается с книжного стеллажа открытая бутыль. Мужчина, оскорблённо насупившись, разливает. И следом обдаёт откровениями вчерашней ночи. Красивыми словами он изображает уродливые деяния; устало отворачиваюсь и занимаю кресло Яна. Старое наречие оплетает новыми подробностями события после заката.
– Мне нравится, что присутствующие там девы – со скромными одеждами и покладистыми взглядами – показывает изнанку, стоит только закрыть за ними дверь на ключ.
– Думай, что предлагаешь, – рычит женщина.
Обиженно, но не показательно.
– Дело не в деньгах, – утверждает Бог Удовольствий.
– Ещё бы в них! – восклицает Луна. – За деньги у тебя полон Монастырь.
– Выгоды в том предостаточно. В первую очередь, ты заручишься хорошим влиянием. Если и вершить историю – то с шумом; Бог Войны может сыграть нам на руку.
– Вот ты с ним и поработай рукой.
Бог Удовольствий велит бросаться подобной чертовщиной тише, а лучше не бросаться вовсе; поражаюсь и забавляюсь этим чуждым (независимо от века) речам.
– Ты решил продать меня ещё раз?
Разговаривающие препираются друг с другом недовольными взглядами.
– Бог одарил тебя вниманием.
– И он не единственный, кто это сделал.
Хозяин Монастыря доказывает, что оказанная честь сулит приятное сотрудничество. А еще молодой, однако влиятельный, Бог не терпит отказов.
– Я тоже, – злостно щерится Луна.
– Прошу, послушай…
Отрицание перебивает отрицание, а один удручающий и гневный взгляд сменяет другой. Бог Удовольствий осыпает юную богиню радостями момента и перспективами грядущего, заверяет в безопасности и нормальности, а она непокорно жмёт плечами и посылает всех людей на свете к праотцам.
– Подумай о его предложении, – кидает напоследок мужчина.
Луна проглатывает негодование и обиду, неприятие окружающих её лиц и мира в целом и потому осушает следующий бокал. Я желаю ступить к женщине и завлечь её беседой, но стервятники, пережёвывающие устами-сплетнями последнюю падаль, облепляют юную богиню и обнимают бесконечными расспросами. Луна держится холодно и отстранённо, а затем становится и вовсе кисло-ехидной.
Бог Удовольствий пытается сдержать подступающего Бога Войны, лицо которого принимает скверный вид залежалого финика, по-дружески хлопает его по плечам и смеётся во всю мощь. Но Бог Войны оказывается глух к чьим-либо речам, ибо один-единственный отказ рушит его воображаемую пирамиду незыблемой власти и вседозволенности. Бог Войны – без приветствий – врывается в пространство Луны.
– Должно быть, ваш друг неправильно донёс до вас мои слова, – протягивает краснолицый и злой.
Луна не позволяет ему высказаться и, перебивая, швыряет:
– Независимо от того, какими словами мой друг донёс до меня ваше предложение, ответ неизменен, а последующие попытки уговора будут восприняты как неуважение и насилие.
Женщина устало отворачивается и наполняет бокал, после чего, вкусив напиток, возвращает взор на стоящего подле. Бурлящая кровь готова просочиться через побагровевшие уши. Боги, не знавшие слова «нет» (как и люди обыкновенные; то есть попросту люди обыкновенные) тяжело принимают отказы и вообще что-либо отличающееся от привычного им.
– Должно быть, – продолжает Бог Войны, – вы сами неправильно поняли мои слова.
Некто из приближённых – до того шепчущихся – затихает и слушает разговор. Бог Удовольствий, находясь за плечом злого мальчишки, бросает на Луну суровый взгляд и жестом просит остановиться.
– Должно быть, должно быть…вот же заладил! – в сторону отбрасывает богиня. – В вас нет уважения к дому Солнца, не так ли? – брызжет она вопреки терзающей толпе и постулатам современности. – Вы не знакомы с моим супругом или отрицаете его влияние и сопутствующие любому зрелому уму чувства самодостаточности, эгоизма и моногамности? Мой мужчина не одобряет даже вашего взгляда.
Богу Войны не находится, что ответить, а потому Луна – остановись, безумная! – вторит:
– Ужасны в мужчине напыщенная горделивость и слова без действий, но еще ужаснее – неспособность принять поражение.
– Кажется, говорим мы о разных вещах, – незамедлительно врывается в беседу Бог Удовольствий, спасая каждую из соперничающих сторон; одна его рука падает на плечо Бога Войны (и тут же оказывается сброшена далее), а другая с тяжестью сжимает женский локоток.
– Я убью тебя, Луна, – по губам прочитывает женщина и аналогично – фыркнув – отстраняется от излишнего жеста.
– Не наблюдаю вашего супруга, – отзывается Бог Войны, должный принять её неприятие и отступить.
– Он столько времени терпел ваши выходки, что ныне поручил эти заботы мне.
– Не позорь дом Солнца! – швыряет Бог Удовольствий, уводя женщину поодаль; они встают совсем близко ко мне: вот только вновь я тенью мешаюсь за плотной драпировкой штор и вкушаю забродившие плоды.
И женщина быстро высказывается, что не может поверить: как легко и просто они говорят о таких вещах, как люди – забродившие плоды – пьяны сами собой и не различают здравие от слабоумия.
– Не могу поверить! – повторно восклицает Луна.
– Твой упомянутый муж недалеко от нас ушёл, – отвечает Бог Удовольствий. – И всё же: не позорь! Не разрывай его наработанные связи и – пущай не самые качественные – отношения. Всё это тебе пригодится.
– Иногда мне кажется единственное, что может пригодиться в вашей компании – верёвка и стул.
– Не воображай.
Бог Удовольствий отступает и, благодаря приобретённым ораторским качествам и развитой способностью разряжать любые споры, о чём-то вещает задействованным в разговоре людям. По правде, он обыгрывает ситуацию злобными комментариями и забавляется общим чертам. Богоподобные успокаиваются и оседают, однако некоторые из них – большинство – в душах своих хоронят залежи гнева и недовольства; теперь они по праву точат зуб на юную Богиню.
– И что это было? – в шёпоте допытывает Бог Удовольствий и плечом прижимается к одиноко стоящей у столика Луне.
Сама же Луна ругается на старом наречии – откровенно (так как все языку внимают), но негромко: эти закоренелые безумцы и моральные уродцы кипятят в ней кровь и студят жилы.
Бог Удовольствий просит спокойствия и отнимает у женских рук очередной бокал.
– В тебе говорят градусы.
– В тебе тоже. И однажды таков глас оказался вердиктом.
– Не сейчас, Луна...
Бог Удовольствий, в очередной раз перепрыгивая с темы, просит назвать самую привлекательную девушку на вечере. Очаровательный женский взгляд пронизывает его льдом, а мужской голос напевает:
– Вот из тех.
И кивок приходится на стол по другую сторону залы; через паркет и завесы людей.
– Рыжая.
– Давай без рыжих. После Сибирии я болезненно принимаю этот цвет.
– Блондинку, значит, тоже не предлагать? – злостно зудит женщина. – Правее.
– Она из Монастыря. Я продал её в жёны несколько лет назад, а принцип «не прикасаться к монастырскому» свят до сей поры.
– О чём мы говорим? – и Луна недовольно складывает руки на груди. – И всё же блондинка. С короткими волосами.
– Одна из жён Бога Ненависти. Отличный выбор.
– Прости?
– Твой муж тоже любил так делать.
И мужчина рассекает по залу, прытко перенимая обрывки фраз и умудряясь отвечать на них, и мужчина склоняется к немощному силуэту в простом платье, и мужчина облепляет доступную приглашениями, предложениями и поцелуями. Они немедля поднимаются на второй этаж.
А я перевожу взгляд на Луну, которая, не веря происходящему, едва удерживается за кайму стола и следом приземляется на пуф неподалёку. Вот так просто, Луна, всё верно. Впервые окропляю её чудесные черты жалостью и состраданием; их отношения были загадкой (для всех), однако они были, а потому являлись постоянными зачинами болтовни и сплетен. Но, несмотря на развязность их характеров, женщина не ожидала подобного пренебрежения.
– Вам помочь, богиня? – спрашиваю я.
Луна, не обернувшись, отказывается и от помощи, и от присутствия на вечере, а потому резво покидает резиденцию. Нахожу её в саду. На том же самом месте, где мы беседовали впервой. Происходило то при свете дня, однако с затаившимся под тучами солнцем, а ныне – с её приятельницей луной.
– Ваша печаль разбивает мне сердце, – признаюсь я и лукаво проникаю в беседу.
– С меня достаточно сердец, – в пустоту сообщает женщина. – Сохраните его: здесь таковые больше не имеются.
И она одаривает меня морозным взглядом. Узнаёт, дивится...!
– О! Не разговаривайте со мной! – восклицает Луна и устало роняет голову, взглядом препираясь с припрятанной в тени зеленью.
Спешу узнать причину слов и вкушаю ответное:
– Прошлый наш разговор у резиденции дома Жизни одарил меня неприятнейшими делами и известиями. Исповедь ныне не взвывает к богам; они слепы и глухи к мольбам людским.
– Истинные Боги слышат через стены.
– И стены тоже слышат – но это уже не боги. А чего желаете вы сами, друг мой? Чтобы я спровоцировала вас на грех?
Ядовитая улыбка пронизывает лицо. Соотнести к богу понятие греха? О, она в действительности безумна и отчаянна.
– Смотря, что вы зовёте грехом.
Женщина расправляет плечи и замирает напротив; уступка в росте оказывается неощутима: её горделивый взгляд и такая же выправка не позволяют оппоненту допустить мысль о неравенстве.
И я быстро признаюсь, что причина моего обращения сокрыта в предупреждении об опасности.
– Вы не позволили мне окончить речь после танца, а я с самыми благими намерениями обращаюсь к вам и Монастырю. Хочу предупредить. Хочу выразить опасения.
– Что это значит? – вопрошает Луна и едва отступает в сторону резиденции.
– Что будет, если я сообщу: ваш близкий – якобы – и общий друг решил сыграть против и потому монастырские стены ныне не неприступны?
– Ближе к делу! – нетерпеливо бросает женщина и цепляется едким взглядом.
Признаюсь, что мне случаем попала переписка двух лиц, которые обсуждали монастырские дела и подстрекали мирных к мятежу. Назвать их по имени я не мог.
– Нам следует вернуться или же – наоборот – не являться?
– Если вам дороги жизни находящихся там послушниц — первое.
Луна скверно ругается и тут же исчезает. Начинаются её поиски Бога Удовольствий.
Женщина
Я размышляю о причудливом предупреждении Бога Смерти, который шуткой ли, забавой или злобой направил нас к Монастырским стенам – нетронутым и спящим. Никакими гостями и никакими неприятными известиями не разило, однако же для чего-то один из умнейших людей (он – человек?) на вечере отправил нас к родному. Или выдворил из обители смрада и ругани?
Дабы найти Бога Удовольствий, предававшегося удовольствиям, пришлось пошмыгать меж спален и наглядеться разных картин (и не самых приятных). Тогда и подтвердились мои догадки о том, что величайший человек, достигший высоты образования и полёта, нырнул в пучину безрассудного, обнажив животный инстинкт по глупости и от дозволенности: боги сношались с богами или слугами, боги уединялись парами или безумствовали компаниями. Они потыкали своим прихотям: приземистым, скотским; и позабыли о возлагаемых обязанностях – великих (возможных) целях, ведь люди смертные доверили им и себя, и организацию городов, и ведение политики меж ними – остатками цивилизации. Даже решение общих вопросов не касалось лиц и умов нынешних богов. Они касались друг друга и доживали век в разрухе, заведомо убеждённые – гибель неминуема; и даже бессмертные (мнимо) падут от карающего меча. Оказывается, цивилизация подыхает задолго до крушения внешнего.
В спальню заходит Ян.
– Разрешите, богиня? – глумливо швыряет он и припадает к своему шкафу. Наблюдаю за одевающимся телом. – Ваш Бог – мудрец – либо глупец, либо обманщик.
– Думаю, у него были все причины направить нас в Монастырь.
И Ян, прокалывая меня увесистым, насмехающимся взглядом, поясняет, что Бог Смерти – единственный живущий на свете (его остаткам) правдолюб, отдающий должное лукавству и витиеватому достижению целей путём намёков и инсинуаций.
– И всё-таки причина была, – говорю я. – Должна быть непременно и вскоре нам обнажится.
Мужчина вздыхает и, бросив рубаху, проползает через кровать ко мне – сидящей на краю, ближе к окну.
– А теперь посмотри на ситуацию со стороны. Из-за «доброго» совета твоего нового друга ты увидела то, что видеть не должна (хотя об этом я неоднократно рассказывал) и услышала то, что слышать не должна (хотя догадки строить могла).
– Всё это произошло минутами ранее. Когда ты вновь решил продать меня очередному божку. Забыл?
– Позаимствовать, давай так?
– Пошёл ты.
Я ударяю его в мокрую грудь и спрыгиваю с кровати. Бреду до кабинета, а голос преследует:
– О! И не скажу, что ты застала меня врасплох с той блондиночкой, однако множеств удовольствий, определённо, лишила.
– Зачем ты всё это говоришь? – спрашиваю я у нисколько не раскаивающегося взгляда. – И зачем так поступил со мной?
– Так – это как? – скалится Ян.
– Так! Ты бросил меня средь падальщиков, а сам пригрел постель чужой жены. Назло.
– Нет же.
И мужчина говорит, что бросила себя падальщикам я сама – когда пустилась в гневные речи и восклицания (а осуждение толпа не приемлет).
И мужчина говорит, что пригреть постель чужой жены – нормально и приемлемо; плоды – сладки, вкусны: каким же эгоистом нужно быть, дабы не поделиться и не позволить приятелю отведать со своего цветущего дерева.
И мужчина говорит, что зла и намерений в том не было – я сама избрала подругу, да и обязательствами в виде отношений мы не обременены.
– Мы партнёры, – подытоживает Ян. – Ты тоже могла примерить чью-либо спальню: простыни там, говорят, свежее и теплее.
– Не обманывай себя, – говорю я. – А твоё согласие подсунуть меня тому мальцу – более чем рабочая хватка. Ты вновь узрел выгоду, а воздерживаться от лёгких денег так и не научился.
– Когда у тебя долгие годы этих денег нет вовсе, то...неудивительно, Луна.
– Кто мы друг другу?
Ответ на это – увы! – не находится. А резкий вопрос отпечатывается на лицах беседующих.
– Тогда скажи, кто я для тебя.
– О, Луна! – восторгается мужчина. – Если бы всё было так просто. Взять и сказать, надо же!
– Да, просто. Не знаю, для чего люди всё и всегда усложняют.
– Ты для меня, – бросает следом мужчина, – самая приятная из проблем.
Поражаюсь тому и прошу повторить, не унимаюсь и переспрашиваю (словно бы едино услышанное):
– Я – проблема?
– Женщина и должна быть таковой, – рассуждает Хозяин Монастыря. – А любимая женщина – проблемой, которую вовсе не хочется решать…Твоя очередь.
– Что?
– Назвалась – дерзай. Кто я для тебя?
Прикусываю язык и с ответом не тороплюсь. Угли ворошит следующее замечание:
– Не стоило выпытывать, если сама не можешь определиться.
– Самый близкий из врагов.
Удивлённый взгляд компенсирует молчание в пару секунд.
– Вот значит как.
И Ян пускается в причитания:
– Я дарую тебе кров, тепло и пищу, я дарую тебе работу и досуг, я дарую тебе добрую компанию и вечное покровительство, а ты зовёшь меня ближайшим из врагов?
– Их и следует держать как можно ближе к себе.
Следом в причитания пускаюсь я:
– Ты украл у меня всё тобой перечисленное: гневно и без дум о грядущем, и заместил своим. Я благодарна, но не счастлива.
Два холодных стакана пригревают стол – к ним перемещается с книжного стеллажа открытая бутыль. Мужчина, оскорблённо насупившись, разливает. И следом обдаёт откровениями вчерашней ночи. Красивыми словами он изображает уродливые деяния; устало отворачиваюсь и занимаю кресло Яна. Старое наречие оплетает новыми подробностями события после заката.
– Мне нравится, что присутствующие там девы – со скромными одеждами и покладистыми взглядами – показывает изнанку, стоит только закрыть за ними дверь на ключ.
