Часть 3. Гадара.
Глава 1. (от ДРЯНИ)
Прошло четыре лунника с тех пор, как я впервые вошла в клетку для боев – это много, очень много дней, но я практически не заметила их движения. Для меня они слились в ленту каждодневных событий, которые не затрагивали моего сердца, не радовали и не огорчали.
С того черного для меня дня я получила новое имя – Абсолют, так назвал меня мой новый хозяин – Рональд Гиббс – после того памятного боя.
Ну, Абсолют – так Абсолют. Я спокойно приняла эти изменения, просто пожав плечами. Моё прежнее имя нравилось мне гораздо больше.
Меня не стали переселять из нашей с Лори каморки: просто в один из дней, проснувшись от громкого шума, я увидела входящих ко мне в комнату служанок с тряпками и ведрами.
Поспать не дали, выпроводив на улицу, а по истечении трех часов я снова вернулась к себе в комнату и обалдела: окна сияли чистотой, впуская гораздо больше света и чистого воздуха, в правом углу стояла моя новая кровать с настоящими подушками, новым постельным бельем и настоящим, – да, да, настоящим! – шелковым покрывалом.
Все вещи, разбросанные ранее, были сложены аккуратными стопками и рядами, а брошенный на пол пушистый коврик придавал помещению домашний уют.
Не поверите – я не обрадовалась. Молча подошла к новой кровати и, в чем была, рухнула на красивое покрывало.
Плевать.
Ничего не хотелось.
Ничто не радовало.
Я закрыла глаза, и в темноте передо мною появилось светящееся лицо Питера.
«Ну, что малАя? – сказал он, раздвигая губы в мальчишеской улыбке. Никогда при его жизни не видела, чтобы он так улыбался. – Чего загрустила? У меня все хорошо, а ты сделай так, чтобы и у тебя все было хорошо. Живи, малАя – за себя и за меня».
Ох, не могу!
Защемило сердце, и одинокая слеза скатилась по моей щеке.
Питер первым в моей жизни сказал, что любит меня, и, даже не понимая, что это значит, его слова рождали в моей душе теплую и радостную волну.
Я уснула со счастливой улыбкой на губах.
Я спала, спала.
Открывается дверь, кто-то входит и голосом Вихря говорит:
– Ты куда исчезла, шмакодявка? На ужине тебя не было, на завтраке тоже. Не пропусти хоть сегодняшний ужин.
Я мычу. Что-то обещаю. Он уходит.
Я сплю, сплю.
Кто-то нерешительно стучится в дверь.
Я приоткрываю один глаз – передо мной стоит Лэрри с подносом.
– Слышь, малАя, – говорит он, подсовывая поднос мне прямо в лицо. –Ты чего в столовую не приходишь? И на игры? Переживаешь?
Я мычу.
– Я понимаю, – торопливо говорит он. – Всем парням жалко Питера. Ну, нельзя же так убиваться. Он – воин, а все воины знают на что идут. Это наша судьба. Просто не повезло. За эти три дня еще одного парня убили. Он из дайка Артура Ральфса, что в Каринтии. Он, кстати, был в той заварушке, что мы устроили в таверне. Его убил боец из Валинии – один из тех страшных волосатых мужиков, которые славятся своей силой.
Мне абсолютно не хочется его слушать. Мне все равно. А Лэрри продолжает говорить:
– А еще нескольких бойцов очень тяжело ранили, не знаю, выживут ли. Вот такие дела. Эти бои превращаются в очень опасное зрелище, малАя.
Я отворачиваюсь к стене и закрываю глаза, а Лэри все говорит и говорит. Постепенно его слова сливаются для меня в негромкий гул, и я снова засыпаю.
Я сплю, сплю.
И уже не вижу снов. Я как будто проваливаюсь в глубокую темную яму без единого проблеска света. Здесь чуть влажно, темно и спокойно.
Дверь открывается со страшным грохотом. Меня тянут за ногу, и Вихрь уже орет:
– Немедленно вставай, шмакодявка. А, ну, марш в столовую. Снова ничего не ела. Я не уйду. Вставай. Иначе поволоку на руках.
Я с трудом открываю глаза. В окно заглядывает чистый солнечный луч. Надо мной стоит Вихрь и смотрит на меня озабоченным взглядом.
– Я не хочу вставать, – слышится чей-то хриплый голос, и через мгновение я понимаю, что это говор я.
– Вставай, сказал, – меня быстро дёргают наверх, я оказываюсь в сидячем положении, и тут же резко начинает кружится голова, перед газами сверкают яркие круги, начинает подташнивать. Безвольным кулем я снова падаю на кровать.
– Н-да, – озадачивается Вихрь и недоуменно чешет в затылке. – Если ты сейчас же не встанешь, шмакодявка, – начинает грозить он, – то я прикажу высечь тебя кнутом.
– Секите, – безразлично говорю я, пытаясь снова закрыть глаза.
Вихрь плюет (в прямом смысле слова), круто разворачивается и уходит.
А я сплю.
Глаза открываю сама. Бросаю взгляд на окно – там темнота, но в комнате горит светильник. На стуле возле моей кровати сидит Лори и читает какую-то книгу. Я смотрю на нее, сосредотачиваясь на ее лице.
Вот брови нахмурились и между ними появились две маленьких складочки – она делает недовольный выдох, а потом складки разглаживаются и бледные губы слегка раздвигаются, образуя подобие улыбки.
Потом Лори резко вскидывает глаза и замечает, что я проснулась.
– О, малАя. – говорит она, – я уже заждалась твоего пробуждения. Бульон уже, наверно, остыл. Я закутала его в одеяло… Сейчас посмотрю.
Лори вскакивает на ноги, куда-то уходит из поля моего зрения, а потом вновь появляется с маленьким котелком и ложкой.
– Повезло, – начинает щебетать она, – не холодный, чуть теплый. Давай, поешь.
Она протягивает мне котелок и ложку, а у меня внутри начинает клокотать ярость, я со всей злости бью ее по руке – котелок с громким стуком падает на пол, ложка отлетает в сторону.
–Отстаньте от меня все, – начинаю орать я. Мне кажется, что я ору. – Что вы все ко мне пристали…. Не хочу я есть. И пить не хочу. Уходи… Оставьте меня в покое…
Лори спокойно смотрит на меня своими огромными прозрачными зелеными глазищами, и на ее лице можно прочитать только одно чувство – жалость.
А я как схожу с ума: я, наконец-то, вскакиваю с кровати и как сумасшедшая начинаю бегать кругами по комнате, роняя на пол все, что попадается мне под руку. Правда, сил на многое не хватает: после третьего или четвертого круга я начинаю задыхаться, как будто из меня выпустили весь воздух и в бессилии опускаюсь на пол.
В тишине проходит несколько минут.
Наконец, Лори отлипает от стенки, к которой она прижималась во время моего дикого забега, поднимает с пола ложку, вытирает ее каким-то куском ткани и спрашивает меня:
– Теперь будешь бульон?
Я независимо шмыгаю носом и нехотя соглашаюсь:
– Давай.
Она идет к одному из столов и приносит мне котелок побольше, чем был до этого. На поднятую ложку она смотрит с сомнением и, решив что-то для себя, произносит:
– Ложка грязная. Не надо ею есть. А бульон уже почти совсем остыл. Ты могла бы просто пить его из котелка.
Я соглашаюсь, беру котелок… и понимаю, что у меня вообще нет никаких сил – мне трудно поднять даже этот котелок. Лори мне помогает, я пью понемногу маленькими глоточками, останавливаясь передохнуть, и чрез какое-то время понимаю, что объелась. Что больше не могу и не хочу.
Хм… Когда это со мной такое было?
– А теперь спи, – продолжает хлопотать Лори, и я снова иду в кровать.
– Как ты тут очутилась? – спрашиваю я.
– Дядька Вихрь велел ухаживать за тобой пока не поправишься.
Я скашиваю взгляд на нее и снова вижу это проклятое выражение жалости на ее лице.
– Прекрати меня жалеть, – судорожно вздохнув, говорю я. – Ненавижу это.
– Я не могу, – тихо отвечает она. – Это выше моих сил. Тебе больно, а мне жалко тебя. И я не могу приказать себе не жалеть тебя.
Я же говорила, что она блаженная. Я громко вздыхаю, меняю положение тела, расправляю одеяло, пытаясь поудобнее устроиться. И, наконец, прошу:
– Расскажи что-нибудь.
– Что? – тут же встряхивается она.
– Что хочешь.
Она недолго молчит, а потом тихим голосом начинает говорить. Она говорит так тихо, что мне приходиться прислушиваться, сдерживая дыхание.
– Я очень скучаю по дому, – говорит она. – Я родилась в маленьком рыбацком селении возле небольшого городка Скорка. Это самый север в нашей Провинции Галлиния. Городок небольшой, это я поняла уже тогда, когда приехала в Дорн и увидела какие на самом деле бывают большие города, а до этого искренне считала, что это самый большой и красивый город на свете. Мы с отцом приезжали в Скорку два раза в год на сезонные ярмарки. Мой отец был самым обычным человеком, он рыболов и охотник. Он всю жизнь занимался ловлей рыбы и охотой на морских гадов, также как его отец, его дед, его прадед…
– А мама? – спрашиваю я.
– А мама, так же, как и я, умела договариваться с животными, птицами и даже с рыбами, – голос Лори тих и печален, она смотрит прямо перед собой невидящим взглядом, и мне становится жутко, я начинаю понимать, что история будет грустной, и зря я просила ее рассказывать.
– Мне тогда исполнилось десять лет, – тихим голосом продолжает она, – когда произошло событие, которое навсегда останется в моей памяти. Это случилось зимой: буря накрыла деревню плотной белой пеленою снега, все дороги были засыпаны – ни проехать, ни пройти, а мама накануне отправилась в соседнее селение помогать роженице – нашей родственнице. Мама лечила не только животных, но и людей. Сама понимаешь, что в глухом селении на задворках Империи любой человек с даром – на вес золота. Не знаю, почему она не захотела переждать непогоду. Дядька отца, староста Мальнор из этого селения, чья невестка и родила с помощью мамы, рассказывал, что она почему-то нервничала, и ни в какую не хотела оставаться. Она спешила вернуться в наш Кавель ко мне с отцом. Она была очень встревожена, говорил Мальнор, твердила что-то об опасности для нас двоих – поэтому и поехала. А к ночи буря усилилась…. И все.
– Она умерла? – спросила я шепотом. – Как?
– Замерзла. – Лицо Лори побелело, и лишь зеленые глаза полыхали на застывшем лице. – Когда буря закончилась, ее пошли искать. Нашли совсем недалеко от дома, в ближней роще. У лошади были переломы обеих ног, она сошла с дороги из-за засыпавшего всё снега, и упала в овраг. Мама, наверно, пробовала ее лечить, но не рассчитала силы, большая их часть уже была потрачена на помощь роженице, она отдала последние лошади, а сама замерзла в сугробе.
Мне стало не по себе. Я никогда не знала ни отца, ни матери, но часто представляла себе какими они могли бы быть. В моем воображении они были добрыми, ласковыми, самыми лучшими. Они любили меня. Они охраняли меня. Они были самыми, самыми… И теперь я примеряла рассказ Лори на себя. Что сделала бы я, если бы мой самый любимый и родной человек на свете, умер? Замерз. Брр…. Кажется, такое выдержать невозможно.
– А что потом? – я все-таки спросила.
– Потом? – Лори вздрогнула. – Потом мы стали жить вдвоем с отцом. Ты знаешь, у нас очень красивая деревня. И название красивое – Кавель, как в сказке. Там круглый год царят белые ночи летом и полярная ночь зимой. Среди скалистых берегов дуют холодные ветра, рассекаемые лишь редкими лучами солнца сквозь плотное покрывало облаков, а с Галлионийского моря постоянно дуют морские ветра, складывая свои рулады в величественные баллады. За пределами посёлка простираются бескрайние леса, поросшие высокими соснами и еловыми прогалинами. Эти леса охраняют секреты прошлого и настоящего, там спрятано немало тайн, известных лишь старожилам. А еще у нас есть маяк. Он очень старый, он возвышается над берегом моря, а его огонь служит ориентиром для кораблей, направляющихся домой или проходящих мимо берега. Рассказывают легенду о его магическом происхождении – якобы его зажгли давным-давно нелюди, маги огня, и он до сих пор ни разу не потух.
– И сколько он так светит? – слова «маги огня» немного встряхнули меня.
– Не знаю. – Лори изящно пожала плечами. – Все время, что я жила в Кавеле, он горел. А отец рассказывал, что и при всей его жизни – он горел тоже.
– А где сейчас твой отец? – мне стало интересно, как Лори очутилась в дайке, если у нее был отец. Неужели он ее продал Крейгу?
– Отец…, – лицо Лори снова закаменело. – Отец…
– Он тоже умер? – пришла мне в голову страшная догадка.
– Ты знаешь, – Лори снова уставилась в окно невидящим взглядом, – жизнь в Кавеле течёт размеренно и спокойно, скучать не приходится. После смерти мамы я стала хозяйкой своего маленького хозяйства: убирала, готовила, ухаживала за скотиной, занималась огородом. Мне некогда было лелеять свое горе, я думала об отце. Представляешь, малАя, что там у себя в Кавеле я совсем не была такой тихоней, которой кажусь здесь, я могла настоять на своем. Отец не хотел принимать смерть мамы. Он – лучший охотник и рыбак нашего селения – на долгих два года выпал из жизни, превратившись в малого ребенка. Он, как и ты, не хотел есть, плохо спал, он не понимал и не принимал реальной жизни. Каждый день он ходил на могилу к маме, и сидел там долгими часами, а ночью лежал на лежанке и смотрел в потолок. Он очень ее любил. Больше, чем меня.
Я уже не хотела слушать Лори, потому что ее жизнь, даже с родителями, не была лучше и счастливей моей, но только сегодня и сейчас она нашла кого-то в моем лице, кто мог выслушать ее боль и разделить ее с ней. Я не могла ее прервать, я слушала. Если ей будет легче от разговора с мной – пусть будет так.
– А через два года он встретил Олу. Она родилась у нас в Кавеле, а потом вышла замуж и уехала в другое селение. Муж умер, и она с дочерью Риной вернулась в родные места в родительский дом. Дом обветшал без хозяев, и она попросила моего отца помочь ей в его восстановлении. Не знаю, что там у них и как случилось, но отец снова ожил. Он почувствовал себя нужным кому-то, а руки у него всегда были золотыми. Короче, через три лунника они поженились, и Ола с Риной переехали жить к нам в дом. Не хочу говорить плохого о мачехе, она меня сильно не обижала. Но у нее на первом месте была родная дочь и мой отец, а меня как будто не было. Все заботы о доме новая жена моего отца взяла на себя, а я оказалась не у дел. С Риной наладить отношения тоже не смогла – у нас были слишком разные интересы. Она была старше меня и вовсю уже заглядывалась на парней, а мне это было не интересно. Я свое свободное время стала проводить с животными, и скоро поняла, что у меня такой же дар, как и у мамы. Так мы и жили год за годом. Они своей семьей, я – с животными. А потом случилась эта буря.
– Какая?
– Если ты ездила с выступальщиками по Галлинии, то заешь, что наше Галлионийское море очень коварно и сурово, а у нас на Севере – тем более. Отец в тот раз ушел на охоту за трипсами. Они обитают далеко к северу и очень ценятся за жир. Он должен был пойти с помощником, но в последний момент тот отказался. Папа пошел один. И не вернулся. Его карбас нашли далеко от нашего поселения. Отца же нигде не было. Вот так я стала сиротой. Около года я еще прожила в отчем доме с мачехой и сводной сестрой.
Лори задумалась и надолго замолчала, а я уже все поняла.
– Это она – твоя мачеха – продала тебя в дайк? - спросила я, после продолжительного молчания.
– Она. – Лори быстро вскинула на меня взгляд. – Но я сама этого захотела, ты не думай. Просто Ола решила еще раз выйти замуж, к ней стал свататься один из рыбаков, а мне там места совсем не оставалось. – Она печально улыбнулась. – Знаешь, тот мужчина тоже был вдовец, и у него было трое детишек. Не знаю, как они поладили с Риной, да, наверное, уже никогда и не узнаю, потому что возвратиться в родное село вряд ли смогу.
