Я думал, что на мне лежит часть ответственности за то, что уважаемому инквизитору стало дурно. Тем более, что у монастырских врат, когда я его встретил…
Верпетий запнулся. Стоило ли рассказывать отцу Василию всю правду? Не может ли это каким-либо образом повредить не только Мануэлю, но и ему самому?
Василий тем временем стал выглядеть весьма растерянным, однако выражение брезгливости исчезло с его лица. Он наклонился, и, приподняв лицо Верпетия за подбородок, заглянул в чистые голубые глаза молодого человека. Тихо спросил:
-- Ты хочешь сказать, сын мой, что в этой комнате не свершался грех рукоблудия?
-- Клянусь вам, Святой отец – ничего такого здесь не было.
В доказательство своей невиновности, монах медленно, с сознанием дела, трижды перекрестился.
-- Но если так, то о какой же вещи идёт речь, и почему ты считаешь, что на тебе лежит ответственность за случившееся с Диего Мануэлем? Что случилось у монастырских ворот, о чём я не знаю?
Верпетий вновь замешкался, он ещё не решил – стоит ли доверить наставнику свои догадки, или лучше немного подождать, чтобы лично побеседовать с Корнетти в момент передачи рукописи? В итоге, спустя несколько секунд, монах нерешительно ответил:
-- Отец мой, молю Вас, не сочтите за неуважение, но я пока не совсем уверен, действительно ли подозрения, мучающие меня, достойны Вашего внимания. Возможно это лишь происки моего усталого разума, и мне не стоит отнимать драгоценное время епископа. Но, чтобы окончательно в том убедиться, мне необходимо лично встретиться с Его Святейшеством, и передать ему сегодня вышеозначенный предмет. Пока что я ещё и сам не знаю – что это, но, если мои подозрения верны – то нам всем в скором времени может понадобиться помощь Всевышнего. Молю Вас, пожалуйста, помогите мне встретиться с епископом сейчас же!
Василий был сильно удивлён всем происходящим. Его ученик, Верпетий, всегда был прилежным и терпеливым в учении, хотя о скромности вспоминал не так часто, как того хотелось бы его учителю. Что же касалось личных качеств, то ранее во лжи и пустословье замечен он не был, значит на то, чтобы осмелиться на просьбу о встрече с епископом, у Верпетия были действительно серьёзные причины. Однако, что он – простой монах, большую часть дня проводящий в библиотеке или на скотном дворе, мог знать такого, что могло бы произвести серьёзное впечатление на Корнетти? Этот вопрос для Василия пока что не имел однозначного ответа. Действительно, внезапный обморок отца Мануэля выглядел слегка странно, учитывая его здоровый и даже, в некоторой степени, аскетичный образ жизни. Но бренное тело человеческое устроено таким образом, что довольно часто лишает дух возможности его контролировать. А потому то, что случилось с инквизитором, лекари приписали чрезмерной утомлённости, связанной, разумеется, с его весьма необычной деятельностью.
Подумав немного, отец Василий всё же пришёл к выводу, что у него нет оснований не доверять молодому Верпетию, а потому дал своё согласие на встречу с епископом. Перед тем, как уйти, Василий счёл своим долгом предупредить младшего по сану:
-- Имей в виду, сын мой, епископ Корнетти – очень непростой человек, несмотря на кажущуюся доброту. Если ты в чём-то уверен, то тебе придётся приложить немало усилий, чтобы убедить его в своей правоте. Если же ты не уверен в том, о чём думаешь, то просто передай вещи Мануэля, и уходи с миром. Не стоит вступать с ним в диспут, а уж тем более пытаться доказать ему то, что в действительности доказательств не имеет…
Верпетий мерил комнату шагами в ожидании, когда отец Василий организует ему встречу с епископом. Верпетий, уже было, совсем отчаялся, и подумал, что Его Святейшество отказался принять монаха сегодня, когда в комнату вошёл брат Андрий (личный помощник епископа) и сказал, что всё устроено, и он лично готов проводить юношу в покои Корнетти.
Когда Верпетий шёл по длинному каменному коридору, освещаемому лишь факелами в виде цветов с остроконечными лепестками, то услышал, как колокол пробил один раз. Это означало, что с момента его разговора с отцом Василием прошло не меньше двух часов, а может, чуть больше. Судя по всему, епископ не очень-то обрадовался его просьбе, учитывая, сколько времени понадобилось учителю для организации свидания.
Тени на жёлтом кирпиче, отбрасываемые идущими людьми, извивались в причудливом танце трепещущего в кадках огня. Верпетию на мгновение стало не по себе от всей этой затеи, но решительность и человеческое любопытство, в конце концов, начали придавать молодому человеку нечто, отдалённо напоминающее храбрость. На какую-то долю секунды, в нём даже проснулось тщеславие: «Кто знает, быть может, это мой шанс доказать всем, что я способен на большее, чем просто переписывать книги и чистить лошадей».
Покои епископа находились в самой дальней части монастырского комплекса, попасть в которую можно было, лишь минуя так называемый «туннель свободы» - именно его молодой католик принял за коридор. Смысл данного туннеля заключался в его мобильности и укреплённости, и попади монастырь вдруг в осадное положение – туннель всегда можно было использовать в качестве убежища. Он был достаточно широк и вместителен, так что в него могло за раз поместиться не менее пятисот человек. Кроме того, туннель имел одну полезную особенность: начинаясь внутри монастыря, он постепенно уходил вглубь, и плавно перетекал в подземные помещения. Таким образом, та его часть, где располагались входы и ответвления в особо ценные помещения монастыря, оставалась в недосягаемости врага – под землёй.
В случае нападения неприятеля всегда была возможность взорвать ту его часть, что находилась на поверхности, в то время как монахи оставались бы в неприступной подземной части, из которой также легко можно было попасть в основные помещения и уже оттуда – на земли комплекса.
Вопреки ожиданиям Верпетия, они с Андрием миновали тот боковой коридор, что по предположению первого из молодых людей должен был вести в покои епископа. Когда он спросил об этом своего проводника, тот невозмутимо ответил:
-- Его Святейшество сейчас находится в обсерватории, он попросил вас встретиться с ним там.
-- Но для чего тогда нам было идти через подземный ход? – недоумённо спросил Верпетий.
-- Это также было желанием Его Святейшества, - спокойно ответил Андрий. – Кроме того, - добавил он, - Здесь находится самый короткий вход в обсерваторию.
Верпетий не сразу понял, о чём шла речь. Как может в подземелье находиться выход на самую высокую колокольню монастыря? Другие братья нередко называли обсерваторию «колокольней». Собственно, в действительности, она когда-то ею и была.
Корнетти искренне верил в Рай, Ад и страсти Христовы, но не гнушался, тем не менее, изучением астрономии. Монахи рассказывали, что это был один из тех редких случаев, когда священнику, в силу развитости его ума и величины заслуг перед Церковью, позволялось иметь увлечение, связанное с областью научных изысканий. «Мы не против учёных мужей-церковников, если они не смешивают науку и Веру, и отдают главенствующую роль в своей жизни последней », - таково было мнение Папы по данному вопросу, и никто не смел его оспаривать, зная, что и у самого Папы имеются кое-какие научные познания и увлечения.
Вот поэтому-то у Верпетия и засосало под ложечкой, когда Андрий сказал, что они направляются не в личные покои епископа. Епископ был не совсем такой, как другие священнослужители, а значит, может случиться так, что они с Корнетти вообще не смогут найти общий язык и понять друг друга. Наказание за то, что монах зря тревожит главного человека Веры в провинции, было одним – всегда суровое и беспощадное самобичевание во имя изгнания беса праздности и пустого любопытства. И Верпетий очень сильно переживал по поводу своей недостаточной образованности, а, следовательно, невозможности понять те, или иные явления физического мира. В общем, к тому моменту, как монахи подошли к небольшой кованой двери в левой нише туннеля, Верпетий уже успел трижды пожалеть о затеянном им «мероприятии».
Когда Андрий отпер дверь, первым, что бросилось Верпетию в глаза, была темнота. Полная темнота, без каких-либо намёков на освещение огнём, или хотя бы светом луны, проходящим сквозь щели. Из чего монах сделал вывод, что помещение за дверью, вероятнее всего, облицовано таким же плотным камнем, как и внутри всего коридора, по которому они передвигались. Из этого следовало также, что то, что было за дверью, находилось внутри монастырских стен и являлось чем-то вроде «потайного хода» в самой стене, не затрагивая общие комнаты монастыря на верхних этажах. Верпетий громко сглотнул набежавшую от страха слюну, когда Андрий обернулся к нему и, вежливо улыбаясь, предложил последовать за ним внутрь таинственного хода:
-- Покорнейше прошу, только предупреждаю сразу – ступени очень крутые, а видимость здесь неважная – будьте осторожны, пожалуйста.
-- К-к-конечно, - заикаясь, проговорил Верпетий и, на ходу читая про себя главную христианскую молитву, переступил порог.
Минуту спустя, он понял, что они с Андрием поднимаются по какой-то высокой, спиралевидной лестнице, ступени которой и вправду были ужасно крутыми, так что приходилось буквально «не отрывать носа от пола», как выразился про себя Верпетий. Оглядеться как следует, ему также не удавалось – единственным источником света в кромешной тьме был факел, который помощник епископа аккуратно вынул из подставки прежде, чем они вошли. Воздух в помещении был тяжёлый и влажный, пахло плесенью – впрочем, именно так и должно пахнуть абсолютно непроветриваемое подземелье. Однако Андрий, похоже, бывал здесь не единожды, а потому не жаловался, спокойно продолжая подниматься вверх.
Когда Верпетий насчитал двухсот пятидесятую ступень, он не выдержал, и, обратившись к проводнику, хранившему всё это время гробовое молчание, попытался пошутить:
-- Брат Андрий, а уж не вознамерился ли ты убить меня в столь жутком месте, а тело моё оставить покоиться на этих ступеньках, в назидание мокрицам и прочим подземным гадам?
Андрий остановился и, неловко развернувшись для ответа, поскользнулся, чуть не упав на собеседника. Верпетий успел его подхватить, а мгновение спустя не выдержал, и истерически захохотал. Андрий поглядел на него как на душевнобольного:
-- Вижу, ты страдаешь редкой формой клаустрофобии, брат мой.
-- Ха-ха! Чем, чем? Что ещё за каулстр…? М-м? Мхм-ха-ха-ха!
Верпетий пытался сдерживать себя, но напрасно: смех уже полностью завладел его телом, и от частых спазмов у него в желудке начались настоящие судороги.
-- Пр-прости меня, брат мой… Ах-ха-ха! Но эта лестница, эта чёртова лестница (прости меня, Господь!), скажи честно – она никогда не кончится, да?!
Молодой монах постепенно начал приходить в себя и успокаиваться, попутно вытирая навернувшиеся на глаза слёзы.
-- К твоему сведению, клаустрофобия – это боязнь замкнутых пространств, её открыли ещё древние греки, изучающие взаимосвязь души и тела. Отвечая на второй вопрос – да, лестница очень длинная, но только так можно попасть в обсерваторию никем не замеченными. А именно этого и хотел епископ, так как посчитал вашу просьбу весьма важной, а потому не хотел давать излишних поводов для пересудов. Сам понимаешь, всё, что связано с инквизиторскими делами, всегда носит некий оттенок истерии… Осталось идти совсем немного, потерпи.
Верпетий мигом пришёл в себя и посерьёзнел. Странно было слышать столь разумные и холодные слова от брата Андрия – худенького молодого человека, которому едва исполнилось восемнадцать. Тем не менее, именно его Корнетти выделил среди всех остальных братьев, сделав своим личным помощником и секретарём, а значит ему известны многие «скелеты» глубокого епископского шкафа.
Миновав ещё около шестидесяти ступеней (под конец Верпетий бросил считать, решив, что это бесполезно), братья, наконец, завершили свой путь, остановившись перед высокой круглой дверью, открывавшейся внутрь, а не наружу, как это было принято в обычных подвалах.
В лицо сразу же ударил свежий ночной воздух, так что Верпетий поначалу немного «захлебнулся» им. В ушах зазвенело от обилия звуков ночной природы: жужжание цикад и стрёкот кузнечиков напоминали молодому монаху о том, что даже в тёмное время суток природа не теряет своей божественной красоты. Переступив порог, юноша понял, что он находится на площадке для созерцания ночных светил, ибо звёзды казались очень близкими, а край площадки обещал долгое падение (чего Верпетий боялся более всего). На другом конце площадки виднелась фигура, различить очертания которой в ночной тьме было бы совсем невозможно, если бы не ярко-красный кафтан, красноречиво выдающий своего «хозяина» - епископа Альберто Фацио Корнетти, красивого пожилого мужчину пятидесяти шести лет.
-- Я думаю, теперь ты можешь подойти к нему и изложить своё дело, брат Верпетий, - официальным тоном «посоветовал» ему Андрий.
-- А ты разве не пойдёшь со мной – записывать ход беседы? – удивлённо спросил первый.
-- О нет, эта беседа носит сугубо личный характер, мне присутствовать при ней запрещается, - с улыбкой произнёс Андрий.
-- Хочешь сказать, что сейчас развернёшься, и как ни в чём не бывало, начнёшь спускаться обратно?
Верпетий был обескуражен. Представив, как Андрию придётся вновь миновать триста с лишним ступеней, колени юноши заранее затряслись от усталости… И это не считая страха за свою собственную жизнь, которая вот-вот может оборваться из-за его, Верпетия, чрезмерного любопытства и нахальства. Как он вообще додумался забрать сумку Мануэля? И к чему надо было читать его записи? Что он, не прожил бы, что ли без этих записей? В общем, беседа без свидетелей на уровне трёх сотен метров над землёй изрядно смущала молодого монаха. Не то, чтобы он боялся, что сам епископ Корнетти захочет его убить, но всё же… Мир ведь так не спокоен в пятнадцатом столетии, верно? И интриги церковного двора были в то время делом столь же привычным, как каждодневная работа мельниц и хлебных пекарей. А то, что ежедневно – то обладает стабильностью, ведь так? Смерть в то время, особенно насильственная, была столь же стабильна, как смена времён года – независимо от знатности рода и вида общественной, или политической деятельности.
Потные руки монаха сжимали синий шёлковый платок, внутри которого находилась возможность Верпетия дожить до своего двадцать третьего дня рождения.
-- Удачи, - только и сказал на прощание Андрий. После чего тяжёлая дверь-арка за ним захлопнулась с лёгким скрипом, а Верпетий глубоко вдохнул, и медленно двинулся по направлению к призрачной фигуре в красном.
Корнетти держал в руках длинную подзорную трубу, инкрустированную драгоценными камнями. Рядом стоял внушительных размеров пюпитр, на который, очевидно, труба могла устанавливаться для удобства смотрящего. В данную минуту епископ был занят увлечённым созерцанием чего-то, находящегося явно не на небесах, но на территории монастыря, внизу. По всему было видно, что долгое отсутствие Верпетия ничуть не нарушило его планов. На секунду монаху показалось, что если бы даже он вообще не пришёл на эту встречу, епископ не очень-то бы и расстроился, и, сделав все необходимые дела здесь – преспокойно отправился бы спать. Однако это была лишь видимость.
Верпетий запнулся. Стоило ли рассказывать отцу Василию всю правду? Не может ли это каким-либо образом повредить не только Мануэлю, но и ему самому?
Василий тем временем стал выглядеть весьма растерянным, однако выражение брезгливости исчезло с его лица. Он наклонился, и, приподняв лицо Верпетия за подбородок, заглянул в чистые голубые глаза молодого человека. Тихо спросил:
-- Ты хочешь сказать, сын мой, что в этой комнате не свершался грех рукоблудия?
-- Клянусь вам, Святой отец – ничего такого здесь не было.
В доказательство своей невиновности, монах медленно, с сознанием дела, трижды перекрестился.
-- Но если так, то о какой же вещи идёт речь, и почему ты считаешь, что на тебе лежит ответственность за случившееся с Диего Мануэлем? Что случилось у монастырских ворот, о чём я не знаю?
Верпетий вновь замешкался, он ещё не решил – стоит ли доверить наставнику свои догадки, или лучше немного подождать, чтобы лично побеседовать с Корнетти в момент передачи рукописи? В итоге, спустя несколько секунд, монах нерешительно ответил:
-- Отец мой, молю Вас, не сочтите за неуважение, но я пока не совсем уверен, действительно ли подозрения, мучающие меня, достойны Вашего внимания. Возможно это лишь происки моего усталого разума, и мне не стоит отнимать драгоценное время епископа. Но, чтобы окончательно в том убедиться, мне необходимо лично встретиться с Его Святейшеством, и передать ему сегодня вышеозначенный предмет. Пока что я ещё и сам не знаю – что это, но, если мои подозрения верны – то нам всем в скором времени может понадобиться помощь Всевышнего. Молю Вас, пожалуйста, помогите мне встретиться с епископом сейчас же!
Василий был сильно удивлён всем происходящим. Его ученик, Верпетий, всегда был прилежным и терпеливым в учении, хотя о скромности вспоминал не так часто, как того хотелось бы его учителю. Что же касалось личных качеств, то ранее во лжи и пустословье замечен он не был, значит на то, чтобы осмелиться на просьбу о встрече с епископом, у Верпетия были действительно серьёзные причины. Однако, что он – простой монах, большую часть дня проводящий в библиотеке или на скотном дворе, мог знать такого, что могло бы произвести серьёзное впечатление на Корнетти? Этот вопрос для Василия пока что не имел однозначного ответа. Действительно, внезапный обморок отца Мануэля выглядел слегка странно, учитывая его здоровый и даже, в некоторой степени, аскетичный образ жизни. Но бренное тело человеческое устроено таким образом, что довольно часто лишает дух возможности его контролировать. А потому то, что случилось с инквизитором, лекари приписали чрезмерной утомлённости, связанной, разумеется, с его весьма необычной деятельностью.
Подумав немного, отец Василий всё же пришёл к выводу, что у него нет оснований не доверять молодому Верпетию, а потому дал своё согласие на встречу с епископом. Перед тем, как уйти, Василий счёл своим долгом предупредить младшего по сану:
-- Имей в виду, сын мой, епископ Корнетти – очень непростой человек, несмотря на кажущуюся доброту. Если ты в чём-то уверен, то тебе придётся приложить немало усилий, чтобы убедить его в своей правоте. Если же ты не уверен в том, о чём думаешь, то просто передай вещи Мануэля, и уходи с миром. Не стоит вступать с ним в диспут, а уж тем более пытаться доказать ему то, что в действительности доказательств не имеет…
***
Верпетий мерил комнату шагами в ожидании, когда отец Василий организует ему встречу с епископом. Верпетий, уже было, совсем отчаялся, и подумал, что Его Святейшество отказался принять монаха сегодня, когда в комнату вошёл брат Андрий (личный помощник епископа) и сказал, что всё устроено, и он лично готов проводить юношу в покои Корнетти.
Когда Верпетий шёл по длинному каменному коридору, освещаемому лишь факелами в виде цветов с остроконечными лепестками, то услышал, как колокол пробил один раз. Это означало, что с момента его разговора с отцом Василием прошло не меньше двух часов, а может, чуть больше. Судя по всему, епископ не очень-то обрадовался его просьбе, учитывая, сколько времени понадобилось учителю для организации свидания.
Тени на жёлтом кирпиче, отбрасываемые идущими людьми, извивались в причудливом танце трепещущего в кадках огня. Верпетию на мгновение стало не по себе от всей этой затеи, но решительность и человеческое любопытство, в конце концов, начали придавать молодому человеку нечто, отдалённо напоминающее храбрость. На какую-то долю секунды, в нём даже проснулось тщеславие: «Кто знает, быть может, это мой шанс доказать всем, что я способен на большее, чем просто переписывать книги и чистить лошадей».
Покои епископа находились в самой дальней части монастырского комплекса, попасть в которую можно было, лишь минуя так называемый «туннель свободы» - именно его молодой католик принял за коридор. Смысл данного туннеля заключался в его мобильности и укреплённости, и попади монастырь вдруг в осадное положение – туннель всегда можно было использовать в качестве убежища. Он был достаточно широк и вместителен, так что в него могло за раз поместиться не менее пятисот человек. Кроме того, туннель имел одну полезную особенность: начинаясь внутри монастыря, он постепенно уходил вглубь, и плавно перетекал в подземные помещения. Таким образом, та его часть, где располагались входы и ответвления в особо ценные помещения монастыря, оставалась в недосягаемости врага – под землёй.
В случае нападения неприятеля всегда была возможность взорвать ту его часть, что находилась на поверхности, в то время как монахи оставались бы в неприступной подземной части, из которой также легко можно было попасть в основные помещения и уже оттуда – на земли комплекса.
Вопреки ожиданиям Верпетия, они с Андрием миновали тот боковой коридор, что по предположению первого из молодых людей должен был вести в покои епископа. Когда он спросил об этом своего проводника, тот невозмутимо ответил:
-- Его Святейшество сейчас находится в обсерватории, он попросил вас встретиться с ним там.
-- Но для чего тогда нам было идти через подземный ход? – недоумённо спросил Верпетий.
-- Это также было желанием Его Святейшества, - спокойно ответил Андрий. – Кроме того, - добавил он, - Здесь находится самый короткий вход в обсерваторию.
Верпетий не сразу понял, о чём шла речь. Как может в подземелье находиться выход на самую высокую колокольню монастыря? Другие братья нередко называли обсерваторию «колокольней». Собственно, в действительности, она когда-то ею и была.
Корнетти искренне верил в Рай, Ад и страсти Христовы, но не гнушался, тем не менее, изучением астрономии. Монахи рассказывали, что это был один из тех редких случаев, когда священнику, в силу развитости его ума и величины заслуг перед Церковью, позволялось иметь увлечение, связанное с областью научных изысканий. «Мы не против учёных мужей-церковников, если они не смешивают науку и Веру, и отдают главенствующую роль в своей жизни последней », - таково было мнение Папы по данному вопросу, и никто не смел его оспаривать, зная, что и у самого Папы имеются кое-какие научные познания и увлечения.
Вот поэтому-то у Верпетия и засосало под ложечкой, когда Андрий сказал, что они направляются не в личные покои епископа. Епископ был не совсем такой, как другие священнослужители, а значит, может случиться так, что они с Корнетти вообще не смогут найти общий язык и понять друг друга. Наказание за то, что монах зря тревожит главного человека Веры в провинции, было одним – всегда суровое и беспощадное самобичевание во имя изгнания беса праздности и пустого любопытства. И Верпетий очень сильно переживал по поводу своей недостаточной образованности, а, следовательно, невозможности понять те, или иные явления физического мира. В общем, к тому моменту, как монахи подошли к небольшой кованой двери в левой нише туннеля, Верпетий уже успел трижды пожалеть о затеянном им «мероприятии».
Когда Андрий отпер дверь, первым, что бросилось Верпетию в глаза, была темнота. Полная темнота, без каких-либо намёков на освещение огнём, или хотя бы светом луны, проходящим сквозь щели. Из чего монах сделал вывод, что помещение за дверью, вероятнее всего, облицовано таким же плотным камнем, как и внутри всего коридора, по которому они передвигались. Из этого следовало также, что то, что было за дверью, находилось внутри монастырских стен и являлось чем-то вроде «потайного хода» в самой стене, не затрагивая общие комнаты монастыря на верхних этажах. Верпетий громко сглотнул набежавшую от страха слюну, когда Андрий обернулся к нему и, вежливо улыбаясь, предложил последовать за ним внутрь таинственного хода:
-- Покорнейше прошу, только предупреждаю сразу – ступени очень крутые, а видимость здесь неважная – будьте осторожны, пожалуйста.
-- К-к-конечно, - заикаясь, проговорил Верпетий и, на ходу читая про себя главную христианскую молитву, переступил порог.
Минуту спустя, он понял, что они с Андрием поднимаются по какой-то высокой, спиралевидной лестнице, ступени которой и вправду были ужасно крутыми, так что приходилось буквально «не отрывать носа от пола», как выразился про себя Верпетий. Оглядеться как следует, ему также не удавалось – единственным источником света в кромешной тьме был факел, который помощник епископа аккуратно вынул из подставки прежде, чем они вошли. Воздух в помещении был тяжёлый и влажный, пахло плесенью – впрочем, именно так и должно пахнуть абсолютно непроветриваемое подземелье. Однако Андрий, похоже, бывал здесь не единожды, а потому не жаловался, спокойно продолжая подниматься вверх.
Когда Верпетий насчитал двухсот пятидесятую ступень, он не выдержал, и, обратившись к проводнику, хранившему всё это время гробовое молчание, попытался пошутить:
-- Брат Андрий, а уж не вознамерился ли ты убить меня в столь жутком месте, а тело моё оставить покоиться на этих ступеньках, в назидание мокрицам и прочим подземным гадам?
Андрий остановился и, неловко развернувшись для ответа, поскользнулся, чуть не упав на собеседника. Верпетий успел его подхватить, а мгновение спустя не выдержал, и истерически захохотал. Андрий поглядел на него как на душевнобольного:
-- Вижу, ты страдаешь редкой формой клаустрофобии, брат мой.
-- Ха-ха! Чем, чем? Что ещё за каулстр…? М-м? Мхм-ха-ха-ха!
Верпетий пытался сдерживать себя, но напрасно: смех уже полностью завладел его телом, и от частых спазмов у него в желудке начались настоящие судороги.
-- Пр-прости меня, брат мой… Ах-ха-ха! Но эта лестница, эта чёртова лестница (прости меня, Господь!), скажи честно – она никогда не кончится, да?!
Молодой монах постепенно начал приходить в себя и успокаиваться, попутно вытирая навернувшиеся на глаза слёзы.
-- К твоему сведению, клаустрофобия – это боязнь замкнутых пространств, её открыли ещё древние греки, изучающие взаимосвязь души и тела. Отвечая на второй вопрос – да, лестница очень длинная, но только так можно попасть в обсерваторию никем не замеченными. А именно этого и хотел епископ, так как посчитал вашу просьбу весьма важной, а потому не хотел давать излишних поводов для пересудов. Сам понимаешь, всё, что связано с инквизиторскими делами, всегда носит некий оттенок истерии… Осталось идти совсем немного, потерпи.
Верпетий мигом пришёл в себя и посерьёзнел. Странно было слышать столь разумные и холодные слова от брата Андрия – худенького молодого человека, которому едва исполнилось восемнадцать. Тем не менее, именно его Корнетти выделил среди всех остальных братьев, сделав своим личным помощником и секретарём, а значит ему известны многие «скелеты» глубокого епископского шкафа.
Миновав ещё около шестидесяти ступеней (под конец Верпетий бросил считать, решив, что это бесполезно), братья, наконец, завершили свой путь, остановившись перед высокой круглой дверью, открывавшейся внутрь, а не наружу, как это было принято в обычных подвалах.
В лицо сразу же ударил свежий ночной воздух, так что Верпетий поначалу немного «захлебнулся» им. В ушах зазвенело от обилия звуков ночной природы: жужжание цикад и стрёкот кузнечиков напоминали молодому монаху о том, что даже в тёмное время суток природа не теряет своей божественной красоты. Переступив порог, юноша понял, что он находится на площадке для созерцания ночных светил, ибо звёзды казались очень близкими, а край площадки обещал долгое падение (чего Верпетий боялся более всего). На другом конце площадки виднелась фигура, различить очертания которой в ночной тьме было бы совсем невозможно, если бы не ярко-красный кафтан, красноречиво выдающий своего «хозяина» - епископа Альберто Фацио Корнетти, красивого пожилого мужчину пятидесяти шести лет.
-- Я думаю, теперь ты можешь подойти к нему и изложить своё дело, брат Верпетий, - официальным тоном «посоветовал» ему Андрий.
-- А ты разве не пойдёшь со мной – записывать ход беседы? – удивлённо спросил первый.
-- О нет, эта беседа носит сугубо личный характер, мне присутствовать при ней запрещается, - с улыбкой произнёс Андрий.
-- Хочешь сказать, что сейчас развернёшься, и как ни в чём не бывало, начнёшь спускаться обратно?
Верпетий был обескуражен. Представив, как Андрию придётся вновь миновать триста с лишним ступеней, колени юноши заранее затряслись от усталости… И это не считая страха за свою собственную жизнь, которая вот-вот может оборваться из-за его, Верпетия, чрезмерного любопытства и нахальства. Как он вообще додумался забрать сумку Мануэля? И к чему надо было читать его записи? Что он, не прожил бы, что ли без этих записей? В общем, беседа без свидетелей на уровне трёх сотен метров над землёй изрядно смущала молодого монаха. Не то, чтобы он боялся, что сам епископ Корнетти захочет его убить, но всё же… Мир ведь так не спокоен в пятнадцатом столетии, верно? И интриги церковного двора были в то время делом столь же привычным, как каждодневная работа мельниц и хлебных пекарей. А то, что ежедневно – то обладает стабильностью, ведь так? Смерть в то время, особенно насильственная, была столь же стабильна, как смена времён года – независимо от знатности рода и вида общественной, или политической деятельности.
Потные руки монаха сжимали синий шёлковый платок, внутри которого находилась возможность Верпетия дожить до своего двадцать третьего дня рождения.
-- Удачи, - только и сказал на прощание Андрий. После чего тяжёлая дверь-арка за ним захлопнулась с лёгким скрипом, а Верпетий глубоко вдохнул, и медленно двинулся по направлению к призрачной фигуре в красном.
Корнетти держал в руках длинную подзорную трубу, инкрустированную драгоценными камнями. Рядом стоял внушительных размеров пюпитр, на который, очевидно, труба могла устанавливаться для удобства смотрящего. В данную минуту епископ был занят увлечённым созерцанием чего-то, находящегося явно не на небесах, но на территории монастыря, внизу. По всему было видно, что долгое отсутствие Верпетия ничуть не нарушило его планов. На секунду монаху показалось, что если бы даже он вообще не пришёл на эту встречу, епископ не очень-то бы и расстроился, и, сделав все необходимые дела здесь – преспокойно отправился бы спать. Однако это была лишь видимость.
