Пента почувствовал, что сейчас заплачет, и стал играть колыбельную - тихую, спокойную, добрую. Призрак мальчика перебрался с земли на ветку дерева и свесился оттуда вниз головой.
- Так это я Собаку искал, - сказал он. - И людей. И почтальонов, да. Почтальон мог бы отнести маме письмо. Ты же можешь написать письмо для меня?
- Ты сам можешь отнести письмо своей маме, - сказал Пента. - Я напишу его для тебя. Твои мама и собака... гм... Я буду играть, и ты увидишь, как в темноту ведёт светлая дорожка. Это моя дорожная песня такая - я её играю, когда хочу найти верный путь. Ты пойдёшь туда и, когда мелодия перестанет быть слышной, увидишь твою маму.
- Точно? - совсем тихо и совсем хрипло спросил Фокл.
- Мне всегда помогало.
- Тогда играй.
Пента слегка потёр пальцы, согрел их дыханием - почему-то, когда играешь, пальцы вовсе не греются! - и начал свою дорожную песню. Если честно, он никогда не искал дороги в те края, куда уходят умершие. Но раз уж этот мальчишка умер в лесу в полной уверенности, что ему некуда идти и что никого на свете не осталось - и лес действительно сделался пустым... То стоит ему поверить, что в конце тропы его встретят мама и собака - так оно и будет.
- Ну, прощай, - сказал Пента мальчику. - Я рад, что встретил тебя.
- А я рад, что поверил в тебя, - улыбнулся Фокл. - Я очень долго хотел встретить человека, так хотел! И обязательно с гитарой. Чтобы сказки рассказывал и песни пел.
Пента ободряюще улыбнулся Фоклу и заиграл дорожную песню. Он всегда любил эту мелодию.
Светлая дорожка возникла под ногами призрачного мальчика, и он побежал вдаль, в тёмный лес, пустой и безмолвный.
Пента играл и смотрел ему вслед, пока мелодия не стала стихать сама собой... и пока он вдруг не понял, что исчезает. Последним взвился в холодное небо лёгкий пар от его дыхания.
И остались только чёрное беззвёздное небо да холодный ветер.
Глава 4. Серый менестрель
(этот Серый Менестрель, понимаете, он моей подруге приснился однажды. Проклятие на нём лежало такое: пока кто-то не дослушает его песню до конца и не похвалит его пение - он так и будет бродить по дорогам, а с ним его сестра, превращённая в лютню. Беда лишь в том, что никто не может дослушать его песню)
Я стоял на развилке поздним осенним вечером. Дождь уже насквозь пропитал накидку и просачивался за шиворот. Но я бы не свернул к таверне, если б не лютня. Она могла отсыреть, а это всегда слишком болезненно для неё и для меня. У нас словно язык отрезают, знаете ли, а это не очень приятное ощущение.
Таверна светила ласковыми желтоватыми огнями, и я подумал - бросить лютню тут, одну, войти и погреться, просто погреться, как самый обычный путник, и тут она застонала в своём чехле. Словно нож в сердце - этот тихий звук. Нет, сестрёнка, не плачь, мы войдём туда вместе и попытаемся в сотый раз.
Ох в сотый ли? В тысячный ли? Или уже в стотысячный? Ведь мы с лютней уже знали, что будет всё то же самое.
Мы знали, что нам дадут обсохнуть, плеснут медовухи в кружку, положат еды в миску - а потом давай играй. Зря что ли за спиной эту штуку таскаешь? Я пытался отговориться, много раз пытался, но это сильнее меня. К тому же — надежда...
Надежда ужасная штука. Иной раз она челюсти словно ножом отмыкает, пальцы заледеневшие к струнам лютни пристраивает, и играешь-поёшь. Каждый раз глядишь - вдруг случится чудо?
Но чуда не происходит. Они засыпают, едва первая же мелодия доходит до середины. Дальше можно и не играть. Они будут спать до рассвета. Можно ограбить или убить, но мы с лютней никогда до такого не доходили. Я только ел и искал уголок посуше да потеплее, чтобы немного поспать. Надо было уходить, пока они не проснутся, и мы уходили. Лютня будила меня тихим звоном струны. И снова в путь.
Вот и в этот раз... если б не дождь, я бы пошёл к городу. Вошёл бы в него в темноте, приткнулся бы где-нибудь под забором. Или забрёл бы в лавку, купить хлеба, и устроился бы в ночлежке для нищих. Много ли мне надо?
Но дождь пропитал весь мир насквозь, словно губку, и в этой сырой полумгле окна таверны казались столь манящими и желанными.
Я вошёл. И что-то словно под дых ударило: неладно тут.
Дым. Боль. Страх. Двое - на высокой стойке, с пистолетами, целятся в мычащих от отчаяния посетителей. Ещё трое обшаривают трактирщика. Его толстая то ли жена, то ли помощница лежит поперёк стола — кажется, ещё живая, но в спине нож, и кровь расплывается уродливым пятном по светлой ткани...
— А, менестрель!
Кто-то толкнул меня сзади. Я и не заметил, что у дверей стоял ещё один головорез.
— Как вовремя! А у нас тут веселье! Отожги-ка нам польку пошустрее, ну? - крикнул один из тех, кто стоял на стойке. — А вы долго ли будете мычать да телиться? Выворачивайте карманы, пропойцы! Нынче наш брат разбойник гуляет! — надрывался он.
Его товарищ уселся на стойку, зубами выдернул из бутыли пробку и принялся глотать вино.
Запахло сивухой.
— Ну? Что встал? Дрынькай давай, а не то пришибём тебя вместе с твой лютней! Чего обнял её как девку? Давай играй, — рявкнул первый разбойник и выбил каблуками по стойке замысловатую дробь.
До того ли, чтоб играть? Но это всегда было сильнее меня. Я прислонился спиной к столу, на котором лежала умирающая женщина. "Прости, — подумал я, — мы не сумеем тебе помочь! Я ведь не волшебник и не лекарь!" Прижал к груди лютню — как девку? Нет, словно сестрёнку любимую. Не плачь, малышка, сейчас мы сделаем что-то важное. И, наверно, придётся руки замарать, чтобы не ушли эти шестеро разбойников от расправы. Мне не хочется думать о том, что мне предстоит с ними сделать - я взял первый аккорд и запел.
Они всегда начинают засыпать после первого куплета. К середине песни обычно уже все спят. Остановиться я могу лишь тогда, когда закончится песня, а потом надо уходить. Если я останусь слишком надолго, если задержусь после восхода солнца, все они умрут.
Так сказала ведьма, и я ей верю. Мне не хочется проверять.
Она заколдовала меня и мою сестрёнку когда-то давным-давно. И пока нас кто-нибудь не похвалит за наше мастерство — мы не сможем избавиться от проклятия.
Вот так-то.
Мне предстояла отвратительная работа. Я мог бы просто связать этих негодяев, но я боялся, что, проснувшись, они сумеют освободиться. Поэтому я одного за другим вытаскиваю спящих на расстеленной занавеске во двор и складываю в сарае. Мне придётся ждать с ними рассвета. А потом мы с моей сестрёнкой уйдём.
Но на этот раз у меня всё-таки есть надежда, что кто-то перед тем, как уснуть, поймёт, что произошло, и оценит нашу с ней работу. Наше мастерство.
Я уходил ранним утром, убедившись, что разбойники не проснутся, и меня изрядно тошнило от того, что я сотворил. Но в таверне просыпались люди, суетились, перекликались голосами испуганных детей. Хлопали окна и двери, и вдруг кто-то проскакал мимо сарая, крича, что приведёт лекаря.
Что ж, вот и всё. Нам нечего больше было ждать. Я поудобнее пристроил за спиною чехол с лютней и двинулся к развилке.
— Постой, менестрель, — услышал за спиною чей-то взволнованный голос.
И обернулся.
Глава 5. Тучи в подарок
Рубеж был закрыт. Впрочем, как и всегда. Если Рубеж не закрыть — маги так и будут шастать туда-сюда невозбранно и, главное, совершенно бесплатно.
Потому его Величество приказал, чтобы Рубеж оснастили небесной сетью, а перевал закрыли для пеших, конных, драконных и прочих. Кто хочет пройти — пусть платит или показывает разрешение, кто хочет провезти товар, пусть вносит пошлину.
Гном-пограничник цыкнул со стены табачной слюной и посмотрел в густо-серое небо. Волнами накатывали тучи, переваливались с боку на бок, иногда пуская стрелку-другую небольших колючих молний.
— Выставить сеть, — зычно крикнуло начальство, и гномы налегли на рычаги. — Поставить счётчик! — и пограничники завели счётные машинки и направили их искателями в небеса.
Хороший товар, жирный. А вон и маг. Знакомый, хромой, широкоплечий. Зубочистка в уголке нервного тонкогубого рта. Третьедневная небритость на скуластом лице. Стало быть, давно идёт, издалека теперь приходится тучи добывать. Поблизости, конечно, ходили недавно, да только где они сейчас! Увели прямо из-под носа у цеха погодников, знамо кто увёл. Точнее, увела.
При мысли о знамо ком гномы-пограничники переглядываются и одинаково цокают языками. На их лицах, пожалуй, одобрение. По крайней мере, на той части лиц, что бородами не скрыта.
Гномы-пограничники переглянулись и уступили первую ступеньку лестницы начальству. Вниз лучше не глядеть, так что разошлись вдоль по стене, поглядывая на тучи. Небесная сеть уже откусывала от них по кусочку, заставляя мага нервничать и жевать зубочистку почём зря.
— Куда путь держим, господин Ветрадор? — спросило начальство, преданно глядя из-под козырька снизу вверх.
Оно у них, видите ли, полуорк, полунепонятно кто. Повыше гнома будет, пониже человека. В плечах поуже, чем орк, зато в ногах подлинее, чем эльф. На службу его приняли с большим скрипом, но с тех пор нарадоваться на начальство не могли: оно оказалось жадным, бдительным и дотошным. Мимо такого кошку не провезёшь, дождинку не протащишь бесплатно!
Только знамо кто мимо Рубежа и проскакивает — но на то она и знамо кто.
— В столицу, — веско бросил господин Ветрадор. — Считайте.
И протянул кошель.
Гномы принялись крутить ручки счётчиков, начальство считать монетки, маг следить за начальством, тучи колыхаться и иногда тихо рокотать громом. С их темно-серых животов были готовы сорваться первые капли, а может, и снежные хлопья, но магия пока держала их, похожих на переполненные мешки с зерном.
Все при деле. Тихо щёлкал механизм счётчика.
— Пяти монет не хватает, — произнесло начальство.
— Да ладно, — буркнул маг. — Я нарочно проверял, сколько денег — мне ведь вашего не надо. Давай расписку, жулик.
— Я лишнего не беру, а только туч на две более, чем заявлено. Могу пять монет сверху взять, а могу, стало быть, докладную наверх послать.
Начальство ткнуло пальцем вверх. Его уродливое лицо против обыкновения не исказилось дерзкой ухмылкой.
— По счётчикам четырнадцать туч, а заявлена дюжина, — пограничники недолюбливали начальство, но все как один были за справедливость, вот и подали голос. — Не угодно ль взглянуть?
— Ваша сеть уже и так отщипнула больше положенного, — проворчал господин Ветрадор. — Какие ещё там две лишние? Сейчас их уже меньше, чем надо, будет! А мне в столицу на фестиваль снежных бурь! Что вам скажут их Величества, если снежных туч на всех участников не хватит?!
— Вы не кипятитесь, господин Ветрадор, — примиряюще сказал полуорк, полу неизвестно кто. — А только лишние тучи подлежат изъятию либо оплате. Или уж я докладываю наверх!
Маг, ворча, швырнул на камни ещё несколько монет.
— Убрать сеть! — выпучив преданные глаза, крикнуло начальство. — Пропустить господина Ветрадора с грузом!
Гномы-пограничники посмеивались. Когда маг на своём смирном жеребце прошёл Рубеж и когда тучи густым серым киселём потянулись за ним следом, один гном подтолкнул другого локтем в бок.
Там, куда он кивнул, прижалась к скале шустрая тоненькая девчонка. Разумеется, это не знамо кто, а её подручная, у неё немало таких в обучении. Она вытащила из-за спины погодный жезл и небрежно повертела им в воздухе.
Лишние тучи, тянувшиеся за теми, которые манил за собой господин Ветрадор, отделились от общего стада и остались над перевалом Рубежа. Девчонка не торопясь развернула их и повела к городу. Падал меленький, словно манная крупа, снежок.
Гномы сделали вид, что не увидели подружку самой известной в округе контрабандистки. Только ухмыльнулись и показали девчонке на самодовольное начальство. Оно, опираясь на перила, крутило цигарку. Девчонку начальство не заметило.
***
Фестиваль магов-погодников дело хлопотное, особенно для городской стражи. И, конечно, прибыльное — особенно для продавцов снежных туч. Чей снегопад нынче будет лучше? Кто покажет самое волшебное и захватывающее шоу? И, конечно, кто эффектнее развеет тучи?
Любимцев у публики хватало. Вот взять, к примеру, Гороброда, бородатого старика в голубой мантии, вон он идёт, важный, как десять тысяч волшебников! Славится тем, что только пешком и ходит, даже через горы, за то и получил своё достославное прозвище. А ещё есть Тучегон Шестнадцатый из рода Тучегонов — те и пять, и семь веков назад гоняли туда-сюда тучи, а этот, глядите-ка, в шоу подался. Кто, как не потомственный маг-тучегон, может со снежными да грозовыми тучами обращаться? Некрасив, косоглаз и горбат, зато богатый как подземный король! А красавцев среди магов мало. Всем известно: в волшебники красавцы не подаются, обычно идут в других областях счастья пытать. Даже если и есть в красавчиках магия, чаще всего они ею не зарабатывают. Разве что ради красоты!
Может, потому и был так популярен среди женского населения красивый да статный выходец из морских повелителей бурь, молодой Волнорез. Им ведь, глупым, только внешность и подавай, снисходительно кивали опытные маги. А удача, а владение стихией, а могущество, наконец? У Волнореза даже посоха не было, даже кошеля с ветром при себе не имелось, даже мантию себе не справил, так и ходил в морской одежде.
Хитролиска издалека завидела Волнореза в толпе, свистнула, скатилась по крыше вниз. Смеясь, обняла волшебника и подмигнула:
— Ну! Кто тебе самые жирные тучи припас?
— Неужели ты? — обрадовался погодник. — Да где же они?
— Ну не на базар же я их потащу, — усмехнулась девчонка-контрабандистка. — Они ведь и не меченые даже. Давай, плати, как договаривались!
Волшебник замялся. По правде сказать, с деньгами у него в последнее время было туговато.
— На пару туч, пожалуй, хватит, — сказал он, доставая кошель.
— Ты собираешься взять приз с парой туч? Я для тебя пригнала самые лучшие, самые отборные, бери четыре, — присвистнула девчонка.
Волнорез развёл руками.
— Не при деньгах, — сказал он.
— Опять кого-то пожалел? Кого на этот раз? Слушай, ты же контрабандист, гроза морей и всё такое! А опять какого-то убогого встретил и всё на благотворительность спустил?
Маг вздохнул.
— У меня ещё есть один заказ, — сказал он, — если до вечера не продашь остальные тучи, я, пожалуй, смогу купить у тебя ещё парочку.
Хитролиска посмотрела на него как на заморскую диковинку.
— Я бы дала тебе их в долг или просто так, — сказала она, — но у меня принцип: никому ничего не давать просто так. Даже тебе, хотя очень сильно тебя люблю.
И она встала на цыпочки, так как маг был довольно высок. Потянулась к его губам, оставила на них короткий, но пылкий поцелуй и повлекла погодника за собой.
— Поставишь тучи в стойло, — говорила она по дороге, — а потом, в свою очередь, устраивай что хочешь. Товар отменный, сама проверяла, снега в них полно самого лучшего, хлопья пышные, белые, как пух, ммм... После фестиваля встретимся, а, Волнорез? Хочу тебя ужасно! Но понимаю, что занят... Эй, чего стоишь с протянутой рукой? — крикнула девушка нищему. — Совсем совесть потерял? Работать иди!
Волнорез шёл за Хитролиской, словно пёс на привязи, и молчал. Думал о том, как повстречал старушку, потерявшую кошелёк с последними монетками, и о том, как накормил вчера голодных детей.
