Дорого обошлась сыну Зевса его забывчивость: огненной волной охватила его заклокотавшая ярость, кровью налились его глаза, жаром, как кузнечный горн, заполыхала вся голова. И откуда-то из темных глубин вырвались на волю те самые нечеловечески могучие силы, которые всегда рвались на волю, когда он терял контроль над собой, ибо не для спокойной жизни мирянина, создан был герой-полубог, он должен был выполнять свое божественное предназначение: уничтожать и истреблять! Очнулся Геракл, когда был повержен воображаемый призрак врага. Оторванные детские головы, раздробленные черепа, окровавленные куски тел, переломанные руки-ноги и вырванные с мясом черные косы, намотанные на его громадную пятерню … Черное горе затопило его, когда он понял, что в пылу безумного ослепления, расправился он и с собственной женой, которая самоотверженно защищала детей и пыталась его остановить…
Все люди, знавшие Геракла, со страхом и презрением отвернулись от него, они бежали от него, как от чумы.
Отверженный отцом и матерью, братом Ификлом и, нещадно казнимый сам собой, в глубоком отчаянии решился Геракл уйти из жизни. Во дворе своего опустевшего дома соорудил Геракл для себя виселицу, но не успел осуществить задуманное. Спиной он стоял, не услышал, как скрипнули ворота, и не увидел, что кто-то вошел. От громкого окрика вздрогнул сын Зевса. Подбежавший к Гераклу человек схватил его за руки – за те самые руки, что пролили кровь своих близких, и вырвал из них веревку, которую тот увязывал в узел. Афинский царь Тезей был единственным из людей, кто навестил Геракла в эти беспросветно скорбные дни, не дал ему Тезей покарать самого себя. Знаменитый герой, который установил в Афинах справедливые законы и отдал власть народу, добровольно сняв с себя полномочия правителя, не испугался протянуть Гераклу дружескую руку, хотя по греческим обычаям человек, прикоснувшись к убийце, сам становится оскверненным и обрекает себя на положение изгоя.
– Не в здравом уме, не от злобы и лютости ты устроил побоище для своих чад и жены, – говорил ему полубог Тезей. – Не уходи из жизни преступником. Даже страдая, будь сильным и стойким. Живи, Геракл! Рожденный для подвигов, ты должен удивить ими мир! Пусть сила твоя пойдет на пользу людям, на освобождение земли от злобной нечисти.
Как часто о подлинном величии подвига, непременно связанного с благом для людей, говорил ему и божественный Хирон, но бездумная голова Геракла не осознала ценности советов ни друга своего Тезея, ни мудреца-кентавра.
По совету Тезея отправился Геракл в Дельфы, в святилище Аполлона, для того, чтобы оракул возгласил, какую он должен понести кару от богов, ведь по законам, учрежденным Зевсом для порядка на земле, никто не должен остаться безнаказанным за свои вольные и невольные злодеяния.
Двенадцать лет рабства у царя Эврисфея присудил Аполлон Гераклу для того, чтобы он очистился от скверны убийства.
Никого не боялся могучий Геракл, даже перед богами он не склонял головы. Однажды, когда Гелиос раскалил воздух таким палящим зноем, что обливающийся потом Геракл воспринял это как издевательство над собой, и, разъяренно натянув тетиву, он направил на солнечного бога стрелу, требуя, чтоб тот прекратил излучать такой нестерпимый жар. Засмеялось добродушно небесное светило и угнало свою золотую колесницу за гору белопенных облаков. Другой раз Геракл подрался с Аполлоном, не сомневаясь, что мощью своей силы он не уступает своему божественному брату! Только Зевс и разнял их, бросив между сыновьями ослепительно сверкнувшую молнию.
Трусливый низкорослый Эфрисфей трепетал от страха перед сыном Зевса, даже на глаза ему показываться остерегался. Конечно, он был польщен, что боги отправили такого могучего человека к нему на службу, но как бы этот могучий человек не раздавил его, как мелкую квакающую жабу под ногами, чтобы самому стать царем Микен – вот, что волновало Эврисфея. Поэтому, когда он придумывал задания герою, не о всеобщем благе заботился и не о практической пользе для людей, а была у него единственная цель – погубить полубога, пугающего своей нечеловеческой мощью.
Но сломленный горем, его раб Геракл безропотно выполнял любые, даже самые бессмысленные поручения Эврисфея, и ни разу в его голову не пришла простая мысль: а не напрасен ли его великий труд. Так, послушный воле своего господина, Геракл совершил двенадцать подвигов, поразивших греческий народ и прославивших его имя. Задушив гигантского Немейского льва голыми руками, шкуру которого было не пробить ни стрелой, ни копьем, и, уничтожив бронзовых Стимфалийских птиц с медными клювами и когтями, Геракл спас от этих хищных людоедов жителей Немеи и Аркадии. Но на страшных коней Диамеда, питающихся человечиной, и на бешеного Критского быка, пожирающего все на своем пути, Эврисфей даже не взглянул. Спрятавшись в громадном бронзовом пифосе и трясясь от страха, царь повелел отпустить их на волю, не задумываясь о том, какой опасности он подвергает свой народ.
Приказав своему рабу привести из царства вечного мрака его верного стража, чудовищного трехголового пса Кербера, с шипящими ядовитыми змеями на шее и на хвосте, царь Микен заранее ликовал, не сомневаясь, что уж это-то задание неминуемо приведет к гибели героя. А сын Зевса не только вернулся из Аида жив и невредим, но и привел с собою Кербера, едва не задушенного полубогом и укрощенного им. Заикаясь от ужаса и ползая перед Гераклом на коленях, Эврисфей умолял поскорее вернуть чудовище обратно в царство мертвых.
Ни один смертный не знал, где находится волшебный сад Гесперид, в котором бьют ключи чудодейственной амброзии, поддерживающей бессмертие богов, и в котором зреют золотые яблоки, сохраняющие вечную молодость небожителей. Но когда Геракл принес эти яблоки, Эврисфея так от страха заколотило, что зубы от стука крошились. Сильно испугался он, как бы боги не подумали, что до властителей небес решил возвыситься царь Микен, похитив их яблоки, и не желая такою дерзостью Олимп гневить, прогнал он прочь раба своего, не приняв от него такой опасной добычи.
Слава о могучем и непобедимом герое пошла по всей Греции. Отныне сыну Зевса поклонялись, как богу, называя его Истребителем чудовищ. Но свою ликвидаторскую мощь усилил герой многократно, когда победил Лернейскую гидру.
Гигантская водяная змея жила в болоте недалеко от города Лерны. Это гиблое местечко отделяло поселения людей от пугающе-мрачной пещеры, где находился вход в Аид – туда через глубокий пролом в скалистой почве земли вели каменные ступени до самых ворот подземного царства.
Дорогу в эти края Геракл знал не понаслышке. Не так давно он поджидал у тех сакральных ворот бога смерти Таната, уносящего души умерших в мир теней. Случилось это в те печальные дни, когда служитель Аида отнял жизнь у жены царя Адмета, с которым был дружен Геракл. Однажды оракул Аполлон предсказал своему временному господину Адмету (Стреловержец отбывал у царя рабство за разгром подземной кузни Зевса, учиненный им отцу в отместку за убийство сына Асклепия), что его преждевременный уход из жизни можно отдалить, если кто-нибудь из близких царя согласится умереть за него. И вот, когда приблизился час его смерти, Адмет предложил своим родителям уйти в мир иной вместо него, но старики сказали, что белый свет им еще сладок, и что каждый живет в этом мире за себя. Тогда правитель Фессалии обратился к своим друзьям и был глубоко разочарован, убедившись, что нет у него верных и преданных друзей. Но когда царь вернулся домой, и горе, и радость ожидали его: любимая жена Алкестида приготовилась спуститься в Аид вместо него. Заплакал от горя Адмет – безмерно ему стало жаль себя, теряющего такое нежное и любящее существо. Но поскольку другого выхода не предвиделось, Адмет, глубоко скорбя, смирился. «Значит, воля богов такова…», – успокоил он себя и плачущих детей. Но Геракл не был таким же смиренным и покорным! Не согласен он был с добровольным уходом из жизни молодой и прекрасной жены. Вот тогда-то и подкараулил он бога смерти, ничуть не сомневаясь, что может на равных сражаться с божеством; зажал его полубог и душил до тех пор, пока Танат не уступил его требованию и не вернул душу Алкестиды из царства теней.
Прибыв к месту обитания чудовища вместе с сыном Ификла Иолаем (брат, оценив искренность и глубину его раскаяния, простил его), Геракл осторожно прошелся по шаткой зловонной трясине. Хлюпающая топь с бульканьем пускала вонючие пузыри. О том, чтобы сражаться на территории врага, не могло быть и речи – поглотит, засосет гнилая болотина. Геракл стал думать, как выманить гидру на твердую почву. Позади змеиного логова полубог с племянником заметили рощицу с чахлыми, полузасохшими деревцами. Решил Геракл сжечь ее. Пламя с горящего валежника перекинулось на высохшие камыши. К радости обоих, загорелось и само болото, пускающее газ. Едкий дым выгнал гидру из логова – а вместе с ней, как показалось Гераклу, выползли и другие чудовищно огромные змеи, стремительными извивами вспарывали они мутную болотную жижу, приближаясь к берегу. Их было девять. Геракл с мечом в руке приготовился к битве. Сверкая зеленой чешуей и опираясь на короткие когтистые лапы, выбралось на сушу девятиголовое драконообразное чудовище. Немигающим желтым огнем горели круглые глаза, раздвоенные языки с шипением вырывались из девяти пастей. Геракл, подскочив сбоку, запрыгнул гидре на спинной хребет, из которого по всей длине выступали толстые гребневидные отростки. Эти костяные шипы и помогали полубогу удержаться на спине дракона, невзирая на яростные попытки гидры сбросить его с себя. Ударом меча отсек Геракл одну голову, затем от его быстрых и сверкающих, как молния, взмахов полетели еще три других, и еще четыре отрубленные головы одна за другой покатились по залитой кровью земле… Но Геракл обнаружил, что голов не только не стало меньше: вражеского полку все прибывало и прибывало, в горячке битвы герой не заметил, что на месте каждой отрубленной главы вырастают две новые… И теперь уже вокруг него извивалось несколько дюжин змеящихся тварей. Клубясь, они оплетали его торс, лязгали клыками об его золотой панцирь, тщетно пытаясь прокусить его, и… поникали обезглавленные шеи одна за другой, чтобы через некоторое время окрепнуть вновь, обретая уже не одну, а две жизни. По красной от крови чешуе гидры скатывались все новые и новые отсеченные головы, но, не имея возможности отвлекаться, не замечал герой, как росла их гора. Отчаяние охватило Геракла, он уже не помнил, сколько времени длился это нескончаемый бой, но чувствовал, что силы его на исходе… И вдруг опалив лицо его жаром, чуть ли не в грудь ему ткнулось бревно с горящим концом. Это смышленый Иолай сообразил, что если гидра бежит от огня, то от огня она и смерть свою примет. Герой, не медля, прижег тлеющей головешкой обезглавленный обрубок, он сморщился, багровея, и упал, лишенный жизни уже навсегда.
Стоял Геракл возле трупа поверженного чудовища, и вдруг осенила его мысль, рассек мечом он тело гидры и окунул свои стрелы в смертельно ядовитую желчь змеи. Теперь стрелы Геракла, напитанные мгновенно поражающим ядом, обрели еще более грозную истребительскую силу.
Пелопоннесская кентавромахия
В непробиваемой ни клыком, ни оружием шкуре гигантского Немейского льва на плечах, шел Геракл по горам Пелопоннеса. Эта шкура заменяла ему и щит, и плащ, и одеяло по ночам. На боку колчан с отравленными стрелами, в холщовой сумке веревки да острый нож – вот и все снаряжение героя, отправившегося на поимку Эриманфского вепря, пожирающего людей и домашний скот, – живым должен был доставить его Эврисфею Геракл. Устал полубог, и, поднимаясь по горе Фолою, уже подумывал об отдыхе, но прежде было бы неплохо подстрелить себе зайчишку на обед. Но, легкий ветерок, коснувшись его лица, на шлейфе своих крыл донес до его нюха дым костра и аромат жареного мяса. Пошел Геракл на запах еды и вскоре вышел к пещере знакомого кентавра Фола, хлопочущего возле костра, поджаривая на раскаленных камнях жирные куски молодого кабанчика. Нежные розовато-коричневые куски, весело скворча, разбрызгивали жир и дразнили обоняние, нетерпеливо наполняя рот слюной. Как простодушное дитя, обрадовался рыжий Фол знаменитому герою и, радостно суетясь, на огромном пне под плоской кроной широколистной пальмы раскладывал аппетитные куски мяса между пахучими пряными травками и острыми на вкус дикими луковицами. Но дорогой гость, несмотря на алчное урчание в желудке, не спешил ухватить сочащийся соком кусок мяса и отправить его в рот, выжидал он чего-то, как будто хозяин еще не все поставил на стол, не хватало главного, без которого любая трапеза не в удовольствие. Смутился Фол, и его добродушное румяное лицо стало пунцовым, но, сглотнув слюну, он опустил глаза, и, не поднимая глаз, принялся жевать.
Причмокнув, сын Зевса сглотнул впустую, и с хитрым прищуром подмигнул.
– В горле сухо стало, смочить бы.
Сильно закашлялся кентавр, подавившись, слезы выступили у него на глазах – кусок пищи не в то горло попал.
– Ни капли не осталось, все выпили проглоты! – сердито соврал он, отводя взгляд в сторону.
Засмеялся с насмешкой Геракл.
– В жизнь не поверю, что сын Селена и крошечного пифоса нигде не припрятал.
И стал рассказывать Геракл, как направляясь к берегам Фракии за конями Диомеда, заглянул он в Фессалию, к другу своему Адмету, не зная того, что горе постигло царя – оплакивал он любимую жену, лежащую в покоях бездыханно. Но Адмет скрыл от Геракла постигшее его несчастие, потому что святы законы гостеприимства у греков, и, приказав своими слугам улыбаться, принял полубога, как желанного гостя.
– Геракл не забывает добра! Он умеет быть благодарным! – похвастал герой, и, самодовольно согнув локоть, продемонстрировал вздувшиеся бугры мышц. – Я сразу же пошел в Аид и чуть не придушил Таната, но Алкестиду вырвал из его костистых рук!
И тогда решился кентавр. Воровато оглянувшись, поднялся он на свои конские ноги и, еще раз предусмотрительно оглядев окрестности Фолою, стал перетаскивать остывающую еду в прохладную и темную пещеру. Не мог он нарушить обычаи греческого гостеприимства, и ради такого почетного гостя, как Геракл, решил он нарушить запрет Хирона.
Сразу же после кровавого побоища, которое устроили лапифы кентаврам за их пьяный разбой на свадьбе Перрифоя, Силен привез им от Диониса огромный бронзовый пифос с вином. Страшно разгневался мудрый Хирон. Потребовал он, чтобы Фол вылил божественный дар, но сын Силена заупрямился: жаль благоухающего зелья от первой лозы Диониса, да и можно ли так оскорбить веселого бога, вносящего в жизнь праздник.
– Сейчас не лучшие времена, – пытался убедить Хирона Фол, – но, когда кончится траур по погибшим кентаврам, почему бы не устроить для кентавров веселое пиршество?
– Эта бочка помечена злым роком, всем уцелевшим кентаврам принесет она погибель, – сурово изрек вещий Хирон, но с опасениями Фола по поводу того, что Дионис не простит, если они уничтожат его подношение, согласился.
Все люди, знавшие Геракла, со страхом и презрением отвернулись от него, они бежали от него, как от чумы.
Отверженный отцом и матерью, братом Ификлом и, нещадно казнимый сам собой, в глубоком отчаянии решился Геракл уйти из жизни. Во дворе своего опустевшего дома соорудил Геракл для себя виселицу, но не успел осуществить задуманное. Спиной он стоял, не услышал, как скрипнули ворота, и не увидел, что кто-то вошел. От громкого окрика вздрогнул сын Зевса. Подбежавший к Гераклу человек схватил его за руки – за те самые руки, что пролили кровь своих близких, и вырвал из них веревку, которую тот увязывал в узел. Афинский царь Тезей был единственным из людей, кто навестил Геракла в эти беспросветно скорбные дни, не дал ему Тезей покарать самого себя. Знаменитый герой, который установил в Афинах справедливые законы и отдал власть народу, добровольно сняв с себя полномочия правителя, не испугался протянуть Гераклу дружескую руку, хотя по греческим обычаям человек, прикоснувшись к убийце, сам становится оскверненным и обрекает себя на положение изгоя.
– Не в здравом уме, не от злобы и лютости ты устроил побоище для своих чад и жены, – говорил ему полубог Тезей. – Не уходи из жизни преступником. Даже страдая, будь сильным и стойким. Живи, Геракл! Рожденный для подвигов, ты должен удивить ими мир! Пусть сила твоя пойдет на пользу людям, на освобождение земли от злобной нечисти.
Как часто о подлинном величии подвига, непременно связанного с благом для людей, говорил ему и божественный Хирон, но бездумная голова Геракла не осознала ценности советов ни друга своего Тезея, ни мудреца-кентавра.
По совету Тезея отправился Геракл в Дельфы, в святилище Аполлона, для того, чтобы оракул возгласил, какую он должен понести кару от богов, ведь по законам, учрежденным Зевсом для порядка на земле, никто не должен остаться безнаказанным за свои вольные и невольные злодеяния.
Двенадцать лет рабства у царя Эврисфея присудил Аполлон Гераклу для того, чтобы он очистился от скверны убийства.
Никого не боялся могучий Геракл, даже перед богами он не склонял головы. Однажды, когда Гелиос раскалил воздух таким палящим зноем, что обливающийся потом Геракл воспринял это как издевательство над собой, и, разъяренно натянув тетиву, он направил на солнечного бога стрелу, требуя, чтоб тот прекратил излучать такой нестерпимый жар. Засмеялось добродушно небесное светило и угнало свою золотую колесницу за гору белопенных облаков. Другой раз Геракл подрался с Аполлоном, не сомневаясь, что мощью своей силы он не уступает своему божественному брату! Только Зевс и разнял их, бросив между сыновьями ослепительно сверкнувшую молнию.
Трусливый низкорослый Эфрисфей трепетал от страха перед сыном Зевса, даже на глаза ему показываться остерегался. Конечно, он был польщен, что боги отправили такого могучего человека к нему на службу, но как бы этот могучий человек не раздавил его, как мелкую квакающую жабу под ногами, чтобы самому стать царем Микен – вот, что волновало Эврисфея. Поэтому, когда он придумывал задания герою, не о всеобщем благе заботился и не о практической пользе для людей, а была у него единственная цель – погубить полубога, пугающего своей нечеловеческой мощью.
Но сломленный горем, его раб Геракл безропотно выполнял любые, даже самые бессмысленные поручения Эврисфея, и ни разу в его голову не пришла простая мысль: а не напрасен ли его великий труд. Так, послушный воле своего господина, Геракл совершил двенадцать подвигов, поразивших греческий народ и прославивших его имя. Задушив гигантского Немейского льва голыми руками, шкуру которого было не пробить ни стрелой, ни копьем, и, уничтожив бронзовых Стимфалийских птиц с медными клювами и когтями, Геракл спас от этих хищных людоедов жителей Немеи и Аркадии. Но на страшных коней Диамеда, питающихся человечиной, и на бешеного Критского быка, пожирающего все на своем пути, Эврисфей даже не взглянул. Спрятавшись в громадном бронзовом пифосе и трясясь от страха, царь повелел отпустить их на волю, не задумываясь о том, какой опасности он подвергает свой народ.
Приказав своему рабу привести из царства вечного мрака его верного стража, чудовищного трехголового пса Кербера, с шипящими ядовитыми змеями на шее и на хвосте, царь Микен заранее ликовал, не сомневаясь, что уж это-то задание неминуемо приведет к гибели героя. А сын Зевса не только вернулся из Аида жив и невредим, но и привел с собою Кербера, едва не задушенного полубогом и укрощенного им. Заикаясь от ужаса и ползая перед Гераклом на коленях, Эврисфей умолял поскорее вернуть чудовище обратно в царство мертвых.
Ни один смертный не знал, где находится волшебный сад Гесперид, в котором бьют ключи чудодейственной амброзии, поддерживающей бессмертие богов, и в котором зреют золотые яблоки, сохраняющие вечную молодость небожителей. Но когда Геракл принес эти яблоки, Эврисфея так от страха заколотило, что зубы от стука крошились. Сильно испугался он, как бы боги не подумали, что до властителей небес решил возвыситься царь Микен, похитив их яблоки, и не желая такою дерзостью Олимп гневить, прогнал он прочь раба своего, не приняв от него такой опасной добычи.
Слава о могучем и непобедимом герое пошла по всей Греции. Отныне сыну Зевса поклонялись, как богу, называя его Истребителем чудовищ. Но свою ликвидаторскую мощь усилил герой многократно, когда победил Лернейскую гидру.
Гигантская водяная змея жила в болоте недалеко от города Лерны. Это гиблое местечко отделяло поселения людей от пугающе-мрачной пещеры, где находился вход в Аид – туда через глубокий пролом в скалистой почве земли вели каменные ступени до самых ворот подземного царства.
Дорогу в эти края Геракл знал не понаслышке. Не так давно он поджидал у тех сакральных ворот бога смерти Таната, уносящего души умерших в мир теней. Случилось это в те печальные дни, когда служитель Аида отнял жизнь у жены царя Адмета, с которым был дружен Геракл. Однажды оракул Аполлон предсказал своему временному господину Адмету (Стреловержец отбывал у царя рабство за разгром подземной кузни Зевса, учиненный им отцу в отместку за убийство сына Асклепия), что его преждевременный уход из жизни можно отдалить, если кто-нибудь из близких царя согласится умереть за него. И вот, когда приблизился час его смерти, Адмет предложил своим родителям уйти в мир иной вместо него, но старики сказали, что белый свет им еще сладок, и что каждый живет в этом мире за себя. Тогда правитель Фессалии обратился к своим друзьям и был глубоко разочарован, убедившись, что нет у него верных и преданных друзей. Но когда царь вернулся домой, и горе, и радость ожидали его: любимая жена Алкестида приготовилась спуститься в Аид вместо него. Заплакал от горя Адмет – безмерно ему стало жаль себя, теряющего такое нежное и любящее существо. Но поскольку другого выхода не предвиделось, Адмет, глубоко скорбя, смирился. «Значит, воля богов такова…», – успокоил он себя и плачущих детей. Но Геракл не был таким же смиренным и покорным! Не согласен он был с добровольным уходом из жизни молодой и прекрасной жены. Вот тогда-то и подкараулил он бога смерти, ничуть не сомневаясь, что может на равных сражаться с божеством; зажал его полубог и душил до тех пор, пока Танат не уступил его требованию и не вернул душу Алкестиды из царства теней.
Прибыв к месту обитания чудовища вместе с сыном Ификла Иолаем (брат, оценив искренность и глубину его раскаяния, простил его), Геракл осторожно прошелся по шаткой зловонной трясине. Хлюпающая топь с бульканьем пускала вонючие пузыри. О том, чтобы сражаться на территории врага, не могло быть и речи – поглотит, засосет гнилая болотина. Геракл стал думать, как выманить гидру на твердую почву. Позади змеиного логова полубог с племянником заметили рощицу с чахлыми, полузасохшими деревцами. Решил Геракл сжечь ее. Пламя с горящего валежника перекинулось на высохшие камыши. К радости обоих, загорелось и само болото, пускающее газ. Едкий дым выгнал гидру из логова – а вместе с ней, как показалось Гераклу, выползли и другие чудовищно огромные змеи, стремительными извивами вспарывали они мутную болотную жижу, приближаясь к берегу. Их было девять. Геракл с мечом в руке приготовился к битве. Сверкая зеленой чешуей и опираясь на короткие когтистые лапы, выбралось на сушу девятиголовое драконообразное чудовище. Немигающим желтым огнем горели круглые глаза, раздвоенные языки с шипением вырывались из девяти пастей. Геракл, подскочив сбоку, запрыгнул гидре на спинной хребет, из которого по всей длине выступали толстые гребневидные отростки. Эти костяные шипы и помогали полубогу удержаться на спине дракона, невзирая на яростные попытки гидры сбросить его с себя. Ударом меча отсек Геракл одну голову, затем от его быстрых и сверкающих, как молния, взмахов полетели еще три других, и еще четыре отрубленные головы одна за другой покатились по залитой кровью земле… Но Геракл обнаружил, что голов не только не стало меньше: вражеского полку все прибывало и прибывало, в горячке битвы герой не заметил, что на месте каждой отрубленной главы вырастают две новые… И теперь уже вокруг него извивалось несколько дюжин змеящихся тварей. Клубясь, они оплетали его торс, лязгали клыками об его золотой панцирь, тщетно пытаясь прокусить его, и… поникали обезглавленные шеи одна за другой, чтобы через некоторое время окрепнуть вновь, обретая уже не одну, а две жизни. По красной от крови чешуе гидры скатывались все новые и новые отсеченные головы, но, не имея возможности отвлекаться, не замечал герой, как росла их гора. Отчаяние охватило Геракла, он уже не помнил, сколько времени длился это нескончаемый бой, но чувствовал, что силы его на исходе… И вдруг опалив лицо его жаром, чуть ли не в грудь ему ткнулось бревно с горящим концом. Это смышленый Иолай сообразил, что если гидра бежит от огня, то от огня она и смерть свою примет. Герой, не медля, прижег тлеющей головешкой обезглавленный обрубок, он сморщился, багровея, и упал, лишенный жизни уже навсегда.
Стоял Геракл возле трупа поверженного чудовища, и вдруг осенила его мысль, рассек мечом он тело гидры и окунул свои стрелы в смертельно ядовитую желчь змеи. Теперь стрелы Геракла, напитанные мгновенно поражающим ядом, обрели еще более грозную истребительскую силу.
Пелопоннесская кентавромахия
В непробиваемой ни клыком, ни оружием шкуре гигантского Немейского льва на плечах, шел Геракл по горам Пелопоннеса. Эта шкура заменяла ему и щит, и плащ, и одеяло по ночам. На боку колчан с отравленными стрелами, в холщовой сумке веревки да острый нож – вот и все снаряжение героя, отправившегося на поимку Эриманфского вепря, пожирающего людей и домашний скот, – живым должен был доставить его Эврисфею Геракл. Устал полубог, и, поднимаясь по горе Фолою, уже подумывал об отдыхе, но прежде было бы неплохо подстрелить себе зайчишку на обед. Но, легкий ветерок, коснувшись его лица, на шлейфе своих крыл донес до его нюха дым костра и аромат жареного мяса. Пошел Геракл на запах еды и вскоре вышел к пещере знакомого кентавра Фола, хлопочущего возле костра, поджаривая на раскаленных камнях жирные куски молодого кабанчика. Нежные розовато-коричневые куски, весело скворча, разбрызгивали жир и дразнили обоняние, нетерпеливо наполняя рот слюной. Как простодушное дитя, обрадовался рыжий Фол знаменитому герою и, радостно суетясь, на огромном пне под плоской кроной широколистной пальмы раскладывал аппетитные куски мяса между пахучими пряными травками и острыми на вкус дикими луковицами. Но дорогой гость, несмотря на алчное урчание в желудке, не спешил ухватить сочащийся соком кусок мяса и отправить его в рот, выжидал он чего-то, как будто хозяин еще не все поставил на стол, не хватало главного, без которого любая трапеза не в удовольствие. Смутился Фол, и его добродушное румяное лицо стало пунцовым, но, сглотнув слюну, он опустил глаза, и, не поднимая глаз, принялся жевать.
Причмокнув, сын Зевса сглотнул впустую, и с хитрым прищуром подмигнул.
– В горле сухо стало, смочить бы.
Сильно закашлялся кентавр, подавившись, слезы выступили у него на глазах – кусок пищи не в то горло попал.
– Ни капли не осталось, все выпили проглоты! – сердито соврал он, отводя взгляд в сторону.
Засмеялся с насмешкой Геракл.
– В жизнь не поверю, что сын Селена и крошечного пифоса нигде не припрятал.
И стал рассказывать Геракл, как направляясь к берегам Фракии за конями Диомеда, заглянул он в Фессалию, к другу своему Адмету, не зная того, что горе постигло царя – оплакивал он любимую жену, лежащую в покоях бездыханно. Но Адмет скрыл от Геракла постигшее его несчастие, потому что святы законы гостеприимства у греков, и, приказав своими слугам улыбаться, принял полубога, как желанного гостя.
– Геракл не забывает добра! Он умеет быть благодарным! – похвастал герой, и, самодовольно согнув локоть, продемонстрировал вздувшиеся бугры мышц. – Я сразу же пошел в Аид и чуть не придушил Таната, но Алкестиду вырвал из его костистых рук!
И тогда решился кентавр. Воровато оглянувшись, поднялся он на свои конские ноги и, еще раз предусмотрительно оглядев окрестности Фолою, стал перетаскивать остывающую еду в прохладную и темную пещеру. Не мог он нарушить обычаи греческого гостеприимства, и ради такого почетного гостя, как Геракл, решил он нарушить запрет Хирона.
Сразу же после кровавого побоища, которое устроили лапифы кентаврам за их пьяный разбой на свадьбе Перрифоя, Силен привез им от Диониса огромный бронзовый пифос с вином. Страшно разгневался мудрый Хирон. Потребовал он, чтобы Фол вылил божественный дар, но сын Силена заупрямился: жаль благоухающего зелья от первой лозы Диониса, да и можно ли так оскорбить веселого бога, вносящего в жизнь праздник.
– Сейчас не лучшие времена, – пытался убедить Хирона Фол, – но, когда кончится траур по погибшим кентаврам, почему бы не устроить для кентавров веселое пиршество?
– Эта бочка помечена злым роком, всем уцелевшим кентаврам принесет она погибель, – сурово изрек вещий Хирон, но с опасениями Фола по поводу того, что Дионис не простит, если они уничтожат его подношение, согласился.
