Грохот кулаков по столу слышу запоздало, ощущая, как немеют пальцы. Они начинают дрожать. В голове постепенно складываться пазлы, выстраиваясь в четкую линию из последних недель и дней. Картина получается отвратительной и виню себя только я сам.
– Василиса, – хрипло окликаю я, оказавшись возле её двери. – Открой дверь.
В ответ гнетущая тишина.
– Ты не должна быть одна. Впусти меня, Лиса. Мы сейчас нужны друг другу, слышишь? – от бессилия шлепаю ладонью по двери. – Я сейчас на взводе. Если ты мне откроешь, я возьму кухонный нож и убью эту тварь прямо сейчас! – срываюсь на повышенный тон, но дверь моментально открывается.
Она отходит от меня, судорожно стирая слезы, с опаской оглядывая пространство. Я стараюсь отключить свои эмоции, и максимально сосредоточиться на Василисе, которой я нужен. Когда срываюсь слишком резко, она отходит от меня, цепляя бедром комод.
– Пожалуйста… – выставляет перед собой руку, остерегаясь.
Этого жеста оказалось достаточно, чтобы перехватить её за ладонь и дернуть к себе, крепко прижав к своей груди.
– Я его уничтожу. Клянусь, – говорю я, но обещаю это в первую очередь самому себе.
– Ничего больше не хочу. Пожалуйста. Я так больше не могу… – плачет она, утыкаясь в мою грудь. – Я боюсь, Кир… Я устала от этого...
– Просто побудь со мной, – перехватываю её на руки и сажусь на кровать, убаюкивая её, как маленького ребенка, который разбил коленки об асфальт. – Я всё решу. Тебе нечего больше бояться…
Я убью этого ублюдка! Выдеру из груди сердце и скормлю дворовым псам!
Василиса:
Я просыпаюсь от головной боли. Едва открыв глаза, щурюсь от солнечного света, который бьет яркими лучами в моё окно. Привстав на локти, замираю, обнаружив Кирилла в кресле рядом с кроватью, который задремал.
Желудок болезненно скручивает от осознания, что теперь он всё знает. Стыдно, что всё произошло под алкоголем, но какая-то часть меня со спокойствием выдыхает. Мне стало легче. Держать всё это в себе дерьмо оказалось мне не под силу… Тяжелый груз тянет меня на дно.
Едва я ставлю ноги на пол, зашуршав одеялом, Кирилл вздрагивает и подрывается. Замечаю, что он сонный и бледный, а ещё Кир не решается ко мне подойти, держа дистанцию.
Я в смятении и каком-то замешательстве. Вроде как хочется, чтобы он подошёл, обнял и утешил меня, но с другой – хочется спрятаться и больше не смотреть в его пронизывающие глаза…
– Как ты себя чувствуешь? – первым начинает разговор, потирая сонные глаза.
От меня не скрывается то, что он садится обратно в кресло, отчего болезненно колет в груди. Он не собирается ко мне подходить. Теперь он брезгует? Теперь я недостаточно хороша? Это было очевидно!
– Не плохо… – растерявшись, сижу, не двигаясь. Взгляд отвожу, ощущая себя никчемной и грязной. – Послушай… То, что я вчера наговорила… Не бери в голову. Всё в порядке. Алкоголь, знаешь ли, та ещё дрянь.
Его глаза темнеют, а по лицу пробегает зловещая тень недовольства. Что я опять не так сказала? Да, из-за моих слов я втянула его в свои проблемы, но он не должен в это вникать. Зачем ему это? Я этого и сама не хочу.
– Ты наконец-то заговорила о проблеме. Сегодня придёт психолог, – охрипшим голосом говорит Бессонов, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники кресла. Злится? Сдерживается? Он себя ведет слишком странно и спокойно. – Тебе нужно выговориться и как можно скорее.
Опешив от такого решения Бессонова, которое больше похоже требование, я забываю все слова.
– Не спорь со мной, пожалуйста. Тебе не стоит больше ни о чём волноваться, но ты должна понимать, что об этом стоит говорить, – припечатывает он меня. – Этот якорь не позволит тебе сдвинуться с места, если ты не решишь проблему.
– Я не больная, чтобы нанимать психолога, – шепотом отзываюсь.
– Но ты с уверенностью доводишь себя до этого состояния, – он немного поддается вперед и склоняет голову, прерывая зрительный контакт. – Тебе нужна помощь и теперь отрицать это бессмысленно. Эта тварь тебя больше не побеспокоит и не прикоснется. В этом будь уверена. Но сейчас ты должна позаботиться о своем психологическом здоровье и написать заявление о домогательстве.
Я с ужасом смотрю на Кирилла, который, видимо, продумывал план действий целую ночь. Только его план мне категорически не нравится. Я не хочу это с кем обсуждать, не хочу давать огласку и не хочу больше участвовать в этой грязной истории. Не смогу. Это не для меня. Я просто хочу это всё забыть, как страшный сон и жить дальше, как раньше…
– Ты не можешь за меня всё решать, – нахожу в себе силы для сопротивления.
– Могу. Могу, потому что ты мне важна, и я хочу о тебе позаботиться. И я должен это сделать, даже если тебе самой на всё плевать. Вздумала смолчать о том, что подверглась насилию? Я тебе этого не позволю. Он должен быть наказан и желательно – по закону.
– В тебе говорит сейчас забота или ненависть и соперничество? Мне это не нужно, и я не стану больше участвовать в ваших личных разборках, – резко встаю, но голова кружится и меня ведет в сторону.
Бессонов хватает меня за плечи и садит обратно на кровать, склонившись надо мной как скала.
– Я могу многое стерпеть. Могу стерпеть твои выходки, потому что ты мне неравнодушна. Могу стерпеть этого ублюдка, потому что он сам по себе дерьмовый человек… Но то, что эта тварь посмела тебя тронуть – никогда. Василиса, неужели тебе плевать, что с тобой так поступили? Это ненормально!
– Он был в своём праве. Мне нужно было меньше молоть языком и тогда бы…
– Замолчи! – рявкает на меня Кир, взбесившись. – Совсем из ума выжила? Ты покрываешь насильника и оправдываешь его действия самым тупым способом. Я не дам тебе возможности быть жертвой, слышишь? Сейчас же приводи себя в порядок, иди завтракать и жди психолога, – он указывает рукой на ванную комнату.
Мои губы подрагивают от заколотившейся в груди внезапной боли, из-за которой выступают слезы на глаза. Неужели я мало пережила, чтобы снова окунаться в этот вязкий омут ненависти и мести?
– Мне не нужен психолог, – мой голос сбивается, когда в горле появляется спазм.
– Ты себя слышишь?
– Слышу…
– Хоть раз сделай так, как я говорю и доверься мне. Я стараюсь тебе помочь! – вскидывает он руками. Бессонов отходит от меня и отворачивается к окну.
– Я уже один раз доверилась тебе, Кирилл. Ты помнишь, чем это закончилось? – сбивчиво произношу я, стараясь сдержать слезы.
– Помню. И я всё исправлю, если ты не будешь перечить мне на каждом слове, – кидает он через плечо. – Психолог придёт. Говорить с ним или нет – твоё право.
– Тогда зачем этот психолог нужен, если я не хочу с ним говорить? – срываюсь я на всхлип.
Зачем он мучает меня?
Бессонов поворачивается, оценивающе пробежавшись по мне взглядом, жалкой и слабой девочке с которой ему приходится возиться.
– Если ты не хочешь выглядеть, как затравленная мышь в норе – заговоришь, – в его голосе сквозит сталь и холод. – Рано или поздно ты будешь на приёме у психолога. Вопрос только с чьей помощью – моей или твоих родителей. Выбор за тобой, Василиса.
– Почему ты всегда всё решаешь сам? Разве трудно хотя бы раз выслушать меня?
– Сейчас мне нужно решать всё самому, потому что ты делаешь глупости – губишь себя и своё здоровье, – он тяжело выдыхает. – На этом закончим, – неожиданно говорит он, как только я открываю рот. – Хочешь мне сопротивляться – продолжай в тоже духе и загоняй себя в клетку, если она тебе так нравится. В любом случае психологу быть, и он будет ежедневно, пока ты не пойдёшь на контакт. Принуждать к самому разговору с психологом или шантажировать тебя я не собираюсь. Тебе стоит взять ответственность на себя и подумать о том, что произошло. Когда ты это сделаешь – зависит только от тебя.
Он разворачивается и выход из комнаты, оставляя меня в слезах и смятении.
Кирилл:
Я захожу в его кабинет. Чувствую себя некомфортно. Мы не общались больше трех лет, несмотря на то, что отец постоянно делал попытки со мной поладить. Если бы не Василиса, вряд ли бы вообще пришёл.
Он откладывает бумаги, посмотрев на меня поверх своих очков, едва заметно дернув бровью от удивления. Эта странная привычка, которая передалась мне, очень знакома и напоминает о том, как всё было раньше. Как было всё до того, когда у нас была семья.
– Давно тебя не видел, Кирилл, – говорит он, складывая на столе руки в замок.
Я прохожу через его кабинет и сажусь на кресло, забывая все слова, которые планировал сказать. Я знаю, что ради моего расположения, отец сделает всё возможное, но… У нас слишком напряженные отношения, чтобы я обращался к этому человеку за помощью. Но я должен, иначе не смогу выстоять в одиночку.
– Мне нужна твоя помощь, – выжимаю из себя не то просьбу, не то требование.
– Проблемы с учебой? Я видел, что ты сдал…
– Нет. У меня нет проблем с учёбой. Я обращаюсь к тебе с просьбой отчислить одного ублюдка из университета, – перебиваю я, смотря в сторону. Испытывающий взгляд я ощущаю буквально кожей. – Станислав Ковалёв.
– Это… Неожиданно, – замялся отец. Он откидывается на кресло и потирает подбородок. – Ты же понимаешь, что я не могу отчислить студента только по твоему желанию?
– Поэтому я прошу, – цежу сквозь зубы. – Я знаю, что Ковалёвы одни из спонсоров университета, но это не значит, что их выродок – неприкосновенный.
– Да, Ковалёвы – одни из основных спонсоров. Даже если я подниму вопрос на совете об отчислении их сына, все будут против.
– Значит, если мой отец декан – я могу вытворять беспредел и меня так же не отчислять? – скептически хмыкаю.
– Ты и без моей поддержки ведешь себя не слишком тихо, к тому же давно научился решать свои проблемы в одиночку, – замечает отец и наши взгляды пересекаются. – Кирилл, личные вопросы не могут решаться с помощью отчисления. К тому же, если поднимется вопрос о вашей личной стычке – скорее отчислят тебя, чем Ковалёва.
Я устало потираю переносицу. Этот гад, всё-таки, неприкосновенный.
– Мне плевать на этого… Ковалёва. Он позволяет себе слишком много.
– Кирилл, я обязательно тебе помогу, когда буду понимать суть твоей проблемы, – отец настойчиво таранит меня взглядом.
– Это личное. Я не вправе об этом говорить, – снова отворачиваюсь, вцепившись пальцами в подлокотники.
– Тогда о чём ты меня просишь?
– Ты оглох? Я хочу, чтобы этого отморозка отчислили! – вспыльчиво рявкаю.
– Я тебя хорошо слышу, сын. Но даже для попытки отчисления такого студента нужен веский повод. У тебя есть доказательство о его нарушениях?
Нет у меня никаких доказательств, и появятся не скоро... А если ещё и Василиса станет молчать и отрицать очевидное, никогда не появится. Только если она откроет свой рот и заговорит о произошедшем – это станет хорошим стартом, чтобы расскатать этого подонка по асфальту, не прикасаясь.
– Дело в той девушке, с которой ты встречаешься? – отец, как всегда, бьёт точно в цель.
– Да, – киваю.
– Иначе бы ты не пришёл ко мне.
– Именно, – подтверждаю его слова.
– И что же произошло? Вы не поделили девушку? – он осторожно интересуется, словно боится моего резкого выпада.
Я молчу, размышляя, о чём стоит сказать, а что скрыть.
– Случилось что-то плохое, да? – догадывается отец.
– Он… Этот ублюдок… – я беспомощно замялся.
– Тронул эту девушку? – предполагает отец и снова попадает в цель.
Я киваю, неловко сжимаясь в большом кресле. Я сам не понимаю, что делать и как добиться справедливости с такими влиятельными людьми, у которых сыночек окончательно слетел с катушек. Меня всего трясёт только от мысли, как он обошёлся с Василисой. Она, конечно, наивная, но не заметить такое дерьмо в этом уроде, точно нужно быть слепой!
– Это уже серьезно. У тебя есть копия заявления в полицию?
– Нет, – прикрываю я глаза, боясь даже предположить, чего мне будет стоить достать обычную бумажку.
– Добудь и дальше я подниму вопрос о его отчислении на совете.
– Сколько ты дашь процентов на его отчисление?
– Немного, Кирилл. Нужно капнуть глубже, иначе мы только всколошматим воду. Я помню, с какими ты ребятами знаком. Подключай, а за деньги не переживай. Я оплачу расходы.
Киваю, понимая, что небольшой план уже начал выстраиваться. Поднимаюсь, но отец отзеркалил моё движение, встав на ноги.
– Я понимаю, что сейчас не лучшее время, но, возможно, мы хотя бы вместе пообедаем? Ты можешь рассказать о том, что тебя тревожит, – напряженно спрашивает он, поджимая пересохшие губы от волнения.
– Ты давно уже выбрал с кем обедать, папа, – не удерживаюсь от замечания.
– Будешь меня всю жизнь ненавидеть? Я уже достаточно расплатился с ошибкой всей моей жизни. Только ты один остался у меня, Кирилл. Но ты упорно меня игнорируешь. Люди, не совершающие ошибок, либо лицимеры, либо ездят на чужом горбу.
– Пожалуйся своей новой... Жене. Она тебя утешит, – разворачиваюсь и иду на выход, ощущая, как сердце вылетает из груди. Дышать сложно и даже, кажется, в носу неприятно щекочет.
– Оскорбляй меня, сколько твой душе угодно! Но помни, что ты мой сын, а твою мать я любил всегда! – кричит он мне в спину, но мой ответ как всегда только один – хлопнувшая дверь.
Меня ведет в сторону, и я прижимаюсь спиной к двери. Прикрываю глаза, стараясь взять себя в руки. Нет времени для слабости. Я сейчас нужен Василисе.
Дымарский, словно чувствуя, звонит мне на телефон. И мне есть, что ему сказать…
Василиса:
Я смотрю в окно, крепко сжимая в руках чашку с горячим кофе. Меня раздражают ненужные вопросы женщины, которые слишком меткие и болезненные. Несмотря на то, что я хочу всё забыть, психолог меня штурмует и вызывает пережитые эмоции.
– Василиса… – осторожно обращается ко мне девушка, но я не желаю к ней поворачиваться. – Я понимаю, насколько сложно говорить о произошедшей с тобой ужасной ситуации… Но мне важно понимать, что ты испытываешь. Страх? Боль? Гнев?
Я равнодушно поворачиваюсь к женщине, тяжело вздыхая.
– Всё и сразу, – на мой ответ психолог кивает и открывает свой офисный портфель.
– Отвлечемся на что-то более приятное? – она мягко улыбается и кладет на стол чистые листы бумаги и новую пачку маркеров. – Ты давно практиковалась в рисовании? Это отличная практика, как для тебя – чтобы отвлечь от тяжелых мыслей, как и для меня – чтобы помочь.
– Меня насиловали, а ты предлагаешь мне порисовать? – скептично фыркаю, закатывая глаза. – Надеюсь, у тебя хотя бы вышка оконченная, – оценивающе пробегаюсь взглядом по девушке, которая слишком молода для опытного специалиста.
– Не переживай, Василиса. Молодость и упрямство – двигатель прогресса. Этот фактор очень важен в психологической терапии, так как мы независим от седых консерваторов, – с легкостью отвечает она и распаковывает фломастеры, красноречиво подсовывая их ближе ко мне.
– Я не настроена рисовать.
– Тогда ты можешь отдать мне рисунок на следующей встрече, – без застенчивости ищет новые окольные пути, чтобы добраться до моих мозгов.
– И что рисовать?
– Любишь конкретику? – не отвечает она на прямой вопрос, чем до безумия раздражает.
– Ненавижу неизвестность.
– Это хорошо, когда существует хороший план и уверенность в завтрашнем дне, – соглашается психолог. – Я предлагаю нарисовать тебе свой дом.
– И чем же тебе это поможет?
– Я увижу то, что тебя беспокоит, а ты займешь свободное время и возможно откроешь в себе творческую грань, – пожимает она плечами.
– Василиса, – хрипло окликаю я, оказавшись возле её двери. – Открой дверь.
В ответ гнетущая тишина.
– Ты не должна быть одна. Впусти меня, Лиса. Мы сейчас нужны друг другу, слышишь? – от бессилия шлепаю ладонью по двери. – Я сейчас на взводе. Если ты мне откроешь, я возьму кухонный нож и убью эту тварь прямо сейчас! – срываюсь на повышенный тон, но дверь моментально открывается.
Она отходит от меня, судорожно стирая слезы, с опаской оглядывая пространство. Я стараюсь отключить свои эмоции, и максимально сосредоточиться на Василисе, которой я нужен. Когда срываюсь слишком резко, она отходит от меня, цепляя бедром комод.
– Пожалуйста… – выставляет перед собой руку, остерегаясь.
Этого жеста оказалось достаточно, чтобы перехватить её за ладонь и дернуть к себе, крепко прижав к своей груди.
– Я его уничтожу. Клянусь, – говорю я, но обещаю это в первую очередь самому себе.
– Ничего больше не хочу. Пожалуйста. Я так больше не могу… – плачет она, утыкаясь в мою грудь. – Я боюсь, Кир… Я устала от этого...
– Просто побудь со мной, – перехватываю её на руки и сажусь на кровать, убаюкивая её, как маленького ребенка, который разбил коленки об асфальт. – Я всё решу. Тебе нечего больше бояться…
Я убью этого ублюдка! Выдеру из груди сердце и скормлю дворовым псам!
Глава 22. Справедливость
Василиса:
Я просыпаюсь от головной боли. Едва открыв глаза, щурюсь от солнечного света, который бьет яркими лучами в моё окно. Привстав на локти, замираю, обнаружив Кирилла в кресле рядом с кроватью, который задремал.
Желудок болезненно скручивает от осознания, что теперь он всё знает. Стыдно, что всё произошло под алкоголем, но какая-то часть меня со спокойствием выдыхает. Мне стало легче. Держать всё это в себе дерьмо оказалось мне не под силу… Тяжелый груз тянет меня на дно.
Едва я ставлю ноги на пол, зашуршав одеялом, Кирилл вздрагивает и подрывается. Замечаю, что он сонный и бледный, а ещё Кир не решается ко мне подойти, держа дистанцию.
Я в смятении и каком-то замешательстве. Вроде как хочется, чтобы он подошёл, обнял и утешил меня, но с другой – хочется спрятаться и больше не смотреть в его пронизывающие глаза…
– Как ты себя чувствуешь? – первым начинает разговор, потирая сонные глаза.
От меня не скрывается то, что он садится обратно в кресло, отчего болезненно колет в груди. Он не собирается ко мне подходить. Теперь он брезгует? Теперь я недостаточно хороша? Это было очевидно!
– Не плохо… – растерявшись, сижу, не двигаясь. Взгляд отвожу, ощущая себя никчемной и грязной. – Послушай… То, что я вчера наговорила… Не бери в голову. Всё в порядке. Алкоголь, знаешь ли, та ещё дрянь.
Его глаза темнеют, а по лицу пробегает зловещая тень недовольства. Что я опять не так сказала? Да, из-за моих слов я втянула его в свои проблемы, но он не должен в это вникать. Зачем ему это? Я этого и сама не хочу.
– Ты наконец-то заговорила о проблеме. Сегодня придёт психолог, – охрипшим голосом говорит Бессонов, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники кресла. Злится? Сдерживается? Он себя ведет слишком странно и спокойно. – Тебе нужно выговориться и как можно скорее.
Опешив от такого решения Бессонова, которое больше похоже требование, я забываю все слова.
– Не спорь со мной, пожалуйста. Тебе не стоит больше ни о чём волноваться, но ты должна понимать, что об этом стоит говорить, – припечатывает он меня. – Этот якорь не позволит тебе сдвинуться с места, если ты не решишь проблему.
– Я не больная, чтобы нанимать психолога, – шепотом отзываюсь.
– Но ты с уверенностью доводишь себя до этого состояния, – он немного поддается вперед и склоняет голову, прерывая зрительный контакт. – Тебе нужна помощь и теперь отрицать это бессмысленно. Эта тварь тебя больше не побеспокоит и не прикоснется. В этом будь уверена. Но сейчас ты должна позаботиться о своем психологическом здоровье и написать заявление о домогательстве.
Я с ужасом смотрю на Кирилла, который, видимо, продумывал план действий целую ночь. Только его план мне категорически не нравится. Я не хочу это с кем обсуждать, не хочу давать огласку и не хочу больше участвовать в этой грязной истории. Не смогу. Это не для меня. Я просто хочу это всё забыть, как страшный сон и жить дальше, как раньше…
– Ты не можешь за меня всё решать, – нахожу в себе силы для сопротивления.
– Могу. Могу, потому что ты мне важна, и я хочу о тебе позаботиться. И я должен это сделать, даже если тебе самой на всё плевать. Вздумала смолчать о том, что подверглась насилию? Я тебе этого не позволю. Он должен быть наказан и желательно – по закону.
– В тебе говорит сейчас забота или ненависть и соперничество? Мне это не нужно, и я не стану больше участвовать в ваших личных разборках, – резко встаю, но голова кружится и меня ведет в сторону.
Бессонов хватает меня за плечи и садит обратно на кровать, склонившись надо мной как скала.
– Я могу многое стерпеть. Могу стерпеть твои выходки, потому что ты мне неравнодушна. Могу стерпеть этого ублюдка, потому что он сам по себе дерьмовый человек… Но то, что эта тварь посмела тебя тронуть – никогда. Василиса, неужели тебе плевать, что с тобой так поступили? Это ненормально!
– Он был в своём праве. Мне нужно было меньше молоть языком и тогда бы…
– Замолчи! – рявкает на меня Кир, взбесившись. – Совсем из ума выжила? Ты покрываешь насильника и оправдываешь его действия самым тупым способом. Я не дам тебе возможности быть жертвой, слышишь? Сейчас же приводи себя в порядок, иди завтракать и жди психолога, – он указывает рукой на ванную комнату.
Мои губы подрагивают от заколотившейся в груди внезапной боли, из-за которой выступают слезы на глаза. Неужели я мало пережила, чтобы снова окунаться в этот вязкий омут ненависти и мести?
– Мне не нужен психолог, – мой голос сбивается, когда в горле появляется спазм.
– Ты себя слышишь?
– Слышу…
– Хоть раз сделай так, как я говорю и доверься мне. Я стараюсь тебе помочь! – вскидывает он руками. Бессонов отходит от меня и отворачивается к окну.
– Я уже один раз доверилась тебе, Кирилл. Ты помнишь, чем это закончилось? – сбивчиво произношу я, стараясь сдержать слезы.
– Помню. И я всё исправлю, если ты не будешь перечить мне на каждом слове, – кидает он через плечо. – Психолог придёт. Говорить с ним или нет – твоё право.
– Тогда зачем этот психолог нужен, если я не хочу с ним говорить? – срываюсь я на всхлип.
Зачем он мучает меня?
Бессонов поворачивается, оценивающе пробежавшись по мне взглядом, жалкой и слабой девочке с которой ему приходится возиться.
– Если ты не хочешь выглядеть, как затравленная мышь в норе – заговоришь, – в его голосе сквозит сталь и холод. – Рано или поздно ты будешь на приёме у психолога. Вопрос только с чьей помощью – моей или твоих родителей. Выбор за тобой, Василиса.
– Почему ты всегда всё решаешь сам? Разве трудно хотя бы раз выслушать меня?
– Сейчас мне нужно решать всё самому, потому что ты делаешь глупости – губишь себя и своё здоровье, – он тяжело выдыхает. – На этом закончим, – неожиданно говорит он, как только я открываю рот. – Хочешь мне сопротивляться – продолжай в тоже духе и загоняй себя в клетку, если она тебе так нравится. В любом случае психологу быть, и он будет ежедневно, пока ты не пойдёшь на контакт. Принуждать к самому разговору с психологом или шантажировать тебя я не собираюсь. Тебе стоит взять ответственность на себя и подумать о том, что произошло. Когда ты это сделаешь – зависит только от тебя.
Он разворачивается и выход из комнаты, оставляя меня в слезах и смятении.
***
Кирилл:
Я захожу в его кабинет. Чувствую себя некомфортно. Мы не общались больше трех лет, несмотря на то, что отец постоянно делал попытки со мной поладить. Если бы не Василиса, вряд ли бы вообще пришёл.
Он откладывает бумаги, посмотрев на меня поверх своих очков, едва заметно дернув бровью от удивления. Эта странная привычка, которая передалась мне, очень знакома и напоминает о том, как всё было раньше. Как было всё до того, когда у нас была семья.
– Давно тебя не видел, Кирилл, – говорит он, складывая на столе руки в замок.
Я прохожу через его кабинет и сажусь на кресло, забывая все слова, которые планировал сказать. Я знаю, что ради моего расположения, отец сделает всё возможное, но… У нас слишком напряженные отношения, чтобы я обращался к этому человеку за помощью. Но я должен, иначе не смогу выстоять в одиночку.
– Мне нужна твоя помощь, – выжимаю из себя не то просьбу, не то требование.
– Проблемы с учебой? Я видел, что ты сдал…
– Нет. У меня нет проблем с учёбой. Я обращаюсь к тебе с просьбой отчислить одного ублюдка из университета, – перебиваю я, смотря в сторону. Испытывающий взгляд я ощущаю буквально кожей. – Станислав Ковалёв.
– Это… Неожиданно, – замялся отец. Он откидывается на кресло и потирает подбородок. – Ты же понимаешь, что я не могу отчислить студента только по твоему желанию?
– Поэтому я прошу, – цежу сквозь зубы. – Я знаю, что Ковалёвы одни из спонсоров университета, но это не значит, что их выродок – неприкосновенный.
– Да, Ковалёвы – одни из основных спонсоров. Даже если я подниму вопрос на совете об отчислении их сына, все будут против.
– Значит, если мой отец декан – я могу вытворять беспредел и меня так же не отчислять? – скептически хмыкаю.
– Ты и без моей поддержки ведешь себя не слишком тихо, к тому же давно научился решать свои проблемы в одиночку, – замечает отец и наши взгляды пересекаются. – Кирилл, личные вопросы не могут решаться с помощью отчисления. К тому же, если поднимется вопрос о вашей личной стычке – скорее отчислят тебя, чем Ковалёва.
Я устало потираю переносицу. Этот гад, всё-таки, неприкосновенный.
– Мне плевать на этого… Ковалёва. Он позволяет себе слишком много.
– Кирилл, я обязательно тебе помогу, когда буду понимать суть твоей проблемы, – отец настойчиво таранит меня взглядом.
– Это личное. Я не вправе об этом говорить, – снова отворачиваюсь, вцепившись пальцами в подлокотники.
– Тогда о чём ты меня просишь?
– Ты оглох? Я хочу, чтобы этого отморозка отчислили! – вспыльчиво рявкаю.
– Я тебя хорошо слышу, сын. Но даже для попытки отчисления такого студента нужен веский повод. У тебя есть доказательство о его нарушениях?
Нет у меня никаких доказательств, и появятся не скоро... А если ещё и Василиса станет молчать и отрицать очевидное, никогда не появится. Только если она откроет свой рот и заговорит о произошедшем – это станет хорошим стартом, чтобы расскатать этого подонка по асфальту, не прикасаясь.
– Дело в той девушке, с которой ты встречаешься? – отец, как всегда, бьёт точно в цель.
– Да, – киваю.
– Иначе бы ты не пришёл ко мне.
– Именно, – подтверждаю его слова.
– И что же произошло? Вы не поделили девушку? – он осторожно интересуется, словно боится моего резкого выпада.
Я молчу, размышляя, о чём стоит сказать, а что скрыть.
– Случилось что-то плохое, да? – догадывается отец.
– Он… Этот ублюдок… – я беспомощно замялся.
– Тронул эту девушку? – предполагает отец и снова попадает в цель.
Я киваю, неловко сжимаясь в большом кресле. Я сам не понимаю, что делать и как добиться справедливости с такими влиятельными людьми, у которых сыночек окончательно слетел с катушек. Меня всего трясёт только от мысли, как он обошёлся с Василисой. Она, конечно, наивная, но не заметить такое дерьмо в этом уроде, точно нужно быть слепой!
– Это уже серьезно. У тебя есть копия заявления в полицию?
– Нет, – прикрываю я глаза, боясь даже предположить, чего мне будет стоить достать обычную бумажку.
– Добудь и дальше я подниму вопрос о его отчислении на совете.
– Сколько ты дашь процентов на его отчисление?
– Немного, Кирилл. Нужно капнуть глубже, иначе мы только всколошматим воду. Я помню, с какими ты ребятами знаком. Подключай, а за деньги не переживай. Я оплачу расходы.
Киваю, понимая, что небольшой план уже начал выстраиваться. Поднимаюсь, но отец отзеркалил моё движение, встав на ноги.
– Я понимаю, что сейчас не лучшее время, но, возможно, мы хотя бы вместе пообедаем? Ты можешь рассказать о том, что тебя тревожит, – напряженно спрашивает он, поджимая пересохшие губы от волнения.
– Ты давно уже выбрал с кем обедать, папа, – не удерживаюсь от замечания.
– Будешь меня всю жизнь ненавидеть? Я уже достаточно расплатился с ошибкой всей моей жизни. Только ты один остался у меня, Кирилл. Но ты упорно меня игнорируешь. Люди, не совершающие ошибок, либо лицимеры, либо ездят на чужом горбу.
– Пожалуйся своей новой... Жене. Она тебя утешит, – разворачиваюсь и иду на выход, ощущая, как сердце вылетает из груди. Дышать сложно и даже, кажется, в носу неприятно щекочет.
– Оскорбляй меня, сколько твой душе угодно! Но помни, что ты мой сын, а твою мать я любил всегда! – кричит он мне в спину, но мой ответ как всегда только один – хлопнувшая дверь.
Меня ведет в сторону, и я прижимаюсь спиной к двери. Прикрываю глаза, стараясь взять себя в руки. Нет времени для слабости. Я сейчас нужен Василисе.
Дымарский, словно чувствуя, звонит мне на телефон. И мне есть, что ему сказать…
***
Василиса:
Я смотрю в окно, крепко сжимая в руках чашку с горячим кофе. Меня раздражают ненужные вопросы женщины, которые слишком меткие и болезненные. Несмотря на то, что я хочу всё забыть, психолог меня штурмует и вызывает пережитые эмоции.
– Василиса… – осторожно обращается ко мне девушка, но я не желаю к ней поворачиваться. – Я понимаю, насколько сложно говорить о произошедшей с тобой ужасной ситуации… Но мне важно понимать, что ты испытываешь. Страх? Боль? Гнев?
Я равнодушно поворачиваюсь к женщине, тяжело вздыхая.
– Всё и сразу, – на мой ответ психолог кивает и открывает свой офисный портфель.
– Отвлечемся на что-то более приятное? – она мягко улыбается и кладет на стол чистые листы бумаги и новую пачку маркеров. – Ты давно практиковалась в рисовании? Это отличная практика, как для тебя – чтобы отвлечь от тяжелых мыслей, как и для меня – чтобы помочь.
– Меня насиловали, а ты предлагаешь мне порисовать? – скептично фыркаю, закатывая глаза. – Надеюсь, у тебя хотя бы вышка оконченная, – оценивающе пробегаюсь взглядом по девушке, которая слишком молода для опытного специалиста.
– Не переживай, Василиса. Молодость и упрямство – двигатель прогресса. Этот фактор очень важен в психологической терапии, так как мы независим от седых консерваторов, – с легкостью отвечает она и распаковывает фломастеры, красноречиво подсовывая их ближе ко мне.
– Я не настроена рисовать.
– Тогда ты можешь отдать мне рисунок на следующей встрече, – без застенчивости ищет новые окольные пути, чтобы добраться до моих мозгов.
– И что рисовать?
– Любишь конкретику? – не отвечает она на прямой вопрос, чем до безумия раздражает.
– Ненавижу неизвестность.
– Это хорошо, когда существует хороший план и уверенность в завтрашнем дне, – соглашается психолог. – Я предлагаю нарисовать тебе свой дом.
– И чем же тебе это поможет?
– Я увижу то, что тебя беспокоит, а ты займешь свободное время и возможно откроешь в себе творческую грань, – пожимает она плечами.
