Под редкой тенью букового дерева сидела Любящая Мать со своим ребенком. Безмятежность и спокойствие окутывали их. Лес не издавал ни звука.
Мать почувствовала, как кто-то тянет ее за руку и посмотрела вниз на свою дочь, черты лица которой расплылись в улыбке. Волна облегчения прошла через родителя, хотя она и не понимала с чем это связано. Чувство счастья было настолько всепоглощающим, что она готова была заплакать. И хотя это была всего лишь улыбка, как любая другая, как в любой другой день, все же она ощущалась по-другому, как будто что-то, что было безнадежно утрачено, наконец нашлось.
“Я так по тебе скучала…”
Слова сошли с ее губ, не потревожив их, без понимания почему она вообще говорит такие вещи. Она положила руку на плечо олененка, провела пальцами по ее пятнистой шкурке. Малютка положила свою голову на ладонь своей мамы и глубоко вздохнула. И хотя мир вокруг казался чужим и неприветливым, все было так спокойно.
Затем она очнулась. Прохладный ветерок прошелся по ее меху. Она открыла глаза. Буковое дерево было абсолютно голым.
Осознание, поразившее ее в момент перехода между сном и реальностью, было настолько же внезапным, насколько и сокрушающим. Ужасной реальностью.
Она была одна.
Она больше никогда не увидит ее лица.
Под буковым деревом, в самой темной гуще леса, рыдала Скорбящая Мать. Она рыдала, пока не осталось слез, и когда она смахнула последнюю слезу, она продолжила свое путешествие.
Ее сердце было наполнено лишь скорбью, безнадежностью и злостью.
Злостью на мир, который допускает такие ужасные вещи. Допускает, что смерть – это лишь основа жизни. Злостью на себя, что не смогла быстро среагировать, что позволила себе отвлечься лишь на минуту. Но больше всего, злостью на них.
На них, что забрали ее. На них, что изводили стадо при любой возможности, готовых вонзить в свои клыки и когти в нежную плоть молодых и беззащитных. Темные, как сама ночь, в которой они обитают, впадающие в бешенство от одного запаха и вида крови, сбивающиеся в группы, чтобы совладать с теми, кто сильнее их. Это из-за них она была так далеко от своего стада.
Одна.
Она скорбела. Пока она путешествовала по тропам, которые она еле знала, она скорбела. С каждым проходящим днем ей было все тяжелее вспомнить лицо своего ребенка.
Она была голодна. Сначала она была слишком подавлена, чтобы питаться, а теперь была готова вывернуться наизнанку от одной лишь мысли о пище. Она была уставшей, медленно бредя без какой-либо цели и мотива по землям хищников. Не прячась. Не сохраняя бдительность. Не заметая свои следы. Возможно, ее действия не носили осознанного характера, а возможно она делала все это намеренно, просто не признаваясь себе в этом. Бредущая в никуда Скорбящая Мать желала лишь воссоединения со своим ребенком.
Кто настигнет ее первым, спрашивала она себя? Косолапая смерть со своими огромными когтями, способные разорвать свою жертву на куски? Одинокий охотник, способный тихо подкрасться для решающего удара? Они?
Ей в любом случае было уже все равно.
Ее нос дернулся, а голова повернулась на запах. Знакомый запах. Запах, которым обладали они. Ее спокойствие лишь укрепилось. Смерть придет до рассвета.
Она проделывала путь через деревья и кусты, следуя за запахом, который она привыкла ассоциировать со страхом. Каждый шаг приближал ее к нему. Старые высохшие ветки хрустели под ее копытами, несмотря на врожденную легкость ее походки. Первая сотня шагов осталась позади и ничего… и затем она услышала это.
Мерзкие визги хищника.
От врожденных инстинктов просто так не избавишься; вместо того, чтобы пойти, не таясь, на источник звука, она тут же спряталась за деревом и начала выглядывать оттуда. Помимо тянущихся корней, массивных колючих кустов и низких веток деревьев, что-то поджидало ее. Маленький, белый клочок меха между листьев, совершенно не подходящий для маскировки на земле, которая давно не видела снега.
Обоняние и слух стали ее основными органами чувств, так как несмотря на то, что ее зрение обладало широким радиусом обзора, вдаль она видела плохо – детали существа было практически невозможно разобрать. Изначально она подумала, что это мог быть белый кролик или другое маленькое животное, однако оно совсем не было пугливым, как любое травоядное, которое она знала и никак не реагировало на ее присутствие. Также это не могло быть трупом кого-то, так как оно двигалось, правда медленно и неуклюже – она могла слышать шуршание от движений по кустам.
Вероятно, этот белый клочок был частью бОльшего создания, наполовину скрытого под землей. От этой мысли у нее побежали мурашки по спине. Это бы объяснило медлительность движений; это нечто притаилось в ожидании ее приближения.
Возможность стоила любопытства. В конце концов, Скорбящая Мать жаждала смерти. Она подобрала ближайший камень, взвесила его в руке. Он был отличного размера и формы; идеальным, чтобы раскроить чей-нибудь череп.
Когда она подошла поближе, она осознала свою ошибку. Тот клочок меха и представлял из себя все существо; на самом деле, оно даже не проявляло какие-либо попытки или даже желание спрятать себя. Это существо не было грозным большим убийцей, притаившимся в ожидании – оно было маленьким и одиноким. Белый мех был вымаран в грязи и засохшей крови – это мех даже не походил на гладкую шкуру, как у взрослых, а представлял из себя всего лишь мягкий пушок детеныша. Худенький и истощенный, ослабевший детеныш тянулся к цветку перед ним своими крошечными лапками, как будто приняв его за своего приятеля.
Если бы на его месте было любое другое существо, олениха нашла бы эту сцену трагичной. Однако в этот раз, впервые за долгое время, ее губы растянулись в горькой усмешке. Праведный гнев ощущался так хорошо.
Скорбящая мать сделала шаг вперед.
Скулеж прекратился, а пара любопытных глазок посмотрели в ее сторону. Она почувствовала, как дрожь идет по ее спине. Она понимала, что ей нечего опасаться, но что-то глубоко внутри нее кричало ей бежать от одного взгляда хищника.
Она собрала волю в кулак, в котором уже находилось ее импровизированное оружие. Волчонок лишь смотрел на нее вопросительно своими большими серыми глазами. С каждым ее шагом ребенок казался все меньше. Это наполнило ее чувством могущества, к которому она совсем не привыкла. И это чувство ей определенно понравилось.
Каково это будет? Она никогда не лишала кого-то жизни. Однажды она лягнула хищника; она отчетливо помнила мерзкий хруст, когда ее копыто соприкоснулось с черепом большой кошки, как она отшатнулась от удара. Была кровь, но она не могла вспомнить чья именно. Тот опыт, хоть и быстрый, был смешан с адреналином погони и облегчением от спасения. А что она почувствует сейчас, здесь, будет ли этот опыт лучше? Или хуже?
Сможет ли она обрести покой? Сможет ли отомстить за свою дочь? Глаз за глаз…
“Убийца, - прошипела она, каждая буква сочилась ядом. – Отродье”.
Маленькая волчица просто смотрел на нее в недоумении. Ее пасть повторяла движения рта оленихи, но она определенно не понимала значения слов. Возможно она считала, что все это игра – она была еще слишком мала чтобы понимать, что такое страх.
“Сдохни”.
Она победоносно ухмыльнулась.
Волчонок снова повторил ее мимику, ухмыльнувшись в ответ. В очередной раз, горечь и агрессия не встретили понимания у ребенка; улыбка волчица была радостной и искренней, даже не смотря на ряд острых зубок, которые сопровождали ее.
Это застало Мать врасплох.
Такая невинная. Такая задорная и нежная.
Это не было дьяволом в земном обличии. Это – она была ребенком, слишком юной и с чистой душой, чтобы осознать, что ее бросили… или нашли.
Камень упал рядом с ее копытами с громким ‘птух’, которое заставило волчонка подпрыгнуть от неожиданности.
Она взяла детеныша на руки; маленькая пушистая лапка обняла ее палец настолько слабой хваткой, что она почти не ощутила этого.
Это заставило ее почувствовать себя снова мамой.
Путь домой был не из простых. Ребенок на ее руках был громких и непослушным, думая, что плечо и шея Матери отлично подходили для его игр – и стоило помнить, что волчата играют с помощью зубов. И хотя укусы не наносили никакого вреда – оленья шкура отлично защищала свою обладательницу от маленьких зубок – постоянные покалывания быстро начинали надоедать.
Путь в глубь леса был шумным и безрассудным. Однако на обратном пути, когда у нее на руках снова было нечто маленькое, ради чего стоило жить, Матерь продемонстрировала, какими навыками должен обладать каждый олень, чтобы успешно выживать. Она двигалась быстро и вместе с тем тихо, уши и нос давали ей всю необходимую информацию об окружении. Единственные звуки доносились от детеныша, который тявкал, рычал и скулил, пытаясь привлечь внимание, а в один момент и вовсе начал выть, вынудив олениху прикрыть его пасть рукой и просить вести себя тихо.
“Жди. Скоро мы будем в безопасности. Там сможешь пошуметь”.
Это не привело к абсолютной тишине, но хотя бы помогло немного отвлечь беспокойного щенка.
Путешествие все продолжалось. Матерь касалась земли легчайшими из шагов, избегая очевидных троп и полян и выбирая темноту в качестве своего защитника, пробираясь через более дикие места леса, где располагалось множество шипастых кустов черники. Стоило ей уловить любой подозрительный звук, неважно как далеко и тихо он раздавался, она тут же замирала на месте, едва позволяя себе дышать. Стоило ей почуять запах хищника на пути, она тут же оставляла ложные следы, дабы запутать потенциальных преследователей.
И наконец, она добралась до знакомых мест. Чистая река, которая четко обозначала границу между ее миром и их. Границу, которая постоянно нарушалась с одной стороны и практически с религиозным трепетом - избегалась другой.
Олениха посмотрела на дитя в своих руках; благодаря постоянной легкой качки во время их путешествия она все же уснула. Даже разум, привыкший и воспитанный видеть в них исключительно порождений из кошмаров, что было вполне справедливо, не мог не почувствовать приступ умиления от созерцания настолько беззащитно выглядящего ребенка. Она легко ткнула в крошечный носик волчонка, от чего тот начал шевелиться, просыпаясь. Нехотя детеныш открыл свои затуманенные глазки и громко зевнул.
Олениха прижала ребенка к себе еще крепче и сделала глубокий вдох. Никто из них не будет в восторге от того, что произойдет, но это было необходимо.
Она потрогала воду копытом; водная гладь, как и всегда, была холодной и чистой. Маленькие рыбки сновали по дну в поисках тонкого слоя водорослей, окутывавший разноцветные камни.
Матерь вступила в реку. Она почувствовала, как вода тут же принялась забирать ее тепло себе, заставляя конечности неметь. Она сделала еще один шаг, а затем еще и еще – и с каждым шагом, река омывала все больше ее тела, пока водная гладь не достигла груди, а также ребенка, который был прижат к ней.
Ожидаемо последовал громкий скулеж. Он был пронзительным и болезненным как для чувствительных ушей оленихи, так и для окрестных птиц и мелких животных, которые принялись в страхе разлетаться и разбегаться прочь от источника звука. Она прикрыла пасть ребенка, прошептала ей успокаивающие слова и продолжила идти. Форсирование реки не было тяжелой задачей; течение не было особо сильным или коварным. Однако холод от воды был не дарил особо приятные ощущения, особенно для щенка, который явно не оценил студеный поток, обволакивающий его нежное тельце. Но были и свои плюсы: запекшаяся кровь и весь мусор, прилипший к меху волчицы быстро были унесены течением.
Когда они очутились на противоположном берегу, обе уже дрожали от холода, промокшие до костей. Уже без спешки, мама внимательно осмотрела ребенка, после его, скорее всего, первого в жизни купания. Малютка, выглядевшая крайне недовольной, посмотрела ей прямо в глаза и громко чихнула.
“Понимаю”, - сказала мама, утвердительно кивнув. Она опустила волчонка на траву, густо покрывавшую опушку леса, и сделала несколько шагов назад. Детеныш с любопытством наблюдал за ее движениями.
“Смотри”, - как только она произнесла это, олениха начала встряхиваться энергичными и хаотичными движениями своего тела, разбрызгивая воду, пропитавшую ее шкуру и создавая вокруг себя облачко из водных капель.
Более-менее отряхнувшись, она посмотрела в ожидании на волчицу. И действительно, кроха встала на четвереньки – олениха лишь могла предположить, что та была слишком юна, чтобы ходить прямо – и начала неуклюже трясти своим тельцем. Правда единственное чего она добилась – небольшое головокружение, однако это заставило олениху улыбнуться. На первый раз сойдет.
Мать оглянулась на речной поток позади. Если их и преследовали, хотелось надеяться, что их водные процедуры остановят возможную погоню. Очень хотелось надеяться.
Пара продолжила движение, оставляя лишь след из водных капель позади. Они сделали все, что могли. Теперь дело оставалось за восходящим солнцем.
Дюжина голов повернулась по направлению к лесополосе. Глаза начеку. Олени-самцы вскакивали на ноги. Мамы звали к себе своих детей. Совсем не на такой радушный прием рассчитывала олениха.
Она вышла на просеку. Ее тело было изнеможенным и слабым после пройденного пути, но она не находила жалости во взглядах своих родичей. Когда она подошла, часовые и бойцы преградили ей путь. Одиннадцать мощных, крупных и высоких фигур, те, кто были призваны держать даже их в страхе. Они таращились на нее своими маленькими глазками и с презрительными усмешками на своих лицах.
Один из них вышел вперед. Этот олень был в настолько почтенном возрасте, насколько это вообще было возможно для представителя его вида. Его обрамленное шрамами тело могло поведать о множестве битв и о таком количестве жизненного опыта, о котором остальные могли лишь мечтать. Длинная седая борода, подчеркивающая его пожилые черты лица, была аккуратно заплетена. Несмотря на то, что он своим телосложением значительно уступал стоящим рядом оленям, размер его рогов, венчавших его голову, был самым внушительным среди всех присутствующих. Они действительно заслуживали уважения, даже учитывая их весьма потрепанный вид, так как эти рога принадлежали старейшему из стада.
Его речь была спокойной, но это не вводило никого в заблуждение – неважно сколько зим увидит олень за свою жизнь, неважно сколько пучков седых волос появиться на его шкуре сквозь года, он всегда будет оленем – агрессивным, упрямым, гордым. В его словах явно прослеживалась слабо скрытая угроза. Угроза, которая заставляла трястись олениху не хуже рычания хищника поблизости.
“Что это?” – спросил Старейшина, обличительно тыча своим пальцем на ребенка на руках Матери. Детеныш, в своем неведении, попытался схватить палец, как он уже не так давно делал в оленихой, и лишь ее быстрые рефлексы позволили избежать трагедии, отстранив ребенка.
Олень усмехнулся: “Скорбящая Мар вернулась не в себе. Зачем было приводить дитя-ллоп в наш загон?”
Она отвела свои глаза в сторону, не в состоянии выдержать его взгляд. Она сильнее прижала малышку к себе; тщетное действие в случае реальной опасности, призванное лишь успокоить обеих.
Мать почувствовала, как кто-то тянет ее за руку и посмотрела вниз на свою дочь, черты лица которой расплылись в улыбке. Волна облегчения прошла через родителя, хотя она и не понимала с чем это связано. Чувство счастья было настолько всепоглощающим, что она готова была заплакать. И хотя это была всего лишь улыбка, как любая другая, как в любой другой день, все же она ощущалась по-другому, как будто что-то, что было безнадежно утрачено, наконец нашлось.
“Я так по тебе скучала…”
Слова сошли с ее губ, не потревожив их, без понимания почему она вообще говорит такие вещи. Она положила руку на плечо олененка, провела пальцами по ее пятнистой шкурке. Малютка положила свою голову на ладонь своей мамы и глубоко вздохнула. И хотя мир вокруг казался чужим и неприветливым, все было так спокойно.
Затем она очнулась. Прохладный ветерок прошелся по ее меху. Она открыла глаза. Буковое дерево было абсолютно голым.
Осознание, поразившее ее в момент перехода между сном и реальностью, было настолько же внезапным, насколько и сокрушающим. Ужасной реальностью.
Она была одна.
Она больше никогда не увидит ее лица.
Под буковым деревом, в самой темной гуще леса, рыдала Скорбящая Мать. Она рыдала, пока не осталось слез, и когда она смахнула последнюю слезу, она продолжила свое путешествие.
Ее сердце было наполнено лишь скорбью, безнадежностью и злостью.
Злостью на мир, который допускает такие ужасные вещи. Допускает, что смерть – это лишь основа жизни. Злостью на себя, что не смогла быстро среагировать, что позволила себе отвлечься лишь на минуту. Но больше всего, злостью на них.
На них, что забрали ее. На них, что изводили стадо при любой возможности, готовых вонзить в свои клыки и когти в нежную плоть молодых и беззащитных. Темные, как сама ночь, в которой они обитают, впадающие в бешенство от одного запаха и вида крови, сбивающиеся в группы, чтобы совладать с теми, кто сильнее их. Это из-за них она была так далеко от своего стада.
Одна.
Она скорбела. Пока она путешествовала по тропам, которые она еле знала, она скорбела. С каждым проходящим днем ей было все тяжелее вспомнить лицо своего ребенка.
Она была голодна. Сначала она была слишком подавлена, чтобы питаться, а теперь была готова вывернуться наизнанку от одной лишь мысли о пище. Она была уставшей, медленно бредя без какой-либо цели и мотива по землям хищников. Не прячась. Не сохраняя бдительность. Не заметая свои следы. Возможно, ее действия не носили осознанного характера, а возможно она делала все это намеренно, просто не признаваясь себе в этом. Бредущая в никуда Скорбящая Мать желала лишь воссоединения со своим ребенком.
Кто настигнет ее первым, спрашивала она себя? Косолапая смерть со своими огромными когтями, способные разорвать свою жертву на куски? Одинокий охотник, способный тихо подкрасться для решающего удара? Они?
Ей в любом случае было уже все равно.
Ее нос дернулся, а голова повернулась на запах. Знакомый запах. Запах, которым обладали они. Ее спокойствие лишь укрепилось. Смерть придет до рассвета.
Она проделывала путь через деревья и кусты, следуя за запахом, который она привыкла ассоциировать со страхом. Каждый шаг приближал ее к нему. Старые высохшие ветки хрустели под ее копытами, несмотря на врожденную легкость ее походки. Первая сотня шагов осталась позади и ничего… и затем она услышала это.
Мерзкие визги хищника.
От врожденных инстинктов просто так не избавишься; вместо того, чтобы пойти, не таясь, на источник звука, она тут же спряталась за деревом и начала выглядывать оттуда. Помимо тянущихся корней, массивных колючих кустов и низких веток деревьев, что-то поджидало ее. Маленький, белый клочок меха между листьев, совершенно не подходящий для маскировки на земле, которая давно не видела снега.
Обоняние и слух стали ее основными органами чувств, так как несмотря на то, что ее зрение обладало широким радиусом обзора, вдаль она видела плохо – детали существа было практически невозможно разобрать. Изначально она подумала, что это мог быть белый кролик или другое маленькое животное, однако оно совсем не было пугливым, как любое травоядное, которое она знала и никак не реагировало на ее присутствие. Также это не могло быть трупом кого-то, так как оно двигалось, правда медленно и неуклюже – она могла слышать шуршание от движений по кустам.
Вероятно, этот белый клочок был частью бОльшего создания, наполовину скрытого под землей. От этой мысли у нее побежали мурашки по спине. Это бы объяснило медлительность движений; это нечто притаилось в ожидании ее приближения.
Возможность стоила любопытства. В конце концов, Скорбящая Мать жаждала смерти. Она подобрала ближайший камень, взвесила его в руке. Он был отличного размера и формы; идеальным, чтобы раскроить чей-нибудь череп.
Когда она подошла поближе, она осознала свою ошибку. Тот клочок меха и представлял из себя все существо; на самом деле, оно даже не проявляло какие-либо попытки или даже желание спрятать себя. Это существо не было грозным большим убийцей, притаившимся в ожидании – оно было маленьким и одиноким. Белый мех был вымаран в грязи и засохшей крови – это мех даже не походил на гладкую шкуру, как у взрослых, а представлял из себя всего лишь мягкий пушок детеныша. Худенький и истощенный, ослабевший детеныш тянулся к цветку перед ним своими крошечными лапками, как будто приняв его за своего приятеля.
Если бы на его месте было любое другое существо, олениха нашла бы эту сцену трагичной. Однако в этот раз, впервые за долгое время, ее губы растянулись в горькой усмешке. Праведный гнев ощущался так хорошо.
Скорбящая мать сделала шаг вперед.
Скулеж прекратился, а пара любопытных глазок посмотрели в ее сторону. Она почувствовала, как дрожь идет по ее спине. Она понимала, что ей нечего опасаться, но что-то глубоко внутри нее кричало ей бежать от одного взгляда хищника.
Она собрала волю в кулак, в котором уже находилось ее импровизированное оружие. Волчонок лишь смотрел на нее вопросительно своими большими серыми глазами. С каждым ее шагом ребенок казался все меньше. Это наполнило ее чувством могущества, к которому она совсем не привыкла. И это чувство ей определенно понравилось.
Каково это будет? Она никогда не лишала кого-то жизни. Однажды она лягнула хищника; она отчетливо помнила мерзкий хруст, когда ее копыто соприкоснулось с черепом большой кошки, как она отшатнулась от удара. Была кровь, но она не могла вспомнить чья именно. Тот опыт, хоть и быстрый, был смешан с адреналином погони и облегчением от спасения. А что она почувствует сейчас, здесь, будет ли этот опыт лучше? Или хуже?
Сможет ли она обрести покой? Сможет ли отомстить за свою дочь? Глаз за глаз…
“Убийца, - прошипела она, каждая буква сочилась ядом. – Отродье”.
Маленькая волчица просто смотрел на нее в недоумении. Ее пасть повторяла движения рта оленихи, но она определенно не понимала значения слов. Возможно она считала, что все это игра – она была еще слишком мала чтобы понимать, что такое страх.
“Сдохни”.
Она победоносно ухмыльнулась.
Волчонок снова повторил ее мимику, ухмыльнувшись в ответ. В очередной раз, горечь и агрессия не встретили понимания у ребенка; улыбка волчица была радостной и искренней, даже не смотря на ряд острых зубок, которые сопровождали ее.
Это застало Мать врасплох.
Такая невинная. Такая задорная и нежная.
Это не было дьяволом в земном обличии. Это – она была ребенком, слишком юной и с чистой душой, чтобы осознать, что ее бросили… или нашли.
Камень упал рядом с ее копытами с громким ‘птух’, которое заставило волчонка подпрыгнуть от неожиданности.
Она взяла детеныша на руки; маленькая пушистая лапка обняла ее палец настолько слабой хваткой, что она почти не ощутила этого.
Это заставило ее почувствовать себя снова мамой.
Путь домой был не из простых. Ребенок на ее руках был громких и непослушным, думая, что плечо и шея Матери отлично подходили для его игр – и стоило помнить, что волчата играют с помощью зубов. И хотя укусы не наносили никакого вреда – оленья шкура отлично защищала свою обладательницу от маленьких зубок – постоянные покалывания быстро начинали надоедать.
Путь в глубь леса был шумным и безрассудным. Однако на обратном пути, когда у нее на руках снова было нечто маленькое, ради чего стоило жить, Матерь продемонстрировала, какими навыками должен обладать каждый олень, чтобы успешно выживать. Она двигалась быстро и вместе с тем тихо, уши и нос давали ей всю необходимую информацию об окружении. Единственные звуки доносились от детеныша, который тявкал, рычал и скулил, пытаясь привлечь внимание, а в один момент и вовсе начал выть, вынудив олениху прикрыть его пасть рукой и просить вести себя тихо.
“Жди. Скоро мы будем в безопасности. Там сможешь пошуметь”.
Это не привело к абсолютной тишине, но хотя бы помогло немного отвлечь беспокойного щенка.
Путешествие все продолжалось. Матерь касалась земли легчайшими из шагов, избегая очевидных троп и полян и выбирая темноту в качестве своего защитника, пробираясь через более дикие места леса, где располагалось множество шипастых кустов черники. Стоило ей уловить любой подозрительный звук, неважно как далеко и тихо он раздавался, она тут же замирала на месте, едва позволяя себе дышать. Стоило ей почуять запах хищника на пути, она тут же оставляла ложные следы, дабы запутать потенциальных преследователей.
И наконец, она добралась до знакомых мест. Чистая река, которая четко обозначала границу между ее миром и их. Границу, которая постоянно нарушалась с одной стороны и практически с религиозным трепетом - избегалась другой.
Олениха посмотрела на дитя в своих руках; благодаря постоянной легкой качки во время их путешествия она все же уснула. Даже разум, привыкший и воспитанный видеть в них исключительно порождений из кошмаров, что было вполне справедливо, не мог не почувствовать приступ умиления от созерцания настолько беззащитно выглядящего ребенка. Она легко ткнула в крошечный носик волчонка, от чего тот начал шевелиться, просыпаясь. Нехотя детеныш открыл свои затуманенные глазки и громко зевнул.
Олениха прижала ребенка к себе еще крепче и сделала глубокий вдох. Никто из них не будет в восторге от того, что произойдет, но это было необходимо.
Она потрогала воду копытом; водная гладь, как и всегда, была холодной и чистой. Маленькие рыбки сновали по дну в поисках тонкого слоя водорослей, окутывавший разноцветные камни.
Матерь вступила в реку. Она почувствовала, как вода тут же принялась забирать ее тепло себе, заставляя конечности неметь. Она сделала еще один шаг, а затем еще и еще – и с каждым шагом, река омывала все больше ее тела, пока водная гладь не достигла груди, а также ребенка, который был прижат к ней.
Ожидаемо последовал громкий скулеж. Он был пронзительным и болезненным как для чувствительных ушей оленихи, так и для окрестных птиц и мелких животных, которые принялись в страхе разлетаться и разбегаться прочь от источника звука. Она прикрыла пасть ребенка, прошептала ей успокаивающие слова и продолжила идти. Форсирование реки не было тяжелой задачей; течение не было особо сильным или коварным. Однако холод от воды был не дарил особо приятные ощущения, особенно для щенка, который явно не оценил студеный поток, обволакивающий его нежное тельце. Но были и свои плюсы: запекшаяся кровь и весь мусор, прилипший к меху волчицы быстро были унесены течением.
Когда они очутились на противоположном берегу, обе уже дрожали от холода, промокшие до костей. Уже без спешки, мама внимательно осмотрела ребенка, после его, скорее всего, первого в жизни купания. Малютка, выглядевшая крайне недовольной, посмотрела ей прямо в глаза и громко чихнула.
“Понимаю”, - сказала мама, утвердительно кивнув. Она опустила волчонка на траву, густо покрывавшую опушку леса, и сделала несколько шагов назад. Детеныш с любопытством наблюдал за ее движениями.
“Смотри”, - как только она произнесла это, олениха начала встряхиваться энергичными и хаотичными движениями своего тела, разбрызгивая воду, пропитавшую ее шкуру и создавая вокруг себя облачко из водных капель.
Более-менее отряхнувшись, она посмотрела в ожидании на волчицу. И действительно, кроха встала на четвереньки – олениха лишь могла предположить, что та была слишком юна, чтобы ходить прямо – и начала неуклюже трясти своим тельцем. Правда единственное чего она добилась – небольшое головокружение, однако это заставило олениху улыбнуться. На первый раз сойдет.
Мать оглянулась на речной поток позади. Если их и преследовали, хотелось надеяться, что их водные процедуры остановят возможную погоню. Очень хотелось надеяться.
Пара продолжила движение, оставляя лишь след из водных капель позади. Они сделали все, что могли. Теперь дело оставалось за восходящим солнцем.
Дюжина голов повернулась по направлению к лесополосе. Глаза начеку. Олени-самцы вскакивали на ноги. Мамы звали к себе своих детей. Совсем не на такой радушный прием рассчитывала олениха.
Она вышла на просеку. Ее тело было изнеможенным и слабым после пройденного пути, но она не находила жалости во взглядах своих родичей. Когда она подошла, часовые и бойцы преградили ей путь. Одиннадцать мощных, крупных и высоких фигур, те, кто были призваны держать даже их в страхе. Они таращились на нее своими маленькими глазками и с презрительными усмешками на своих лицах.
Один из них вышел вперед. Этот олень был в настолько почтенном возрасте, насколько это вообще было возможно для представителя его вида. Его обрамленное шрамами тело могло поведать о множестве битв и о таком количестве жизненного опыта, о котором остальные могли лишь мечтать. Длинная седая борода, подчеркивающая его пожилые черты лица, была аккуратно заплетена. Несмотря на то, что он своим телосложением значительно уступал стоящим рядом оленям, размер его рогов, венчавших его голову, был самым внушительным среди всех присутствующих. Они действительно заслуживали уважения, даже учитывая их весьма потрепанный вид, так как эти рога принадлежали старейшему из стада.
Его речь была спокойной, но это не вводило никого в заблуждение – неважно сколько зим увидит олень за свою жизнь, неважно сколько пучков седых волос появиться на его шкуре сквозь года, он всегда будет оленем – агрессивным, упрямым, гордым. В его словах явно прослеживалась слабо скрытая угроза. Угроза, которая заставляла трястись олениху не хуже рычания хищника поблизости.
“Что это?” – спросил Старейшина, обличительно тыча своим пальцем на ребенка на руках Матери. Детеныш, в своем неведении, попытался схватить палец, как он уже не так давно делал в оленихой, и лишь ее быстрые рефлексы позволили избежать трагедии, отстранив ребенка.
Олень усмехнулся: “Скорбящая Мар вернулась не в себе. Зачем было приводить дитя-ллоп в наш загон?”
Она отвела свои глаза в сторону, не в состоянии выдержать его взгляд. Она сильнее прижала малышку к себе; тщетное действие в случае реальной опасности, призванное лишь успокоить обеих.
