“Циэль”.
Волчица продолжила идти, делая вид, что ничего не услышала. Олениха остановилась и повторила вновь, в этот раз тоном, не терпящим возражений: “Циэль!”
Ребенок резко встал на месте и развернулся. “Ка?” – спросила она с вызовом, как будто сама лишь идея разговора в данный момент казалась ей отвратительной.
“Ты обидела Зи… Зина”.
Волчица смотрела на свою мать немигающим взглядом, скрестив руки.
Зин – конечно. Обидчивый маленький сопляк решил наябедничать на нее. Это была просто случайность, удар понарошку, который оказался чуточку сильней, чем предполагалось – но теперь Циэль лишь жалела, что не ударила его сильней. Когда она вновь заговорила, тон волчицы был раздраженным: “Ну и что?”
Непривыкшая к такому дерзкому поведению, мать подняла бровь. Она осмотрела свою дочь, отметив, как та пропалывала землю когтями на лапе и махала головой в типичной для копытных манере, когда те были чем-то недовольны. Но были и отличающиеся от них детали – обнаженные клыки, поднятый хвост, тихое рычание, доносившееся из ее горла.
Олениха почувствовала неприятную дрожь, пробежавшую по ее спине. Это было то самое ощущение, которое, как она думала, удалось побороть, первобытная тревога при виде не своей любимой дочери, а волчицы – или нечто похожего.
“Ты зн-знаешь что”, - продолжила она; ее страх отступил назад перед чувством материнского долга. Она твердо стояла на своем, несмотря на весь напор со стороны своей дочери, и увидела, как волчица вздрогнула, когда олениха сделала шаг вперед: “Они пр-прогонят тебя прочь”.
Рычание стало заметно громче; Циэль продолжало сердито держать руки скрещенными. ‘Они прогонят тебя прочь’ – вечно одна и та же пугалка на случай, если она сделает снова что-то, что не понравится ее матери. Каждый раз, когда она просто хочет хорошо провести время, рядом появляется эта старая ворчливая женщина, нависшая над ней, готовая тут же испортить любое веселье.
Но не в этот раз.
“Мут!” – гавкнула Циэль; ее мать нависала над ней словно гора, но волчице было плевать. Ее негодование только подстегнуло изначальную ярость, разжегшую пламя ее инстинктов, пламя, которое тлело уже слишком долго.
И в этот момент все это вырвалось наружу в виде обличительной речи, состоящей из ругательств, обрывков фраз и летящей во все стороны слюны. Почему никто из других детей никогда не выслушивает эти угрозы. Почему никто из других детей не вынужден прозябать в холодной, убогой пещере вдалеке от пастбища.
Голос оленихи также стал громче, требуя тишины и подчинения. С каждым обвинением она приходила все в большое возмущение, отстаивая свой авторитет, используя тот самый агрессивный язык тела, который переняла ее дочь.
Обе орали друг на друга. То, что изначально было лишь злобой, быстро переросло в нечто большее по мере того, как продолжался обмен словами, которые были аккуратны выбраны, чтобы максимально больно ударить по чувствам. Это продолжалось несколько минут, пока Циэль не решила, что с нее достаточно.
У нее оставались слова, которые она желала произнести. Слова настолько резкие, настолько отвратительные, что даже в своей ярости, она бы не посмела их произнести. Но по мере того, как перепалка выходила на новый уровень, а она закипала в приступе гнева все больше, она все же произнесла их, достаточно громко, чтобы перекрыть визжание оленихи.
“Никчемная старая женщина! Плохая мар! Даже ненастоящая мар! – слова ощущались как чистый яд, но она уже позволила им соскользнуть со своего языка. Уже было слишком поздно, чтобы остановиться. Ярость, переполнявшая ее, не позволила бы ей остановиться. – Дор потому что первый ребенок умер. Настолько дор, что не разрешаешь ненастоящему ребенку быть счастливой! Хочешь, чтобы ненастоящий ребенок был таким же никчемным!”
Слова сочились такой желчью, такой ненавистью, что они сразу заткнули мать. Ее выражение было пустым, потрясенным. Это было идеальной смесью правды, которая задела за живое, и лжи, которая сделала больно. Она никогда не рассказывала ей о Циэль – первой Циэль, той самой Циэль, которую она продолжала иногда видеть во снах. Как она узнала? Как она может быть такой жестокой?
Циэль увидела, как глаза ее мамы начинают заполняться слезами. На секунду она испытала приступ сожаления, глубоко в сердце, за свои слова, но ее обоснованная ярость, которая копилась внутри, ее чувство гордости не позволили ей отступить – поступить так, означало проиграть эту битву.
Нет.
Если эта олениха была тем препятствием, что стояло между ней и нормальной жизнью, она самостоятельно получит эту нормальную жизнь. Пускай олениха и дальше останется барахтаться в боли от горькой правды и научится, посредством ее отсутствия, ценить свою ненастоящую дочь.
Циэль взмахнула хвостом и скрылась в лесу.
Ее мать не последовала за ней. Ее глаза проводили белое пятно, пока то, яростно маневрирую между деревьев, не скрылось окончательно. И только, когда Циэль полностью исчезла за кустами, а ее запах и звуки не исчезли вместе с ней, мать тяжело выдохнула, наклонилась вперед, как будто ее сейчас вырвет, и уперла руки в колени. Тяжелое дыхание. Слезы в ее глазах.
Когда она добралась до дома, она ощутила насколько пусто и одиноко тут стало. Она привычно описала несколько кругов, проверяя территорию пещеры на признаки проникновения и нежеланных гостей, все время пытаясь не смотреть на изрисованные стены ее жилища.
Практически непосильная задача для того, чьи глаза обладают настолько широким полем зрения.
Когда она убедилась, что все было в порядке – все, кроме одной детали – она позволила себе сесть у входа, смотря вдаль. В течение первого часа, отсутствие ее дочери воспринималось, как хорошо заслуженный урок о непослушании для волчицы. Но когда луна поползла по ночному небу, а следов ее дочери так и не наблюдалось, это стало просто пыткой для матери.
Она терпеливо ждала, сжимая сердце. Она продолжала следить всю ночь, глаза, прикованные к горизонту, надеялись увидеть, как родное белое пятно покажется из-за деревьев. Пока шло время, ее истощенное тело выиграло схватку над отчаявшимся рассудком, и она почувствовала, как тело становится ватным. Ее голова качнулась, сознание начало спутываться и гаснуть, стоило ей прикрыть глаза.
Она больше не могла сопротивляться своему оцепенению.
Когда она уже спала, она почувствовала, как что-то теплое и пушистое прижалось к ее телу, закрыв ее от холодного ветра снаружи. Она почувствовала, как руки обняли ее тело, а нос уткнулся ей в плечо. Она почувствовала, как что-то мокрое начало капать ей на руку, намочив ее мех. Она почувствовала теплый поток воздуха над своим ухом. Она услышала слово.
“Сэн”.
Несколько часов спустя, когда солнце вновь показалось над горизонтом и своими яркими лучами осветило вход в пещеру, два спящих существа проснулись, их конечности были крепко переплетены между собой. Они протерли свои глаза, тихо ворча. Когда их тела снова приняли вертикальное положение, хоть и не быстро, объятия, от которых они освободили себя на время, вновь возобновились, в этот раз с еще более сильными эмоциями.
“Сэн, мар”, - тихо проскулила волчица.
Олениха просто еще крепче обняла свою дочь. Ее мускулы напряглись, пока она прижимала своего ребенка к груди. Она ничего не сказала, но слова и не требовались.
Это было тот момент, после того, как она смахнула последнюю слезу с щеки Циэль, когда Матерь приняла сложное решение обучить свою дочь охоте.
Первый урок был чисто теоретический. Матерь предложила Циэль отправиться с ней к озеру. Она могла много рассказать о том, как правильно скрываться от погони, но практически ничего о том, как необходимо вести эту самую погоню за жертвой – ее собственный метод ‘охоты’ заключался в простом броске множества камней в надежде, что один из них достигнет цели.
Ее уроки по бегу и избеганию обнаружения были уже даны Циэль много сезонов назад. На тот момент, она никогда не задумывалась о том, что ее дочери понадобится что-то еще. Именно по этой причине, во время своего первого и единственного урока по охоте она привела Циэль туда, где нашла для нее еду в самый первый раз.
“Я не м-могу научить тебя, - сказала она с сожалением на лице, обнадеживающе сжимая плечо дочери. – Но она с-сможет”.
Циэль оглянулась вокруг, но никого не увидела; олениха лишь указала на ближайшую ветку на дереве. Она, как оказалось, являлась зимородком, сидящим так неподвижно, что несмотря на ярко-синее оперение, ее можно было запросто спутать с обычным цветком. Птица сосредоточенно наблюдала за озером, ведя глазами за плавающей там рыбой.
Волчица взглянула на свою маму, которая просто приложила палец к своим сжатым губам.
В течении нескольких минут они наблюдали за маленькой птицей, которая продолжала следить за водной гладью. Ее единственной подвижной частью была грудь, которая надувалась и сдувалась, как результат дыхания птицы. И затем она сделала свой ход. Движение было настолько резким, что оно заставило волчицу вздрогнуть от неожиданности, даже несмотря на то, что та внимательно наблюдала за птицей. Зимородок моментально оказался у поверхности воды, спикировав прямо на ничего неподозревающую рыбешку. С мягким шлепком, птица разорвала поверхностное натяжение воды, схватила свою добычу клювом и скрылась еще до того, как остальной косяк рыб смог вообще среагировать. К моменту как затихла рябь на водной поверхности, победоносный зимородок уже бил свою свежепойманный улов о дерево, пока тот не прекратил трепыхаться.
Все действие заняло не более нескольких секунд, по прошествии которых Циэль все поняла.
Олениха взъерошила ушки волчицы и, с едва уловимой грустью в голосе, сказала:
“И-иди, будь как птица”.
Циэль стоически кивнула.
Быть как птица, значит.
Лес еще никогда не выглядел настолько необъятным.
Нет, конечно же она неплохо в нем ориентировалась, это так. Каждый раз, когда ее мамы не было рядом, чтобы давать ей указания, волчица обожала исследовать окружающую их дом территорию: леса, просеки и даже подножия горы. Но она никто не заходила в лес слишком далеко, в его огромный лабиринт из деревьев.
И теперь, когда с каждым шагом она заходила все дальше, ей казалось, что лес и вовсе был бесконечным.
Что она вообще преследовала? Она не знала наверняка. Нить запахов тысяч разных животных тянулась во все стороны, формируя запутанную сеть из возможных следов, возможной добычи, готовой быть пойманной. Но с чего же начать? Так много возможностей. Так много решений, которые необходимо принять. Перегрузка сенсорной системы.
Что-то, вне поля ее зрения, издало тихий, хрустящий звук. Тотчас она прижалась спиной к стволу ближайшего дерева, чудом сумев сдержать испуганный писк. Она затаила дыхание. Все действие были произведены на подсознательном уровне.
Она сразу почувствовала себя… глупо. Впрочем, у нее было оправдание для своего чувства неловкости. В конце концов, именно так бы и поступил каждый олень.
Она замерла в ожидании на несколько секунд. Она ничего не слышала, ничего не чуяла поверх прежних тысяч запахов, покрывающих лес. Позволив себе облегченную улыбку, она подняла взгляд – и наконец увидела это.
Все пошло совсем не по плану.
Могучая охотница была неподражаема даже в сравнении с другими представителями своего вида. Несмотря на свое явно ослабленное состояние – ее походка была несколько тяжелой и неторопливой, она двигалась, немного прихрамывая, а большие шрамы покрывали ее, в остальном прекрасную, шкуру – она была настолько же впечатляющим зрелищем, насколько и ужасающим.
Смотря на ребенка своими черно-карими глазами, она приняла более расслабленную позу. Ее, изначально защитная, стойка, стала более непринужденной; она даже позволила себе облокотиться на ближайшее дерево, чтобы перенести часть веса со своих ноющих лап.
Лишь кинув один быстрый взгляд в сторону ребенка, охотница сразу смогла понять, что та не была полноценным хищником.
Отличия между ними навряд ли могли быть еще более выраженными. Охотница возвышалась над другой – она была поджарой и сильной, на ее теле не было даже намека на жир. В то же время, ребенок был слабеньким и худым, боявшимся показать свои зубы, с когтями, которые скорее походили на маленькие круглые наросты, окруженные рубцами. Ее глаза были широко открыты, но в них совсем не читался вызов или просто безразличие, ожидаемые от любого другого волка в такой ситуации, в них была лишь паника.
Она вела себя, как существо, на которых та должна была охотиться.
Несмотря на то, как заманчиво выглядела идея поглумиться над ребенком за его очевидную слабость, охотница кивнула в знак молчаливого приветствия; ее движение заметно вспугнуло другую. Подняв бровь в ответ на такую странную реакцию, охотница скрестила руки, обнажив зубы в улыбке.
“Охотишься одна, дитя с белым мехом? Эти места опасны для кого-то в твоем возрасте. Где твоя стая?”
Ее голос нес в себе тихое достоинство того, кто привык к молчанию. Он был скрипучим и низким… хриплым даже.
К ее удивлению, ответа не последовало. Ее не игнорировали – она могла видеть, как глаза ребенка следили за каждым ее движением, хоть и практически незаметно. Ее слова заставили волчонка вздрогнуть, следовательно, ее слова были услышаны. Но все же ответа на эти слова не последовало.
“Говори, дитя с белым мехом, или я посчитаю твое вторжение в мои охотничьи угодья преднамеренным”.
Ребенок моргнул и склонил свою голову набок, явно ощущалось его замешательство. Увидев это, охотница резко замолкла. – она узнала это поведение.
Она моргнула. Нет, не может быть.
И все же, эта белая волчица напротив нее, не более, чем детеныш, пахла оленем. Не тем явным, свежим запахом, который оставался на хищнике после охоты, нет – этот запах глубоко въелся в ее шкуру, пропитал ее насквозь. Да так, что даже дюжина купаний в кристально чистом озере не сможет смыть его.
И даже это было еще не все. Она пахла оленем, запах которого был знаком волчице. Это было слишком большим совпадением, чтобы можно было в него поверить, и все же – доказательство стояло прямо перед ней. Этот запах, который охотница никогда не забудет, который она бы ни за что не перепутала с другим.
Она прочистила горло, пытаясь вспомнить то немногое, что успела выучить. Перед ней, волчонок снова вздрогнул, готовый сорваться с места, но все же продолжал стоять на месте. Пока, во всяком случае.
“Энте… жо?”
Ее догадки подтвердились, когда она увидела, как белый волчонок медленно кивнул. Она снова задала ей первый вопрос, сформулировав его в одном слове: “Сол?”
Ее ответом стал еще один испуганный кивок. Никакой стаи не было.
Циэль моргнула и наконец нашла в себе храбрость задать свой собственный вопрос. Тот, который терзал ее больше всего: “Л-ллоп?”
Теперь был черед охотницы медленно кивнуть.
Пока разговор продолжался – на коверканном оленьем языке с одной стороны и буквально парой испуганных слов с другой – Циэль становилась все более расслабленной в присутствии охотницы… и все более растерянной.
Они еще никогда не видела их. Да, она слышала о них и то описание, с которым она сталкивалась, было очень красочным, делая из них чуть ли не сверхъестественных существ. Но в живую с ними ей сталкиваться не приходилось.
