И в этом круговороте личное желание каждого не играет никакой роли. Либо ты движешься со всеми, либо… Второго не дано. Есть лишь движение вперед, без мыслей, без чувств. Лишь бы успеть, лишь бы не опоздать.
—Ты вновь торопишься! — раздается голос. Но Олег спешит и не слышит его. Двигает стул, взбирается на него.
—Не торопись! — шепчут секунды, но он уже перешагивает окно балкона. В этом мире долгие раздумья — блажь. Беги, несись, пока тебя не опередили! Потому что остановка — слабость.
Ветер, рвущийся навстречу, подхватывает тело и обнимает его. Утро застывает яркой картиной в сознании летящего.
«Есть второй способ, — понимает Олег, пролетая пятый этаж. — Надо лишь остановиться и просто жить».
Это кажется так просто, что удивляется: почему не видел выхода раньше.
Рука парня тянется вверх — туда, где чуть подрагивает чей-то размытый силуэт.
«Остановись!» — взывает разум, обращаясь к кому-то неведомому. — «Дай мне еще немного вре...»
Но ладонь проходит сквозь вязкую массу — и время уходит. Зато приближается асфальт, обрывая полет…
Куда делись документы?
Взгляд скользит по поверхности узких тумбочек, что стоят в коридоре и тянутся от входа до двери кухни. Женщина помнит, что положила их здесь, на видном месте, но нужных бумаг найти не может.
Краем глаза улавливает свое отражение в зеркале. Темные мешки под глазами, волосы взъерошены после сна — на красавицу она явно не тянула.
— Где же они? — сквозь зубы шепчет женщина, злясь и на себя, и на бумаги, которые невиданным образом исчезли.
В нетерпении она вновь проходит мимо ряда тумбочек. В очередной раз поднимает с белой поверхности шапки, шарфы, детские кофты, штаны. Куча одежды обрывается приличной горкой мелких частей из конструктора лего.
— Просила же его вчера убрать, — зло бросает женщина, обнаруживая под деталями нужные документы.
— Саня, подъем! — кричит она из коридора, укладывая бумаги в сумку. На кухне свистит чайник, из комнаты несется трель звонка. Женщина поспешно пытается закрыть замок, но тот заедает — как всегда не вовремя. Приходится оставить сумку и бежать к телефону.
— Добрый день, Оксана! Я — Кристина. Наверное, вы слышали мои песни, — щебечет веселый голосок в трубке.
Она понятия не имеет ни кто такая Кристина, ни какие песни та поет. Ее это вообще не интересует. Женщина сбрасывает звонок, надеясь, что рекламщики — или как там они называются? — оставят ее в покое. На днях ей уже звонили Меладзе, Сюткин и десятки других именитых людей, чтобы пригласить на распродажу в магазин золотых изделий. Да не нужны ей эти золотые изделия!
— Саня, вставай, кому говорю! — кричит она вновь, останавливается перед зеркалом, оценивает свое отражение. Достает косметичку, вспоминает, что опять забыла купить блеск для губ.
Ну и ладно, обойдусь сегодня без него.
В комнате темно. Лампочка вчера перегорела, поэтому краситься приходится почти вслепую.
Ах, да... чайник!
Тот все еще свистит, надрывается.
Женщина бросает подводку обратно в косметичку и бежит на кухню как раз в тот момент, когда чайник устал ее звать. Выплюнутый свисток лежит на плите, где огонь извивающимися языками подкрадывается к нему.
Оксана выключает газ вовремя, чтобы спасти комнату от возможного амбре горящего пластика. Заливает кипятком овсянку, которую так любит сын, размешивает сахар в стакане, намазывает варенье на булку.
— Ты встал?
На часах почти пол девятого. А сын, судя по тишине в комнате, еще в кровати.
— Саня-а-а!
Оксана заглядывает в детскую.
Все верно: ребенок еще спит, укрывшись с головой. Ровное сопение раздается из-под одеяла.
— Саня!
Оксана старается убрать из голоса недовольство. Осторожно отодвигает край одеяла, дотягивается до кудрявой черной макушки. Целует, вдыхая аромат детского шампуня.
— Милый, пора вставать!
Ребенок не согласен, недовольно ворчит, вновь накрывается с головой. По очертанию видно, что свернулся комочком. Маленьким, сладеньким — такого жалко будить, но Оксана знает, что это блажь. Они должны уже выходить. Сане пора в детский сад, ей — на работу: отчетные ведомости ждать не будут.
— Саня!
— Ну мамочка... Еще пять минуток... — голос еле слышен, но даже с закрытыми ушами Оксана знает, о чем просит сын. Об этом он просит ее всегда. Теми же словами, с той же сонной интонацией.
— Хорошо. Но только пять, — как обычно строго произносит она и убегает из комнаты.
На бегу скидывает халат, снимает с плечиков блузку, просовывает руки в прорези. Мелкие пуговицы не раздражают, но ровно до того момента, пока одна из них не остается в руке.
Как же все это не вовремя!
Оксана скидывает блузку, некоторое время роется в шкафу в поисках замены. Отвергает первое, второе: что-то не сочетается с ее юбкой, другое требует длительной глажки.
В результате останавливается на сером боди: рукава фонариком, затемненный лиф.
Черт, вырез!
В последний момент она вспоминает, почему никогда не носила боди на работу — у этой одежды слишком глубокий вырез, а в офисе строгий дресс-код. Но что-либо менять времени уже нет. Оксана берет из шкатулки брошь и уменьшает ею разрез.
Из-за оторванной пуговицы она потеряла пять минут…
— Саня, вставай!
Им уже пора выходить…
— Саня!
Но Саня вновь не откликается на зов. Впрочем, ничего удивительного. Так бывает всегда. Лишь по выходным ребенок просыпается вовремя — в восемь часов утра. А в рабочие дни его не добудишься. Вот и теперь время приближается к девяти, а они еще дома.
— Саня, вставай!
Теперь она уже не сдерживается, голос дрожит, сердце бешено бьется, словно она пробежала полосу с препятствия, хотя Оксана знает, что препятствия только начинаются и гонка в самом разгаре. Она опаздывает. Даже если ребенок встанет молниеносно, даже если быстро поест и оденется, она никак к десяти на работу не успеет — опоздает на радость начальству, которое только и ждет повода сократить положенную ей премию.
— Саня!
Она резко распахивает шторы в комнате сына, позволяя солнцу ворваться в детскую. Приветствуя свет, оживают игрушки: заливаются яркими цветами, приковывают к себе взгляд, словно зовут поиграть. Но хозяину не до них. Мальчик прячется под одеяло, не желая подниматься навстречу солнцу.
На этот раз Оксана не знает жалости: откидывает одеяло.
— Вставай! — она с трудом сдерживает гнев. Хочет вытряхнуть ребенка из кровати, но знает, что это неправильно.
— Я сплю.
— Ночью спать надо. А сейчас пора вставать.
— Я хочу спать! — ребенок хнычет, пытается вырвать из рук матери краешек одеяла.
— Я тебя вчера предупреждала, что так и будет. Зачем прыгал на кровати два часа?
— Я хотел играть, — мальчик уже не говорит. Копирует интонации матери, перенимает ее гнев, переходит на крик.
— Поиграл? — голос звенит, и Оксане кажется, что ее слышат соседи. Она тоже частенько слышит такие вопли от родителей других детей, которые живут за стенкой. Сверху, снизу, справа, слева — в их доме много малышей дошкольного возраста.
— Поиграл, — отвечает она на свой же вопрос. — А теперь живо вставай!
Она вытаскивает ребенка из кровати, тащит в ванную. Он упирается, вырывает руку. Она перехватывает ее покрепче, держит за запястье.
Встряхивает сына, когда он норовит лечь прямо на пол коридора.
Но миссия выполнена. Ребенок в ванной. Жужжит щетка, шумит вода.
— Умывайся! — бросает она и вновь исчезает в комнате. Хватает тушь, но тут понимает, что не доделала подводку.
— Саня, умывайся! — кричит на всякий случай, опасаясь, что ребенок заснет в ванной. Но, видимо, прохладная вода, которой она его умыла, все-таки разбудила малыша.
Она слышит, как он плетется на кухню. Далее раздается удар ложки о тарелку. Значит, ест. Из-за аллергии на молоко Сане приходится завтракать дома. В саду никто для него одного безмолочные каши варить не будет.
Оксана проводит по волосам щеткой, когда на часах — без пяти девять. Пять минут уходит на то, что одеть ребенка.
— Давай руку!
Он не дает, вырывает, твердит, как заклинание, что хочет спать.
Матери приходит через силу просовывать детские руки в рукава майки. Ребенок крутится, пока она застегивает ему штаны. Отказывается всунуть ноги в ботинки.
— Прекрати, наконец!
Она не выдерживает и стучит Сашу по заднице. От этого становится легче, но только на секунду — ту самую секунду, когда ребенок прекращает твердить про сон и заходится в слезах.
Она понимает, что все это неправильно, но сделанного — не воротишь.
— Извини, — Оксана прижимает к себе сына, целует его в висок, вытирает от слез щеки. Сначала он сопротивляется, отталкивает, но затем всхлипов становится меньше и он прижимается к матери. Теплый и любимый комочек. Так бы и стоять с ним, забыв про все дела.
Но Оксана понимает, что это невозможно. Не сейчас.
— Мир? — спрашивает женщина, бросая взгляд на часы. Маленькая стрелка перешагнула через девятку. Оксана знает, что опаздывает, но если маршрутка прибудет вовремя, то у нее есть еще шанс успеть к десяти.
— Тогда побежали!
Она хватает сумку, ребенка — и выбегает на улицу.
Солнце слепит, и Оксана понимает, что забыла дома очки. Но возвращаться поздно. Сегодня возвращение — плохая примета по всем пунктам. Она не должна опоздать. Не должна дать начальству шанса лишить ее премии. Лишний рубль в их небольшой семье никогда лишним не бывает. Это у других есть бабушки, дедушки. А ей приходится рассчитывать только на себя.
Они обходят подъезды, ныряют в арку их длинного дома, под окнами которого раскинулся желтый ковер цветов.
— Мама, одуванчики! — ребенок тянет в сторону. Улыбается, забыв про все неприятности дня.
— Не сейчас, — бросает женщина, сильнее сжимает ладонь Сани и тащит его за собой. Ребенок почти бежит, не поспевая за матерью.
— Мама, воробьи!
Еще один рывок, который возвращает ребенка на правильный путь. Путь, который ведет в садик и с которого сейчас нельзя свернуть. Потому что время играет против них. Потому что Оксана должна успеть.
Несутся машины по дороге, огороженной от тротуара узким газоном и небольшим заборчиком. У бордюра стоят авто, которые хозяева еще не успели разобрать. Вот еще один водитель перелез через забор, чтобы добраться до своего железного коня, покрытого толстым слоем пыли.
У Оксаны нет машины, но и времени у нее тоже нет.
— Мама! — ребенок тянет в сторону, показывает туда, где в конце квартала виднеется светофор.
— Нет времени, — говорит она. — Слишком долго. Мы срежем здесь.
Их садик находится почти под боком. Надо лишь перейти дорогу и обойти спорткомплекс. Но переход слишком далеко. Путь до него отнимает семь минут — непозволительная роскошь для этого утра.
— Идем!
Они пересекают тротуар, чуть не налетают на мамочку, гуляющую с ребенком.
«Что за привычка стоять прямо на пути», — думает Оксана, бросая короткий завистливый взгляд на ту, кто может позволить утром никуда не спешить.
Саня переглядывается с незнакомым мальчиком, улыбается ему, заметив в руках мальчугана охапку одуванчиков.
— Мама, а у меня тоже такая шапочка была, — радостно сообщает он, указывая пальцем на синюю кепку мальчика, но мать не слышит, она спешит к забору.
— Не торопись, — шепчет ветер, поднятый проезжающей по дороге машиной.
— Перешагивай скорей, пока ничего нет, — торопит Оксана, глядя в ту сторону, где мигает цветными пятнами светофор.
Маленький забор, отделяющий газон от проезжей части, дался Сани нелегко. Но мама помогла. Приподняла его и опустился уже на другую сторону, где стоит ступить шаг — как окажешься на четырехполосной дороге.
Они обходят спереди старенькую девятку, ждущую хозяина.
Оксана смотрит влево. Где-то там, вдалеке, светофор загорелся красным. Поток машин схлынул — можно идти. Осталось перейти дорогу, забросить ребенка в садик и, если повезет, Оксана сможет прийти на работу вовремя. Лишь бы не задержалась маршрутка, лишь бы пробок не было в пути.
—Ты зря торопишься! — шепчет кто-то, но занятая расчетами Оксана не слышит.
Они бегут через дорогу, мать и сын. Но время бежит быстрее их — так же быстро, как вынырнувшее со дворов авто.
— Остановись! — свистят царапающие асфальт шины.
— Я успею! — Оксана сжимает руку ребенка и делает отчаянный рывок в свете приближающихся фар.
«Не надо было торопиться,» — думает она, когда оба уходят в скольжение.
Рука ребенка вырывается из ладони.
Сознание фиксирует небо, ботинок сына на асфальте, вновь небо и колесо машины, подпрыгивающей на теле.
Она протягивает руку в сторону смутного облака, висящего над ней, и издает протяжное «о», сменяющееся свистящим «ста» и рычащим «вре», словно воздух выходит из легких. Ладонь проходит сквозь что-то вязкое, а затем вновь небо сменяется асфальтом. После него исчезает все. Для обоих.
— Мам, а на кого похоже это облако?
Они останавливаются посреди тротуара, похожего на длинный водосточный желоб. Только вместо воды по ней текут люди. Плотный поток человеческих тел, спешащих на работу.
И среди этого потока стоят они. Стоят, задрав голову и рассматривая облако, зацепившееся за верхушку дома.
Люди обходят их, иногда толкают. К остановке за их спиной подъезжает автобус, и женщина замечает, как поднажала толпа. Кто-то побежал, надеясь оказаться в числе первых, кого проглотит машина.
— Мне кажется, что на павлина, — она подносит к глазам руку, защищаясь от солнца.
— Хм, — мальчик хмурит лобик. Голубые глаза цвета неба смотрят на воздушное облако, которое, наконец-то, отцепилось от дома и поплыло дальше, оставляя за собой белые ватные хлопья. — Нет, теперь он похож на полясенка.
— На поррросенка, солнышко, — повторяет мама, поправляя непокорный русый завиток сына, вылезший из-под летней шапочки.
— На порррросенка, — послушно рычит мальчик, не сводя глаз с неба. Он наблюдает за голубями, сидящими на проводах, словно бусинки на проволоке. За воробушками, прыгающими в листве дерева, которое тянется до самого верхнего этажа девятиэтажного дома.
На шестом этаже распахивается окно и выглянувший мужчина посылает вверх белую струйку дыма.
— А тот дядя он будет жить?
Теперь детские глаза смотрят на мать. Но та поднимает лицо к небу — лишь бы сын не видел капли, застывшие на ресницах. Тот «дядя», что выпрыгнул на днях из окна, жил в соседнем подъезде. Парню, говорили, только недавно исполнилось двадцать.
— После такого падения не выживают, — она старается, чтобы голос не дрожал.
— Значит, он умель, — по-взрослому произносит малыш и хмурит лоб.
Они приближаются к переходу, ждут, когда загорится зеленый сигнал светофора.
— Он лязве не знал, что нельзя подходить к отклитому окну?
— Может и не знал, — устало вздыхает мать, смотря под ноги. На дорогу ее выводит сын. Переступая бордюр, она поспешно поднимает голову, чтобы взглянуть на светофор. Все правильно — там давно уже горит зеленый.
— Сегодня ты меня ведешь? — улыбается она.
— Ага. Я же большой! — гордо заявляет малыш и шагает по зембре чуть впереди мамы, но так же не выпуская ее ладонь.
— Мама, смотли, киска! — от вырывается, когда дорога остается далеко позади. Подбегает к дереву, где сидит пушистое создание, охраняющее, видимо, кормушку, оставшуюся с зимы.
— Владя, нам надо идти.
— Да, сейчас.
Он уже сошел с асфальта, стоит на травяном ковре, задрав голову, наблюдая за кошкой. А кошка наблюдает за ним, мурчит. Блестит шелковая шерстка. Блестят глаза ребенка.
—Ты вновь торопишься! — раздается голос. Но Олег спешит и не слышит его. Двигает стул, взбирается на него.
—Не торопись! — шепчут секунды, но он уже перешагивает окно балкона. В этом мире долгие раздумья — блажь. Беги, несись, пока тебя не опередили! Потому что остановка — слабость.
Ветер, рвущийся навстречу, подхватывает тело и обнимает его. Утро застывает яркой картиной в сознании летящего.
«Есть второй способ, — понимает Олег, пролетая пятый этаж. — Надо лишь остановиться и просто жить».
Это кажется так просто, что удивляется: почему не видел выхода раньше.
Рука парня тянется вверх — туда, где чуть подрагивает чей-то размытый силуэт.
«Остановись!» — взывает разум, обращаясь к кому-то неведомому. — «Дай мне еще немного вре...»
Но ладонь проходит сквозь вязкую массу — и время уходит. Зато приближается асфальт, обрывая полет…
***История вторая. Скольжение
Куда делись документы?
Взгляд скользит по поверхности узких тумбочек, что стоят в коридоре и тянутся от входа до двери кухни. Женщина помнит, что положила их здесь, на видном месте, но нужных бумаг найти не может.
Краем глаза улавливает свое отражение в зеркале. Темные мешки под глазами, волосы взъерошены после сна — на красавицу она явно не тянула.
— Где же они? — сквозь зубы шепчет женщина, злясь и на себя, и на бумаги, которые невиданным образом исчезли.
В нетерпении она вновь проходит мимо ряда тумбочек. В очередной раз поднимает с белой поверхности шапки, шарфы, детские кофты, штаны. Куча одежды обрывается приличной горкой мелких частей из конструктора лего.
— Просила же его вчера убрать, — зло бросает женщина, обнаруживая под деталями нужные документы.
— Саня, подъем! — кричит она из коридора, укладывая бумаги в сумку. На кухне свистит чайник, из комнаты несется трель звонка. Женщина поспешно пытается закрыть замок, но тот заедает — как всегда не вовремя. Приходится оставить сумку и бежать к телефону.
— Добрый день, Оксана! Я — Кристина. Наверное, вы слышали мои песни, — щебечет веселый голосок в трубке.
Она понятия не имеет ни кто такая Кристина, ни какие песни та поет. Ее это вообще не интересует. Женщина сбрасывает звонок, надеясь, что рекламщики — или как там они называются? — оставят ее в покое. На днях ей уже звонили Меладзе, Сюткин и десятки других именитых людей, чтобы пригласить на распродажу в магазин золотых изделий. Да не нужны ей эти золотые изделия!
— Саня, вставай, кому говорю! — кричит она вновь, останавливается перед зеркалом, оценивает свое отражение. Достает косметичку, вспоминает, что опять забыла купить блеск для губ.
Ну и ладно, обойдусь сегодня без него.
В комнате темно. Лампочка вчера перегорела, поэтому краситься приходится почти вслепую.
Ах, да... чайник!
Тот все еще свистит, надрывается.
Женщина бросает подводку обратно в косметичку и бежит на кухню как раз в тот момент, когда чайник устал ее звать. Выплюнутый свисток лежит на плите, где огонь извивающимися языками подкрадывается к нему.
Оксана выключает газ вовремя, чтобы спасти комнату от возможного амбре горящего пластика. Заливает кипятком овсянку, которую так любит сын, размешивает сахар в стакане, намазывает варенье на булку.
— Ты встал?
На часах почти пол девятого. А сын, судя по тишине в комнате, еще в кровати.
— Саня-а-а!
Оксана заглядывает в детскую.
Все верно: ребенок еще спит, укрывшись с головой. Ровное сопение раздается из-под одеяла.
— Саня!
Оксана старается убрать из голоса недовольство. Осторожно отодвигает край одеяла, дотягивается до кудрявой черной макушки. Целует, вдыхая аромат детского шампуня.
— Милый, пора вставать!
Ребенок не согласен, недовольно ворчит, вновь накрывается с головой. По очертанию видно, что свернулся комочком. Маленьким, сладеньким — такого жалко будить, но Оксана знает, что это блажь. Они должны уже выходить. Сане пора в детский сад, ей — на работу: отчетные ведомости ждать не будут.
— Саня!
— Ну мамочка... Еще пять минуток... — голос еле слышен, но даже с закрытыми ушами Оксана знает, о чем просит сын. Об этом он просит ее всегда. Теми же словами, с той же сонной интонацией.
— Хорошо. Но только пять, — как обычно строго произносит она и убегает из комнаты.
На бегу скидывает халат, снимает с плечиков блузку, просовывает руки в прорези. Мелкие пуговицы не раздражают, но ровно до того момента, пока одна из них не остается в руке.
Как же все это не вовремя!
Оксана скидывает блузку, некоторое время роется в шкафу в поисках замены. Отвергает первое, второе: что-то не сочетается с ее юбкой, другое требует длительной глажки.
В результате останавливается на сером боди: рукава фонариком, затемненный лиф.
Черт, вырез!
В последний момент она вспоминает, почему никогда не носила боди на работу — у этой одежды слишком глубокий вырез, а в офисе строгий дресс-код. Но что-либо менять времени уже нет. Оксана берет из шкатулки брошь и уменьшает ею разрез.
Из-за оторванной пуговицы она потеряла пять минут…
— Саня, вставай!
Им уже пора выходить…
— Саня!
Но Саня вновь не откликается на зов. Впрочем, ничего удивительного. Так бывает всегда. Лишь по выходным ребенок просыпается вовремя — в восемь часов утра. А в рабочие дни его не добудишься. Вот и теперь время приближается к девяти, а они еще дома.
— Саня, вставай!
Теперь она уже не сдерживается, голос дрожит, сердце бешено бьется, словно она пробежала полосу с препятствия, хотя Оксана знает, что препятствия только начинаются и гонка в самом разгаре. Она опаздывает. Даже если ребенок встанет молниеносно, даже если быстро поест и оденется, она никак к десяти на работу не успеет — опоздает на радость начальству, которое только и ждет повода сократить положенную ей премию.
— Саня!
Она резко распахивает шторы в комнате сына, позволяя солнцу ворваться в детскую. Приветствуя свет, оживают игрушки: заливаются яркими цветами, приковывают к себе взгляд, словно зовут поиграть. Но хозяину не до них. Мальчик прячется под одеяло, не желая подниматься навстречу солнцу.
На этот раз Оксана не знает жалости: откидывает одеяло.
— Вставай! — она с трудом сдерживает гнев. Хочет вытряхнуть ребенка из кровати, но знает, что это неправильно.
— Я сплю.
— Ночью спать надо. А сейчас пора вставать.
— Я хочу спать! — ребенок хнычет, пытается вырвать из рук матери краешек одеяла.
— Я тебя вчера предупреждала, что так и будет. Зачем прыгал на кровати два часа?
— Я хотел играть, — мальчик уже не говорит. Копирует интонации матери, перенимает ее гнев, переходит на крик.
— Поиграл? — голос звенит, и Оксане кажется, что ее слышат соседи. Она тоже частенько слышит такие вопли от родителей других детей, которые живут за стенкой. Сверху, снизу, справа, слева — в их доме много малышей дошкольного возраста.
— Поиграл, — отвечает она на свой же вопрос. — А теперь живо вставай!
Она вытаскивает ребенка из кровати, тащит в ванную. Он упирается, вырывает руку. Она перехватывает ее покрепче, держит за запястье.
Встряхивает сына, когда он норовит лечь прямо на пол коридора.
Но миссия выполнена. Ребенок в ванной. Жужжит щетка, шумит вода.
— Умывайся! — бросает она и вновь исчезает в комнате. Хватает тушь, но тут понимает, что не доделала подводку.
— Саня, умывайся! — кричит на всякий случай, опасаясь, что ребенок заснет в ванной. Но, видимо, прохладная вода, которой она его умыла, все-таки разбудила малыша.
Она слышит, как он плетется на кухню. Далее раздается удар ложки о тарелку. Значит, ест. Из-за аллергии на молоко Сане приходится завтракать дома. В саду никто для него одного безмолочные каши варить не будет.
Оксана проводит по волосам щеткой, когда на часах — без пяти девять. Пять минут уходит на то, что одеть ребенка.
— Давай руку!
Он не дает, вырывает, твердит, как заклинание, что хочет спать.
Матери приходит через силу просовывать детские руки в рукава майки. Ребенок крутится, пока она застегивает ему штаны. Отказывается всунуть ноги в ботинки.
— Прекрати, наконец!
Она не выдерживает и стучит Сашу по заднице. От этого становится легче, но только на секунду — ту самую секунду, когда ребенок прекращает твердить про сон и заходится в слезах.
Она понимает, что все это неправильно, но сделанного — не воротишь.
— Извини, — Оксана прижимает к себе сына, целует его в висок, вытирает от слез щеки. Сначала он сопротивляется, отталкивает, но затем всхлипов становится меньше и он прижимается к матери. Теплый и любимый комочек. Так бы и стоять с ним, забыв про все дела.
Но Оксана понимает, что это невозможно. Не сейчас.
— Мир? — спрашивает женщина, бросая взгляд на часы. Маленькая стрелка перешагнула через девятку. Оксана знает, что опаздывает, но если маршрутка прибудет вовремя, то у нее есть еще шанс успеть к десяти.
— Тогда побежали!
Она хватает сумку, ребенка — и выбегает на улицу.
Солнце слепит, и Оксана понимает, что забыла дома очки. Но возвращаться поздно. Сегодня возвращение — плохая примета по всем пунктам. Она не должна опоздать. Не должна дать начальству шанса лишить ее премии. Лишний рубль в их небольшой семье никогда лишним не бывает. Это у других есть бабушки, дедушки. А ей приходится рассчитывать только на себя.
Они обходят подъезды, ныряют в арку их длинного дома, под окнами которого раскинулся желтый ковер цветов.
— Мама, одуванчики! — ребенок тянет в сторону. Улыбается, забыв про все неприятности дня.
— Не сейчас, — бросает женщина, сильнее сжимает ладонь Сани и тащит его за собой. Ребенок почти бежит, не поспевая за матерью.
— Мама, воробьи!
Еще один рывок, который возвращает ребенка на правильный путь. Путь, который ведет в садик и с которого сейчас нельзя свернуть. Потому что время играет против них. Потому что Оксана должна успеть.
Несутся машины по дороге, огороженной от тротуара узким газоном и небольшим заборчиком. У бордюра стоят авто, которые хозяева еще не успели разобрать. Вот еще один водитель перелез через забор, чтобы добраться до своего железного коня, покрытого толстым слоем пыли.
У Оксаны нет машины, но и времени у нее тоже нет.
— Мама! — ребенок тянет в сторону, показывает туда, где в конце квартала виднеется светофор.
— Нет времени, — говорит она. — Слишком долго. Мы срежем здесь.
Их садик находится почти под боком. Надо лишь перейти дорогу и обойти спорткомплекс. Но переход слишком далеко. Путь до него отнимает семь минут — непозволительная роскошь для этого утра.
— Идем!
Они пересекают тротуар, чуть не налетают на мамочку, гуляющую с ребенком.
«Что за привычка стоять прямо на пути», — думает Оксана, бросая короткий завистливый взгляд на ту, кто может позволить утром никуда не спешить.
Саня переглядывается с незнакомым мальчиком, улыбается ему, заметив в руках мальчугана охапку одуванчиков.
— Мама, а у меня тоже такая шапочка была, — радостно сообщает он, указывая пальцем на синюю кепку мальчика, но мать не слышит, она спешит к забору.
— Не торопись, — шепчет ветер, поднятый проезжающей по дороге машиной.
— Перешагивай скорей, пока ничего нет, — торопит Оксана, глядя в ту сторону, где мигает цветными пятнами светофор.
Маленький забор, отделяющий газон от проезжей части, дался Сани нелегко. Но мама помогла. Приподняла его и опустился уже на другую сторону, где стоит ступить шаг — как окажешься на четырехполосной дороге.
Они обходят спереди старенькую девятку, ждущую хозяина.
Оксана смотрит влево. Где-то там, вдалеке, светофор загорелся красным. Поток машин схлынул — можно идти. Осталось перейти дорогу, забросить ребенка в садик и, если повезет, Оксана сможет прийти на работу вовремя. Лишь бы не задержалась маршрутка, лишь бы пробок не было в пути.
—Ты зря торопишься! — шепчет кто-то, но занятая расчетами Оксана не слышит.
Они бегут через дорогу, мать и сын. Но время бежит быстрее их — так же быстро, как вынырнувшее со дворов авто.
— Остановись! — свистят царапающие асфальт шины.
— Я успею! — Оксана сжимает руку ребенка и делает отчаянный рывок в свете приближающихся фар.
«Не надо было торопиться,» — думает она, когда оба уходят в скольжение.
Рука ребенка вырывается из ладони.
Сознание фиксирует небо, ботинок сына на асфальте, вновь небо и колесо машины, подпрыгивающей на теле.
Она протягивает руку в сторону смутного облака, висящего над ней, и издает протяжное «о», сменяющееся свистящим «ста» и рычащим «вре», словно воздух выходит из легких. Ладонь проходит сквозь что-то вязкое, а затем вновь небо сменяется асфальтом. После него исчезает все. Для обоих.
***История третья. Остановка
— Мам, а на кого похоже это облако?
Они останавливаются посреди тротуара, похожего на длинный водосточный желоб. Только вместо воды по ней текут люди. Плотный поток человеческих тел, спешащих на работу.
И среди этого потока стоят они. Стоят, задрав голову и рассматривая облако, зацепившееся за верхушку дома.
Люди обходят их, иногда толкают. К остановке за их спиной подъезжает автобус, и женщина замечает, как поднажала толпа. Кто-то побежал, надеясь оказаться в числе первых, кого проглотит машина.
— Мне кажется, что на павлина, — она подносит к глазам руку, защищаясь от солнца.
— Хм, — мальчик хмурит лобик. Голубые глаза цвета неба смотрят на воздушное облако, которое, наконец-то, отцепилось от дома и поплыло дальше, оставляя за собой белые ватные хлопья. — Нет, теперь он похож на полясенка.
— На поррросенка, солнышко, — повторяет мама, поправляя непокорный русый завиток сына, вылезший из-под летней шапочки.
— На порррросенка, — послушно рычит мальчик, не сводя глаз с неба. Он наблюдает за голубями, сидящими на проводах, словно бусинки на проволоке. За воробушками, прыгающими в листве дерева, которое тянется до самого верхнего этажа девятиэтажного дома.
На шестом этаже распахивается окно и выглянувший мужчина посылает вверх белую струйку дыма.
— А тот дядя он будет жить?
Теперь детские глаза смотрят на мать. Но та поднимает лицо к небу — лишь бы сын не видел капли, застывшие на ресницах. Тот «дядя», что выпрыгнул на днях из окна, жил в соседнем подъезде. Парню, говорили, только недавно исполнилось двадцать.
— После такого падения не выживают, — она старается, чтобы голос не дрожал.
— Значит, он умель, — по-взрослому произносит малыш и хмурит лоб.
Они приближаются к переходу, ждут, когда загорится зеленый сигнал светофора.
— Он лязве не знал, что нельзя подходить к отклитому окну?
— Может и не знал, — устало вздыхает мать, смотря под ноги. На дорогу ее выводит сын. Переступая бордюр, она поспешно поднимает голову, чтобы взглянуть на светофор. Все правильно — там давно уже горит зеленый.
— Сегодня ты меня ведешь? — улыбается она.
— Ага. Я же большой! — гордо заявляет малыш и шагает по зембре чуть впереди мамы, но так же не выпуская ее ладонь.
— Мама, смотли, киска! — от вырывается, когда дорога остается далеко позади. Подбегает к дереву, где сидит пушистое создание, охраняющее, видимо, кормушку, оставшуюся с зимы.
— Владя, нам надо идти.
— Да, сейчас.
Он уже сошел с асфальта, стоит на травяном ковре, задрав голову, наблюдая за кошкой. А кошка наблюдает за ним, мурчит. Блестит шелковая шерстка. Блестят глаза ребенка.
