Ночь сырая и холодная, асфальт блестит – то ли мокрый, то ли обледенел. На обочинах еще сереют груды снега, а на крышах под дневным солнцем все растаяло. Но мартовский снегопад в два счета может снова выбелить весь город. А сейчас электрические огни отражаются от дорог и тротуаров, и верится, что весна, вот она, пришла.
Налетавшись над городом и набегавшись по крышам, Фирмус брел по спящему проспекту, поглядывая по сторонам и уже подумывая вернуться домой. Сложив крылья на спине, лев не прятался – издали случайный прохожий примет его за собаку. Разве что бронзовый блеск в гриве выдаст мифического зверя. Впрочем, Фирмус не прочь пошалить и поморочить голову хмельному или трезвому полуночнику.
А вот, кстати. Кто это там впереди на противоположном тротуаре? Кто это? Или что это? Тревожно светит красным глазом бдительный светофор. На перекрестке выстроились в каре полосатые дорожки переходов. Тихо и пустынно на проспекте. Но что-то приближается, надвигается. Нет, Фирмус, не тебе шалить сегодня. Кто-то другой затеял здесь странные шутки. Откуда? Зачем? Что за сила? Нет, тут не шутки, тут что-то серьезное, грозное, мрачное. Фирмус остановился. Попятился. Прижался к холодной стене. Лев струхнул, но не бросился наутек. Стоял, смотрел и бормотал себе под нос: «Не к добру. Как бы чего не вышло».
Зреет весна в Петербурге. Зреет она и на Никольском кладбище. На дорожках снег рыхлый талый, в сугробах – слежавшийся. Потемневший уставший мартовский снег. В ночном туманном небе полная туманная луна. Ветви деревьев совсем голые, ни чего-то на них нет – ни листвы, ни снега, ни инея.
В темноте, словно айсберг, белеет высокий мощный склеп, над входом, закрытым черной решеткой, серый истертый лик Спасителя и крупными буквами, словно вырублено: «Да будет воля твоя». Внизу на широком постаменте ограда с ломаным орнаментом меандр. Напротив склепа скамья, а на ней, как зритель в театре сидел черный кот Прокопий, худой и короткошерстный. Его четкий силуэт казался тенью египетской статуэтки Мау. Сырой ветер обдувал усатый нос. Задрав морду, кот смотрел то ли на крышу склепа, то ли в ночное небо, то ли в туманную вечность. Ловил ноздрями запах весны…
Хрустнуло мокрым снегом, Прокопий повернул ухо и оглянулся. По дорожке, помахивая тростью, шагал элегантный господин в легком пальто. Усы и бородка вздрогнули – улыбка распустилась на лице господина, голова слегка склонилась, а рука в кожаной перчатке коснулась полей шляпы:
– Доброй ночи, уважаемый Прокопий.
Взгляд кота оживился, он узнал аптекаря Пеля:
– Василь Василич? Рад видеть. И вам доброй ночи. Какими судьбами?
– Да вот, решил навестить. А вы тут, кажется, мечтаете?
– Весну чую. Грядет весна. Хотя… Сыровато да зябко.
– Март время тревожное, – согласился аптекарь. – Смутное время.
– Март конформист и двурушник, – заметил кот, – он готов подстраиваться и под уходящую зиму, и под наступающую весну.
– Э, как вы его припечатали, – усмехнулся Пель. – А я хочу пригласить вас прогуляться. К нам на Васильевский.
– Случилось что?
– Еще не знаю. Странные вещи творятся на Малом проспекте. Не соизволите взглянуть опытным глазом?
– Да что ж там такое?
Аптекарь сел на скамью рядом с котом, оперся на трость, сложив руки на набалдашнике, и поведал:
– Третьего дня Фирмус возвращается с прогулки. Он иногда по ночам на часок выходит лапы и крылья размять. Так вот, возвращается и говорит: «Неладно на Малом. Своими глазами видел. А может, померещилось». Ну, я вчера сам вышел глянуть. И увидел – точно, чертовщина какая-то творится. И мне то же самое померещилось.
– Да что ж вам там мерещится?
– А вот едемте, посмотрите. Не хочу, чтобы мои впечатления как-то повлияли на ваше мнение. Гляньте. А может, сегодня и не будет ничего.
– Заинтриговали, Василий Васильевич. Что ж, я готов. Посмотрим на вашу чертовщину.
– Тогда поторопимся, такси ждет. Нам до часа нужно быть на месте.
И они отправились в путь через мартовскую сырость, похрустывая талым снегом, сквозь тени деревьев, склепов и крестов.
Пель и Прокопий остановились у перекрестка, где Малый проспект встречается с четырнадцатой линией. За спиной аптекаря возвышалась горчичного цвета стена с вывеской «Ценности». На противоположной стороне, вдоль тротуара смеялись и плакали афиши «Театра на Васильевском». Электрический свет, проливаясь сверху, горел пятнами на мокром асфальте. Кот в нетерпении вертел головой во все стороны.
– Здесь, что ли? Василь Василич.
– Здесь. Вчера ночью я видел это здесь.
– Ну? Что и где?
– Терпение, мой друг. Подсказывать не стану. Сами сейчас все увидите. А может, сегодня и не будет ничего. Давайте подождем.
Тянутся ряды домов справа и слева, светятся блики на асфальте, сереет забор у подножья громадины белого здания, вдали горит красным кирпичный торец. Прокопий уселся на тротуаре, постреливая глазами туда-сюда, принюхиваясь к сырому воздуху, прислушиваясь к тишине. Пель стоял, опершись на трость, стараясь сохранять невозмутимость и нейтральность, а сам все налево поглядывал. Вот и кот туда же морду развернул, навострил уши – чует, что-то ветром принесло, какой-то тревогой повеяло. Что-то движется, надвигается. Все ближе и ближе. И вот уже различимо, и вот уже показалось. Что это? Дружно, размеренно, не спеша, но твердо. Шагают… Вдоль серого забора какое-то шествие, толпа… Нет идут в две колонны стройно. Отряд? Но, это не солдаты. Шагают дружно, но не чеканят шаг. Переходят перекрёсток, приближаются. Ступают почти бесшумно, очертания внятные, но фигуры какие-то белесые.
– Та-ак, – протяну Прокопий, поднимаясь на лапы. – Вижу. Вижу шествие. Призраки? Вы об этом говорили?
– Да, – подтвердил Пель, не сводя глаз с процессии. – Третью ночь уже они тут проходят.
– И куда идут?
– А вот пойдемте за ними – увидите.
– То есть, у них есть цель? Они не растворяться в воздухе?
– Надеюсь, что нет. Я вчера с ними до пункта Б дошел. Тут не далеко.
– А откуда они идут? Пункт А где?
– Не знаю.
– Но движутся они со стороны Смоленского кладбища, не так ли?
– Похоже на то. Весьма возможно, что эти приведения прямиком с кладбища шагают.
Странная компания, миновав перекрёсток, достигла театра и пошла дальше по тротуару вдоль стены с афишами.
– Призраки, – уверенно повторил кот. – Надо с ними заговорить, спросить, что им нужно.
– Я пытался. Мне они не ответили.
– Ну, теперь я попробую.
Прокопий пересек дорогу и пристроился рядом с призрачной группой, зашагал, пытаясь попасть с ними в ногу – отстанет, ускорит шаг, пробежит и снова шагает. Никто из призраков не обратил на кота внимания. Аптекарь следовал за отрядом по соседнему тротуару.
– Добрый вечер, уважаемые, – поздоровался Прокопий, заглядывая в бледные лица.
В ответ ни взгляда, ни слова. Теперь кот рассмотрел, что компания довольно разношерстна, люди всякие – и высокие, и низкие, и толстые, и худые, и старые, и молодые, кто бородат, кто не очень, но все длиннополых одеждах.
– Куда путь держите, братцы? – попытался Прокопий еще раз. – Случилось что? Помощь какая не нужна ли?
Ни слова, ни взгляда в ответ, и с шага не сбились, и хода не сбавили. Будто глухи и слепы, по важному делу, по хорошо известной дороге торопятся. Кот вернулся к аптекарю, пошел рядом с ним, не отставая от загадочной группы.
– Да, не разговорчивые ребята, – согласился Прокопий.
– А между тем, почему бы им с нами не поговорить?
– Это не такие призраки, как вы, Василий Васильевич. Они не только молчат, они чуток прозрачны, не заметили? Они уступают вам в плотности. Это астральные тени. Они сами по себе бездушны.
– Где же их души?
– Кажется, я знаю, кто их хозяева. Давайте пересчитаем сии субстанции.
– Количество имеет значение?
– Да. В какой-то мере они представляют собой единое целое. Их количество не случайно.
– Они идут в колонну по двое. Ровнехонько по двое. Считаем их по парно.
Кот и аптекарь прибавили шаг, стараясь, как следует рассмотреть и пересчитать призрачных пешеходов. А те шли себе, помахивая руками, смотря вперед, не разговаривая, не переглядываясь. Серьезны и сосредоточены.
– Двадцать, – наконец заявил Пель. – Я насчитал двадцать пар.
– И у меня – двадцать, – согласился кот. – Двадцать по двое. В итоге – сорок. Все правильно – сорок.
– Что это значит?
– Сорок мучеников. Слыхали эту историю?
– Нет. Что за история?
– После революции дело было. Сорок монахов и священников на Смоленском кладбище расстреляли и похоронили в братской могиле. А может, даже и не расстреляли, а живьем закопали. Говорят, три дня на месте захоронения шевелилась земля и раздавались стоны. А потом на могилу с неба упал луч света и все стихло.
– Вы думаете, это их тени?
– Похоже на то. И одёжа у них, как у церковников. Длинные полы – что это, как не рясы?
– Согласен. Похожи на святых отцов. Выходит, это светлые силы.
– Светлые. И если они пробудились, значит, что-то темное поблизости затевается. Что-то темное пришло в движение. Это их и тревожит.
– Внимание, – предупредил Пель, – они сворачивают. На двенадцатую линию.
Кот и аптекарь следовали за отрядом призраков, все так же, по противоположной стороне улицы. Белесые силуэты терялись в тенях деревьев, но не пропадали и твердо шли к своей цели. Здесь их путь был недолгим, он закончился у ветхого деревянного дома с мезонином. Пройдя вдоль забора с широкими черными воротами, святые отцы попарно, друг за другом вошли в дом сквозь запертые двустворчатые двери.
– Они проникли внутрь? – спросил кот, будто не доверяя своим глазам.
– Мне тоже так показалось, – согласился аптекарь.
– Какая ветхость! – ужаснулся Прокопий, осматривая невысокий облезлый особняк. – Какая разруха.
Постройка и в самом деле имела плачевный вид. Это был деревянный дом, потрёпанный временем и невзгодами. Сквозь прорехи розовой облупившейся краски на досках проглядывало зеленое исподние. За грязными, кое-где залатанными фанерой стеклами окон первого этажа виднелись решётки. Холодным одиночеством и отчаянной заброшенностью веяло от особняка.
– Видите, окно на первом этаже, как будто, светится? – заметил кот.
– Нет, не вижу.
– Уже погас огонек. Наверное, святые отцы кого-то вспугнули. Какая ветхость и запущенность, – повторил Прокопий. – И почти в центре. Почему его не снесли?
Пель досадливо поморщился, отводя взгляд, будто сам был в чем-то виноват:
– Объект культурного наследия, – сообщил он, – охраняется государством.
– Охраняется, но не реставрируется. И снести нельзя. Значит, ждут, когда сам развалится.
– Между прочим, это дом моего племянника и зятя Эдуарда Брёмме, – признался аптекарь.
– Да ну! Как интересно.
– Я вам позже расскажу историю этого особняка. А сейчас нам, наверное, стоит последовать за святыми отцами и посмотреть, что внутри творится.
– Если вы бывали в этом доме, то знаете, как в него легче пробраться.
– Нет, в этом не бывал. Дом перестроили уже после моей смерти. Но я думаю, при такой ветхости вы найдете лазейку. Мне же двери не помеха.
– Можно попробовать через трубу, – прикинул кот, – если дымоход не забит. На правах друга дяди хозяина дома… Вы меня приглашаете?
– Сделайте милость, пожалуйте. А давайте я зайду в дом и открою вам форточку. У решетки прутья широко расставлены, вы пролезете.
На том и порешили. Василий Васильевич осторожно, как тать, пробрался в дом. Темень, скрип ветхих досок, запах гнили, сырости, пыли и еще чего-то. Большая комната пуста, мутный свет льется с улицы через окно. Тяжелый дух затхлости и что-то холодное, настороженное, нелюдимое, будто в диком лесу. Аптекарь прислушался, пытаясь понять, есть ли кто в доме и, ничего не услышав, поспешил к окну. Форточка поддалась не сразу, пришлось приложить усилия и повозиться, в какой-то момент доктор даже испугался, что под его бесцеремонной рукой все окно развалится. Наконец, с жалобным писком форточка сдалась, и в комнату ворвался свежий воздух, а вслед за ним… Прыжок, удар, скрежет когтей – аптекарь подхватил горячее, худое и жилистое тело Прокопия, и опустил кота на пол.
– Ну, что здесь?
– Вроде, никого.
Оба замолчали, осматриваясь и прислушиваясь.
– Мы вспугнули его? Или их?
– Наверное, святые отцы прогнали его. Или их.
– Как он ушёл?
– Черным ходом или сквозь стену.
– У меня есть фонарь, – Пель порылся в кармане.
– Осторожней, – предупредил Прокопий, – с улицы свет могут заметить.
– И что нам сделают?
– Помешают. Однако пахнет мышами. И чем-то еще…Кажется, парафином. Свечу здесь таки жгли и недавно загасили.
Пустая пыльная комната – сор, обрывки бумаги. Но в центре, там, куда из окна падало пятно света, пол был расчищен, выметен и украшен большой нарисованной мелом пятиконечной звездой. Рядом на перевёрнутом вверх дном ящике стояли погасшие толстые оплывшие свечи – черная, белая и красная.
– Ну, вот оно и здрасте, – пробормотал Прокопий. – Кто-то здесь ритуальничал.
Пель указал тростью на звезду:
– Пентаграмма. Что она нам дает?
– Кто-то вытворял какой-то ритуал. Но кто и какой? С древних времён пентаграммой пользуются все, кому не лень.
– Это верно, – согласился Пель, – от вавилонских жрецов, пифагорейцев и тамплиеров, до масонов, каббалистов и коммунистов.
На стенах в полутьме серели развешенные вряд листы бумаги. Аптекарь подошел и, разглядывая их, вынул из кармана небольшой фонарик. В кругу приглушенного света прорисовались черные линии и пятна на белом фоне. Прокопий встал на задние лапы и вытянул шею:
– Что там, Василий Васильевич?
Пель аккуратно поднял кота и посадил к себе на плечо.
Рисунок, черно-белый – лобастое щекастое лицо опрокинуто навзничь, жиденькие волосы разметались, меховой воротник. Это женщина. Темные пятна на лбу, тёмные пятна рядом с головой на земле… Нет, на снегу. Это кровь. И нательный крестик тут же – из-за пазухи вывалился. А сверху еще одно лицо, распахнуло рот в ужасе, один глаз выпучен, а вместо другого черная дыра. Рядом гаденькая ухмылка скалит крупные зубы. Прямые лини, углы, белые крапинки по черному фону – ночь и снег? Темные пятна по белому фону – снег и грязь? И кровь?
– Что ж это такое? – недоумевал Прокопий.
– Кажется, кто-то кого-то убил.
– М-нда. Мрачность мрачная.
Еще один рисунок, меньше, легче, всего несколько штрихов – три зажжённые свечи и всаженный в стол нож торчит рукояткой. И еще рисунок – лини, пятна, линии, пятна, пятна, штрихи и… Собачья морда. И еще рисунок – что-то несуразное, огромный черные тени, арка, край кирпичной стены… И здесь линии, углы, изломы, чернота, крапинки и штрихи. Труба, почему-то, внизу, рядом маленькие люди с ружьями и нелепая большая одноглазая рожа.
– Бред какой-то, – хмыкнул Прокопий. – Что вы скажите об этой графике, Василь Василич?
– Не знаю. Темным веет. А рисунки свежие – бумага чистая и непотрёпанная. И приколоты современными кнопками-гвоздиками. Их недавно сюда повесили.
– Их могли использовать в ритуале, вполне. Вам не кажется, что это больной человек рисовал?
– Здесь есть, конечно, что-то болезненное. Но это еще не значит, что их автор болен.
– Не было такого, Василь Василич, чтобы в доме вашего племянника убили кого-нибудь?
– Насколько мне известно, ничего такого не было. Это насколько мне известно.
Насмотревшись на странные картинки, кот соскочил на пол, аптекарь погасил и спрятал в карман фонарик.
Налетавшись над городом и набегавшись по крышам, Фирмус брел по спящему проспекту, поглядывая по сторонам и уже подумывая вернуться домой. Сложив крылья на спине, лев не прятался – издали случайный прохожий примет его за собаку. Разве что бронзовый блеск в гриве выдаст мифического зверя. Впрочем, Фирмус не прочь пошалить и поморочить голову хмельному или трезвому полуночнику.
А вот, кстати. Кто это там впереди на противоположном тротуаре? Кто это? Или что это? Тревожно светит красным глазом бдительный светофор. На перекрестке выстроились в каре полосатые дорожки переходов. Тихо и пустынно на проспекте. Но что-то приближается, надвигается. Нет, Фирмус, не тебе шалить сегодня. Кто-то другой затеял здесь странные шутки. Откуда? Зачем? Что за сила? Нет, тут не шутки, тут что-то серьезное, грозное, мрачное. Фирмус остановился. Попятился. Прижался к холодной стене. Лев струхнул, но не бросился наутек. Стоял, смотрел и бормотал себе под нос: «Не к добру. Как бы чего не вышло».
Зреет весна в Петербурге. Зреет она и на Никольском кладбище. На дорожках снег рыхлый талый, в сугробах – слежавшийся. Потемневший уставший мартовский снег. В ночном туманном небе полная туманная луна. Ветви деревьев совсем голые, ни чего-то на них нет – ни листвы, ни снега, ни инея.
В темноте, словно айсберг, белеет высокий мощный склеп, над входом, закрытым черной решеткой, серый истертый лик Спасителя и крупными буквами, словно вырублено: «Да будет воля твоя». Внизу на широком постаменте ограда с ломаным орнаментом меандр. Напротив склепа скамья, а на ней, как зритель в театре сидел черный кот Прокопий, худой и короткошерстный. Его четкий силуэт казался тенью египетской статуэтки Мау. Сырой ветер обдувал усатый нос. Задрав морду, кот смотрел то ли на крышу склепа, то ли в ночное небо, то ли в туманную вечность. Ловил ноздрями запах весны…
Хрустнуло мокрым снегом, Прокопий повернул ухо и оглянулся. По дорожке, помахивая тростью, шагал элегантный господин в легком пальто. Усы и бородка вздрогнули – улыбка распустилась на лице господина, голова слегка склонилась, а рука в кожаной перчатке коснулась полей шляпы:
– Доброй ночи, уважаемый Прокопий.
Взгляд кота оживился, он узнал аптекаря Пеля:
– Василь Василич? Рад видеть. И вам доброй ночи. Какими судьбами?
– Да вот, решил навестить. А вы тут, кажется, мечтаете?
– Весну чую. Грядет весна. Хотя… Сыровато да зябко.
– Март время тревожное, – согласился аптекарь. – Смутное время.
– Март конформист и двурушник, – заметил кот, – он готов подстраиваться и под уходящую зиму, и под наступающую весну.
– Э, как вы его припечатали, – усмехнулся Пель. – А я хочу пригласить вас прогуляться. К нам на Васильевский.
– Случилось что?
– Еще не знаю. Странные вещи творятся на Малом проспекте. Не соизволите взглянуть опытным глазом?
– Да что ж там такое?
Аптекарь сел на скамью рядом с котом, оперся на трость, сложив руки на набалдашнике, и поведал:
– Третьего дня Фирмус возвращается с прогулки. Он иногда по ночам на часок выходит лапы и крылья размять. Так вот, возвращается и говорит: «Неладно на Малом. Своими глазами видел. А может, померещилось». Ну, я вчера сам вышел глянуть. И увидел – точно, чертовщина какая-то творится. И мне то же самое померещилось.
– Да что ж вам там мерещится?
– А вот едемте, посмотрите. Не хочу, чтобы мои впечатления как-то повлияли на ваше мнение. Гляньте. А может, сегодня и не будет ничего.
– Заинтриговали, Василий Васильевич. Что ж, я готов. Посмотрим на вашу чертовщину.
– Тогда поторопимся, такси ждет. Нам до часа нужно быть на месте.
И они отправились в путь через мартовскую сырость, похрустывая талым снегом, сквозь тени деревьев, склепов и крестов.
Пель и Прокопий остановились у перекрестка, где Малый проспект встречается с четырнадцатой линией. За спиной аптекаря возвышалась горчичного цвета стена с вывеской «Ценности». На противоположной стороне, вдоль тротуара смеялись и плакали афиши «Театра на Васильевском». Электрический свет, проливаясь сверху, горел пятнами на мокром асфальте. Кот в нетерпении вертел головой во все стороны.
– Здесь, что ли? Василь Василич.
– Здесь. Вчера ночью я видел это здесь.
– Ну? Что и где?
– Терпение, мой друг. Подсказывать не стану. Сами сейчас все увидите. А может, сегодня и не будет ничего. Давайте подождем.
Тянутся ряды домов справа и слева, светятся блики на асфальте, сереет забор у подножья громадины белого здания, вдали горит красным кирпичный торец. Прокопий уселся на тротуаре, постреливая глазами туда-сюда, принюхиваясь к сырому воздуху, прислушиваясь к тишине. Пель стоял, опершись на трость, стараясь сохранять невозмутимость и нейтральность, а сам все налево поглядывал. Вот и кот туда же морду развернул, навострил уши – чует, что-то ветром принесло, какой-то тревогой повеяло. Что-то движется, надвигается. Все ближе и ближе. И вот уже различимо, и вот уже показалось. Что это? Дружно, размеренно, не спеша, но твердо. Шагают… Вдоль серого забора какое-то шествие, толпа… Нет идут в две колонны стройно. Отряд? Но, это не солдаты. Шагают дружно, но не чеканят шаг. Переходят перекрёсток, приближаются. Ступают почти бесшумно, очертания внятные, но фигуры какие-то белесые.
– Та-ак, – протяну Прокопий, поднимаясь на лапы. – Вижу. Вижу шествие. Призраки? Вы об этом говорили?
– Да, – подтвердил Пель, не сводя глаз с процессии. – Третью ночь уже они тут проходят.
– И куда идут?
– А вот пойдемте за ними – увидите.
– То есть, у них есть цель? Они не растворяться в воздухе?
– Надеюсь, что нет. Я вчера с ними до пункта Б дошел. Тут не далеко.
– А откуда они идут? Пункт А где?
– Не знаю.
– Но движутся они со стороны Смоленского кладбища, не так ли?
– Похоже на то. Весьма возможно, что эти приведения прямиком с кладбища шагают.
Странная компания, миновав перекрёсток, достигла театра и пошла дальше по тротуару вдоль стены с афишами.
– Призраки, – уверенно повторил кот. – Надо с ними заговорить, спросить, что им нужно.
– Я пытался. Мне они не ответили.
– Ну, теперь я попробую.
Прокопий пересек дорогу и пристроился рядом с призрачной группой, зашагал, пытаясь попасть с ними в ногу – отстанет, ускорит шаг, пробежит и снова шагает. Никто из призраков не обратил на кота внимания. Аптекарь следовал за отрядом по соседнему тротуару.
– Добрый вечер, уважаемые, – поздоровался Прокопий, заглядывая в бледные лица.
В ответ ни взгляда, ни слова. Теперь кот рассмотрел, что компания довольно разношерстна, люди всякие – и высокие, и низкие, и толстые, и худые, и старые, и молодые, кто бородат, кто не очень, но все длиннополых одеждах.
– Куда путь держите, братцы? – попытался Прокопий еще раз. – Случилось что? Помощь какая не нужна ли?
Ни слова, ни взгляда в ответ, и с шага не сбились, и хода не сбавили. Будто глухи и слепы, по важному делу, по хорошо известной дороге торопятся. Кот вернулся к аптекарю, пошел рядом с ним, не отставая от загадочной группы.
– Да, не разговорчивые ребята, – согласился Прокопий.
– А между тем, почему бы им с нами не поговорить?
– Это не такие призраки, как вы, Василий Васильевич. Они не только молчат, они чуток прозрачны, не заметили? Они уступают вам в плотности. Это астральные тени. Они сами по себе бездушны.
– Где же их души?
– Кажется, я знаю, кто их хозяева. Давайте пересчитаем сии субстанции.
– Количество имеет значение?
– Да. В какой-то мере они представляют собой единое целое. Их количество не случайно.
– Они идут в колонну по двое. Ровнехонько по двое. Считаем их по парно.
Кот и аптекарь прибавили шаг, стараясь, как следует рассмотреть и пересчитать призрачных пешеходов. А те шли себе, помахивая руками, смотря вперед, не разговаривая, не переглядываясь. Серьезны и сосредоточены.
– Двадцать, – наконец заявил Пель. – Я насчитал двадцать пар.
– И у меня – двадцать, – согласился кот. – Двадцать по двое. В итоге – сорок. Все правильно – сорок.
– Что это значит?
– Сорок мучеников. Слыхали эту историю?
– Нет. Что за история?
– После революции дело было. Сорок монахов и священников на Смоленском кладбище расстреляли и похоронили в братской могиле. А может, даже и не расстреляли, а живьем закопали. Говорят, три дня на месте захоронения шевелилась земля и раздавались стоны. А потом на могилу с неба упал луч света и все стихло.
– Вы думаете, это их тени?
– Похоже на то. И одёжа у них, как у церковников. Длинные полы – что это, как не рясы?
– Согласен. Похожи на святых отцов. Выходит, это светлые силы.
– Светлые. И если они пробудились, значит, что-то темное поблизости затевается. Что-то темное пришло в движение. Это их и тревожит.
– Внимание, – предупредил Пель, – они сворачивают. На двенадцатую линию.
Кот и аптекарь следовали за отрядом призраков, все так же, по противоположной стороне улицы. Белесые силуэты терялись в тенях деревьев, но не пропадали и твердо шли к своей цели. Здесь их путь был недолгим, он закончился у ветхого деревянного дома с мезонином. Пройдя вдоль забора с широкими черными воротами, святые отцы попарно, друг за другом вошли в дом сквозь запертые двустворчатые двери.
– Они проникли внутрь? – спросил кот, будто не доверяя своим глазам.
– Мне тоже так показалось, – согласился аптекарь.
– Какая ветхость! – ужаснулся Прокопий, осматривая невысокий облезлый особняк. – Какая разруха.
Постройка и в самом деле имела плачевный вид. Это был деревянный дом, потрёпанный временем и невзгодами. Сквозь прорехи розовой облупившейся краски на досках проглядывало зеленое исподние. За грязными, кое-где залатанными фанерой стеклами окон первого этажа виднелись решётки. Холодным одиночеством и отчаянной заброшенностью веяло от особняка.
– Видите, окно на первом этаже, как будто, светится? – заметил кот.
– Нет, не вижу.
– Уже погас огонек. Наверное, святые отцы кого-то вспугнули. Какая ветхость и запущенность, – повторил Прокопий. – И почти в центре. Почему его не снесли?
Пель досадливо поморщился, отводя взгляд, будто сам был в чем-то виноват:
– Объект культурного наследия, – сообщил он, – охраняется государством.
– Охраняется, но не реставрируется. И снести нельзя. Значит, ждут, когда сам развалится.
– Между прочим, это дом моего племянника и зятя Эдуарда Брёмме, – признался аптекарь.
– Да ну! Как интересно.
– Я вам позже расскажу историю этого особняка. А сейчас нам, наверное, стоит последовать за святыми отцами и посмотреть, что внутри творится.
– Если вы бывали в этом доме, то знаете, как в него легче пробраться.
– Нет, в этом не бывал. Дом перестроили уже после моей смерти. Но я думаю, при такой ветхости вы найдете лазейку. Мне же двери не помеха.
– Можно попробовать через трубу, – прикинул кот, – если дымоход не забит. На правах друга дяди хозяина дома… Вы меня приглашаете?
– Сделайте милость, пожалуйте. А давайте я зайду в дом и открою вам форточку. У решетки прутья широко расставлены, вы пролезете.
На том и порешили. Василий Васильевич осторожно, как тать, пробрался в дом. Темень, скрип ветхих досок, запах гнили, сырости, пыли и еще чего-то. Большая комната пуста, мутный свет льется с улицы через окно. Тяжелый дух затхлости и что-то холодное, настороженное, нелюдимое, будто в диком лесу. Аптекарь прислушался, пытаясь понять, есть ли кто в доме и, ничего не услышав, поспешил к окну. Форточка поддалась не сразу, пришлось приложить усилия и повозиться, в какой-то момент доктор даже испугался, что под его бесцеремонной рукой все окно развалится. Наконец, с жалобным писком форточка сдалась, и в комнату ворвался свежий воздух, а вслед за ним… Прыжок, удар, скрежет когтей – аптекарь подхватил горячее, худое и жилистое тело Прокопия, и опустил кота на пол.
– Ну, что здесь?
– Вроде, никого.
Оба замолчали, осматриваясь и прислушиваясь.
– Мы вспугнули его? Или их?
– Наверное, святые отцы прогнали его. Или их.
– Как он ушёл?
– Черным ходом или сквозь стену.
– У меня есть фонарь, – Пель порылся в кармане.
– Осторожней, – предупредил Прокопий, – с улицы свет могут заметить.
– И что нам сделают?
– Помешают. Однако пахнет мышами. И чем-то еще…Кажется, парафином. Свечу здесь таки жгли и недавно загасили.
Пустая пыльная комната – сор, обрывки бумаги. Но в центре, там, куда из окна падало пятно света, пол был расчищен, выметен и украшен большой нарисованной мелом пятиконечной звездой. Рядом на перевёрнутом вверх дном ящике стояли погасшие толстые оплывшие свечи – черная, белая и красная.
– Ну, вот оно и здрасте, – пробормотал Прокопий. – Кто-то здесь ритуальничал.
Пель указал тростью на звезду:
– Пентаграмма. Что она нам дает?
– Кто-то вытворял какой-то ритуал. Но кто и какой? С древних времён пентаграммой пользуются все, кому не лень.
– Это верно, – согласился Пель, – от вавилонских жрецов, пифагорейцев и тамплиеров, до масонов, каббалистов и коммунистов.
На стенах в полутьме серели развешенные вряд листы бумаги. Аптекарь подошел и, разглядывая их, вынул из кармана небольшой фонарик. В кругу приглушенного света прорисовались черные линии и пятна на белом фоне. Прокопий встал на задние лапы и вытянул шею:
– Что там, Василий Васильевич?
Пель аккуратно поднял кота и посадил к себе на плечо.
Рисунок, черно-белый – лобастое щекастое лицо опрокинуто навзничь, жиденькие волосы разметались, меховой воротник. Это женщина. Темные пятна на лбу, тёмные пятна рядом с головой на земле… Нет, на снегу. Это кровь. И нательный крестик тут же – из-за пазухи вывалился. А сверху еще одно лицо, распахнуло рот в ужасе, один глаз выпучен, а вместо другого черная дыра. Рядом гаденькая ухмылка скалит крупные зубы. Прямые лини, углы, белые крапинки по черному фону – ночь и снег? Темные пятна по белому фону – снег и грязь? И кровь?
– Что ж это такое? – недоумевал Прокопий.
– Кажется, кто-то кого-то убил.
– М-нда. Мрачность мрачная.
Еще один рисунок, меньше, легче, всего несколько штрихов – три зажжённые свечи и всаженный в стол нож торчит рукояткой. И еще рисунок – лини, пятна, линии, пятна, пятна, штрихи и… Собачья морда. И еще рисунок – что-то несуразное, огромный черные тени, арка, край кирпичной стены… И здесь линии, углы, изломы, чернота, крапинки и штрихи. Труба, почему-то, внизу, рядом маленькие люди с ружьями и нелепая большая одноглазая рожа.
– Бред какой-то, – хмыкнул Прокопий. – Что вы скажите об этой графике, Василь Василич?
– Не знаю. Темным веет. А рисунки свежие – бумага чистая и непотрёпанная. И приколоты современными кнопками-гвоздиками. Их недавно сюда повесили.
– Их могли использовать в ритуале, вполне. Вам не кажется, что это больной человек рисовал?
– Здесь есть, конечно, что-то болезненное. Но это еще не значит, что их автор болен.
– Не было такого, Василь Василич, чтобы в доме вашего племянника убили кого-нибудь?
– Насколько мне известно, ничего такого не было. Это насколько мне известно.
Насмотревшись на странные картинки, кот соскочил на пол, аптекарь погасил и спрятал в карман фонарик.
