Никакой информации о том, на какой срок задержаны Макс и Дима, не сообщали. Один эшник сказал, что Максу будут «шить уголовку». Даня стал подходить к случайным людям, по каким-то своим делам приходившим в полицейский участок (допустим, написать заявление), и спрашивать, за что задержали его друзей, когда их отпустят, и почему им не разрешают передать еду. Привлекать внимание общественности в случае полицейского произвола очень важно.
Другой эшник незаметно пристроился в углу приёмной и стал снимать оппозиционеров на ручную камеру. Даня подошёл к нему и поинтересовался, кто он такой и чем занимается в данный момент. Тот не ответил. Вообще на него взглянуть без жалости было невозможно, если абстрагироваться от того, что он идеологический противник. Эшник был помоложе, чем тот «крепыш» в штабе, лет двадцать пять или тридцать. Фигура нескладная, в каком-то старом пожелтевшем свитере, даже видеокамера у него устарела лет на семь. Уставший, помятый, синяки под глазами. Весь его «видон», неказистый, аморфный, навевал у Захара ассоциацию со словом «амёба», или словом «одноклеточное». Захар вспомнил, как папа рассказывал, что когда оформлял в тогда ещё милиции разрешение на охотничье ружьё, то видел, в каких бесчеловечных условиях заставляют работать ментов. И что по своей воле согласиться в таких условиях находиться – всё равно, что признать, что ты «мусор», как иногда брезгливо обзывали «блюстителей порядка» в народе...
– Вот скажи, тебе самому нравится такая работа? – без сарказма обратился к «оператору» Даня. – Молодой парень, вся жизнь впереди. А ты стоишь тут и занимаешься какой-то ерундой. На камеру нас записываешь... скажи, ты всерьёз думаешь, что вот эта безобидная девочка, – Даня показал на Дашу, девушку Макса, – может быть опасной экстремисткой? Или вот эта? – он показал на Злату.
Парень что-то невнятно пробормотал и пожал плечами, мол, что поделать, не мы такие, жизнь такая.
Добившись наконец от дежурного злосчастной бумаги, ребята устроили пикет у дверей отделения. Написав на листе А4: «Нас не запугать!», по очереди держали его в руках, высоко подняв над головой. По очереди, потому что, во-первых, было холодно, во-вторых, долго стоять с поднятыми руками тяжело. На другом листе написали: «Соблюдайте свои законы», и сфотографировали эту надпись внутри на фоне дежурки.
Когда настала очередь Захара, он тоже взял плакат и поднял его повыше, чтобы было хорошо видно, в том числе Максу, который выглядывал из окна. Примерно через минуту руки стали наливаться свинцом. Но опустить плакат – ни за что! Захар вспомнил поэта Александра Бывшева, на которого завели пять уголовных дел, лишили работы и элементарных средств к существованию за стихи с критикой власти. Нет, надо стоять, хотя бы ради него!
– Руки скоро устанут, – цинично «предостерёг» проходивший мимо полицейский, работавший в этом участке.
– Не устанут, – заверил Захар и додумал: «Пока хватит времени вспоминать имена политзаключённых и жертв режима, то есть, как минимум до утра... Сенцов, Кольченко, Гриб, Балух, Клых, Шур, Карпюк, Шевченко, Павликова, Третьяков, Дмитриев, Политковская, Эстемирова...»
Так он стоял, пока Жора не отобрал у него плакат и на силу не отправил в участок греться.
Макса отпустили поздним вечером, намного превысив регламентированный законом максимальный срок задержания в три часа. Как оказалось, ему пришили «всего лишь» административку, а эшник, говоривший про уголовное дело, пытался «брать на понт».
– Ну что там было? – налетели ребята на Макса с расспросами.
– Сотрудничать предлагали, – сказал Макс. – Даже деньги обещали, а взамен – сливать других ребят и рассказывать им о наших планах. Я, естественно, отказался. Из камеры слышал, как вы тут кричали лозунги в мою поддержку. Огромное спасибо, ребят.
– У нас в каждом штабе камера установлена, – сказал Жора. – Надо будет запросить запись у федерального штаба, выложим на ютуб, и, если что, потом как доказательство пригодится в ЕСПЧ.
Зуброва отпустили чуть попозже. Планы штаба насчёт 28-го, конечно, несмотря на облаву, оставались прежними.
26 января, уже под покровом ночи, часов в одиннадцать, Захар и Герман пошли в очередной «рейс» с листовками на Столетье. Но в этот раз удача отвернулась от них. Они успели «обработать» только один подъезд, а на выходе их «приняли» – двое патрульных с автоматами шли прямо навстречу, и бежать было поздно. За углом невесть откуда нарисовался полицейский «бобик», которого, когда напарники выбирали дом, и следа не было в окрестностях.
– Добрый вечер, молодые люди, сумочку открываем, показываем, – вежливо попросил полицейский. – И рюкзачок, пожалуйста. – Это он уже персонально Захару. – Так-так, что тут у нас... Февральный. – Он включил рацию: – Пятый, пятый, это шестой, у нас тут двое с листовками. Написано «Февральный», был приказ всех таких проверять. Вам придётся проследовать с нами в отдел...
Захара и Германа посадили в компактную клетушку, заменявшую полицейскому джипу багажник. Чтобы поместиться в неё, им, а особенно Герману, который был немного повыше ростом, чем Захар, пришлось сгибаться в три погибели. Кое-как примостившись на двух узких, низких металлических лавчонках, Захар и Герман невольно упёрлись коленями друг в друга. Когда за ними захлопнули дверь и они погрузились во мрак, места в каморке больше не осталось, то есть вообще, ни одного кубосантиметра. Клетушка была такая тесная, что казалось, она предназначалась для транспортировки не задержанных, а Златиной кошки.
– Герман, пока есть время, и нас ещё не привезли в отделение, звони всем, чей номер у тебя есть и кому сможешь дозвониться, бей тревогу, – попросил Захар, и напарник принялся выполнять его поручение. Проблема была в том, что в такое позднее время многие ребята могли уже спать.
Захар пожалел, что оказался в этой каморке не с Машей, которая, помимо прочих достоинств, обладала к тому же довольно пышными формами, и им, чтобы поместиться сюда, пришлось бы вплотную прижиматься друг к другу.
Естественно, их повезли не в тот отдел, где держали Макса и Зуброва, а в местный, на Столетье. Когда активистов завели в «парадную», то поставили у стены, забрали вещи и унесли в другую комнату на досмотр. Захар услышал, что на улице происходит какая-то перепалка. Один голос очень сильно «вспылил», а другой его как будто пытался успокоить. Минут через пять внутрь ворвался полицейский, которому, по-видимому, принадлежал первый голос. Наверное, он курил на улице, а тут ему сообщили про приезд задержанных. Он подбежал к Захару и Герману и начал обвинять их в том, что они «продались» врагу.
– Вы понимаете, что вы делаете этими листовками?! – он истерично помахал стопкой бумажек перед носом у Захара. – Выводите ничего не подозревающих людей на митинг, который вам не согласовали, и правильно сделали! И мы вас будем пиздить! – он ударил дубинкой об стену рядом с Германом. – Чтоб неповадно было сеять раздор в обществе!..
– Сень, да успокойся, – попридержал его более терпимый коллега, вошедший с улицы следом.
– Что «Сень», что «Сень»? – горячился первый. – Ты не понимаешь, что у нас выросло молодое поколение предателей? Сколько вам заплатили, хотя бы? Мне просто интересно, за какую сумму?!
Захар смотрел на разъяренного полицейского безразлично, хотя голос его звучал довольно грозно. Конечно, когда Герман сказал, что им за распространение листовок ничего не платят, тот не поверил, как не поверил бы и любой эгоистичный человек, который ничего бы не стал делать забесплатно. Похоже, напарнику на улице всё же удалось успокоить «Сеню», потому что, судя по его радикальному неприятию иной точки зрения, изначально, услышав про задержанных «агентов Госдепа», он порывался как минимум от души отмудохать их дубинкой.
Порывшись в их вещах, полицейские препроводили задержанных в мрачный кабинет, где из освещения была единственная, слепящая, как прожектор, желчно-жёлтая настольная лампа. Сутуленький сморщенный мужчина в очках, на лице которого была отражена чуть ли не вековая печаль, сидел за столом, обложившись бумагами. Задержанных посадили напротив, а перед мужчиной на стол положили их вещи.
– Вот, распространяли экстремистские материалы, – Сеня кинул на стол пачку листовок, – здесь и схема распространения есть, – следом бросил синюю папку, в которой лежала карта с пометками Захара.
Сеня всё никак не мог угомониться, и на этот раз принялся цепляться к Захару, начав приставать к нему с вопросами, а есть ли у него девушка, и подобными. А может, он вообще того, педик. Захар отвечал уклончиво и беззлобно, в духе, что есть одна девушка, которая ему нравится. Всё равно реагировать на провокации на территории, где агрессор – царь и бог, себе дороже. Ох Захар бы ему ответил на подобные предъявы, сойдись они на равных!.. «Ну-ну, – подумал он. – Выёживайся, пока дают. Всё равно без своей ксивы и формы ты никто, и где-нибудь в тёмной подворотне тебя бы раскатали в блин за такую манеру общения».
Мужчина в очках на «обезьяньи выходки» не обращал внимания, не поддерживал и не пресекал, видимо, уже привык. Он внимательно осматривал вещи Захара и Германа и что-то записывал. Когда Сеня ушёл, то ли потому, что надоело изгаляться, то ли потому, что его окликнули – второй полицейский, успокаивавший первого, высказался:
– Вот я тоже не понимаю, зачем вам всё это нужно. Ладно бы за деньги это делали, так нет же... говорите, за Державу обидно?
– Думаете, Февральный придёт к власти, и что-то изменит? – бесцветным голосом спросил мужчина в очках. – Мне вот кажется, что в этой стране никогда ничего не поменяется.
Герман, решив, видимо, что терять уже нечего, затеял с мужчиной в очках пространную дискуссию о политике. Коснулись даже Грудинина. Захару всё это надоело и он просто хотел спать. Он скользил взглядом по стенам кабинета, мрачного и вызывающего меланхолию одним своим видом. Выслушав аргументы Германа, грустный мужчина, на удивление, покачал головой:
– Хорошо, я согласен, что внутреннюю политику надо менять. – И добавил: – Но я всё равно не понимаю Феврального, который вывел 14-летних подростков, практически детей, под дубинки омоновцев на митингах...
«Интересно, значит омоновцев, которые эти дубинки обрушивали на головы детей, он понимает», – устало подумал Захар и зевнул.
Потом их препроводили в другой кабинет, там сидел ещё один сотрудник, в точно таком же затёртом свитере, как и у молодого эшника с камерой. Как будто бы этот свитер у них был вроде второй униформы.
– Ну что, рассказывайте, – сотрудник потёр ладони. – Всё, как было, с самого начала. Как вы знаете, раскаяние облегчает вину, так что в ваших же интересах...
– Я отказываюсь от дачи показаний в соответствии со статьёй пятьдесят первой Конституции , – отчеканил Захар.
– Блин, ребят, вы что, киношек насмотрелись? – удивился мент. – Сколько здесь работаю, в первый раз такое.
Дальше он стал умасливать Германа, чтобы тот во всём сознался, мол, это будет засчитано, как смягчающее обстоятельство. Видя, что Герман вот-вот поддастся на уговоры, Захар с силой пнул его ногой под столом.
– Эй, Герман, ты чего? Тебя что, в штабе не проинструктировали? Все наши берут пятьдесят первую статью, это элементарное правило!
– Думаешь? – с сомнением спросил Герман. – Вроде, полицейский всё убедительно говорит.
– Блин, парни, давайте определяйтесь быстрее, а то я уже устал с вами сидеть, – сказал «свитер». – Вы по сути ни в чём не виноваты, а ломаетесь так, как будто двойную мокруху совершили.
Захар быстро набрал номер Полины Каленской, штабного юриста, и дал трубку Герману. Полина вставила Герману таких люлей, что он не только взял «пятьдесят первую», но и стал просить выдать ему копию протокола о задержании.
– Ну вы даёте, – приговаривал полицейский, пока Захар старательно выводил своей рукой на протоколе «в соответствии со ст.51 Конституции РФ давать показания отказываюсь». – Я педофилов и убийц ловлю, а меня тут с вами целый час заставляют ерундой страдать... Вот же, блин, Серёга, вечно под конец дежурства какую-нибудь свинью подложит. – «Серёгой», видимо, звали старшего из патрульных, что задержали волонтёров.
Потом он отвёл их в другую комнату, в которой стоял гибрид принтера и ксерокса, и стал отснимать паспорт Захара и распечатывать копии.
– Листовки хочу напечатать, потом пойду разбрасывать по почтовым ящикам, – схохмил «свитер». Захар улыбнулся краешком губ.
Потом, вернув Захару с Германом рюкзак и все остальные вещи, кроме листовок, сотрудник наконец сказал, что ребята могут быть свободны, и выразил надежду, что те здесь больше никогда не окажутся. Волонтёры покинули отдел часов в пять утра, и если бы действие происходило в деревне, можно было бы сказать, что как раз начали кукарекать первые петухи.
Герман решил пройтись вместе с Захаром до бабушкиного дома, но на выходе из подземного перехода они столкнулись с группой парней, сильно перебравших, шедших явно с какой-то тусовки. Один, самый развязный, запнулся и по инерции подался в сторону Захара, тот рефлекторно отскочил.
– Оп-па, оп-па, чё такое? – вопросил парень, когда сфокусировал взгляд на Захаре.
Захар, предпочтя не связываться, стремглав рванул вверх по лестнице, пока те не успели опомниться. Герман, вовремя сообразив, припустил следом.
– Э, СТОЙ! – раздался за спиной хлёсткий окрик. Но Захар, конечно, даже на мгновение не замешкался. Дураков нет.
– Тактическое отступление? – уточнил Герман, когда они добежали до подъезда бабушки Захара и отдышались, а те парни остались далеко позади.
– Нет, утренняя пробежка, – сказал Захар. – Полезно для здоровья.
Поднявшись к бабушке и тихонько открыв дверь своими ключами (она дала ему второй комплект на экстренный случай), Захар снял верхнюю одежду, прокрался в комнату, и, улёгшись на диване, моментально вырубился. Однако нормально выспаться ему не дали. Где-то в полдевятого он проснулся из-за лязганья входной двери и возни в коридоре. Захар с трудом разлепил глаза. Оказалось, это пришли собственной персоной его родители. Судя по тому, что они так неожиданно нагрянули с визитом, случилось что-то очень серьёзное. Просто так, без предупреждения, погостить они не заезжали.
Захар сел на диване, а родители сели в кресла напротив него. Папа деликатно попросил бабушку уйти на десять минут на кухню и закрыть дверь, та беспрекословно послушалась. Гордеев весь обратился во внимание.
– Захар, нам надо с тобой поговорить, – серьёзно сказал отец. – Мне вчера звонили из центра «Э». Эшники утверждают, что ты устроил на нашей квартире в городе второй штаб. Это правда?
Захар понял, что отмазываться бесполезно, лучше узнать, что хотят родители, и объяснил, мол, да, координатор штаба попросил его подержать принтер у себя дома, на случай внезапной облавы на штаб, чтобы дорогостоящая техника не была «экспроприирована» эшниками. Но ни о каком официальном или подпольном «штабе», конечно, речи не идёт, просто там печатаются листовки на принтере, и иногда собираются волонтёры, чтобы обсудить дальнейшие планы или просто провести время.
Эшник сказал отцу, что так как квартира записана на маму, а она занимает серьёзную должность и у неё «неприкосновенность», они не могут просто так туда ворваться с обыском.
Другой эшник незаметно пристроился в углу приёмной и стал снимать оппозиционеров на ручную камеру. Даня подошёл к нему и поинтересовался, кто он такой и чем занимается в данный момент. Тот не ответил. Вообще на него взглянуть без жалости было невозможно, если абстрагироваться от того, что он идеологический противник. Эшник был помоложе, чем тот «крепыш» в штабе, лет двадцать пять или тридцать. Фигура нескладная, в каком-то старом пожелтевшем свитере, даже видеокамера у него устарела лет на семь. Уставший, помятый, синяки под глазами. Весь его «видон», неказистый, аморфный, навевал у Захара ассоциацию со словом «амёба», или словом «одноклеточное». Захар вспомнил, как папа рассказывал, что когда оформлял в тогда ещё милиции разрешение на охотничье ружьё, то видел, в каких бесчеловечных условиях заставляют работать ментов. И что по своей воле согласиться в таких условиях находиться – всё равно, что признать, что ты «мусор», как иногда брезгливо обзывали «блюстителей порядка» в народе...
– Вот скажи, тебе самому нравится такая работа? – без сарказма обратился к «оператору» Даня. – Молодой парень, вся жизнь впереди. А ты стоишь тут и занимаешься какой-то ерундой. На камеру нас записываешь... скажи, ты всерьёз думаешь, что вот эта безобидная девочка, – Даня показал на Дашу, девушку Макса, – может быть опасной экстремисткой? Или вот эта? – он показал на Злату.
Парень что-то невнятно пробормотал и пожал плечами, мол, что поделать, не мы такие, жизнь такая.
Добившись наконец от дежурного злосчастной бумаги, ребята устроили пикет у дверей отделения. Написав на листе А4: «Нас не запугать!», по очереди держали его в руках, высоко подняв над головой. По очереди, потому что, во-первых, было холодно, во-вторых, долго стоять с поднятыми руками тяжело. На другом листе написали: «Соблюдайте свои законы», и сфотографировали эту надпись внутри на фоне дежурки.
Когда настала очередь Захара, он тоже взял плакат и поднял его повыше, чтобы было хорошо видно, в том числе Максу, который выглядывал из окна. Примерно через минуту руки стали наливаться свинцом. Но опустить плакат – ни за что! Захар вспомнил поэта Александра Бывшева, на которого завели пять уголовных дел, лишили работы и элементарных средств к существованию за стихи с критикой власти. Нет, надо стоять, хотя бы ради него!
– Руки скоро устанут, – цинично «предостерёг» проходивший мимо полицейский, работавший в этом участке.
– Не устанут, – заверил Захар и додумал: «Пока хватит времени вспоминать имена политзаключённых и жертв режима, то есть, как минимум до утра... Сенцов, Кольченко, Гриб, Балух, Клых, Шур, Карпюк, Шевченко, Павликова, Третьяков, Дмитриев, Политковская, Эстемирова...»
Так он стоял, пока Жора не отобрал у него плакат и на силу не отправил в участок греться.
Макса отпустили поздним вечером, намного превысив регламентированный законом максимальный срок задержания в три часа. Как оказалось, ему пришили «всего лишь» административку, а эшник, говоривший про уголовное дело, пытался «брать на понт».
– Ну что там было? – налетели ребята на Макса с расспросами.
– Сотрудничать предлагали, – сказал Макс. – Даже деньги обещали, а взамен – сливать других ребят и рассказывать им о наших планах. Я, естественно, отказался. Из камеры слышал, как вы тут кричали лозунги в мою поддержку. Огромное спасибо, ребят.
– У нас в каждом штабе камера установлена, – сказал Жора. – Надо будет запросить запись у федерального штаба, выложим на ютуб, и, если что, потом как доказательство пригодится в ЕСПЧ.
Зуброва отпустили чуть попозже. Планы штаба насчёт 28-го, конечно, несмотря на облаву, оставались прежними.
26 января, уже под покровом ночи, часов в одиннадцать, Захар и Герман пошли в очередной «рейс» с листовками на Столетье. Но в этот раз удача отвернулась от них. Они успели «обработать» только один подъезд, а на выходе их «приняли» – двое патрульных с автоматами шли прямо навстречу, и бежать было поздно. За углом невесть откуда нарисовался полицейский «бобик», которого, когда напарники выбирали дом, и следа не было в окрестностях.
– Добрый вечер, молодые люди, сумочку открываем, показываем, – вежливо попросил полицейский. – И рюкзачок, пожалуйста. – Это он уже персонально Захару. – Так-так, что тут у нас... Февральный. – Он включил рацию: – Пятый, пятый, это шестой, у нас тут двое с листовками. Написано «Февральный», был приказ всех таких проверять. Вам придётся проследовать с нами в отдел...
Глава 5. Весёлая ночка
Захара и Германа посадили в компактную клетушку, заменявшую полицейскому джипу багажник. Чтобы поместиться в неё, им, а особенно Герману, который был немного повыше ростом, чем Захар, пришлось сгибаться в три погибели. Кое-как примостившись на двух узких, низких металлических лавчонках, Захар и Герман невольно упёрлись коленями друг в друга. Когда за ними захлопнули дверь и они погрузились во мрак, места в каморке больше не осталось, то есть вообще, ни одного кубосантиметра. Клетушка была такая тесная, что казалось, она предназначалась для транспортировки не задержанных, а Златиной кошки.
– Герман, пока есть время, и нас ещё не привезли в отделение, звони всем, чей номер у тебя есть и кому сможешь дозвониться, бей тревогу, – попросил Захар, и напарник принялся выполнять его поручение. Проблема была в том, что в такое позднее время многие ребята могли уже спать.
Захар пожалел, что оказался в этой каморке не с Машей, которая, помимо прочих достоинств, обладала к тому же довольно пышными формами, и им, чтобы поместиться сюда, пришлось бы вплотную прижиматься друг к другу.
Естественно, их повезли не в тот отдел, где держали Макса и Зуброва, а в местный, на Столетье. Когда активистов завели в «парадную», то поставили у стены, забрали вещи и унесли в другую комнату на досмотр. Захар услышал, что на улице происходит какая-то перепалка. Один голос очень сильно «вспылил», а другой его как будто пытался успокоить. Минут через пять внутрь ворвался полицейский, которому, по-видимому, принадлежал первый голос. Наверное, он курил на улице, а тут ему сообщили про приезд задержанных. Он подбежал к Захару и Герману и начал обвинять их в том, что они «продались» врагу.
– Вы понимаете, что вы делаете этими листовками?! – он истерично помахал стопкой бумажек перед носом у Захара. – Выводите ничего не подозревающих людей на митинг, который вам не согласовали, и правильно сделали! И мы вас будем пиздить! – он ударил дубинкой об стену рядом с Германом. – Чтоб неповадно было сеять раздор в обществе!..
– Сень, да успокойся, – попридержал его более терпимый коллега, вошедший с улицы следом.
– Что «Сень», что «Сень»? – горячился первый. – Ты не понимаешь, что у нас выросло молодое поколение предателей? Сколько вам заплатили, хотя бы? Мне просто интересно, за какую сумму?!
Захар смотрел на разъяренного полицейского безразлично, хотя голос его звучал довольно грозно. Конечно, когда Герман сказал, что им за распространение листовок ничего не платят, тот не поверил, как не поверил бы и любой эгоистичный человек, который ничего бы не стал делать забесплатно. Похоже, напарнику на улице всё же удалось успокоить «Сеню», потому что, судя по его радикальному неприятию иной точки зрения, изначально, услышав про задержанных «агентов Госдепа», он порывался как минимум от души отмудохать их дубинкой.
Порывшись в их вещах, полицейские препроводили задержанных в мрачный кабинет, где из освещения была единственная, слепящая, как прожектор, желчно-жёлтая настольная лампа. Сутуленький сморщенный мужчина в очках, на лице которого была отражена чуть ли не вековая печаль, сидел за столом, обложившись бумагами. Задержанных посадили напротив, а перед мужчиной на стол положили их вещи.
– Вот, распространяли экстремистские материалы, – Сеня кинул на стол пачку листовок, – здесь и схема распространения есть, – следом бросил синюю папку, в которой лежала карта с пометками Захара.
Сеня всё никак не мог угомониться, и на этот раз принялся цепляться к Захару, начав приставать к нему с вопросами, а есть ли у него девушка, и подобными. А может, он вообще того, педик. Захар отвечал уклончиво и беззлобно, в духе, что есть одна девушка, которая ему нравится. Всё равно реагировать на провокации на территории, где агрессор – царь и бог, себе дороже. Ох Захар бы ему ответил на подобные предъявы, сойдись они на равных!.. «Ну-ну, – подумал он. – Выёживайся, пока дают. Всё равно без своей ксивы и формы ты никто, и где-нибудь в тёмной подворотне тебя бы раскатали в блин за такую манеру общения».
Мужчина в очках на «обезьяньи выходки» не обращал внимания, не поддерживал и не пресекал, видимо, уже привык. Он внимательно осматривал вещи Захара и Германа и что-то записывал. Когда Сеня ушёл, то ли потому, что надоело изгаляться, то ли потому, что его окликнули – второй полицейский, успокаивавший первого, высказался:
– Вот я тоже не понимаю, зачем вам всё это нужно. Ладно бы за деньги это делали, так нет же... говорите, за Державу обидно?
– Думаете, Февральный придёт к власти, и что-то изменит? – бесцветным голосом спросил мужчина в очках. – Мне вот кажется, что в этой стране никогда ничего не поменяется.
Герман, решив, видимо, что терять уже нечего, затеял с мужчиной в очках пространную дискуссию о политике. Коснулись даже Грудинина. Захару всё это надоело и он просто хотел спать. Он скользил взглядом по стенам кабинета, мрачного и вызывающего меланхолию одним своим видом. Выслушав аргументы Германа, грустный мужчина, на удивление, покачал головой:
– Хорошо, я согласен, что внутреннюю политику надо менять. – И добавил: – Но я всё равно не понимаю Феврального, который вывел 14-летних подростков, практически детей, под дубинки омоновцев на митингах...
«Интересно, значит омоновцев, которые эти дубинки обрушивали на головы детей, он понимает», – устало подумал Захар и зевнул.
Потом их препроводили в другой кабинет, там сидел ещё один сотрудник, в точно таком же затёртом свитере, как и у молодого эшника с камерой. Как будто бы этот свитер у них был вроде второй униформы.
– Ну что, рассказывайте, – сотрудник потёр ладони. – Всё, как было, с самого начала. Как вы знаете, раскаяние облегчает вину, так что в ваших же интересах...
– Я отказываюсь от дачи показаний в соответствии со статьёй пятьдесят первой Конституции , – отчеканил Захар.
– Блин, ребят, вы что, киношек насмотрелись? – удивился мент. – Сколько здесь работаю, в первый раз такое.
Дальше он стал умасливать Германа, чтобы тот во всём сознался, мол, это будет засчитано, как смягчающее обстоятельство. Видя, что Герман вот-вот поддастся на уговоры, Захар с силой пнул его ногой под столом.
– Эй, Герман, ты чего? Тебя что, в штабе не проинструктировали? Все наши берут пятьдесят первую статью, это элементарное правило!
– Думаешь? – с сомнением спросил Герман. – Вроде, полицейский всё убедительно говорит.
– Блин, парни, давайте определяйтесь быстрее, а то я уже устал с вами сидеть, – сказал «свитер». – Вы по сути ни в чём не виноваты, а ломаетесь так, как будто двойную мокруху совершили.
Захар быстро набрал номер Полины Каленской, штабного юриста, и дал трубку Герману. Полина вставила Герману таких люлей, что он не только взял «пятьдесят первую», но и стал просить выдать ему копию протокола о задержании.
– Ну вы даёте, – приговаривал полицейский, пока Захар старательно выводил своей рукой на протоколе «в соответствии со ст.51 Конституции РФ давать показания отказываюсь». – Я педофилов и убийц ловлю, а меня тут с вами целый час заставляют ерундой страдать... Вот же, блин, Серёга, вечно под конец дежурства какую-нибудь свинью подложит. – «Серёгой», видимо, звали старшего из патрульных, что задержали волонтёров.
Потом он отвёл их в другую комнату, в которой стоял гибрид принтера и ксерокса, и стал отснимать паспорт Захара и распечатывать копии.
– Листовки хочу напечатать, потом пойду разбрасывать по почтовым ящикам, – схохмил «свитер». Захар улыбнулся краешком губ.
Потом, вернув Захару с Германом рюкзак и все остальные вещи, кроме листовок, сотрудник наконец сказал, что ребята могут быть свободны, и выразил надежду, что те здесь больше никогда не окажутся. Волонтёры покинули отдел часов в пять утра, и если бы действие происходило в деревне, можно было бы сказать, что как раз начали кукарекать первые петухи.
Герман решил пройтись вместе с Захаром до бабушкиного дома, но на выходе из подземного перехода они столкнулись с группой парней, сильно перебравших, шедших явно с какой-то тусовки. Один, самый развязный, запнулся и по инерции подался в сторону Захара, тот рефлекторно отскочил.
– Оп-па, оп-па, чё такое? – вопросил парень, когда сфокусировал взгляд на Захаре.
Захар, предпочтя не связываться, стремглав рванул вверх по лестнице, пока те не успели опомниться. Герман, вовремя сообразив, припустил следом.
– Э, СТОЙ! – раздался за спиной хлёсткий окрик. Но Захар, конечно, даже на мгновение не замешкался. Дураков нет.
– Тактическое отступление? – уточнил Герман, когда они добежали до подъезда бабушки Захара и отдышались, а те парни остались далеко позади.
– Нет, утренняя пробежка, – сказал Захар. – Полезно для здоровья.
Поднявшись к бабушке и тихонько открыв дверь своими ключами (она дала ему второй комплект на экстренный случай), Захар снял верхнюю одежду, прокрался в комнату, и, улёгшись на диване, моментально вырубился. Однако нормально выспаться ему не дали. Где-то в полдевятого он проснулся из-за лязганья входной двери и возни в коридоре. Захар с трудом разлепил глаза. Оказалось, это пришли собственной персоной его родители. Судя по тому, что они так неожиданно нагрянули с визитом, случилось что-то очень серьёзное. Просто так, без предупреждения, погостить они не заезжали.
Захар сел на диване, а родители сели в кресла напротив него. Папа деликатно попросил бабушку уйти на десять минут на кухню и закрыть дверь, та беспрекословно послушалась. Гордеев весь обратился во внимание.
– Захар, нам надо с тобой поговорить, – серьёзно сказал отец. – Мне вчера звонили из центра «Э». Эшники утверждают, что ты устроил на нашей квартире в городе второй штаб. Это правда?
Глава 6. Весёлый денёк
Захар понял, что отмазываться бесполезно, лучше узнать, что хотят родители, и объяснил, мол, да, координатор штаба попросил его подержать принтер у себя дома, на случай внезапной облавы на штаб, чтобы дорогостоящая техника не была «экспроприирована» эшниками. Но ни о каком официальном или подпольном «штабе», конечно, речи не идёт, просто там печатаются листовки на принтере, и иногда собираются волонтёры, чтобы обсудить дальнейшие планы или просто провести время.
Эшник сказал отцу, что так как квартира записана на маму, а она занимает серьёзную должность и у неё «неприкосновенность», они не могут просто так туда ворваться с обыском.
