Понимаю, для неё это, может, было не так совсем или нет уже. Сейчас нет уже смысла твердить о том, что было, но больше нет, и ели это даже очень было бы, но всё же бред- то значит, что похоже не было и нет. А смысл толковать о том, чего не было? Так даже интересней. Если тут уж ничего не было, то вряд ли что-то такое вообще может быть.
На гробе томного искусства,
Когда пронзает душу гарь,
Есть неосознанное чувство
И догорающий фонарь.
В магазе продаются сиги.
Незапрещённый препарат.
Но нету в этом злой интриги,
Хоть многие того хотят.
В поэзии есть много шуток.
Красивых наворотных блямб.
Любимое есть время суток,
И возрождающийся ямб.
Хороших стихов нет. Так что я особо не претендую. Как обычно наложил короб мыслей, а с оформлением что-то не то вышло. А если вы не нашли тут мыслей, то ищите. Сейчас и рифма особо не в моде. Так что когда-нибудь в поэзии останется только один классик. И это буду я.
Толпа слепа и безумна. Толпа не знает, куда она движется. Толпа смешивается и закупоривает все щели прохода. Ты выскакиваешь из этого месива в новое столпотворение. И все вдруг теряют ориентацию, останавливаясь перед тобой и беспомощно осматриваясь по сторонам, а из-за угла прёт толпа, пытаясь протиснуться в бок. Ты идёшь с ними до угла и плавно обходишь ещё один заслон. Пытаешься максимально равномерно двигаться вперёд. И тут ты попадаешь в поток. И поток идёт клином сквозь толпу, прорезая этот хаос. И ничто не может удержать поток. И все идут с одной скоростью. И поток идёт прямо. Поток несгибаем. Поток движется вверх. Поток это ты.
- И по какой же причине вы не смогли сдать сессию за три месяца? Вы понимаете, что вы не переведены на второй курс? Вы знаете, что такое Росстат? Вы понимаете, что вы как студент государством не финансируетесь? В чём причина вашего игнорирования сессии?
- Вы знаете, я… проспал.
Здесь было бесцельно убито время. Надпись на одной из жалюзей.
Дзинь. Как достижение полной внутренней гармонии и счастья в данном моменте. Дзинь возможен лишь при полном абстрагировании от других моментов и внешней жизни в целом. По сему Дзинь полный реален только при возможности в самом деле остановить время.
Но… Возможно, у неё и получилось, раз она счастлива именно в этот момент и лишь этому моменту поклоняется.
И почему нельзя написать ничего толкового, пока не состаришься морально и не умрёшь? Почему нельзя описывать лучшие свои чувства на адреналине, который кипит в крови? Руки перестали быть печкой при любой погоде. Как и весь мой вроде бы не старый организм. А ведь внутренний жар был невероятно важен. Именно он меня всё это время тащил. Моё время. Ты должно меня вернуть назад!
Но всё это было весьма наивно. Все твои сопли покажутся глупыми любому, кто брал в руки порядочную литературу. И чтобы написать что-то по-настоящему искреннее, нужно порядком иссохнуть. Всех тараканов давно уже потравили. А к концу они спиваются. Я нет, а они да. Мне просто и спиваться уже скучно. Я не чувствую у их пойла вкуса.
Я видел людей, которые делают как надо и людей, которые делают, как хотят. Я не видел счастливых людей. У них у всех своё представление о счастии. У них нет искомого. Они находят себе цель, чтобы стать жертвой. Нет, это наивно. Вроде правильно, но наивно. Просто хотеть жить. Страстно желать заполнять собой пространство и бесперебойно потреблять кислород. Это суть всех желаний? Это цель? Муха умрёт через месяц. Даже раньше Но её цель как можно дольше летать и есть дерьмо. И всё.
- И зачем придумали эти дурацкие часы? Что вообще обозначают эти цифры?
- Ну вот представь. Человек смотрит и ждёт. Курит и ждёт. А время всё не кончается. Оно проходит, но не кончается. И он смотрит и ждёт. И сходит с ума, потому что не знает, когда. И он не знает, когда это будет. То, чего он больше всего боится. И вдруг ему кажется, что уже пора. Прямо сейчас. И он бежит. А потом его сбивает машина. И вот так происходит. Не очень трагично, но и без особого смысла.
А так он смотрит на часы и смотрит. И курит. И эти цифры ничего не значат. Но ему так спокойнее.
Сегодня. Убили. Мухамеда Мурси.
Не помню. Не слышал. Не знаю. Не в курсе.
Если был один враг, теперь уже два.
Вырастает трава, презрев закон.
Если, помню, один растёт апельсин
Средь талых осин. Но это сон.
Я знаю. Там было. Что важно. По сути.
Без толку. Без мазы. Не важно. Без мути.
Если был один враг, теперь уже два.
Вырастает трава, презрев закон.
Помню, без анаши коснуться души.
Меня не смеши, вед это сон.
Моё творчество безгранично. Мой сон вечен. Мой день начинается в семнадцать ноль ноль. Если долго смотреть на небо, можно увидеть, как тебя отчисляют из института. Но самое мерзкое как раз то, что этот поганый город не хочет меня отпускать. По утрам я ненавижу изобретателя полиэтилена. Ничто больше не издаёт такой мерзкий звук. Больше просвещения я ненавижу только сам прогресс. Отчасти потому что я сам являюсь его продуктом.
Уже не в чем и разбираться.
Твой жнец мою волю вновь купит.
Мне нужно опять обдолбаться.
А завтра уже не наступит.
В судьбе разбираться не тошно.
Мой внутренний звук не узнаешь.
Купить душу мне невозможно,
Но знала бы ты, что теряешь.
Из плоти пробраться не сложно,
Но ты по-другому считаешь.
Нельзя доверяться надёжно.
И мысли не те ты читаешь.
Уже не в чем и разбираться.
Твой жнец мою волю вновь купит.
Мне нужно опять обдолбаться.
А завтра уже не наступит.
Ловлю себя на той мысли, что совсем не хочу засовывать щётку с пастой в рот. Меня просто от неё воротит. И от щётки и от пасты. Меня сдерживает только то, что это надо сделать. Снова нужно почувствовать этот приторный вкус и не менее приторный мятный холодок. Снова с остервенением полировать их, пока они не станут чуть менее жёлтыми. Потом внутреннюю сторону полировать по ощущениям. В конце церемониально зеркалу свою челюсть и стекающую с губы белую сладкую слюну. Потом сплюнуть и прополоскать рот. Но я не хочу. Не хочу даже засовывать в рот эту пасту. Но надо. Так будет правильнее.
И снилось мне, что всех их забрали в отделение. И я пошёл в отделение сам, чтобы их выпустили. И сел там один. И укрылся я за железным шкафом, чтобы никто меня не увидел. И сбежал я, когда никто не видел меня. И увидел я, что всех бежавших уже повязали. И стал уже бежать от них. И перебежал я на другую сторону дороги. И они уже были там. И проткнули они меня копьём. И тогда я проснулся.
И посмотрел я в окно, где ничего не изменилось. И ничего не изменилось. И изменилось ничего. И стало немного скучно от этой перемены. И стало понятно, что нужно что-то делать, чтобы что-нибудь произошло. Но ничего не произошло. И концы деревьев смотрели вверх.
Я не успеваю. Я, кажется, не успею её закончить. Это поедает меня слишком быстро. Им уже кажется, что я неадекватен. Вообще многих это скашивало и превращало в пепел, но почему так быстро? Зачем же такими дозами? Кто так близко подходит к бездне? Зачем вдыхать это полной грудью? Кто в здравом уме будет курить четыре пачки в день? Да и куда пустота может привести? Ведь никуда. А если ты и пустоты не видел, то ты не видел ничего. Хоть и обидно осознавать, что ничего- это и есть то, что ты всё это время хотел увидеть и описать. Обидно понимать, что всё, что ты видел, приводит тебя в состояние разбитости, и от тошноты из тебя уже и строчки не выходят. В кляксе ты видишь гораздо больше смысла, чем в этих нескончаемых потоках информации.
Я создан лишь для того, чтобы спасти тебя от птеродактиля, летящего из открытого окна. Они не смогут тебя спасти. Они его не видят. Они его не заметят и не поверят тебе даже в тот момент, когда он схватит тебя и унесёт через форточку. Они никогда не видели птеродактиля. Они его и не разглядят только потому, что твёрдо знают, что ничего тяжелее сорока килограммов в природе летать не может. Просто сила тяготения увеличивается в геометрической прогрессии. Этого вполне хватит им, чтобы не заметить птеродактиля, когда он тебя унесёт.
Возможно, я вовремя отрешился от материи, и она мне в этом помогла. Чтобы видеть ясно, я не должен зависеть от этой реальности. Я чётко увидел свой путь в параллельных плоскостях. В области, которая так слабо изучена, и которая, может быть, и составит основу того, что другие называют тягой к пониманию того, где мы, и что вокруг нас.
Итак, мы поняли, что ты неадекватна. В таком случае остаётся только гадать, моя дорогая, почему я выбрал именно тебя. Почему именно ты так долго занимаешь мои мысли…
Наверное, лишь потому, что мысль без чернил не собирается в единый пазл и не становится крылатой. А чернила без мыслей настолько чувственны, что не могут вполне себя выразить.
Когда ты влюбляешься, ты влюбляешься сразу во всю вселенную. Поэтому чернила лучше использовать чёрные, для чёткого выражения своих мыслей. И тогда ты поймёшь, в чьих именно глазах ты видишь вселенную. В её глазах или в глазах музы? А, может быть, в своих собственных.
Если смешать водку с соком, то при злоупотреблении получится очень тошнотворная смесь. Но вот никотин можно смешивать с чем угодно, причём в любых количествах. Говорят, есть и смертельная доза, но когда мы ещё до неё дойдём. Суть в том, что мир не станет объёмным, если параллельные линии не пересекутся.
Лучше биться лбом о стену в полумраке ничего,
Чем впустить в себя измену ради счастья своего.
Главное, что главное, что я перестал переживать, что я перестал думать, что я делаю что-то не то, что мог бы делать, и что было бы нужнее. Потому что нет, и не может быть ничего важнее того, что я видел. А я видел. И всё окружающее, следовательно, бессмысленно. Не потому, что я страдаю фигнёй, а потому что во всём этом и не могло быть смысла. Это всё не для осмысленности создано.
Я вижу схему, которая двигается по определённому вектору. И всё в ней в итоге становится частью общей системности. Твоя первая радость и первое неожиданное удовольствие будет следствием уже сплетённой фатумной паутины бытия, которая заставляет тебя лишь питать этот цикл. Ты просыпаешься, чтобы жевать еду и смотреть на удаляющийся закат. Все твои последующие потребности и желания не выйдут за пределы прожёванной пищи. Ну и… с удовольствием срать.
Я не уверен, что действительно когда-нибудь создам что-то стоящее, но совершенно уверен в своём конечном успехе. И параллельные линии не пересекутся. Если задуматься над тем, что я видел, то она опять же права. Но я не смогу тебя спасти. У тебя хватит ума так широко не открывать окно.
Когда идёт дождь, я вижу как небо касается земли. Когда идёт снег, я не вижу границы. И тут я чувствую себя дома. Где нет ни высокого, ни низкого, ни грязи.
Воздух нужен мне как связь с бесконечностью. А плоть, чтобы в ней не раствориться. Но когда плоть завладевает душой, а материя духом, челочек перестаёт существовать. Он гниёт и смердит как падаль, будто его уже нет, потому что гниёт всё материально и живое. И тогда он ищет спасение в замене веры. Веры внутренней, данной с рождения. Которую нельзя определить и ограничить. Вера в то, что мы и осознать не можем. Она связывает нас с бесконечностью. Как воздух. Но ставя между собой и верой символ, и заменяя им веру, можно лишь отречься от себя. А тот, кто отрёкся от себя, отрёкся и от бесконечности, ибо он её часть. Символ ограничивает веру, а идол её уничтожает. Потому что идол- это кусок гниющей материи, и гниение его лежит во всех душах, что поклоняются идолу. И это гниение не остановить. Они разложатся до конца, потому что вместо веры они выбрали символ, а вместо бесконечности идол.
Я, наверное, жалок в своём снобизме. Но вряд ли кто-то из них видел бесконечность.
Алёна сказала мне, что мне нужно выпить, и тогда мысли пройдут. А что я, не пил? А что я не пил, чтобы моя мыслительная способность наконец перестала терзать саму мысль. Тонкую и единую. Вечную и прекрасную, которую я просто не в состоянии увидеть… Если я когда-либо и перестану думать, то вряд ли её увижу. Красивую и неприкаянную истину. Которой нет.
Впрочем, неважно… Отец говорил мне, что всякая зависимость вредна, как, впрочем, и зависимость солнца от вращения земли. Я спросил отца:
- А с чего начинается зависимость?
- А зависимость,- ответил он,- начинается с того момента, когда ты испытал удовольствие. Остальное уже дело твоей воли.
Я вроде понял его, но всё не мог и не мог догнать, как воля влияет на зависимость. Как получается, что воля так сильно увеличивает зависимость? Как я могу всю жизнь писать, и не написать чего-то стоящего? И почему я даже не могу выбрать, во что мне верить, потому что я всего лишь раб своей воли, и в этом смысле я противопоставлен своей сущности. А сущность противопоставлена мне. Любая сущность.
Он больше не курил. Он сказал мне, что я очень сильно всё усложняю. Он сказал мне, что лучше бы я задумался о чём-нибудь более важном. К примеру, что я собираюсь делать и зачем вообще живу.
А я ответил ему, что тут как раз всё предельно просто. Смысл жизни любой твари состоит в том, чтобы сдохнуть. Просто потому что жизнь безвкусна. Она естественна и пресна. А то, что мы живы, мы ощущаем лишь вдыхая запах смерти. Наше сердце бьётся быстрее, и мы чувствуем это скользкое наслаждение существовать. Скользкое, как сама плодящаяся во всех формах жизнь. И этот запах гниения как ничто возбуждает в нас жажду жить. И нет для жизни запаха слаще, чем запах мертвечины. Но и гниение- это слишком долгий способ умирать. Умирать нужно быстро и с гордостью. Тогда и цена жизни возрастает. Все наши высокие убеждения так или иначе идут в небытие. За родину или во имя любви. А всё, что предметно и телесно- всегда довольно низко. И эстетики тут нет. Есть только животность. А бесконечности… Впрочем, какой из меня моралист? Мы ведь итак все мертвы в момент рождения. Рождаясь, мы теряем свою суть. Всю свою жизнь мы стремительно бежим от неё и к ней же прибегаем. Мы крутимся с ней в цикличном танце, пытаясь уничтожить друг друга, но убежать от своей сути можно только, переродившись. Это так же невозможно, как лишиться своей плоти. Невозможно, потому что до ужаса скучно.
Я шёл по знакомой сознанию дороге. Шёл по длинной улице, которая никогда не кончалась. В какой-то момент я дошёл до урны и выбросил в неё бутылку. Человек с широкой улыбкой протянул мне руку. Я сначала подумал, что он просит сигарету или ещё чего. Но он собирался её пожать. Я с удивлением посмотрел на него.
- Ты видишь всё это?- спросил он и указал на лежащую на асфальте кем-то брошенную бутылку.
Люди в этом городе толпились подобно тараканам, которые бегают друг по другу и не могут остановиться. Люди здесь не замечали, как грязь заползает к ним внутрь, а ощущение реальности утрачивается. Они грызли наперебой куски отгнившей плоти, плодя ещё больше тараканов.
- Да, я вижу всё это.
Он понимающе кивнул, и мы пожали руки. После чего разошлись.
А где-то внизу, на самом краешке озера таилась лилия. Отблеск лупы наполнял светом капли на её кончиках. И казалось лилии, что ничего не может быть не вечно, и идиллия никогда не сможет прекратиться.
На гробе томного искусства,
Когда пронзает душу гарь,
Есть неосознанное чувство
И догорающий фонарь.
В магазе продаются сиги.
Незапрещённый препарат.
Но нету в этом злой интриги,
Хоть многие того хотят.
В поэзии есть много шуток.
Красивых наворотных блямб.
Любимое есть время суток,
И возрождающийся ямб.
Хороших стихов нет. Так что я особо не претендую. Как обычно наложил короб мыслей, а с оформлением что-то не то вышло. А если вы не нашли тут мыслей, то ищите. Сейчас и рифма особо не в моде. Так что когда-нибудь в поэзии останется только один классик. И это буду я.
Толпа слепа и безумна. Толпа не знает, куда она движется. Толпа смешивается и закупоривает все щели прохода. Ты выскакиваешь из этого месива в новое столпотворение. И все вдруг теряют ориентацию, останавливаясь перед тобой и беспомощно осматриваясь по сторонам, а из-за угла прёт толпа, пытаясь протиснуться в бок. Ты идёшь с ними до угла и плавно обходишь ещё один заслон. Пытаешься максимально равномерно двигаться вперёд. И тут ты попадаешь в поток. И поток идёт клином сквозь толпу, прорезая этот хаос. И ничто не может удержать поток. И все идут с одной скоростью. И поток идёт прямо. Поток несгибаем. Поток движется вверх. Поток это ты.
- И по какой же причине вы не смогли сдать сессию за три месяца? Вы понимаете, что вы не переведены на второй курс? Вы знаете, что такое Росстат? Вы понимаете, что вы как студент государством не финансируетесь? В чём причина вашего игнорирования сессии?
- Вы знаете, я… проспал.
Здесь было бесцельно убито время. Надпись на одной из жалюзей.
Дзинь. Как достижение полной внутренней гармонии и счастья в данном моменте. Дзинь возможен лишь при полном абстрагировании от других моментов и внешней жизни в целом. По сему Дзинь полный реален только при возможности в самом деле остановить время.
Но… Возможно, у неё и получилось, раз она счастлива именно в этот момент и лишь этому моменту поклоняется.
И почему нельзя написать ничего толкового, пока не состаришься морально и не умрёшь? Почему нельзя описывать лучшие свои чувства на адреналине, который кипит в крови? Руки перестали быть печкой при любой погоде. Как и весь мой вроде бы не старый организм. А ведь внутренний жар был невероятно важен. Именно он меня всё это время тащил. Моё время. Ты должно меня вернуть назад!
Но всё это было весьма наивно. Все твои сопли покажутся глупыми любому, кто брал в руки порядочную литературу. И чтобы написать что-то по-настоящему искреннее, нужно порядком иссохнуть. Всех тараканов давно уже потравили. А к концу они спиваются. Я нет, а они да. Мне просто и спиваться уже скучно. Я не чувствую у их пойла вкуса.
Я видел людей, которые делают как надо и людей, которые делают, как хотят. Я не видел счастливых людей. У них у всех своё представление о счастии. У них нет искомого. Они находят себе цель, чтобы стать жертвой. Нет, это наивно. Вроде правильно, но наивно. Просто хотеть жить. Страстно желать заполнять собой пространство и бесперебойно потреблять кислород. Это суть всех желаний? Это цель? Муха умрёт через месяц. Даже раньше Но её цель как можно дольше летать и есть дерьмо. И всё.
- И зачем придумали эти дурацкие часы? Что вообще обозначают эти цифры?
- Ну вот представь. Человек смотрит и ждёт. Курит и ждёт. А время всё не кончается. Оно проходит, но не кончается. И он смотрит и ждёт. И сходит с ума, потому что не знает, когда. И он не знает, когда это будет. То, чего он больше всего боится. И вдруг ему кажется, что уже пора. Прямо сейчас. И он бежит. А потом его сбивает машина. И вот так происходит. Не очень трагично, но и без особого смысла.
А так он смотрит на часы и смотрит. И курит. И эти цифры ничего не значат. Но ему так спокойнее.
Сегодня. Убили. Мухамеда Мурси.
Не помню. Не слышал. Не знаю. Не в курсе.
Если был один враг, теперь уже два.
Вырастает трава, презрев закон.
Если, помню, один растёт апельсин
Средь талых осин. Но это сон.
Я знаю. Там было. Что важно. По сути.
Без толку. Без мазы. Не важно. Без мути.
Если был один враг, теперь уже два.
Вырастает трава, презрев закон.
Помню, без анаши коснуться души.
Меня не смеши, вед это сон.
Моё творчество безгранично. Мой сон вечен. Мой день начинается в семнадцать ноль ноль. Если долго смотреть на небо, можно увидеть, как тебя отчисляют из института. Но самое мерзкое как раз то, что этот поганый город не хочет меня отпускать. По утрам я ненавижу изобретателя полиэтилена. Ничто больше не издаёт такой мерзкий звук. Больше просвещения я ненавижу только сам прогресс. Отчасти потому что я сам являюсь его продуктом.
Уже не в чем и разбираться.
Твой жнец мою волю вновь купит.
Мне нужно опять обдолбаться.
А завтра уже не наступит.
В судьбе разбираться не тошно.
Мой внутренний звук не узнаешь.
Купить душу мне невозможно,
Но знала бы ты, что теряешь.
Из плоти пробраться не сложно,
Но ты по-другому считаешь.
Нельзя доверяться надёжно.
И мысли не те ты читаешь.
Уже не в чем и разбираться.
Твой жнец мою волю вновь купит.
Мне нужно опять обдолбаться.
А завтра уже не наступит.
Ловлю себя на той мысли, что совсем не хочу засовывать щётку с пастой в рот. Меня просто от неё воротит. И от щётки и от пасты. Меня сдерживает только то, что это надо сделать. Снова нужно почувствовать этот приторный вкус и не менее приторный мятный холодок. Снова с остервенением полировать их, пока они не станут чуть менее жёлтыми. Потом внутреннюю сторону полировать по ощущениям. В конце церемониально зеркалу свою челюсть и стекающую с губы белую сладкую слюну. Потом сплюнуть и прополоскать рот. Но я не хочу. Не хочу даже засовывать в рот эту пасту. Но надо. Так будет правильнее.
И снилось мне, что всех их забрали в отделение. И я пошёл в отделение сам, чтобы их выпустили. И сел там один. И укрылся я за железным шкафом, чтобы никто меня не увидел. И сбежал я, когда никто не видел меня. И увидел я, что всех бежавших уже повязали. И стал уже бежать от них. И перебежал я на другую сторону дороги. И они уже были там. И проткнули они меня копьём. И тогда я проснулся.
И посмотрел я в окно, где ничего не изменилось. И ничего не изменилось. И изменилось ничего. И стало немного скучно от этой перемены. И стало понятно, что нужно что-то делать, чтобы что-нибудь произошло. Но ничего не произошло. И концы деревьев смотрели вверх.
Я не успеваю. Я, кажется, не успею её закончить. Это поедает меня слишком быстро. Им уже кажется, что я неадекватен. Вообще многих это скашивало и превращало в пепел, но почему так быстро? Зачем же такими дозами? Кто так близко подходит к бездне? Зачем вдыхать это полной грудью? Кто в здравом уме будет курить четыре пачки в день? Да и куда пустота может привести? Ведь никуда. А если ты и пустоты не видел, то ты не видел ничего. Хоть и обидно осознавать, что ничего- это и есть то, что ты всё это время хотел увидеть и описать. Обидно понимать, что всё, что ты видел, приводит тебя в состояние разбитости, и от тошноты из тебя уже и строчки не выходят. В кляксе ты видишь гораздо больше смысла, чем в этих нескончаемых потоках информации.
Я создан лишь для того, чтобы спасти тебя от птеродактиля, летящего из открытого окна. Они не смогут тебя спасти. Они его не видят. Они его не заметят и не поверят тебе даже в тот момент, когда он схватит тебя и унесёт через форточку. Они никогда не видели птеродактиля. Они его и не разглядят только потому, что твёрдо знают, что ничего тяжелее сорока килограммов в природе летать не может. Просто сила тяготения увеличивается в геометрической прогрессии. Этого вполне хватит им, чтобы не заметить птеродактиля, когда он тебя унесёт.
Возможно, я вовремя отрешился от материи, и она мне в этом помогла. Чтобы видеть ясно, я не должен зависеть от этой реальности. Я чётко увидел свой путь в параллельных плоскостях. В области, которая так слабо изучена, и которая, может быть, и составит основу того, что другие называют тягой к пониманию того, где мы, и что вокруг нас.
Итак, мы поняли, что ты неадекватна. В таком случае остаётся только гадать, моя дорогая, почему я выбрал именно тебя. Почему именно ты так долго занимаешь мои мысли…
Наверное, лишь потому, что мысль без чернил не собирается в единый пазл и не становится крылатой. А чернила без мыслей настолько чувственны, что не могут вполне себя выразить.
Когда ты влюбляешься, ты влюбляешься сразу во всю вселенную. Поэтому чернила лучше использовать чёрные, для чёткого выражения своих мыслей. И тогда ты поймёшь, в чьих именно глазах ты видишь вселенную. В её глазах или в глазах музы? А, может быть, в своих собственных.
Если смешать водку с соком, то при злоупотреблении получится очень тошнотворная смесь. Но вот никотин можно смешивать с чем угодно, причём в любых количествах. Говорят, есть и смертельная доза, но когда мы ещё до неё дойдём. Суть в том, что мир не станет объёмным, если параллельные линии не пересекутся.
Лучше биться лбом о стену в полумраке ничего,
Чем впустить в себя измену ради счастья своего.
Главное, что главное, что я перестал переживать, что я перестал думать, что я делаю что-то не то, что мог бы делать, и что было бы нужнее. Потому что нет, и не может быть ничего важнее того, что я видел. А я видел. И всё окружающее, следовательно, бессмысленно. Не потому, что я страдаю фигнёй, а потому что во всём этом и не могло быть смысла. Это всё не для осмысленности создано.
Я вижу схему, которая двигается по определённому вектору. И всё в ней в итоге становится частью общей системности. Твоя первая радость и первое неожиданное удовольствие будет следствием уже сплетённой фатумной паутины бытия, которая заставляет тебя лишь питать этот цикл. Ты просыпаешься, чтобы жевать еду и смотреть на удаляющийся закат. Все твои последующие потребности и желания не выйдут за пределы прожёванной пищи. Ну и… с удовольствием срать.
Я не уверен, что действительно когда-нибудь создам что-то стоящее, но совершенно уверен в своём конечном успехе. И параллельные линии не пересекутся. Если задуматься над тем, что я видел, то она опять же права. Но я не смогу тебя спасти. У тебя хватит ума так широко не открывать окно.
Когда идёт дождь, я вижу как небо касается земли. Когда идёт снег, я не вижу границы. И тут я чувствую себя дома. Где нет ни высокого, ни низкого, ни грязи.
Воздух нужен мне как связь с бесконечностью. А плоть, чтобы в ней не раствориться. Но когда плоть завладевает душой, а материя духом, челочек перестаёт существовать. Он гниёт и смердит как падаль, будто его уже нет, потому что гниёт всё материально и живое. И тогда он ищет спасение в замене веры. Веры внутренней, данной с рождения. Которую нельзя определить и ограничить. Вера в то, что мы и осознать не можем. Она связывает нас с бесконечностью. Как воздух. Но ставя между собой и верой символ, и заменяя им веру, можно лишь отречься от себя. А тот, кто отрёкся от себя, отрёкся и от бесконечности, ибо он её часть. Символ ограничивает веру, а идол её уничтожает. Потому что идол- это кусок гниющей материи, и гниение его лежит во всех душах, что поклоняются идолу. И это гниение не остановить. Они разложатся до конца, потому что вместо веры они выбрали символ, а вместо бесконечности идол.
Я, наверное, жалок в своём снобизме. Но вряд ли кто-то из них видел бесконечность.
Алёна сказала мне, что мне нужно выпить, и тогда мысли пройдут. А что я, не пил? А что я не пил, чтобы моя мыслительная способность наконец перестала терзать саму мысль. Тонкую и единую. Вечную и прекрасную, которую я просто не в состоянии увидеть… Если я когда-либо и перестану думать, то вряд ли её увижу. Красивую и неприкаянную истину. Которой нет.
Впрочем, неважно… Отец говорил мне, что всякая зависимость вредна, как, впрочем, и зависимость солнца от вращения земли. Я спросил отца:
- А с чего начинается зависимость?
- А зависимость,- ответил он,- начинается с того момента, когда ты испытал удовольствие. Остальное уже дело твоей воли.
Я вроде понял его, но всё не мог и не мог догнать, как воля влияет на зависимость. Как получается, что воля так сильно увеличивает зависимость? Как я могу всю жизнь писать, и не написать чего-то стоящего? И почему я даже не могу выбрать, во что мне верить, потому что я всего лишь раб своей воли, и в этом смысле я противопоставлен своей сущности. А сущность противопоставлена мне. Любая сущность.
Он больше не курил. Он сказал мне, что я очень сильно всё усложняю. Он сказал мне, что лучше бы я задумался о чём-нибудь более важном. К примеру, что я собираюсь делать и зачем вообще живу.
А я ответил ему, что тут как раз всё предельно просто. Смысл жизни любой твари состоит в том, чтобы сдохнуть. Просто потому что жизнь безвкусна. Она естественна и пресна. А то, что мы живы, мы ощущаем лишь вдыхая запах смерти. Наше сердце бьётся быстрее, и мы чувствуем это скользкое наслаждение существовать. Скользкое, как сама плодящаяся во всех формах жизнь. И этот запах гниения как ничто возбуждает в нас жажду жить. И нет для жизни запаха слаще, чем запах мертвечины. Но и гниение- это слишком долгий способ умирать. Умирать нужно быстро и с гордостью. Тогда и цена жизни возрастает. Все наши высокие убеждения так или иначе идут в небытие. За родину или во имя любви. А всё, что предметно и телесно- всегда довольно низко. И эстетики тут нет. Есть только животность. А бесконечности… Впрочем, какой из меня моралист? Мы ведь итак все мертвы в момент рождения. Рождаясь, мы теряем свою суть. Всю свою жизнь мы стремительно бежим от неё и к ней же прибегаем. Мы крутимся с ней в цикличном танце, пытаясь уничтожить друг друга, но убежать от своей сути можно только, переродившись. Это так же невозможно, как лишиться своей плоти. Невозможно, потому что до ужаса скучно.
Я шёл по знакомой сознанию дороге. Шёл по длинной улице, которая никогда не кончалась. В какой-то момент я дошёл до урны и выбросил в неё бутылку. Человек с широкой улыбкой протянул мне руку. Я сначала подумал, что он просит сигарету или ещё чего. Но он собирался её пожать. Я с удивлением посмотрел на него.
- Ты видишь всё это?- спросил он и указал на лежащую на асфальте кем-то брошенную бутылку.
Люди в этом городе толпились подобно тараканам, которые бегают друг по другу и не могут остановиться. Люди здесь не замечали, как грязь заползает к ним внутрь, а ощущение реальности утрачивается. Они грызли наперебой куски отгнившей плоти, плодя ещё больше тараканов.
- Да, я вижу всё это.
Он понимающе кивнул, и мы пожали руки. После чего разошлись.
А где-то внизу, на самом краешке озера таилась лилия. Отблеск лупы наполнял светом капли на её кончиках. И казалось лилии, что ничего не может быть не вечно, и идиллия никогда не сможет прекратиться.
