Домик в деревне.
Артем проездом оказался неподалеку и решил сделать крюк, чтобы навестить старый бабушкин домик. Встают перед глазами яркие, живые воспоминания: лето, солнце уже клонится к закату, посреди дворика стоит большое оцинкованное корыто. Под ногами шуршит ползучая мелкая травка, с шелестом разлетаются в стороны песок и мелкие камушки с вытоптанного пятачка, а затем мальчишка с радостными воплями переваливается через высокий борт. Гулко бухает задетая коленом оцинкованная сталь, начиная гудеть, а прогретая вода внутри идет мелкими волнами, передавая эту плотную, басовитую вибрацию телу. Это радостное предвкушение от встречи наполняло его всю дорогу. Сейчас он завернет за куст, увидит невыразительный домик под старой грушей…
От дороги отходит тропинка, оббегает разросшийся жасмин, сейчас уже облетевший. Тонкие сухие ветки цепляются за куртку, неприятно скрипя, ломаются и осыпаются под ноги. Под подошвами ботинок еще угадываются спилы, которыми когда-то выложили тропку, но они уже превратились в труху и глушат шаги. Вокруг тихо, почти безветренно: слышно, как, раскатисто жужжа, пролетает крупная, блеснувшая зеленым муха.
Невысокий, по грудь, забор из серых досок с остатками облупившейся краски, в нем - рассохшаяся калитка. Давно не смазанные петли, противно вереща, нехотя поддаются, пропуская во двор. Все та же птичья травка, неширокое крыльцо с тремя ступенями, позабытое у стены корыто в пятнах ржавчины, наполовину засыпанное опавшими листьями. Они неприятно шуршат от легкого ветерка, царапают жесткими черешками ржавый металл, заставляя подниматься волосы по всему телу, если вслушиваться особо внимательно. Артем непроизвольно вздрагивает и чешет затылок, унимая непонятно откуда появившихся мурашек. Затем встряхивается более основательно и направляется к крыльцу.
Сколько он помнил, перед ним не росла трава. В дождь здесь собиралась большая лужа, и еще долго под ногами сочно чавкала влажная глина. Теперь же сухо, осадков не выпадало уже неделю, и глинозем высох, покрылся плотной растрескавшейся коркой, шуршащей под ногами. А вот ступени изменились: раньше они не выводили такие рулады. Сейчас каждое жалобно стонет и жалуется множеством голосов, пониже и повыше, а последнее выдает особо резкий и высокий звук, от которого непроизвольно морщишься и кривишься, точно съев что-то кислое.
Вкрадчиво перешептывающаяся еще не облетевшими листьями груша издает множество сухих, шипящих звуков, накладывающихся и сливающихся друг с другом, и кажется, что она отговаривает. Не хочет, чтобы посетитель входил. Чтобы грохал старой клямкой, скрипел рассохшимися половицами, поднимая тучи пыли, свербящие в носу, заставляющие звонко чихать или заходиться в приступах изнурительного кашля. Артем уже не уверен, что вернуться сюда было хорошей идеей, слишком тяжелая нарисовалась перед глазами картинка. Вдобавок над самым ухом, заставляя отдернуть голову и мимолетно скривиться от отвращения, пролетает уже знакомый «бомбовоз».
Размеренное жужжание внезапно резко обрывается, переходит в высокое, отрывистое, жалобное, но выбежавшего к добыче крупного паука с длинными растопыренными лапами оно никак не волнует. Артем некоторое время оторопело наблюдает за короткой неравной борьбой, затем вздрагивает и быстрым шагом направляется к калитке. От резкого толчка она распахивается во всю ширь, ударяется о забор и возвращается на свое место. Последние сантиметры – медленно, со зловещим скрипом давно несмазанных петель.
…Домой в город Артем вернулся уже поздним вечером. Двухкомнатную квартиру в аккуратной многоэтажке он делил с хозяином, и искренне считал, что лучшего соседа, чем Степан Палыч, и желать нельзя. От квартиранта тот требовал лишь поддерживать чистоту и не портить свежий ремонт, сам же активно работал, вырезая какую-то жутко эксклюзивную мебель, и частенько задерживался. Вот и сегодня в квартире, несмотря на время, было тихо и пустынно, лишь доносилась из-за стены вступительная мелодия к какому-то советскому фильму.
Артем наскоро перекусил, почистил зубы и поплелся спать, прокручивая в голове короткий визит к бабушкиному домику. С каким радостным предвкушением он добирался туда, с настолько же сильным разочарованием боролся сейчас. Конечно, раньше и трава зеленее была, и небо голубее, и корыто новее… Но тревога, поселившаяся где-то под грудиной, не отпускала, заставляя Артема беспокойно ворочаться на тахте.
Наконец, дыхание выровнялось, тело расслабилось, разум стал уплывать в сторону, в сладкую дрему. Нельзя сказать, как долго она длилась, но абсолютно точно прервал ее протяжный, зловещий скрип давно не смазанных петель.
?
Техника безопасности
В том, чтобы приспосабливаться, мне нет равных. Любое место может превратиться в мое обиталище, все ресурсы рано или поздно станут только моими, будут освоены до последней капли и крохи. Мои потомки поднимут голову, едва появившись на свет, и породят еще, и еще, и еще – запутанное переплетение, намертво скрепленное родственными узами. Оно освоит все, до чего дотянется: каждый уголок, любую щель, всякую трещинку. Вгрызаясь, вцепляясь, кроша бетон, камень или дерево. Никому не пробиться сквозь наши ряды, никому не выжить!
Такое положение вещей не просто приятно, или понятно, или доступно, – оно единственно возможно. Как можно оставить нетронутой пищу? Пропустить источник воды? Обойти стороной попавшегося на пути врага – а все, кто не нашего рода – враг! – и не сделать его своей частью? Все они вскоре обратятся в прах…
Единство наше неоспоримо. Предательство лишь странное слово, лишенное смысла. Даже самая дальняя моя часть – моя. И она не может обернуться против своего прародителя.
Или?..
В одно мгновение все поменялось, перевернулось и извратилось. Молодые разведчики, исследующие новые участки в поисках ресурсов, внезапно оглянулись – и за своей спиной увидели то, что отчего-то не замечали ранее. Богатые, тучные запасы… и голод, требующий уничтожать все на своем пути.
Я сражался с неведомой напастью, отчаянно и вкладывая всю свою суть, как до того вкладывал в захват, отвоевывая себе все, до чего дотягивался. На место одного вставало пятеро, но запасам, которые я привык столь щедро расходовать, больше неоткуда было пополниться. Ряды родичей и свояков редели, связи прерывались, обрывались и рассыпались прахом. Абсолютно никчемным, не годным ни на что.
Оказавшись посреди выжженной пустыни, окруженный теми, кто когда-то беспрекословно подчинялся, а теперь готов без сомнений раздавить и уничтожить, я не чувствовал ничего. Но знал, что это еще не конец…
- Слушай, ваш новый фунгицид поражает! Эту плесень как только не называли: и опустошителем, и на ноль делителем… Даже армагеддоном! А тут немножко биоинженерии, чуть генетики – и она сожрала сама себя прямо на глазах! – Неймус Зибль, куратор и щедрый спонсор этой научной лаборатории в полном восторге крутил перед глазами опытный образец в чашке Петри. От выжравшей всю питательную среду и высеянные туда ранее колонии бактерий и грибков плесени остался только легкий белесый налет на стекле.
- Стараемся, патрон, - польщенно ответил Жан Гирд, руководитель лаборатории, уже потирающий руки в предвкушении щедрой премии.
- Хе-хе… И на тебя нашлась управа… Сколько я из-за тебя убытков понес… А теперь что? Тьфу! - шептал Неймус, обращаясь к чашке Петри с поверженным врагом и, не удержавшись, приподнял верхнюю часть и легонько дунул.
- Мистер Зибль!.. – всполошился ученый, увидев столь вопиющее нарушение техники безопасности.
- Да ладно тебе, Жан, - беспечно отмахнулся тот, улыбаясь злорадно и радостно одновременно, - Ее больше нет! Сам ведь показывал результаты тестов – после фунгуса-790 не остается ни одной целой клетки!
- Ну, да… но Мигель еще не успел полностью верифицировать остаточность ДНК… - пробормотал ученый скорее для проформы. Это их разработку теперь впору было называть армагеддоном, а не плесень.
- Пускай отложит! Собирай всю команду, отправимся в «Гурмиссимо»! Я угощаю! – Неймус Зибль пребывал в прекраснейшем настроении. Ему не терпелось покинуть эту надоевшую лабораторию с ее сухим и безжизненным из-за мощной системы очистки воздухом – тут вечно по ногам сквозило, а в горле першило. Так что лучшая ресторация с его прудами и зимним садом придется кстати!..
Мне нет равных в приспосабливании… Любое место станет моим. Даже те жаркие и влажные глубины, куда занесло последнюю мою спору…
?
Падение вивария.
- Кабзон, мать твою! Чмырло безрукое! Одни ягодичные отростки, да и те кривые! Кусок тупорылого фекалита! – разорялся Авой Авоевич, да так, что закаленные окна, армированные хедриумом, тряслись и грозились рассыпаться.
Главный ведущий сотрудник упаковочного блока, не последний человек гетского вивария, самого крупного, разнопланового и отлично изолированного тремя рубежами защиты, не зря заходился от бешенства. Обитатели этого«живого уголка», как иронично называли его работники, больше всего на свете любили жрать и плодиться, можно одновременно. Особенно в этом отличались узкоглазые и синеподхвостные гремлины, способные за десять минут разобрать даже многоосный комбайн «Дракоша» с вертикальным взлетом. Министерство Тихой Сапы заказало для своих нужд пятьдесят восемь штук одних зверушек и четыре тысячи пятьсот шестьдесят три с четвертиной других, и они уже стояли в упаковочном блоке, но…
Вот тут-то Авой Авоевич убедился, кто самая страшная тварь. Не гремлин, жамоль или ишколодь. А самый обычный дурак.
Один такой, с перекошенной от стыда красной физиономией, сейчас мялся перед ликвидационной дружиной, спешно мобилизованной из близлежащих и стоящих. Люди в лаково блестящих пурпуром костюмах гремзащиты собралась у шлюза, ведущего в отсек ГБП-сж-9.054. Защитная автоматика не подвела, наглухо изолировав поврежденный узел и выиграв людям немного времени. Как раз столько, чтобы пропесочить младшего поломойного сотрудника Кабзона, нечаянно закоротившего кусочек гремлебомбопаковочной линии.
В слепой ярости Авой, которого перспектива потерь среди личного состава пугала гораздо больше, чем гибель гремлинов от отравления белковой пищей, подскочил к заверещавшему уборщику и за шиворот подтащил того к дверям шлюза: – Ъv?? ???Ъ!
Автоматическая система код благосклонно приняла и открыла аварийный порталоход, подсветив его весело перемигивающимися огоньками по периметру.
- Разгребай, ёлупень! – забросили к злобным синеподхвостным вредителям «ликвидатора».
Звонко плюхнувшись на сетчатый пол, Кабзон внезапно осознал, где он. Посреди остановившейся линии, не успевшей качественно упаковать синего гремлина. Точнее, на треть разобранной линии и пары десятков гремлинов.
Небольшие, окаймленные пучками лапок шарики оторвались от превращения механизма в отдельные винты, шестерни и саморезы и вылупились на непрошенного гостя кто одним глазом, а кто и девятью. А затем раскатисто заурчали и, недвусмысленно помахивая макушечными хвостами, направились к Кабзону.
Тот уже поднялся, и даже в панике отступил, уперевшись спиной в переборку, холодную и несокрушимую. Зубы у синеподхвостых паразитов как валики в измельчителе, а ни гремзащитой, ни специальным оружием его снабдить не догадались. Перерабатываться на мясные гайки не хотелось, и младший поломойный сотрудник, нашарив первое, что попалось под руку, что есть сил замахал перед собой.
К его немалому удивлению, подобравшиеся на расстояние метра гремлины грустно затрещали и понурились хвостами, даже не пытаясь прибегнуть к запасному плану – размножению делением на восемь. Причина внезапно напавшей импотенции оказалась неожиданна и незатейлива. Крайне.
- Ага, испугались швабры!.. – пробормотал Кабзон, перехватил поудобнее древнюю поломойную приспособу из мореного дуба и с азартом приступил к своей непосредственной работе.
Уборка оказалась непростой, но за какой-то час удалось загнать в куб-перевозку всех гремлинов. Потери разобранным составили всего еще один пульт и два манипулятора. Младший поломойный сотрудник поднял увесистый короб, трещащий и урчащий на все лады, и под доклад защитной автоматики о ликвидации угрозы и снятии карантина отправился на выход.
С той стороны шлюза его встречала целая толпа. Пурпурные дружинники, воензоологи в белых халатах с нашитыми на рукавах пуговицами отличия, скромные серые служащие вспомогательных отделов… Они расступались перед ним, молча показывая большие пальцы вверх, или же уважительно кивали, приговаривая: «Такой задохлик, а как справился! Огонь!»
С лестницы поднялось на уровень само высочайшее начальство, Валужопий Фельтыч, красный и взопревший. Посмотрел на гордо стоящего с прессованными гремлинами сотрудника:
- Ты, конечно, фекалита кусок, но за ликвидацию хвалю.
Здесь глава гетского вивария собирался добавить, что штраф за нанесенный урон премией и зарплатой за два года ему все равно не перекрыть, но просиявший Кабзон, уже видящий перед собой долгожданное повышение хотя бы до старшего поломойного, кинулся жать большому начальству руку.
Выпустив при этом куб.
Стук! Бум! Тресь! Хрясь!
- Откуда тут эти яццкие-переяццкие твари?! – раздался с нижней лестничной клетки истошный вопль, сдобренный отборной руганью и воем защитной автоматики.
Кабзон похолодел, белея лицом и понимая, что сейчас его не спасет даже заслуженная дубовая швабра…
?
Сказка для всей семьи
- Ее губ внезапно коснулось что-то округлое и твердое. Неуверенно сдвинулось туда-сюда, пытаясь найти идеальный баланс и обретая его, когда губы медленно раздвинулись в предвкушающей улыбке. Кончик розового, влажного языка высунулся наружу, коснулся шероховатого бока, робко провел по нему, знакомясь со всеми колючими выступами и трещинами, до которых смог дотянуться. Они возбуждали, раздражали, покалывали… Слабый, почти заглушенный запахами леса и пыли пьянящий аромат щекотал ноздри, и сил терпеть больше не оставалось. Вот, наконец-то!.. Распахнувшаяся пасть дыхнула смрадно и жарко, белые острые клыки вонзились, пробивая подчерствевшую корку и отрывая от беззащитного тела здоровый кусок… Кхм… Тут и сказочке конец, а кто слушал…
- …Тот уже курит, - редактор издательства «Лялечка» глубоко затянулся и затушил в пепельнице сигарету. Встряхнулся, откашлялся и вынес вердикт: - В новый сборник такого «Колобка» брать не будем.
- Да ладно! - жизнерадостный секретарь, выразительно зачитывавший присланный на рассмотрение текст, был не так категорично настроен. – Вполне годная сказочка! Сами знаете, литература для чувственного воспитания нынче ой как востребована!.. Точно нет?
- Точно. Передадим «Пестикам-тычинкам», у них аудитория нужная, пубертатная, - редактор поднялся из кожаного кресла, остановился у зеркала, поправил воротник рубашки, затянул туже узел галстука. Затем повернулся к плутоватого вида помощнику и, тоном ниже, добавил: - Но копию нам пусть оставят!..
?
Чудо-механизм
Иван Царевич, по батюшке Никитич, возился в каморке терема, разбирая всякое. Волхв Велимудр попросил подсобить: здоровье у старца не то, согбен он годами, мудрость голову вниз клонит, борода за посох цепляется, а наставнику отказывать не с руки.
Артем проездом оказался неподалеку и решил сделать крюк, чтобы навестить старый бабушкин домик. Встают перед глазами яркие, живые воспоминания: лето, солнце уже клонится к закату, посреди дворика стоит большое оцинкованное корыто. Под ногами шуршит ползучая мелкая травка, с шелестом разлетаются в стороны песок и мелкие камушки с вытоптанного пятачка, а затем мальчишка с радостными воплями переваливается через высокий борт. Гулко бухает задетая коленом оцинкованная сталь, начиная гудеть, а прогретая вода внутри идет мелкими волнами, передавая эту плотную, басовитую вибрацию телу. Это радостное предвкушение от встречи наполняло его всю дорогу. Сейчас он завернет за куст, увидит невыразительный домик под старой грушей…
От дороги отходит тропинка, оббегает разросшийся жасмин, сейчас уже облетевший. Тонкие сухие ветки цепляются за куртку, неприятно скрипя, ломаются и осыпаются под ноги. Под подошвами ботинок еще угадываются спилы, которыми когда-то выложили тропку, но они уже превратились в труху и глушат шаги. Вокруг тихо, почти безветренно: слышно, как, раскатисто жужжа, пролетает крупная, блеснувшая зеленым муха.
Невысокий, по грудь, забор из серых досок с остатками облупившейся краски, в нем - рассохшаяся калитка. Давно не смазанные петли, противно вереща, нехотя поддаются, пропуская во двор. Все та же птичья травка, неширокое крыльцо с тремя ступенями, позабытое у стены корыто в пятнах ржавчины, наполовину засыпанное опавшими листьями. Они неприятно шуршат от легкого ветерка, царапают жесткими черешками ржавый металл, заставляя подниматься волосы по всему телу, если вслушиваться особо внимательно. Артем непроизвольно вздрагивает и чешет затылок, унимая непонятно откуда появившихся мурашек. Затем встряхивается более основательно и направляется к крыльцу.
Сколько он помнил, перед ним не росла трава. В дождь здесь собиралась большая лужа, и еще долго под ногами сочно чавкала влажная глина. Теперь же сухо, осадков не выпадало уже неделю, и глинозем высох, покрылся плотной растрескавшейся коркой, шуршащей под ногами. А вот ступени изменились: раньше они не выводили такие рулады. Сейчас каждое жалобно стонет и жалуется множеством голосов, пониже и повыше, а последнее выдает особо резкий и высокий звук, от которого непроизвольно морщишься и кривишься, точно съев что-то кислое.
Вкрадчиво перешептывающаяся еще не облетевшими листьями груша издает множество сухих, шипящих звуков, накладывающихся и сливающихся друг с другом, и кажется, что она отговаривает. Не хочет, чтобы посетитель входил. Чтобы грохал старой клямкой, скрипел рассохшимися половицами, поднимая тучи пыли, свербящие в носу, заставляющие звонко чихать или заходиться в приступах изнурительного кашля. Артем уже не уверен, что вернуться сюда было хорошей идеей, слишком тяжелая нарисовалась перед глазами картинка. Вдобавок над самым ухом, заставляя отдернуть голову и мимолетно скривиться от отвращения, пролетает уже знакомый «бомбовоз».
Размеренное жужжание внезапно резко обрывается, переходит в высокое, отрывистое, жалобное, но выбежавшего к добыче крупного паука с длинными растопыренными лапами оно никак не волнует. Артем некоторое время оторопело наблюдает за короткой неравной борьбой, затем вздрагивает и быстрым шагом направляется к калитке. От резкого толчка она распахивается во всю ширь, ударяется о забор и возвращается на свое место. Последние сантиметры – медленно, со зловещим скрипом давно несмазанных петель.
…Домой в город Артем вернулся уже поздним вечером. Двухкомнатную квартиру в аккуратной многоэтажке он делил с хозяином, и искренне считал, что лучшего соседа, чем Степан Палыч, и желать нельзя. От квартиранта тот требовал лишь поддерживать чистоту и не портить свежий ремонт, сам же активно работал, вырезая какую-то жутко эксклюзивную мебель, и частенько задерживался. Вот и сегодня в квартире, несмотря на время, было тихо и пустынно, лишь доносилась из-за стены вступительная мелодия к какому-то советскому фильму.
Артем наскоро перекусил, почистил зубы и поплелся спать, прокручивая в голове короткий визит к бабушкиному домику. С каким радостным предвкушением он добирался туда, с настолько же сильным разочарованием боролся сейчас. Конечно, раньше и трава зеленее была, и небо голубее, и корыто новее… Но тревога, поселившаяся где-то под грудиной, не отпускала, заставляя Артема беспокойно ворочаться на тахте.
Наконец, дыхание выровнялось, тело расслабилось, разум стал уплывать в сторону, в сладкую дрему. Нельзя сказать, как долго она длилась, но абсолютно точно прервал ее протяжный, зловещий скрип давно не смазанных петель.
?
Техника безопасности
В том, чтобы приспосабливаться, мне нет равных. Любое место может превратиться в мое обиталище, все ресурсы рано или поздно станут только моими, будут освоены до последней капли и крохи. Мои потомки поднимут голову, едва появившись на свет, и породят еще, и еще, и еще – запутанное переплетение, намертво скрепленное родственными узами. Оно освоит все, до чего дотянется: каждый уголок, любую щель, всякую трещинку. Вгрызаясь, вцепляясь, кроша бетон, камень или дерево. Никому не пробиться сквозь наши ряды, никому не выжить!
Такое положение вещей не просто приятно, или понятно, или доступно, – оно единственно возможно. Как можно оставить нетронутой пищу? Пропустить источник воды? Обойти стороной попавшегося на пути врага – а все, кто не нашего рода – враг! – и не сделать его своей частью? Все они вскоре обратятся в прах…
Единство наше неоспоримо. Предательство лишь странное слово, лишенное смысла. Даже самая дальняя моя часть – моя. И она не может обернуться против своего прародителя.
Или?..
В одно мгновение все поменялось, перевернулось и извратилось. Молодые разведчики, исследующие новые участки в поисках ресурсов, внезапно оглянулись – и за своей спиной увидели то, что отчего-то не замечали ранее. Богатые, тучные запасы… и голод, требующий уничтожать все на своем пути.
Я сражался с неведомой напастью, отчаянно и вкладывая всю свою суть, как до того вкладывал в захват, отвоевывая себе все, до чего дотягивался. На место одного вставало пятеро, но запасам, которые я привык столь щедро расходовать, больше неоткуда было пополниться. Ряды родичей и свояков редели, связи прерывались, обрывались и рассыпались прахом. Абсолютно никчемным, не годным ни на что.
Оказавшись посреди выжженной пустыни, окруженный теми, кто когда-то беспрекословно подчинялся, а теперь готов без сомнений раздавить и уничтожить, я не чувствовал ничего. Но знал, что это еще не конец…
- Слушай, ваш новый фунгицид поражает! Эту плесень как только не называли: и опустошителем, и на ноль делителем… Даже армагеддоном! А тут немножко биоинженерии, чуть генетики – и она сожрала сама себя прямо на глазах! – Неймус Зибль, куратор и щедрый спонсор этой научной лаборатории в полном восторге крутил перед глазами опытный образец в чашке Петри. От выжравшей всю питательную среду и высеянные туда ранее колонии бактерий и грибков плесени остался только легкий белесый налет на стекле.
- Стараемся, патрон, - польщенно ответил Жан Гирд, руководитель лаборатории, уже потирающий руки в предвкушении щедрой премии.
- Хе-хе… И на тебя нашлась управа… Сколько я из-за тебя убытков понес… А теперь что? Тьфу! - шептал Неймус, обращаясь к чашке Петри с поверженным врагом и, не удержавшись, приподнял верхнюю часть и легонько дунул.
- Мистер Зибль!.. – всполошился ученый, увидев столь вопиющее нарушение техники безопасности.
- Да ладно тебе, Жан, - беспечно отмахнулся тот, улыбаясь злорадно и радостно одновременно, - Ее больше нет! Сам ведь показывал результаты тестов – после фунгуса-790 не остается ни одной целой клетки!
- Ну, да… но Мигель еще не успел полностью верифицировать остаточность ДНК… - пробормотал ученый скорее для проформы. Это их разработку теперь впору было называть армагеддоном, а не плесень.
- Пускай отложит! Собирай всю команду, отправимся в «Гурмиссимо»! Я угощаю! – Неймус Зибль пребывал в прекраснейшем настроении. Ему не терпелось покинуть эту надоевшую лабораторию с ее сухим и безжизненным из-за мощной системы очистки воздухом – тут вечно по ногам сквозило, а в горле першило. Так что лучшая ресторация с его прудами и зимним садом придется кстати!..
Мне нет равных в приспосабливании… Любое место станет моим. Даже те жаркие и влажные глубины, куда занесло последнюю мою спору…
?
Падение вивария.
- Кабзон, мать твою! Чмырло безрукое! Одни ягодичные отростки, да и те кривые! Кусок тупорылого фекалита! – разорялся Авой Авоевич, да так, что закаленные окна, армированные хедриумом, тряслись и грозились рассыпаться.
Главный ведущий сотрудник упаковочного блока, не последний человек гетского вивария, самого крупного, разнопланового и отлично изолированного тремя рубежами защиты, не зря заходился от бешенства. Обитатели этого«живого уголка», как иронично называли его работники, больше всего на свете любили жрать и плодиться, можно одновременно. Особенно в этом отличались узкоглазые и синеподхвостные гремлины, способные за десять минут разобрать даже многоосный комбайн «Дракоша» с вертикальным взлетом. Министерство Тихой Сапы заказало для своих нужд пятьдесят восемь штук одних зверушек и четыре тысячи пятьсот шестьдесят три с четвертиной других, и они уже стояли в упаковочном блоке, но…
Вот тут-то Авой Авоевич убедился, кто самая страшная тварь. Не гремлин, жамоль или ишколодь. А самый обычный дурак.
Один такой, с перекошенной от стыда красной физиономией, сейчас мялся перед ликвидационной дружиной, спешно мобилизованной из близлежащих и стоящих. Люди в лаково блестящих пурпуром костюмах гремзащиты собралась у шлюза, ведущего в отсек ГБП-сж-9.054. Защитная автоматика не подвела, наглухо изолировав поврежденный узел и выиграв людям немного времени. Как раз столько, чтобы пропесочить младшего поломойного сотрудника Кабзона, нечаянно закоротившего кусочек гремлебомбопаковочной линии.
В слепой ярости Авой, которого перспектива потерь среди личного состава пугала гораздо больше, чем гибель гремлинов от отравления белковой пищей, подскочил к заверещавшему уборщику и за шиворот подтащил того к дверям шлюза: – Ъv?? ???Ъ!
Автоматическая система код благосклонно приняла и открыла аварийный порталоход, подсветив его весело перемигивающимися огоньками по периметру.
- Разгребай, ёлупень! – забросили к злобным синеподхвостным вредителям «ликвидатора».
Звонко плюхнувшись на сетчатый пол, Кабзон внезапно осознал, где он. Посреди остановившейся линии, не успевшей качественно упаковать синего гремлина. Точнее, на треть разобранной линии и пары десятков гремлинов.
Небольшие, окаймленные пучками лапок шарики оторвались от превращения механизма в отдельные винты, шестерни и саморезы и вылупились на непрошенного гостя кто одним глазом, а кто и девятью. А затем раскатисто заурчали и, недвусмысленно помахивая макушечными хвостами, направились к Кабзону.
Тот уже поднялся, и даже в панике отступил, уперевшись спиной в переборку, холодную и несокрушимую. Зубы у синеподхвостых паразитов как валики в измельчителе, а ни гремзащитой, ни специальным оружием его снабдить не догадались. Перерабатываться на мясные гайки не хотелось, и младший поломойный сотрудник, нашарив первое, что попалось под руку, что есть сил замахал перед собой.
К его немалому удивлению, подобравшиеся на расстояние метра гремлины грустно затрещали и понурились хвостами, даже не пытаясь прибегнуть к запасному плану – размножению делением на восемь. Причина внезапно напавшей импотенции оказалась неожиданна и незатейлива. Крайне.
- Ага, испугались швабры!.. – пробормотал Кабзон, перехватил поудобнее древнюю поломойную приспособу из мореного дуба и с азартом приступил к своей непосредственной работе.
Уборка оказалась непростой, но за какой-то час удалось загнать в куб-перевозку всех гремлинов. Потери разобранным составили всего еще один пульт и два манипулятора. Младший поломойный сотрудник поднял увесистый короб, трещащий и урчащий на все лады, и под доклад защитной автоматики о ликвидации угрозы и снятии карантина отправился на выход.
С той стороны шлюза его встречала целая толпа. Пурпурные дружинники, воензоологи в белых халатах с нашитыми на рукавах пуговицами отличия, скромные серые служащие вспомогательных отделов… Они расступались перед ним, молча показывая большие пальцы вверх, или же уважительно кивали, приговаривая: «Такой задохлик, а как справился! Огонь!»
С лестницы поднялось на уровень само высочайшее начальство, Валужопий Фельтыч, красный и взопревший. Посмотрел на гордо стоящего с прессованными гремлинами сотрудника:
- Ты, конечно, фекалита кусок, но за ликвидацию хвалю.
Здесь глава гетского вивария собирался добавить, что штраф за нанесенный урон премией и зарплатой за два года ему все равно не перекрыть, но просиявший Кабзон, уже видящий перед собой долгожданное повышение хотя бы до старшего поломойного, кинулся жать большому начальству руку.
Выпустив при этом куб.
Стук! Бум! Тресь! Хрясь!
- Откуда тут эти яццкие-переяццкие твари?! – раздался с нижней лестничной клетки истошный вопль, сдобренный отборной руганью и воем защитной автоматики.
Кабзон похолодел, белея лицом и понимая, что сейчас его не спасет даже заслуженная дубовая швабра…
?
Сказка для всей семьи
- Ее губ внезапно коснулось что-то округлое и твердое. Неуверенно сдвинулось туда-сюда, пытаясь найти идеальный баланс и обретая его, когда губы медленно раздвинулись в предвкушающей улыбке. Кончик розового, влажного языка высунулся наружу, коснулся шероховатого бока, робко провел по нему, знакомясь со всеми колючими выступами и трещинами, до которых смог дотянуться. Они возбуждали, раздражали, покалывали… Слабый, почти заглушенный запахами леса и пыли пьянящий аромат щекотал ноздри, и сил терпеть больше не оставалось. Вот, наконец-то!.. Распахнувшаяся пасть дыхнула смрадно и жарко, белые острые клыки вонзились, пробивая подчерствевшую корку и отрывая от беззащитного тела здоровый кусок… Кхм… Тут и сказочке конец, а кто слушал…
- …Тот уже курит, - редактор издательства «Лялечка» глубоко затянулся и затушил в пепельнице сигарету. Встряхнулся, откашлялся и вынес вердикт: - В новый сборник такого «Колобка» брать не будем.
- Да ладно! - жизнерадостный секретарь, выразительно зачитывавший присланный на рассмотрение текст, был не так категорично настроен. – Вполне годная сказочка! Сами знаете, литература для чувственного воспитания нынче ой как востребована!.. Точно нет?
- Точно. Передадим «Пестикам-тычинкам», у них аудитория нужная, пубертатная, - редактор поднялся из кожаного кресла, остановился у зеркала, поправил воротник рубашки, затянул туже узел галстука. Затем повернулся к плутоватого вида помощнику и, тоном ниже, добавил: - Но копию нам пусть оставят!..
?
Чудо-механизм
Иван Царевич, по батюшке Никитич, возился в каморке терема, разбирая всякое. Волхв Велимудр попросил подсобить: здоровье у старца не то, согбен он годами, мудрость голову вниз клонит, борода за посох цепляется, а наставнику отказывать не с руки.
