— Верно, пани Поплавская, уже поздно что-либо делать. Панна Анна ничем перед вами не виновата, вы и сами это прекрасно знаете. Не портьте людям настроение, идите, прошу вас, — добавил Концепольский, заслоняя Костюшко плечом.
— Я-то пойду… — Елена гадко ухмыльнулась. — Да только, верно, пан Вишнивецкий совсем обезумел, раз привёл на бал простую хлопку! Давно она за свиньями-то убирать перестала? Вроде не пахнет скотом… — она расхохоталась и победно посмотрела на вынужденную соперницу. — Я права?
— Не смейте, — Матиуш едва удержался, чтобы не выругаться, его глаза метали молнии. — Я готов поклясться, что Анна — шляхтянка, и не вам судить об этом.
— Вы-то поклянётесь, но вы сторона заинтересованная. Пусть говорит кто-то посторонний. Хоть пан Концепольский, — Поплавская обернулась к Фабиану. — Что вы думаете?
— Я лично знаю дядю панны Анны, он достойнейший человек. Да, они из старой шляхты, но у нас одна кровь. Я попрошу вас, пани Елена, извиниться и впредь не допускать подобных ошибок, — Концепольский говорил холодно и твёрдо, говорил тоном, не терпящим возражений.
— Простите, — Поплавская скривила губы и поспешила убраться восвояси, сломленная строгостью и гневом Фабиана. Люди понемногу разошлись, заиграли менуэт, а Концепольский отозвал Анну и Матиуша в сторону и быстро заговорил:
— Она склочная женщина, но внимания на неё обращать не стоит, она несчастна в браке и сильно скучает по возможности веселиться в лице Матиуша. Только и всего. Она не стоит и вашего мизинца, панна Анна. Но впредь будьте осторожнее оба. Я не всегда могу быть рядом.
— Спасибо вам, — девушка тихо всхлипнула и уткнулась носом в грудь Матиуша, обнимая. Тот мягко гладил её по спине, пытаясь успокоить.
— Вы славная девушка, как мне кажется. Не разочаруйте меня. И моего друга, — Фабиан тяжело вздохнул. — Такие, как пани Елена, меня сильно злят, я не намерен терпеть их насмешки ни по отношению к себе, ни по отношению к другим. Не бойтесь таких людей, их остаётся только пожалеть, раз они не могут вести себя по-другому, — он ненадолго замолчал, затем продолжил:
— Просто будьте счастливы. Хорошего вечера.
Он развернулся и ушёл куда-то, Анна не поняла, куда, но его слова придали ей сил. Остаток бала она провела в спокойствии, но сильной обиде. Праздник был безнадёжно испорчен.
***
Они вернулись домой поздно ночью. Матиуш не стал тревожить Вацлава и решил ехать к себе и заодно показать Анне дом. Она, к слову, всю дорогу молчала, думая о чём-то своём и, видно, очень грустном. Вишнивецкий понимал, что ей было тяжело после того, что приключилось, и очень хотел утешить, но никак не решался хотя бы просто обнять.
В спальне девушка долго сидела у приоткрытого окна, будучи в одной лишь тонкой сорочке, и глаза её были пусты и печальны. На это Матиуш смотреть не смог и молча поднял её за плечи, отвёл к кровати и уложил, плотно укрывая тёплым шерстяным одеялом. Анна молчала, почти не подавая каких-либо признаков жизни, и её взгляд пугал Вишнивецкого. Он осторожно прижал её к себе и тихо зашептал:
— Ты ни в чём не виновата, ты совсем не хуже других, даже лучше. Не думай о её словах, хорошо? Они тебя недостойны, Ануся, нежная, милая, родная. Слышишь?
— Слышу, — безразлично отозвалась Костюшко.
— Не замыкайся в себе… — Матиуш больше умолял, нежели просил. — Это не должно тебя задевать, это всего лишь слова ужасной женщины, не умеющей проигрывать. Понимаешь?
— Да, — Анна ненадолго застыла, затем выпалила:
— Но она разом напомнила мне, кто я, и сколько у тебя было любовниц.
— Ануся… — Вишнивецкий с облегчением улыбнулся. — Ты ревнуешь, это естественно. Но могу тебя заверить, что ты будешь последней и единственной.
Он поймал непонимающий и чуть оскорблённый взгляд Костюшко, хитро посмотрел на неё и поднялся, подошёл к письменному столу, что-то оттуда забрал — в слабом свете канделябра девушка не разобрала, что. Матиуш тем временем вернулся к ней, взял руку и надел ей на палец что-то холодное и довольно изящное, судя по ощущениям. Кольцо.
— Я тебя не люблю, — серьёзно сказал Вишнивецкий. — Я не могу назвать то, что чувствую, любовью, я не хочу тебя обманывать. Но если ты согласишься, Анна, то я женюсь на тебе, и мы будем состоять в законном браке. Мы давно вместе, я не хочу расставаться, но жить с тобой без обязательств тоже. Я готов дать тебе свою фамилию и назвать женой.
— Я согласна, — на одном дыхании произнесла Анна, крепко обнимая его. — Я согласна, согласна, Матиуш, боже мой, да не люби меня, я всё равно с тобой буду. Глупо это, я знаю, что веду себя, как преданная собачка, но пусть так, пусть так, ниже мне падать уже некуда, да и вознестись выше я вряд ли смогу. Я твоя, твоя, я буду твоей женой. Я люблю тебя, и моей любви хватит на нас двоих.
Она тоненько всхлипнула и положила голову ему на грудь, подставляясь под тёплые руки, гладившие её по голове и плечам. Матиуш ласково целовал её в губы, пытаясь успокоить и утешить, вдыхал сладковатый запах её волос и вслушивался в частое биение сердца. Он искренне надеялся, что не соврал ей хотя бы теперь.
Себе он уже давно привык лгать.
Глава двадцать восьмая
— Так ты женишься на ней? — Вацлав смотрел на ночной город, повернувшись к Матиушу спиной. Он говорил спокойно и достаточно безразлично, но Матиуш чувствовал его подозрение и лёгкое неверие.
— Да, — коротко и довольно твёрдо ответил он. — Я знаю, что это очень обязывающий шаг, но я не могу поступить с ней нечестно. Особенно после того, что сказала Елена. Я держу Анну в положении приживалки, это низко для моих идеалов. Я не хочу больше её этим обижать.
— Да ты только послушай себя, — Левандовский оглянулся на него, и в его глазах блеснуло лёгкое презрение. — Для моих идеалов, — передразнил он. — Ты на женщине женишься или на очередной цели Просвещенцев, которую сам же и придумал? Ты вообще женишься или делаешь что-то, чтобы быть… в моде, да? Это звучит по меньшей мере мерзко. Ты уже не ребёнок, Матиуш, которому всё сходит с рук, ты взрослый мужчина и идёшь на рискованный и важный шаг. Я не отговариваю тебя, но хочу понять, осознаёшь ли ты то, что делаешь, и готов ли понести ответственность в случае чего?
— Готов, — Вишнивецкий тяжело вздохнул. — Вацлав, не нужно меня отчитывать. Я достаточно вырос за этот год, чтобы самому решать, что и как делать, не отчитываясь никому. Я делаю это потому что… — он замялся.
— Почему? — граф ухмыльнулся. — Давай, докажи, что это не очередной опыт над бедной Анной, которая всецело верит тебе и в силу своего неумения мыслить критически не может понять того, что ты имеешь в виду на самом деле. Ты пользуешься её незнанием, пользуешься гадко, хотя сам прекрасно соображаешь, что творишь.
— Прекрати, — Матиуш резко оборвал его. — Я не желаю это слушать, ясно? Ты мне друг, но сейчас ты уже переходишь черту. Это моя жизнь.
— Как знаешь, — Левандовский недовольно скривил губы. — Но не приведи дьявол мне узнать, что ты струсишь.
***
— Вы выглядите так, будто вам очень нужно кому-то выплеснуть всё то, что на душе, но ни священник, ни добрые друзья, ни панна Анна для этого не подходят, — Милинский-фон Дорн отложил книгу и теперь на Матиуша в упор. В его голубых глазах проглядывалось что-то, отдалённо напоминавшее сочувствие, но Вишнивецкий так и не решился судить, что, потому что чувства этого полубезумного вампира отличались от тех, которые он привык видеть.
— Что с того? — осторожно спросил князь, гордо вскидывая голову. — Неужто так заметно?
— Я неточно выразился, — Рихард тихо рассмеялся. — Ваши мысли выглядят подобным образом, я ненароком прочёл их. Вы можете рассказать мне, раз уж так тяжело. Всё, что здесь прозвучит, останется между нами, будто бы ничего и не было. Вас устроит?
— Да, — желание довериться фон Дорну было резким и необъяснимым, но Матиуш ухватился за него, как утопающий за соломинку, ему действительно нужно было выговориться.
— Я слушаю, — Милинский откинулся на спинку стула и замолчал.
— Я запутался, — начал Матиуш. — Я очень сильно запутался в том, что чувствую и знаю, в том, что делаю. Понимаете? Я вроде и люблю Анну, но это нельзя назвать любовью, потому что это не любовь, это не столь сильно и красиво, это совсем не так, как пишут в книгах, поэтому это не любовь, и я не могу ей в этом соврать. Но при этом я женюсь на ней, потому что не хочу никому её отдавать, не хочу, чтобы с ней был другой мужчина, потому что она моя и ничья больше. Это ведь естественно для моего положения — жениться не по любви, а по надобности, но сейчас я хочу сделать Анну своей женой не потому что так нужно кому-то, а нужно лично мне, да и нуждой это назвать мне очень сложно и неприятно. Я понимаю, кто я для неё, я вижу, как её больно, когда я говорю ей, что не люблю, но она настолько смирилась с этим, что мне даже страшно. Мне кажется, ей горько и хорошо одновременно, и это губит её. Знаете, я предложил ей выйти за меня замуж, она согласилась, но сказала жуткую вещь. Сказала, что падать ниже ей некуда, но и подняться выше она не может. Мне так не по себе
от этого. Ужасно не по себе…
— Продолжайте, — кивнул Рихард. — Прошу.
— Анна, она очень… славная, если так можно сказать. Добрая, мягкая, терпеливая, покорная. Она никогда ничего не просила, никогда не дерзила, старалась сделать для меня всё, забыв о себе, и я не знаю, чем ей отплатить. Да, я красиво одеваю её, дарю украшения, учу, развлекаю, но это не то, это материальное, а она мне даёт многим больше и ценнее. Мне стыдно, очень стыдно, и я правда не представляю, что мне делать! — Вишнивецкий мучительно посмотрел на него.
— Попытаться чувствовать? — предположил фон Дорн. — Это, кажется, наиболее верно.
— Я боюсь, что чувства окажутся ненастоящими. Да что там! Я не умею чувствовать, у меня ничего такого никогда не была. Да, у меня были романы, были любовницы на одну ночь, я много что читал, но на деле я никогда не жил, — признался Матиуш. — Это, наверное, отвратительно звучит?
— Нет, это звучит вполне неплохо, если взять во внимание ваше прошлое. Вы никогда ни в чём не нуждались, существовали в своё удовольствие, делали, что хотели, заполняя этим пустоту. Вам нет и тридцати, верно? Вы не вампир, вам пока неведомы мировые потрясения, но это ничего. Многое случится, очень многое, и вы поймёте о чём я, в конце этого века. Так поймёте, что… впрочем, неважно, это обождёт, я не могу сказать. И совсем скоро, да, да, совсем скоро тоже что-то произойдёт, и вы тоже сможете жить, как вы точно сказали, — слова Рихарда были обрывочны, непонятны, звучали страшно, будто слова древнего пророка, предрекающего гибель. Матиуш похолодел от одной мысли о том, что могло ему привидеться, и не стал спрашивать, искренне надеясь, что это лишь бредни сумасшедшего. Он не стал ничего больше говорить, чтобы не волноваться ещё сильнее, резко поднялся, сбивчиво попрощался и быстрым шагом покинул комнату. Ему было очень не по себе.
***
Дело шло к лету. Матиуш, несмотря ни на что, твёрдо решил сыграть свадьбу в июне, чтобы потом уехать куда-нибудь в Венгрию, дабы нежелательные слухи об их с Анной жизни улеглись, и в Польшу вернуться только к Самайну, на переизбрание Потоцкого. Костюшко такое положение дел устраивало, после того бала она старалась не появляться в обществе людей, предпочитая им вампиров. Дети Ночи всегда были рады поговорить с ней или потанцевать, как-то провести время, девушка заняла прочное положение скромного, но очень смышлёного ребёнка, которого надо всему учить и заботиться о нём. Не сказать, чтобы ей нравилось такое обращение, но в конце концов она привыкла и перестала обращать на это внимание, ведь это были её немногие друзья. В родной деревне об Анне быстро забыли и перестали считать её совсем уж своей, матушка была занята хозяйством и крестницей, а пани Телимена оставалась в Кракове, не желая иметь с глупой и дерзкой, по её мнению, хлопкой, ничего общего.
Казалось бы, всё успокоилось и ничто не предвещало беды, но в конце мая, когда в Варшаве было очень тепло и солнечно, Матиуш решил, что стоит ненадолго вернуться в Грохов и насладиться деревенской природой и раскидистыми садами в самом цвету. Он отчего-то сильно торопился туда и последнее время был чем-то очень обеспокоен, избегал общества Рихарда и прочих. Анна же ехать почему-то боялась, не понимала его испуга, более того, она пыталась отговаривать Вишнивецкого, но тот был непреклонен и твёрдо стоял на совём.
— Представь, как будет красиво! А ещё я смогу проводить свои опыты, не боясь что-либо взорвать или испортить! Спрячемся подальше от Варшавы, от всего мира и будем вместе. В мире и безопасности, — часто, даже с какой-то наигранной радостью говорил он, то и дело ловя хмурую Анну в объятия.
— Не доведёт твоя химия до добра, — эта наука была большой проблемой, во всяком случае, Костюшко считала именно так. Вишнивецкий увлёкся этим занятием сравнительно недавно, (вспомнил своё университетское прошлое), но уже достиг определённых успехов, поддерживаемый Фабианом. Анна такого не одобряла из-за опасности, но не спорила, давая Матиушу свободу в интересах. Она хорошо понимала, что никогда не будет равной ему и совсем уж никто, чтобы давать советы касательно таких вещей.
— Не ворчи, всё будет в порядке, — князь несколько неестественно смеялся и целовал её, усаживал на колени, как-то судорожно прижимая к себе. — Я буду учёным, буду открывать новое, представляешь? — это он всегда произносил с особым трепетом, будто не веря своим же словам.
— Представляю… — девушка слабо улыбалась и обнимала его в ответ, осторожно гладила по спине, пытаясь хоть как-то сгладить подступающую тревогу. — Прошу, будь осторожнее.
— Ну конечно, — серьёзно кивал Матиуш, и глаза его вдруг наполнялись печалью. — Обязательно.
***
По началу, конечно, крестьяне приняли занятие Вишнивецкого мирно, никого не беспокоила очередная причуда пана, он и раньше не отличался особой рассудительностью. И только старый ксёндз качал головой и строго хмурился, порицая его дела. Анна пару раз говорила князю об этом, искренне боясь за него, но тот не слушал и отмахивался, мол, старик беснуется и беснуется попусту, не беда.
Анна очень хотела ему верить, но понимала, что всё может быть совсем иначе.
Жизнь снова потекла, Матиуш занялся хозяйственными делами и финансами, и девушке стало совсем нечем заняться. Она какое-то время довольствовалась общением с Зосей или с матерью, но теперь это давалось ей тяжело, и тогда Вишнивецкий, видя её мучения, предложил ей в распоряжение свою библиотеку. Книг на польском там было совсем немного, а французского Анна толком не знала и потому искала в самых дальних уголках высоких шкафов в надежде найти что-то, что было бы ей ясно.
На одной из полок обнаружились вольные переводы Руссо: Матиуш когда-то занимался ими, чтобы получше научиться излагать свои мысли. Костюшко с огромным интересом взялась за чтение этих записей, чтобы понимать, о чём он так часто говорит.
