— Мама, что случилось? — девушка вцепилась в руку подруги, та неловко обняла её, поглаживая по голове. — Мама?
— О, совсем ничего плохого… — Августина неестественно улыбнулась. — Всё хорошо. Ты возьми у нас голубя и поди напиши пану Вацлаву три слова. Мол, закат будет кровавый. Он поймёт и поможет нам, давай, пиши быстрее. Потом тебя Текля отведёт кое-куда, и ты поговоришь с паном. Только сразу скажи, что беременна, обрадуй его, хорошо? И не напоминай ему о ссоре, прошу, — она неуверенно протянула ей бумагу и чернила. — Давай, пиши.
Перепуганная Анна кое-как вывела то, что просила мать, свернула в трубочку и привязала к лапке принесённого голубя. Текля выпустила его из окна и мучительно закусила губу, молясь, чтобы птица как можно быстрее доставила послание.
— Идём скорее, до заката всего два часа, — она потянула Костюшко за руку. — Идём.
— Хорошо, — Анна поднялась, и они вышли. Неприметная дорожка повела их через старые избы и небольшой участок заброшенных садов, там было темно, прохладно и немного сыро из-за нависавших мглистой грядой деревьев. Текля шагала впереди, спотыкаясь и низко опустив голову, затем вдруг резко раздвинула кусты и пропустила подругу. Они оказались у старого амбара, не раз горевшего и ныне заброшенного.
— Пан Вишнивецкий, я привела вам Анну, — пискнула она. — Слава Богу, они тут всё завалили, замок повесили да ушли, а то бы и того не сумела. Простой люд, что с нас взять. Эй, вы меня слышите?
— Слышу, пусть подойдёт, — раздался взволнованный голос Вишнивецкого. — Ануся, девочка моя?
— Матиуш! — Анна подбежала к заросшей мхом и лишаем стене. — Прости меня, я…
— Не стоит, это пустое. Я сам виноват, — Матиуш старался говорить ласково и мягко. — Моя красавица, я должен тебе кое-что сказать.
— Я тебе тоже, — девушка беспокойно посмотрела на Теклю, и та кивнула ей, взяла за руку, пытаясь поддержать.
— Начни ты, — согласился Вишнивецкий. — Что, моя хорошая?
— Я беременна от тебя, — Анна всхлипнула. — Я ношу под сердцем твоего ребёнка.
— Девочка ты моя, родная, нежная, — Матиуш произносил эти слова с таким отчаянием, что хотелось выть и плакать, но Костюшко сдерживала себя. — Мы его… обязательно воспитаем, слышишь? Вырастим, выучим. Мы с тобой обязательно будем вместе, — вынужденная ложь отчаянно жгла ему язык, он не хотел врать хотя бы в свой последний раз, но не мог, опасаясь за дитя. — Я тебе обещаю, — ему хотелось рыдать, хотелось сойти с ума и не ощущать эту ужасную боль потери двоих, ужасную боль осознания того, как будет больно им. — А теперь уходи, хорошо? Тебе сейчас не стоит тут быть, это может плохо кончиться. Иди, прошу, родная. Я приду чуть позже, мы всё обговорим, обнимемся, ладно? — он умолял, умолял с такой горечью, что у Анны защемило сердце, а глаза наполнились слезами.
— Ты что-то хотел сказать, — едва выдавила она, слова не слушались и путались, тяжёлым комом закрывая горло.
— Я люблю тебя, — эхом отозвался Матиуш, до боли сжимая кулаки и сдерживая крик.
— Я… Я тебя т-тоже… — Анна снова разрыдалась, схватилась за живот, и Текля поспешно увела её, что-то сказав Вишнивецкому, Костюшко уже не слышала. Она медленно теряла сознания, всё дальше и дальше проваливаясь в такую приятную и мягкую тьму…
***
— Пора, — Злата зашла под сень ветхих досок и виновато поглядела на Матиуша исподтишка. — Мне жаль.
— Ты не виновата, — Вишнивецкий поднялся, сбросил камзол. — Вот, возьми себе, там дорогие ткани, брошь драгоценная. Продай и распорядись деньгами, как хочешь. Спасибо за службу. Большего дать, к сожалению, не могу.
— Не могу взять, я не смогла вас спасти. Как я Анне в глаза посмотрю? — серьёзно сказала Судовская. — Не надо. Я лучше ей передам.
— Дело твоё, — Матиуш печально улыбнулся. — Позаботьтесь о ней. На своих друзей я надеяться не смею, она им чужая, но вот вам нет. Это будет моя последняя просьба. Что меня ждёт?
— Кол, — Злата вздрогнула и низко опустила лицо, чтобы не было видно её слёз. — Прости вас, Господи, и не оставь теперь, — она мелко перекрестила его. — Я больше не могу оттягивать.
— Я всё понимаю, — Вишнивецкий медленно вышел на свет закатного солнца. — Простите, дамы и господа, если я был вам плохим господином, — обратился он к крестьянам. — И вы, святой отец, — он повернулся ксёндзу. — Прости их, Боже, если ты там есть, и не оставь моих близких, — он выступил на середину поляны и печально прошептал, воскрешая в памяти улыбающуюся Анну. — Пусть свершится то, что свершится.
Глава двадцать девятая. Конец первой части
Вацлав медленно приземлился на влажную от вечерней росы траву и поправил камзол. Его светлые волосы раздувал прохладный ветерок и норовил сбить с крепких плеч тёмный плащ. На Грохов плавно спускался вечер, солнце уже зашло, и закатные лучи едва касались верхушек деревьев. Казнь, по его расчётам, уже свершилась, и теперь надо было спешить — у него оставалось не так много времени, чтобы спасти Матиуша.
Дом Анны нашёлся быстро, Левандовский восхитился тем, как славно его сладили, одобрительно оглядел стены и наконец деликатно постучал. Внутри завозились и зашумели, послышались женские голоса, на окно на мгновение упала чья-то тень, а затем дверь приоткрылась, и из-за неё осторожно выглянула Анна.
— Пан Вацлав! — она неожиданно крепко обняла его и повисла на шее. — Пан Вацлав, я ждала вас!
— Анна, дорогая моя, да ты меня задушишь, — Левандовский осторожно погладил её по спине и опустил на землю. — Так, говорите, кровавый сегодня закат?
— Такой, мопанку, что лучше бы и не видеть, — пискнула Текля и тут же юркнула за спину Августины. Та печально склонила голову в знак согласия, бросила беспокойный взгляд в сторону дочери, посмотрела на её почти совсем не выделяющийся живот. Анна непонимающе обернулась на них и пожала плечами, перевела взгляд на Вацлава.
— Мне ничего не говорят. Что происходит? — тихо спросила она, нежно и робко беря вампира за руку. — Хоть вы скажите, у меня сердце не на месте. Что с моим Матиушем? Прошу вас, мне так страшно.
— Если ты пообещаешь мне ни в коем случае не волноваться и не подвергать своё дитя опасности, то увидишь сама, — мягко сказал Вацлав, сжимая её ладонь. — Я бы тебя туда не брал, но без твоей помощи мне совсем не обойтись, поэтому придётся. Даёшь слово?
— Даю, — Анна серьёзно кивнула и умоляюще добавила:
— Только бы быть рядом с ним.
— Ты будешь ему хорошей женой, — удовлетворённо хмыкнул Левандовский, криво улыбаясь. — Идём. Дамы, моё почтение, — они вышли из дома и тут же исчезли в облаке тёмного тумана — Костюшко даже не успела понять, что он сделал, как оказалась у стен уже виденного сегодня амбара. Она опасливо повернула голову, озираясь в поисках Матиуша, но не решаясь его позвать, и вскрикнула от ужаса, тут же прижавшись к Вацлаву и спрятав лицо у неё на груди. Перед несчастной Анной предстал высокий грубо обтёсанный кол с нанизанным на него телом её любимого человека. Он без сомнения был мёртв и умер почти мгновенно, но девушке стало так больно, что она не смогла сдержать рыданий. Левандовский шептал ей что-то ласковое, поглаживая ладонью живот, чтобы не случилось выкидыша. Вероятность была ничтожно мала, но он не хотел рисковать и потому на всякий случай ненадолго притупил её чувства, сделав полностью покорной себе.
Сзади прошелестели шаги и раздался мягкий голос Потоцкого, увещевавший Анну, что всё будет хорошо. Вацлав передал ему девушку, а сам ненадолго взлетел вверх, чтобы забрать Матиуша. Он скинул плащ, завернул в него такое лёгкое и бледное тело друга, от чего-то похожее на Христа с Пьяты, которую граф когда-то видел в Ватикане. Костюшко ненадолго обернулась на него и снова всхлипнула, падая на руки Велиславу. Тот осторожно подхватил её и прижал к груди, чуть кивая Левандовскому и растворяясь в подступающих сумерках. Вацлав кивнул в ответ и исчез вслед за ним, пообещав себе написать родственникам будущей княгини всё, что требуется для общего спокойствия. В конце концов, всё кончиться хорошо должно было совсем для всех.
***
В спальне царил полумрак, Вацлав, скинув камзол и жилет, закатав рукава, чертил какие-то знаки на безжизненной груди Матиуша, то и дело что-то произнося на древнем иврите. Велислав особо не вслушивался, краем глаза наблюдая за дремлющей на софе Анной, лишь приметил, что заклинание на порядок выше, чем использовал он сам, когда обращал Рихарда. Милинский, к слову, тоже был здесь, он держал раскрытый фолиант, читая что-то своё, видимо, тоже очень нужное теперь.
— Если всё сделаем правильно, мы получим очень сильного вампира, — заметил Левандовский, закончив своё дело. — Влад принял становление через три недели после смерти, пройдя Ад и получив напутствие самого сатаны, и вы сами знаете, как он могуч. Со смерти Матиуша прошло часа два или три, со смерти Рихарда несколько минут, мы можем предположить возможные последствия. Полагаю, что не ошибусь, если скажу, что с учётом ритуалов князь окажется вдесятеро крепче, чем многоуважаемый пан Милинский. Не обижайтесь, но это так.
Рихард чуть кивнул, ему, в сущности, было всё равно, он никогда не стремился к влиянию и власти, каким-то тайным способностям. Он просто хотел жить и не стареть, ему это казалось вполне достаточным для счастья.
— Пора, — Вацлав наклонился и впился острыми клыками, а шею Матиуша, выпивая остатки его крови, разрезал своё запястье и прижал его к губам друга, чуть обагряя их живительной для всех вампиров жидкостью. По телу Вишнивецкого пробежала судорога, затем ещё одна, ресницы задрожали, а кожа чуть порозовела, принимая более тёплый оттенок. Анна зашевелилась и проснулась, уже свободная от чар Левандовского, бросила взгляд на любимого, всхлипнула, тут же оказалась рядом и взяла его за руку, ласково-судорожно целуя пальцы.
— Матиуш, я люблю тебя, — прошептала она, вглядываясь в его спокойное лицо. — Вернись, прошу.
— Теперь нам остаётся только ждать, — мягко заметил Вацлав. — Думаю, всё получилось.
В тишине вдруг раздался отчётливый стук вновь ожившего сердца.
Часть вторая. Глава тридцатая
Мальчик лет двух или двух с половиной сел в кроватке и любопытно огляделся. Он понятия не имел, который сейчас час, и вообще пока не представлял, как работает та ужасно смешная и громкая штука, по которой взрослые узнают время. Впрочем, нынче это было не слишком важно, у ребёнка имелась совсем иная забота — вылезти из колыбельки и тихонечко уйти, пока няня не видит. Он медленно встал, не слишком уверенно держась за перила, затем осторожно пролез между ними и победно ступил на мягкий ковёр, который мама велела положить ему в комнату ещё с неделю назад. Он был весь пушистый и очень нравился малышу, при других обстоятельствах он бы с удовольствием на нём полежал, играя с мишкой или солдатиками, но не теперь. Теперь надо было выбраться и найти маму с папой. Мальчик проворачивал это уже не раз, при желании он мог хоть каждое утро прибегать к родителям, но быстро понял, что тогда спасительную дверь начнут запирать или, хуже того, расскажут няне, что было совсем ни к чему.
Шаг, ещё шаг, цепкие пальчики схватили ручку двери и осторожно потянули на себя, она с тихим скрипом отворилась, но пани Зося не проснулась, и малыш с довольной улыбкой наконец оказался на свободе. Дальше всё было предельно просто: он на цыпочках прокрался до родительской спальни и протиснулся сквозь небольшую щель, едва задев спиной косяк. Стало довольно ощутимо больно, и мальчик обиженно захныкал, расстроившись такой неудаче.
— Тадеушку, мамино солнышко? — мамин голос его немного успокоил, а когда женщина выскользнула из одеяла и взяла его на руки, то он совершенно затих и теперь занимал себя тем, что перебирал её золотисто-рыжие пряди и беспечно тыкался носом в шею.
— Ануся, душа моя, — со стороны постели раздался приятный мягкий голос отца. — Наш сын опять с боем добрался к нам в гости?
— Да, он такой умница, — Анна с улыбкой поцеловала его в закрытый каштановыми кудряшками лоб. — Тадю, сердечко моё, чего тебе не спится?
— Не знаю, — Тадеуш пожал пухлыми плечами. Ма, к па, — он капризно забарахтался и задёргал ножками.
— Ну конечно, — женщина унесла его в тепло, уложила на мягкие простыни и сама устроилась рядом. — Матиуш, смотри, всё к тебе тянется.
— Папино чудо, — Вишнивецкий обнял ребёнка. — Что надо сказать?
— Доброе утречко, — счастливо произнёс Тадю, целуя его в щёку. — Привет. Как дела? Спасибо. До свидания. Пожалуйста. Можно ли? — он замолчал, раздумывая, что из этого действительно нужно, кроме пожеланий хорошего утра. — А, знаю! — он радостно захлопал в ладоши. — Велислав, ты поросёнок!
— Вацлав погибнет в страшных мучениях, а Потоцкий составит ему компанию, — с елейной улыбкой пообещал любимой жене князь, и та рассмеялась. Тадеуш снова захлопал в ладоши и тоже засмеялся.
— Дядя Велислав тоже смеялся. Поросёнок — это хорошо? Мама смеётся. Хорошо. Папа, почему ты не смеёшься? Тебе нехорошо? — удивлённо спросил он. — Поросёнок — хорошо.
— Бесспорно очень хорошо, но называть других поросятами нельзя, — наставительно сказал Вишнивецкий, взъерошив волосы сына. — Пора бы дяде Вацлаву это запомнить. Хотя он сам порой… — он не договорил, потому что Тадю его перебил, серьёзно произнеся:
— Дядя Вацлав — хорошо, поросёнок — хорошо. Дядя Вацлав — поросёнок?
— Называть других поросятами нехорошо, — повторил князь. — Впрочем, в таком случае я спорить не буду.
— Матиуш Камил Вишнивецкий! — Анна укоризненно посмотрела на обоих. — Чему ты ребёнка учишь?
— Поросёнок — хорошо, называть других — нехорошо, — ответил ей Тадю, будто это было само собой разумеющееся.
— Видишь, он знает, чему учу, — пожал плечами Матиуш. — Моя взяла.
— Этот твой вампиризм делает тебя поросёнком! — мстительно отозвалась женщина. Тадеуш тут же радостно повторил за матерью в своей обычной манере, и главе семейства пришлось признать себя проигравшим. Начинался новый прекрасный день.
***
Велислав слабо улыбнулся Вацлаву и поспешно встал, протягивая ему ладонь для рукопожатия. Он был бледен, уж точно бледнее обычного, несколько осунулся, а глаза излучали какую-то страшную кричащую пустоту. Он был таким с самой своей коронации и даже когда добровольно покинул престол, не изменился, и это пугало Левандовского. Только рождения Тадеуша слегка расшевелило его, Потоцкий подолгу играл с ним, возился, гулял и зачастую не хотел отпускать, смотря на Анну такими несчастными глазами, что хотелось его пожалеть и тоже взять с собой. Наверное, он в маленьком Тадю видел своих не родившихся сыновей.
— Велислав, ты сегодня живее обычного, — граф похлопал его по плечу. — Что тебя так обрадовало?
Потоцкий взял с небольшого изящного столика лист бумаги и показал другу. Там был нарисован упитанный розовый поросёнок и корявым детским почерком писали, что это хорошо.
