Имелся и щит с геральдическим соколом на зеленом поле, правда слегка выщербленный и заржавленный, но безусловно всамделишный. На дне сундука лежала заржавленная кольчуга, которую я едва подняла двумя руками. От восторга у меня даже дух захватило! Я всю жизнь мечтала увидеть что-то подобное!
Потом я представила себе тщедушного магистра, обряженного в парадную тогу, увешанного сверху донизу оружием, и не смогла сдержать скептического хмыканья. К этому всему должен был прилагаться мужественный воин с мускулистой грудью и шрамами на лице, а вовсе не хилый маг с несварением желудка…
В сундуке не хватало только меча. Я покрутила головой по сторонам и вскочила на ноги. Ну конечно! Вон же он висит на стене прямо над столом, весь в паутине и пыли! Как же я сразу-то не заметила…
Я залезла на кресло с ногами и попыталась снять меч. Не тутто было! Проклятая железяка не поддавалась!
После того как я раскраснелась и начала дышать, точно загнанная лошадь, мне пришло в голову посмотреть, что же держит его так прочно.
Меч был намертво прибит к стене за крестовину двумя загнутыми гвоздями.
Оптимизму Виктредиса можно было только позавидовать. Будучи поместным магом, он свято верил в то, что ему никогда не представится случай сразиться с монстром, и намертво приколотил казенный меч к стене. Мне бы такую уверенность в своем будущем…
И с чем прикажете мне идти на вампира? С кочергой?
Ну уж нет!
И следующий час был посвящен тому, чтобы отковырять меч от стены. Не буду описывать, как это происходило, но знайте, что мне пришлось нелегко.
В тот момент, когда аршинные гвозди, которыми магистр приколотил благородное оружие, дрогнули, а мое сердце пропустило удар, раздался подозрительный скрежет, и рукоять отделилась от лезвия. Я с воплем уселась с размаху на стол, сбросив на пол деся ток книг, а лезвие воткнулось в пол с глухим звуком. Да. С кочергой.
Поужинала я на всякий случай плотно. Вдруг это был мой последний ужин?
…Меча, как уже стало ясно, мне не досталось. По здравом размышлении я отвергла и метательные звездочки, и кольчугу, которая лишила бы меня всяких шансов на выживание, — не льстя себе, эти шансы я относила на счет своих быстрых ног. Кочерга представлялась мне лучшим из возможных вариантом, но пришлось отказаться и от нее. Если бы хоть кто-то из присутствовавших на городском Совете увидал бы меня с кочергой наперевес, традиционно сложившемуся образу мага был бы нанесен непоправимый урон. Я же теперь чувствовала некую ответственность за доброе имя чародея, которому предстояло меня кормить еще десять дней.
Поэтому я без дальнейших выдумок сходила в ближайший лесок за огородом, вырубила там несколько молодых осинок и заточила десяток кольев, которые были значительно длиннее, нежели предписывалось в справочнике. Однако я не была склонна подпускать к себе кровососущее чудовище, наделенное сверхъестественной силой, на расстояние вытянутой руки, как, судя по всему, поступали прочие борцы с упырями. Будь моя воля, я бы пошла на кладбище с целой осиновой рогатиной, как на кабана, но молодые осинки были настолько хлипкими, что напоминали скорее удочку, а старые были сплошь какими-то трухлявыми.
Кроме вязанки кольев, я захватила с собой святую воду — по крайней мере, так было написано на бутыли из лаборатории. Да уж, вампир был обречен.
Шутка.
Городское кладбище находилось не так уж и далеко. Во второй раз за сегодняшний день я спустилась с холма, на котором стоял дом поместного мага, и побрела по хорошо утоптанной тропинке. Она вела к околице, минуя полосу непроходимых зарослей козьей ивы, которая отмежевывала чародейские владения от огородов простых людей. Перейдя шаткий мостик через канаву, я пересекла официальную границу между городом и вольными землями.
До первых домов, уже едва заметных в наступающих сумерках, мне оставалось минут пять спокойной ходьбы. Можно было, конечно, пойти по дороге, которая огибала холм с другой стороны и вела к городским воротам, но так получилось бы дольше. Да и не хотелось мозолить глаза страже.
Сразу за огородами начинались дворы.
Я прошла по улице, удостоившись собачьего бреха из-под каждых ворот. В окнах уже горели светильники — мирные люди приступали к ужину. Я испытывала острую зависть к ним, но твердо шла дальше.
Эти добротные, большие дома за высокими заборами еще не считались Эсвордом — они находились за городской стеной и именовались Болотцами. Именно отсюда на городской рынок поступали свежие овощи, фрукты, молочные продукты и мясо, обеспечивая приличный заработок местным жителям.
Болотцы состояли из одной петляющей улочки, которая упиралась в небольшой пустырь, поросший густыми кустами, лопухами и чередой. Только наметанный глаз мог различить в их зарослях тропинку, в незапамятные времена протоптанную болотницкими торговками молоком, которые не желали делиться своим товаром со стражей. Я не первый раз шла этим путем и без колебаний нырнула в едва заметный промежуток между двумя кустами шиповника. Бесшумно, ловко и грациозно я выбралась из зарослей и… Вот зараза, все-таки зацепилась волосами…
Несколько минут ушло на то, чтобы освободиться, причем ни о какой бесшумности и гибкости речи уже не шло. Я пыхтела, ругалась, выдирала из волос колючки и трещала ветвями, словно дикий кабан. Далее я уже просто шагала, не пытаясь демонстрировать ловкость и грациозность, будь они неладны.
Затем передо мной черной громадой из вечерних сумерек выступила городская стена. Тропинка некоторое время бежала вдоль нее, пока наконец не уперлась в провал. Я без всякого труда преодолела небольшую осыпь из остатков стены и очутилась в городе.
Теперь мне оставалось пройти по Кожевенной улице, затем миновать рыночную площадь и напоследок свернуть в Могильный переулок, который прямиком упирался в кладбище, о чем и свидетельствовало его название.
Вход на кладбище, естественно, никто не охранял. От кого нужно было оберегать покойников? Да и усопшие вряд ли стали бы ломиться в кладбищенские ворота, требуя, чтобы их разобрали обратно по домам. О том же, что на кладбище могут найти свое пристанище не только добропорядочные мертвые люди, а и коечто другое, городские власти старались не задумываться.
Итак, я, ощущая сильнейший трепет, ступила на кладбищенскую территорию. Пальцы мои сами по себе сжали ремень заплечной сумки, а уши заледенели. Мне было очень страшно.
Полная луна медленно поднималась над лесом, который начинался сразу же за оградой. Городская стена в этой части Эсворда была разрушена еще в Тройную войну (проще говоря, давным-давно), и с тыла город был открыт любой опасности. Тишина стояла мертвая — другого определения не подобрать, хоть это мне совершенно не нравилось. Даже ночные птицы как-то подозрительно молчали.
Пройдясь меж могил, я поняла, что обстановка не располагает к прогулке. Торчащие там и сям надгробия вызывали у меня нервные спазмы по всему телу, а зубы сами по себе начали отбивать дробь, которая должна была помочь упырю меня обнаружить без лишних подсказок. За моей спиной глухо побулькивала бутыль со святой водой, навевая нехорошие мысли о чьем-то урчащем желудке. Подумав еще немного, я обнаружила прямо перед собой развесистое дерево, призывно шелестящее густой листвой, сквозь которую меня точно никто бы не разглядел, и манящее толстыми, достаточно удобными для всенощного сидения ветвями.
«Сначала надо разобраться в обстановке!» — как можно более веско сказала я сама себе и полезла на дерево.
…Ночь на кладбище была столь долгой, что растянуть соответственно описание красот звездного сияния и полной, яркой, как серебряная монета, луны я просто не в силах. Все вокруг дышало полуночной жутью, и поневоле в голове появлялись тревожные мысли, из-за которых на луне со звездами сосредоточиться никак не получалось. Да и холодало очень быстро. Взглянув в сторону города, я заметила, что огоньков в окнах почти не осталось. Значит, все порядочные люди легли спать в свои теплые постели, накрылись по уши пуховыми одеялами и уже видят первые сны. А я в это время враскорячку сижу на ветке над могилами и медленно замерзаю.
Чтобы как-то отвлечься и доказать себе, что держу все под контролем, я принялась записывать свои наблюдения на мятый листочек — свет луны был достаточно ярок. Впоследствии я намеревалась присовокупить свой отчет к книге учета, которая произвела на меня неизгладимое впечатление.
Пальцы у меня заметно тряслись. В результате из-под моей руки выходили поразительно кривые каракули, а уж смысл потерялся практически после первых строк, которые я приведу ниже. Но описывать все по порядку я не в состоянии — даже от одного воспоминания о той ночи меня начинает бить крупная дрожь. Боюсь, что весь мой рассказ сведется к словам «сердце перестало биться», «леденящая дрожь прошла по спине», «от ужаса перехватило дыхание», «кровь застыла в жилах» и т. п. В той же писанине эмоций было мало, поэтому предоставляю вам додумать их самим, тем самым сэкономив мне кучу времени и бумаги.
Итак, вот стенограмма моего ночного дежурства на кладбище.
«Ночь. Очень холодная ночь. Просто ледник какой-то.
Дата: второй день полнолуния.
Местоположение: действующее кладбище города Эсворда, западный Эпфельредд.
Предположительная цель: упырь, он же вампир (см. „Бестиарий“).
(Больше в тот момент ничего придумать я не смогла, поэтому ниже разными почерками слово „упырь“ написано трижды, а далее нарисована жуткая саблезубая харя).
Инвентарь: кол, чеснок, святая во… (тут запись резко обрывается, и чуть ниже почерк приобретает еще большую корявость, характерную для состояния крайнего нервного напряжения).
Прозвучал резкий (перечеркнуто) леденящий душу ужасающий крик, предположительно птицы. Очень хочется, чтобы это предположение было верным.
(Ниже нарисовано жуткое когтистое пернатое, по сравнению с которым даже упырь кажется довольно миловидным. Видно, что на это художество было потрачено порядочно времени и вдохновения.)
Часы на ратуше пробили полночь. Как можно так долго и много кричать? Каждую минуту, будто ее душат! Уже голова раскалывается! Где же вампир, в конце концов?
(С этого места почерк становится едва читаемым.)
Второй час ночи. Только что птицу кто-то сожрал! Это определено по резко наступившей тишине и последующему чавканью где-то слева от меня. Вряд ли одной птицей можно было насытиться. По-моему, я слышу, как неподалеку урчит чей-то пустой желудок.
(Вкривь и вкось.)
Третий час ночи. Только что под деревом прошел вурдалак. Вурдалак! Крупный экземпляр, с крупными зубами, с крупными когтями, с крупной пас…
(Тут строка опять обрывается, видна дырка от карандаша.)
Вот (перечеркнуто) прямо подо мной (тоже перечеркнуто) оборотень! Здоровенный, как корова! Как две коровы!
(Дальше строки расползлись по бумаге, свидетельствуя о том, что рука не вполне повиновалась воле пишущего.)
Мантикора. Размах крыльев — 1,5 метра. Кстати, я, наверное, сегодня умру.
Стрыга. В два раза больше мантикоры.
Какие-то карликовые уродцы с большими ушами, 6 шт. Надо будет посмотреть в „Бестиарии“… Ой, вряд ли, вряд ли.
В 4 часа по направлению к лесу проследовала группа удавленниц в количестве 8 человек (перечеркнуто) тел.
Стая гарпий на склепе слева от меня. На святую воду не реагируют.
Пять часов. Восход солнца спугнул какую-то одноглазую тварь, и она не успела залезть ко мне на дерево.
Ненавижу Виктредиса».
Когда рассвет набрал силу и ночная нежить забилась обратно в склепы, норы, ямы и другие милые ее сердцу места, я слезла (ой, да что приукрашивать — упала) с дерева. Грохнулась я довольно шумно, но, к счастью, лопухи немного смягчили падение, и я ничего себе не сломала. На голову мне спланировал листок бумаги, где была описана прошедшая ночь, мгновением позже, вслед за ним, с грохотом посыпались осиновые колья.
Я попыталась встать, но ноги меня не держали, предательски подгибаясь в коленях. Пройдя пару шагов, я умудрилась споткнуться и повалиться прямо на свежую могилу некоего Вальтера Роуста, добропорядочного горожанина и отменного семьянина, скончавшегося в возрасте семидесяти двух лет и оставившего по себе двенадцать детей, сорок двух и вовсе несообразное количество правнуков, о чем гордо сообщала эпитафия. Курган из венков, в создание которого внесли вклад, без сомнения, все его потомки, рухнул на меня, отчего я громко захрипела и выругалась.
С трудом я выбралась из-под горы цветов, искусственных и живых, напоминая духа полей в день праздника урожая. Кое-что удалось снять, но руки у меня тряслись, и на пару гирлянд пришлось плюнуть.
Так вот, значит, что творится в городе ночью!
Ну, Виктредис, ну, защитник!
Я прекрасно понимала: ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы городской Совет узнал про это безобразие. Если ктонибудь хоть краем глаза увидит вакханалию, которая творится здесь от заката до рассвета, сюда не то что комиссию вызовут, а весь Совет Лиги вместе с секретариатом.
Да уж. Мантикоры, стрыги, удавленницы, гарпии, ушастые уродцы… Вот только вампира не было.
Пребывая в задумчивости, я миновала кладбищенскую ограду, все еще слегка пошатываясь и вздрагивая.
— Изыди, нечистая сила! — вдруг проревел кто-то позади меня испуганным басом, и на голову мне в довершение всех несчастий обрушился жбан воды — не меньше.
От злости я взревела еще раскатистее моего неизвестного недоброжелателя, развернулась и с ходу огрела того по лбу самым увесистым колом. Мне уже было все равно, кто на меня покусился — вампир ли, удавленник или сам бургомистр.
Нападающий с приглушенным воплем уселся в лопухи под кладбищенской оградой.
Он был не похож ни капли на Ульриха ван Эммена, и в принадлежность сего белобрысого, вихрастого увальня к вампирскому племени верилось слабо.
— Э-э-э… Климент? — уточнила я после непродолжительного осмотра.
— Не, Констан… — робко отозвался он.
— Подмастерье кузнеца?
— Он самый.
— Тьфу ты, я всегда думала, что ты Климент… Вот те на! Только тебя мне не хватало. Ну, чего расселся? — досадливо вздохнула я. — Подымайся, Констан. И объясни-ка мне, любезный, с чего это вдруг тебе вздумалось окатить меня водой?
Подмастерье кузнеца, здоровый, веснушчатый парень, способный оглушить коня кулаком, выбрался из лопухов, потирая лоб.
— Это вы, госпожа Каррен? — недоверчиво спросил он.
— Я.
— Ой, как неудобно получилось-то…
Утро постепенно вступало в свои права. Начинали распеваться петухи, кое-где чирикали воробьи, и день обещал быть таким же погожим, что и предыдущий.
— …И не поверите, госпожа Каррен, опосля третьей кружки этот дурачина и говорит мне: мол, нипочем не хватит у тебя храбрости ночь на кладбище просидеть. И так меня за душу взяло это его утверждение, что с досады вмазал я ему в зубы. Но людям, присутствующим в той поганой таверне, сомнение в душу он заронил — а всем зубы не пересчитаешь, хоть я и попробовал. Стали остальные тоже меня подзуживать, мол, кладбище даже магу не по зубам, да нам ли про то говорить, если даже известный храбрец Констан туда не ходок. Вот так, слово за слово, и побились мы об заклад с приятелями, что я проведу цельную ночь на кладбище, а в доказательство чего-нибудь принесу оттудова. Трактирщик тоже воодушевился. Сказал, что у него почти полный ушат освященной воды простаивает без пользы.
Потом я представила себе тщедушного магистра, обряженного в парадную тогу, увешанного сверху донизу оружием, и не смогла сдержать скептического хмыканья. К этому всему должен был прилагаться мужественный воин с мускулистой грудью и шрамами на лице, а вовсе не хилый маг с несварением желудка…
В сундуке не хватало только меча. Я покрутила головой по сторонам и вскочила на ноги. Ну конечно! Вон же он висит на стене прямо над столом, весь в паутине и пыли! Как же я сразу-то не заметила…
Я залезла на кресло с ногами и попыталась снять меч. Не тутто было! Проклятая железяка не поддавалась!
После того как я раскраснелась и начала дышать, точно загнанная лошадь, мне пришло в голову посмотреть, что же держит его так прочно.
Меч был намертво прибит к стене за крестовину двумя загнутыми гвоздями.
Оптимизму Виктредиса можно было только позавидовать. Будучи поместным магом, он свято верил в то, что ему никогда не представится случай сразиться с монстром, и намертво приколотил казенный меч к стене. Мне бы такую уверенность в своем будущем…
И с чем прикажете мне идти на вампира? С кочергой?
Ну уж нет!
И следующий час был посвящен тому, чтобы отковырять меч от стены. Не буду описывать, как это происходило, но знайте, что мне пришлось нелегко.
В тот момент, когда аршинные гвозди, которыми магистр приколотил благородное оружие, дрогнули, а мое сердце пропустило удар, раздался подозрительный скрежет, и рукоять отделилась от лезвия. Я с воплем уселась с размаху на стол, сбросив на пол деся ток книг, а лезвие воткнулось в пол с глухим звуком. Да. С кочергой.
Поужинала я на всякий случай плотно. Вдруг это был мой последний ужин?
…Меча, как уже стало ясно, мне не досталось. По здравом размышлении я отвергла и метательные звездочки, и кольчугу, которая лишила бы меня всяких шансов на выживание, — не льстя себе, эти шансы я относила на счет своих быстрых ног. Кочерга представлялась мне лучшим из возможных вариантом, но пришлось отказаться и от нее. Если бы хоть кто-то из присутствовавших на городском Совете увидал бы меня с кочергой наперевес, традиционно сложившемуся образу мага был бы нанесен непоправимый урон. Я же теперь чувствовала некую ответственность за доброе имя чародея, которому предстояло меня кормить еще десять дней.
Поэтому я без дальнейших выдумок сходила в ближайший лесок за огородом, вырубила там несколько молодых осинок и заточила десяток кольев, которые были значительно длиннее, нежели предписывалось в справочнике. Однако я не была склонна подпускать к себе кровососущее чудовище, наделенное сверхъестественной силой, на расстояние вытянутой руки, как, судя по всему, поступали прочие борцы с упырями. Будь моя воля, я бы пошла на кладбище с целой осиновой рогатиной, как на кабана, но молодые осинки были настолько хлипкими, что напоминали скорее удочку, а старые были сплошь какими-то трухлявыми.
Кроме вязанки кольев, я захватила с собой святую воду — по крайней мере, так было написано на бутыли из лаборатории. Да уж, вампир был обречен.
Шутка.
Городское кладбище находилось не так уж и далеко. Во второй раз за сегодняшний день я спустилась с холма, на котором стоял дом поместного мага, и побрела по хорошо утоптанной тропинке. Она вела к околице, минуя полосу непроходимых зарослей козьей ивы, которая отмежевывала чародейские владения от огородов простых людей. Перейдя шаткий мостик через канаву, я пересекла официальную границу между городом и вольными землями.
До первых домов, уже едва заметных в наступающих сумерках, мне оставалось минут пять спокойной ходьбы. Можно было, конечно, пойти по дороге, которая огибала холм с другой стороны и вела к городским воротам, но так получилось бы дольше. Да и не хотелось мозолить глаза страже.
Сразу за огородами начинались дворы.
Я прошла по улице, удостоившись собачьего бреха из-под каждых ворот. В окнах уже горели светильники — мирные люди приступали к ужину. Я испытывала острую зависть к ним, но твердо шла дальше.
Эти добротные, большие дома за высокими заборами еще не считались Эсвордом — они находились за городской стеной и именовались Болотцами. Именно отсюда на городской рынок поступали свежие овощи, фрукты, молочные продукты и мясо, обеспечивая приличный заработок местным жителям.
Болотцы состояли из одной петляющей улочки, которая упиралась в небольшой пустырь, поросший густыми кустами, лопухами и чередой. Только наметанный глаз мог различить в их зарослях тропинку, в незапамятные времена протоптанную болотницкими торговками молоком, которые не желали делиться своим товаром со стражей. Я не первый раз шла этим путем и без колебаний нырнула в едва заметный промежуток между двумя кустами шиповника. Бесшумно, ловко и грациозно я выбралась из зарослей и… Вот зараза, все-таки зацепилась волосами…
Несколько минут ушло на то, чтобы освободиться, причем ни о какой бесшумности и гибкости речи уже не шло. Я пыхтела, ругалась, выдирала из волос колючки и трещала ветвями, словно дикий кабан. Далее я уже просто шагала, не пытаясь демонстрировать ловкость и грациозность, будь они неладны.
Затем передо мной черной громадой из вечерних сумерек выступила городская стена. Тропинка некоторое время бежала вдоль нее, пока наконец не уперлась в провал. Я без всякого труда преодолела небольшую осыпь из остатков стены и очутилась в городе.
Теперь мне оставалось пройти по Кожевенной улице, затем миновать рыночную площадь и напоследок свернуть в Могильный переулок, который прямиком упирался в кладбище, о чем и свидетельствовало его название.
Вход на кладбище, естественно, никто не охранял. От кого нужно было оберегать покойников? Да и усопшие вряд ли стали бы ломиться в кладбищенские ворота, требуя, чтобы их разобрали обратно по домам. О том же, что на кладбище могут найти свое пристанище не только добропорядочные мертвые люди, а и коечто другое, городские власти старались не задумываться.
Итак, я, ощущая сильнейший трепет, ступила на кладбищенскую территорию. Пальцы мои сами по себе сжали ремень заплечной сумки, а уши заледенели. Мне было очень страшно.
Полная луна медленно поднималась над лесом, который начинался сразу же за оградой. Городская стена в этой части Эсворда была разрушена еще в Тройную войну (проще говоря, давным-давно), и с тыла город был открыт любой опасности. Тишина стояла мертвая — другого определения не подобрать, хоть это мне совершенно не нравилось. Даже ночные птицы как-то подозрительно молчали.
Пройдясь меж могил, я поняла, что обстановка не располагает к прогулке. Торчащие там и сям надгробия вызывали у меня нервные спазмы по всему телу, а зубы сами по себе начали отбивать дробь, которая должна была помочь упырю меня обнаружить без лишних подсказок. За моей спиной глухо побулькивала бутыль со святой водой, навевая нехорошие мысли о чьем-то урчащем желудке. Подумав еще немного, я обнаружила прямо перед собой развесистое дерево, призывно шелестящее густой листвой, сквозь которую меня точно никто бы не разглядел, и манящее толстыми, достаточно удобными для всенощного сидения ветвями.
«Сначала надо разобраться в обстановке!» — как можно более веско сказала я сама себе и полезла на дерево.
…Ночь на кладбище была столь долгой, что растянуть соответственно описание красот звездного сияния и полной, яркой, как серебряная монета, луны я просто не в силах. Все вокруг дышало полуночной жутью, и поневоле в голове появлялись тревожные мысли, из-за которых на луне со звездами сосредоточиться никак не получалось. Да и холодало очень быстро. Взглянув в сторону города, я заметила, что огоньков в окнах почти не осталось. Значит, все порядочные люди легли спать в свои теплые постели, накрылись по уши пуховыми одеялами и уже видят первые сны. А я в это время враскорячку сижу на ветке над могилами и медленно замерзаю.
Чтобы как-то отвлечься и доказать себе, что держу все под контролем, я принялась записывать свои наблюдения на мятый листочек — свет луны был достаточно ярок. Впоследствии я намеревалась присовокупить свой отчет к книге учета, которая произвела на меня неизгладимое впечатление.
Пальцы у меня заметно тряслись. В результате из-под моей руки выходили поразительно кривые каракули, а уж смысл потерялся практически после первых строк, которые я приведу ниже. Но описывать все по порядку я не в состоянии — даже от одного воспоминания о той ночи меня начинает бить крупная дрожь. Боюсь, что весь мой рассказ сведется к словам «сердце перестало биться», «леденящая дрожь прошла по спине», «от ужаса перехватило дыхание», «кровь застыла в жилах» и т. п. В той же писанине эмоций было мало, поэтому предоставляю вам додумать их самим, тем самым сэкономив мне кучу времени и бумаги.
Итак, вот стенограмма моего ночного дежурства на кладбище.
«Ночь. Очень холодная ночь. Просто ледник какой-то.
Дата: второй день полнолуния.
Местоположение: действующее кладбище города Эсворда, западный Эпфельредд.
Предположительная цель: упырь, он же вампир (см. „Бестиарий“).
(Больше в тот момент ничего придумать я не смогла, поэтому ниже разными почерками слово „упырь“ написано трижды, а далее нарисована жуткая саблезубая харя).
Инвентарь: кол, чеснок, святая во… (тут запись резко обрывается, и чуть ниже почерк приобретает еще большую корявость, характерную для состояния крайнего нервного напряжения).
Прозвучал резкий (перечеркнуто) леденящий душу ужасающий крик, предположительно птицы. Очень хочется, чтобы это предположение было верным.
(Ниже нарисовано жуткое когтистое пернатое, по сравнению с которым даже упырь кажется довольно миловидным. Видно, что на это художество было потрачено порядочно времени и вдохновения.)
Часы на ратуше пробили полночь. Как можно так долго и много кричать? Каждую минуту, будто ее душат! Уже голова раскалывается! Где же вампир, в конце концов?
(С этого места почерк становится едва читаемым.)
Второй час ночи. Только что птицу кто-то сожрал! Это определено по резко наступившей тишине и последующему чавканью где-то слева от меня. Вряд ли одной птицей можно было насытиться. По-моему, я слышу, как неподалеку урчит чей-то пустой желудок.
(Вкривь и вкось.)
Третий час ночи. Только что под деревом прошел вурдалак. Вурдалак! Крупный экземпляр, с крупными зубами, с крупными когтями, с крупной пас…
(Тут строка опять обрывается, видна дырка от карандаша.)
Вот (перечеркнуто) прямо подо мной (тоже перечеркнуто) оборотень! Здоровенный, как корова! Как две коровы!
(Дальше строки расползлись по бумаге, свидетельствуя о том, что рука не вполне повиновалась воле пишущего.)
Мантикора. Размах крыльев — 1,5 метра. Кстати, я, наверное, сегодня умру.
Стрыга. В два раза больше мантикоры.
Какие-то карликовые уродцы с большими ушами, 6 шт. Надо будет посмотреть в „Бестиарии“… Ой, вряд ли, вряд ли.
В 4 часа по направлению к лесу проследовала группа удавленниц в количестве 8 человек (перечеркнуто) тел.
Стая гарпий на склепе слева от меня. На святую воду не реагируют.
Пять часов. Восход солнца спугнул какую-то одноглазую тварь, и она не успела залезть ко мне на дерево.
Ненавижу Виктредиса».
Когда рассвет набрал силу и ночная нежить забилась обратно в склепы, норы, ямы и другие милые ее сердцу места, я слезла (ой, да что приукрашивать — упала) с дерева. Грохнулась я довольно шумно, но, к счастью, лопухи немного смягчили падение, и я ничего себе не сломала. На голову мне спланировал листок бумаги, где была описана прошедшая ночь, мгновением позже, вслед за ним, с грохотом посыпались осиновые колья.
Я попыталась встать, но ноги меня не держали, предательски подгибаясь в коленях. Пройдя пару шагов, я умудрилась споткнуться и повалиться прямо на свежую могилу некоего Вальтера Роуста, добропорядочного горожанина и отменного семьянина, скончавшегося в возрасте семидесяти двух лет и оставившего по себе двенадцать детей, сорок двух и вовсе несообразное количество правнуков, о чем гордо сообщала эпитафия. Курган из венков, в создание которого внесли вклад, без сомнения, все его потомки, рухнул на меня, отчего я громко захрипела и выругалась.
С трудом я выбралась из-под горы цветов, искусственных и живых, напоминая духа полей в день праздника урожая. Кое-что удалось снять, но руки у меня тряслись, и на пару гирлянд пришлось плюнуть.
Так вот, значит, что творится в городе ночью!
Ну, Виктредис, ну, защитник!
Я прекрасно понимала: ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы городской Совет узнал про это безобразие. Если ктонибудь хоть краем глаза увидит вакханалию, которая творится здесь от заката до рассвета, сюда не то что комиссию вызовут, а весь Совет Лиги вместе с секретариатом.
Да уж. Мантикоры, стрыги, удавленницы, гарпии, ушастые уродцы… Вот только вампира не было.
Пребывая в задумчивости, я миновала кладбищенскую ограду, все еще слегка пошатываясь и вздрагивая.
— Изыди, нечистая сила! — вдруг проревел кто-то позади меня испуганным басом, и на голову мне в довершение всех несчастий обрушился жбан воды — не меньше.
От злости я взревела еще раскатистее моего неизвестного недоброжелателя, развернулась и с ходу огрела того по лбу самым увесистым колом. Мне уже было все равно, кто на меня покусился — вампир ли, удавленник или сам бургомистр.
Нападающий с приглушенным воплем уселся в лопухи под кладбищенской оградой.
Он был не похож ни капли на Ульриха ван Эммена, и в принадлежность сего белобрысого, вихрастого увальня к вампирскому племени верилось слабо.
— Э-э-э… Климент? — уточнила я после непродолжительного осмотра.
— Не, Констан… — робко отозвался он.
— Подмастерье кузнеца?
— Он самый.
— Тьфу ты, я всегда думала, что ты Климент… Вот те на! Только тебя мне не хватало. Ну, чего расселся? — досадливо вздохнула я. — Подымайся, Констан. И объясни-ка мне, любезный, с чего это вдруг тебе вздумалось окатить меня водой?
Подмастерье кузнеца, здоровый, веснушчатый парень, способный оглушить коня кулаком, выбрался из лопухов, потирая лоб.
— Это вы, госпожа Каррен? — недоверчиво спросил он.
— Я.
— Ой, как неудобно получилось-то…
Утро постепенно вступало в свои права. Начинали распеваться петухи, кое-где чирикали воробьи, и день обещал быть таким же погожим, что и предыдущий.
— …И не поверите, госпожа Каррен, опосля третьей кружки этот дурачина и говорит мне: мол, нипочем не хватит у тебя храбрости ночь на кладбище просидеть. И так меня за душу взяло это его утверждение, что с досады вмазал я ему в зубы. Но людям, присутствующим в той поганой таверне, сомнение в душу он заронил — а всем зубы не пересчитаешь, хоть я и попробовал. Стали остальные тоже меня подзуживать, мол, кладбище даже магу не по зубам, да нам ли про то говорить, если даже известный храбрец Констан туда не ходок. Вот так, слово за слово, и побились мы об заклад с приятелями, что я проведу цельную ночь на кладбище, а в доказательство чего-нибудь принесу оттудова. Трактирщик тоже воодушевился. Сказал, что у него почти полный ушат освященной воды простаивает без пользы.
