Подследственный молча кивнул.
– Ты расскажи мне, Задворных, о том, почему ты так сглупил и подставился? – продолжил Телегин. – Волчары твоего уровня обычно подобных промахов не совершают. Я имею в виду, естественно, не физический промах, когда метят в сердце, а попадают ниже. И не ошибку, когда ты планировал пристрелить Тилляева, а едва не убил девушку.
– Вы в театр ходите? – спросил Кирилл вместо прямого ответа.
– Очень редко.
– А бывали в нашем... В театре Атаманова?
– Это который теперь стал прозываться «театром Атамановой»? Давно дело было.
– Ясно, значит, имя актрисы Светланы Севостьяновой вам ничего не скажет...
– Думаю, нет.
– Это Женщина с большой буквы, гражданин следователь. Фемина. Само олицетворение женской сущности, богиня Афродита, никак не меньше... Слова тут не помогут, её видеть надо, дышать ею. Но при этом ведёт себя как кошка: гуляет сама по себе, ни от кого не хочет зависеть. Тех, кто ей признаётся в любви или в желании переспать, либо отталкивает, либо ядовито высмеивает. Но если на кого глаз положит, своего добивается. К сожалению, я не успел завоевать её, хотя и двинулся целенаправленно. Но слишком поздно я начал. Упустил по меньшей мере несколько лет. Но кто ж знал...
– Получается, что дама-то с большим опытом? Как-то это не вяжется с блатными вашими понятиями, Задворных.
– Извините, гражданин следователь, но это не тот случай, – Кирилл дёрнулся всем телом, точно его укололи иголкой. – Если бы вы её видели, вы бы меня поняли. Любой бы понял. Да, у неё было много романов. Даже с одной поэтессой. Какой-нибудь другой женщине люди бы такого не простили, но Севостьяновой можно всё. Кроме того, она была замужем за вашим капитаном Замороковым. Не знаю, каким образом они друг с другом пересеклись, но из этого брака ничего путного не вышло. Мужик пытался её сломать. Очень сильно старался, но не смог – после развода сам запил и стал делать глупости. Немного, пожалуй, сумел её надломить, но не более того – реально самую малость. Кстати, это лишь добавляет сильной женщине шарма и привлекательности. Для тех, кто понимает...
– С Замороковым я не был хорошо знаком, эту историю потому не знаю... Вообще забавно вышло. Тот самый «Токарев», который несколько лет хранил у себя Замороков, потом попал тебе в руки, чтобы ты пошёл и застрелил любовника его бывшей жены. С одной стороны, удивительно, а с другой, начинаешь понимать, какая всё-таки деревня наш Нижнеманск... Кстати, расскажи, как твоя романтическая история вяжется с попыткой продажи «Октября» москвичам? В протоколе, как ты помнишь, если что и отражено, то порознь.
– Всё шло вроде как надо. Главреж нашего театра был в длительном отъезде... вы знаете, по какой причине... и тут мне предложили устранить администратора, потому что Атаманов, хоть и в новом обличье, но должен был вот-вот вернуться. За здание «Октября» внезапно начались подпольные торги, которые выиграли москвичи. Кроме того, за организацию передачи здания мне должны были отвалить большой куш... Мы же действительно без протокола сейчас говорим, верно?.. Ну а тут администратор, да ещё на пару с помощницей режиссёра попадают в аварию, и я тут же подставляю руку, чтобы поймать упавшее яблоко. Но отлично понимаю, что в глазах Севостьяновой после этого стану, мягко говоря, не самым приятным парнем. Хотя с теми деньгами, которые у меня уже почти что были в руках, я бы сам купил ей целый театр в собственность... Я начал действовать, но уже было поздно. Если бы... Если бы у меня под ногами не путался мальчишка Тилляев, думаю, Светлану я бы успел заполучить раньше. Но она с приездом этого пацанёнка вообще перестала видеть других. Меня, естественно, тоже. Возможно, я где-то перегнул палку, пытаясь привлечь её внимание, но она всё равно уже начала спать с этим Тилляевым. Конечно, «спать» – явно не то слово... Гражданин следователь, вот хотите верьте, хотите нет, будь на месте этого сопляка, который годится ей в сыновья, нормальный, серьёзный, взрослый мужчина, такое перенести удалось бы легче. Но понимание того, что мне предпочли это ещё толком не сформировавшееся недоразумение, просто меня убило. Знаете, я мог бы даже апеллировать к состоянию аффекта... Хм. Да, кстати...
– Не прокатит, – помотал головой Телегин. – Ты не похож на склонного к аффектам. Ты планировал застрелить Тилляева, причём готовился тщательно и целеустремлённо. Один только глушитель сразу сметёт малейшие попытки подтянуть состояние аффекта. Кроме того, доказано, что ты киллер, да ещё убивавший женщин с особой жестокостью. Таких, как ты, полагается считать людьми глубоко бездушными и не склонными к убийствам по романтическим мотивам. К тому же тебе и Константина Дедова припомнят, да не один раз. Вот почему я сомневаюсь, что у адвоката получится скостить тебе пожизненное до реального срока. Хотя, конечно, всё может случиться.
– Если адвокату покажут эту милующуюся парочку – Тилляева со Светланой, он тут же признает меня невиновным, – усмехнулся Кирилл.
– Несколько дней тому назад, – произнёс Дмитрий, проигнорировав эту реплику, – на твоём месте сидел этот сопляк, которого ты замыслил убить. Вот скажу тебе как есть, Задворных, ему я давал совершенно другие советы. Мне действительно хотелось, чтобы он присел... или хотя бы попортил свою холёную мордашку.
– Кажется, я вас понимаю... Но к чему вы клоните, а, гражданин начальник?
– Я ему сказал тогда немножко правды. Это про ту зону, на которой ты уже сидел, Задворных. И откуда сделал ноги. Возможно, если бы Ерматова скончалась, мы бы уже осудили этого шпанёнка. Возможно, кто-нибудь вступился бы за него на стадии суда, и он отправился бы в наш «пионерский лагерь». Конечно, ему бы там после репетиций всё равно предложили в камере играть пани Монику, но для таких, как он, это неизбежно в любом исправительном учреждении. Тебе же, я думаю, подобное не грозит.
– Так, и если сейчас найдётся тот, кто имеет реальное влияние в городе, тогда...
– Тогда у тебя, Задворных, появится реальный шанс отправиться в знакомое место. И, может быть, даже выйти из него не ногами вперёд. Конечно, через достаточно много лет... Но сбежать оттуда тебе больше не дадут. Это я обещаю. И сам прослежу, по возможности. По тебе и так «дом родной» плачет. Больше тридцати лет в долг живёшь.
– Понимаю, гражданин следователь. Если вы обратитесь к Юрию Ёлкину...
– Погоди, Задворных. Я, между прочим, сижу тут вовсе не для того, чтобы улучшать условия поголовно для всей мрази, каковой считаю и тебя. Так что не обольщайся на этот счёт.
– Тогда в чём суть нашего разговора, гражданин начальник? Я уж решил, что вы пытаетесь залезть мне в душу, понять что-то...
– Кстати, именно это я и делаю. И, кстати, кое-что я действительно уже понял.
Кирилл осклабился.
– Ну, это вы про Тилляева. Я вижу, что вы чувствуете по отношению к этому гадёнышу...
– Не будем тереть за мои чувства, Задворных. Но если бы не Тилляев, я уже давно вызвал бы конвойного – у меня и без тебя дел просто вагон... Тилляев... Ты же знаешь, как он сбежал из СИЗО? Я уверен, что весь ваш театр к этому руку приложил. Коллективную.
Кирилл пожал плечами.
– Не знаю. Тут как-то обошлось без меня, – честно сказал он.
– И то ладно. Всё равно обвинение против него приостановлено... Поэтому его пока и прекратили искать. Вот когда отменят полностью, можно будет попробовать возбудить новое дело – о побеге из-под стражи. Так что, надеюсь, он сюда ещё вернётся... Но это уже как карта ляжет, конечно... Ладно. Суть вот в чём. Объясни мне, Задворных, как такое может быть, что ты, головорез и мокрушник, почти каждый день выходил на сцену в течение скольки?.. Тридцати двух лет, получается?.. Как это стыкуется – одновременно быть актёром и убийцей?
– Я действительно двуличен, – произнёс Кирилл. – Даже нет, я многолик. И, как большинство хороших актёров, я выхожу на сцену, чтобы жить совсем другой жизнью. Да, я убивал людей. Возможно, мне это где-то и когда-то ещё зачтётся так, что мало не покажется. Но дело не в этом. Если бы я не выходил на сцену, не репетировал до седьмого пота и не проживал другие жизни перед публикой, то давно бы свихнулся.
– Я как-то предполагал раньше, что люди культуры, творческие личности вообще не склонны к насилию.
– Да ладно вам, гражданин начальник... Они такие же, как все остальные. Только с более широким сознанием, что ли... Одних писателей взять, каждый второй – скрытый садист или шизофреник. Достоевского только вспомнить. Отбери у них ручку и бумагу – будет вам новая куча папок на столе. Про некоторых знаменитостей есть достоверные факты. И то, потому что они действительно всемирно известными были. А про скольких мы не знаем?.. Жил когда-то такой скульптор и ювелир Бенвенуто Челлини. Работящий и талантливый парень, но поднять человека на нож ему ничего не стоило. Спасался только тем, что за него король Франциск Первый впрягался, да папа Римский. Вот ещё послушайте:
От жажды умираю над ручьём.
Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошёл, везде мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная.
Я знаю всё, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовёт.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Я скуп и расточителен во всём.
Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз – я вижу розы мая.
Долина слёз мне радостнее рая.
Зажгут костёр – и дрожь меня берёт,
Мне сердце отогреет только лёд.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
Кому презренье, а кому почёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не вижу я, кто бродит под окном,
Но звёзды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр, а сплю я только днём.
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймёт.
Я знаю, что полыни горше мёд.
Но как понять, где правда, где причуда?
А сколько истин? Потерял им счёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не знаю, что длиннее – час иль год,
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придаёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.***
– Как вам это? – спросил Кирилл, закончив декламировать.
– Впечатляет, – сознался следователь, действительно слегка ошарашенный.
– Это Франсуа Вийон. Великий поэт, а по совместительству также гопстопник, мокрушник и форточник. Несколько раз попадался и ждал повешения, но в последний момент освобождался либо по капризу какого-нибудь принца, либо по амнистии. И эти стихи именно про таких, как мы.
– Про артистов? Или про убийц и воров?
– Думайте, как хотите, – пожал плечами Задворных.
– Кстати, а ведь что касается популярных актёров нашего времени, даже очень известных, то некоторые из них получали приличные сроки. Но это было в те годы, когда один шажок влево-вправо уже считался преступлением. А сейчас многие статьи отменены или готовятся к отмене. А другие попросту не работают. Так бы, наверное, сажали больше и чаще, как ты думаешь?
– Несомненно. Знаете, гражданин следователь, у нас в труппе есть один голубой. Буквально до позапрошлого года, пока в Думе не заговорили про возможную отмену сто двадцать первой**** за ненадобностью, никто знать не знал об этом, сейчас же он чуть не упивается своей непохожестью. Ну, срам, короче. Пока мы не на сцене, пока не прозвучал третий звонок, я это помню, и я презираю этого типа, потому что он в моих глазах недочеловек... Как и в глазах многих других, пусть даже далёких от понятий. Но стоит нам с ним выйти под огни прожекторов и мониторов, как я об этом забываю. В двух-трёх пьесах по сценарию мы с ним были друзья, и я искренне мог за него отдать голову на отсечение и продать душу дьяволу. Но ровно до того момента, пока не падал занавес... Нет, ещё на час-другой после этого. Хотя и в промежутках между репетицией и выступлением – тоже. Для меня сцена, видимо, более реальна, гражданин начальник, чем жизнь.
– Интересный у вас, актёров, сдвиг по понятиям, – пробормотал Дмитрий.
– Но скажу ещё, гражданин следователь, – если бы Атаманов остался мужчиной, возможно, я бы несколько раз хорошенько подумал, прежде чем согласиться на предложение этого московского деятеля.
– Я понимаю, о чём ты, – сказал Телегин. – Сейчас про этот театр, вернее, про его главрежа, во всех СМИ трещат и стрекочут. Самое удивительное, что многие подают эту вопиющую историю в положительном ключе.
– Я в непонятках, – кивнул Задворных.
– Люди как будто забыли, что раньше все говорили «театр Атаманова». Теперь везде только «Атамановой». Разве что в парламентских «Ведомостях» его упорно называют «театр “Октябрь”», но это вообще не имеет никакого смысла. Все как будто с ума сошли. Вчера по телевизору видел: теперь по субботам, перед каждым дневным спектаклем, главная режиссёр... само по себе нелепо звучит даже... выходит к зрителям с короткой речью, говоря о наступившей эпохе всеобщей толерантности. Это чёрт знает что, конечно. И ещё показали: весь первый ряд на субботний спектакль был выкуплен этими... как их назвать скопом, не знаю, даже. Короче, мужиками, безобразно похожими на женщин, и бабами, безобразно похожими на мужчин.
Задворных вдруг хохотнул.
– Чего развеселился? – резко сменил тон следователь.
– Да как вам сказать, гражданин начальник... Странно, но факт. Мы с вами, казалось бы, должны находиться по разные стороны баррикады, а на деле...
– Ну конечно, – язвительно произнёс Дмитрий.
– А что? Вот, смотрите, – Кирилл провёл скованными руками поперёк стола воображаемую линию. – По одну сторону находятся волки – мы, уголовники, и здесь же волкодавы – это вы, власть. Да, мы самой судьбой обречены рвать и ненавидеть друг друга... но у нас, словно у служебных собак и диких хищников, одни гены, одни и те же установки, впитанные с молоком матери... А вот по другую сторону – это как раз те, о ком и думать даже не хочется. Не то что говорить. Все эти толерантные и гомосеки. И те, у кого головы излишне повёрнуты в сторону Запада. Плюс так называемые неформальные молодёжные движения, сейчас их расплодилось просто немеряно.
– Да-да. Знаю. Панки, хиппи, «металлисты», все эти «Цой жив», «Леннон жив»...
– Именно про них я и говорю, – подтвердил Задворных.
Следователь задумался.
– Сейчас я вызову конвойного. Полагаю, мы с тобой здесь больше не увидимся. Поэтому напомни мне, как зовут того чиновника?
– Ёлкин Юрий Петрович, – произнёс Кирилл.
Телегин кивнул, нажимая кнопку вызова.
– Арестованный, встаньте, – послышалось со стороны открывшейся двери.
– Так что, гражданин следователь, – начал было убийца, поднимаясь со стула. – Я могу догадываться...
– Уже догадался, – произнёс Телегин. – Всё, отправляйся в камеру... «Артист»...
* * *
Актёрский состав вышел на сцену под раскаты аплодисментов и низко поклонился довольной публике, большую часть которой составляли дети, отпущенные на зимние каникулы. То был популярный утренний спектакль собственной постановки Евгении Атамановой (изначально Евгения Атаманова, до поездки в Израиль).
По причине того, что Афонина подхватила сезонный грипп, Лису поручили играть Светлане. В ярко-рыжем парике, того же цвета меховой жилетке и в облегающих апельсиновых лосинах без единой складочки или ненужной линии она оказалась великолепной Лисой – дети были в восторге.
– Ты расскажи мне, Задворных, о том, почему ты так сглупил и подставился? – продолжил Телегин. – Волчары твоего уровня обычно подобных промахов не совершают. Я имею в виду, естественно, не физический промах, когда метят в сердце, а попадают ниже. И не ошибку, когда ты планировал пристрелить Тилляева, а едва не убил девушку.
– Вы в театр ходите? – спросил Кирилл вместо прямого ответа.
– Очень редко.
– А бывали в нашем... В театре Атаманова?
– Это который теперь стал прозываться «театром Атамановой»? Давно дело было.
– Ясно, значит, имя актрисы Светланы Севостьяновой вам ничего не скажет...
– Думаю, нет.
– Это Женщина с большой буквы, гражданин следователь. Фемина. Само олицетворение женской сущности, богиня Афродита, никак не меньше... Слова тут не помогут, её видеть надо, дышать ею. Но при этом ведёт себя как кошка: гуляет сама по себе, ни от кого не хочет зависеть. Тех, кто ей признаётся в любви или в желании переспать, либо отталкивает, либо ядовито высмеивает. Но если на кого глаз положит, своего добивается. К сожалению, я не успел завоевать её, хотя и двинулся целенаправленно. Но слишком поздно я начал. Упустил по меньшей мере несколько лет. Но кто ж знал...
– Получается, что дама-то с большим опытом? Как-то это не вяжется с блатными вашими понятиями, Задворных.
– Извините, гражданин следователь, но это не тот случай, – Кирилл дёрнулся всем телом, точно его укололи иголкой. – Если бы вы её видели, вы бы меня поняли. Любой бы понял. Да, у неё было много романов. Даже с одной поэтессой. Какой-нибудь другой женщине люди бы такого не простили, но Севостьяновой можно всё. Кроме того, она была замужем за вашим капитаном Замороковым. Не знаю, каким образом они друг с другом пересеклись, но из этого брака ничего путного не вышло. Мужик пытался её сломать. Очень сильно старался, но не смог – после развода сам запил и стал делать глупости. Немного, пожалуй, сумел её надломить, но не более того – реально самую малость. Кстати, это лишь добавляет сильной женщине шарма и привлекательности. Для тех, кто понимает...
– С Замороковым я не был хорошо знаком, эту историю потому не знаю... Вообще забавно вышло. Тот самый «Токарев», который несколько лет хранил у себя Замороков, потом попал тебе в руки, чтобы ты пошёл и застрелил любовника его бывшей жены. С одной стороны, удивительно, а с другой, начинаешь понимать, какая всё-таки деревня наш Нижнеманск... Кстати, расскажи, как твоя романтическая история вяжется с попыткой продажи «Октября» москвичам? В протоколе, как ты помнишь, если что и отражено, то порознь.
– Всё шло вроде как надо. Главреж нашего театра был в длительном отъезде... вы знаете, по какой причине... и тут мне предложили устранить администратора, потому что Атаманов, хоть и в новом обличье, но должен был вот-вот вернуться. За здание «Октября» внезапно начались подпольные торги, которые выиграли москвичи. Кроме того, за организацию передачи здания мне должны были отвалить большой куш... Мы же действительно без протокола сейчас говорим, верно?.. Ну а тут администратор, да ещё на пару с помощницей режиссёра попадают в аварию, и я тут же подставляю руку, чтобы поймать упавшее яблоко. Но отлично понимаю, что в глазах Севостьяновой после этого стану, мягко говоря, не самым приятным парнем. Хотя с теми деньгами, которые у меня уже почти что были в руках, я бы сам купил ей целый театр в собственность... Я начал действовать, но уже было поздно. Если бы... Если бы у меня под ногами не путался мальчишка Тилляев, думаю, Светлану я бы успел заполучить раньше. Но она с приездом этого пацанёнка вообще перестала видеть других. Меня, естественно, тоже. Возможно, я где-то перегнул палку, пытаясь привлечь её внимание, но она всё равно уже начала спать с этим Тилляевым. Конечно, «спать» – явно не то слово... Гражданин следователь, вот хотите верьте, хотите нет, будь на месте этого сопляка, который годится ей в сыновья, нормальный, серьёзный, взрослый мужчина, такое перенести удалось бы легче. Но понимание того, что мне предпочли это ещё толком не сформировавшееся недоразумение, просто меня убило. Знаете, я мог бы даже апеллировать к состоянию аффекта... Хм. Да, кстати...
– Не прокатит, – помотал головой Телегин. – Ты не похож на склонного к аффектам. Ты планировал застрелить Тилляева, причём готовился тщательно и целеустремлённо. Один только глушитель сразу сметёт малейшие попытки подтянуть состояние аффекта. Кроме того, доказано, что ты киллер, да ещё убивавший женщин с особой жестокостью. Таких, как ты, полагается считать людьми глубоко бездушными и не склонными к убийствам по романтическим мотивам. К тому же тебе и Константина Дедова припомнят, да не один раз. Вот почему я сомневаюсь, что у адвоката получится скостить тебе пожизненное до реального срока. Хотя, конечно, всё может случиться.
– Если адвокату покажут эту милующуюся парочку – Тилляева со Светланой, он тут же признает меня невиновным, – усмехнулся Кирилл.
– Несколько дней тому назад, – произнёс Дмитрий, проигнорировав эту реплику, – на твоём месте сидел этот сопляк, которого ты замыслил убить. Вот скажу тебе как есть, Задворных, ему я давал совершенно другие советы. Мне действительно хотелось, чтобы он присел... или хотя бы попортил свою холёную мордашку.
– Кажется, я вас понимаю... Но к чему вы клоните, а, гражданин начальник?
– Я ему сказал тогда немножко правды. Это про ту зону, на которой ты уже сидел, Задворных. И откуда сделал ноги. Возможно, если бы Ерматова скончалась, мы бы уже осудили этого шпанёнка. Возможно, кто-нибудь вступился бы за него на стадии суда, и он отправился бы в наш «пионерский лагерь». Конечно, ему бы там после репетиций всё равно предложили в камере играть пани Монику, но для таких, как он, это неизбежно в любом исправительном учреждении. Тебе же, я думаю, подобное не грозит.
– Так, и если сейчас найдётся тот, кто имеет реальное влияние в городе, тогда...
– Тогда у тебя, Задворных, появится реальный шанс отправиться в знакомое место. И, может быть, даже выйти из него не ногами вперёд. Конечно, через достаточно много лет... Но сбежать оттуда тебе больше не дадут. Это я обещаю. И сам прослежу, по возможности. По тебе и так «дом родной» плачет. Больше тридцати лет в долг живёшь.
– Понимаю, гражданин следователь. Если вы обратитесь к Юрию Ёлкину...
– Погоди, Задворных. Я, между прочим, сижу тут вовсе не для того, чтобы улучшать условия поголовно для всей мрази, каковой считаю и тебя. Так что не обольщайся на этот счёт.
– Тогда в чём суть нашего разговора, гражданин начальник? Я уж решил, что вы пытаетесь залезть мне в душу, понять что-то...
– Кстати, именно это я и делаю. И, кстати, кое-что я действительно уже понял.
Кирилл осклабился.
– Ну, это вы про Тилляева. Я вижу, что вы чувствуете по отношению к этому гадёнышу...
– Не будем тереть за мои чувства, Задворных. Но если бы не Тилляев, я уже давно вызвал бы конвойного – у меня и без тебя дел просто вагон... Тилляев... Ты же знаешь, как он сбежал из СИЗО? Я уверен, что весь ваш театр к этому руку приложил. Коллективную.
Кирилл пожал плечами.
– Не знаю. Тут как-то обошлось без меня, – честно сказал он.
– И то ладно. Всё равно обвинение против него приостановлено... Поэтому его пока и прекратили искать. Вот когда отменят полностью, можно будет попробовать возбудить новое дело – о побеге из-под стражи. Так что, надеюсь, он сюда ещё вернётся... Но это уже как карта ляжет, конечно... Ладно. Суть вот в чём. Объясни мне, Задворных, как такое может быть, что ты, головорез и мокрушник, почти каждый день выходил на сцену в течение скольки?.. Тридцати двух лет, получается?.. Как это стыкуется – одновременно быть актёром и убийцей?
– Я действительно двуличен, – произнёс Кирилл. – Даже нет, я многолик. И, как большинство хороших актёров, я выхожу на сцену, чтобы жить совсем другой жизнью. Да, я убивал людей. Возможно, мне это где-то и когда-то ещё зачтётся так, что мало не покажется. Но дело не в этом. Если бы я не выходил на сцену, не репетировал до седьмого пота и не проживал другие жизни перед публикой, то давно бы свихнулся.
– Я как-то предполагал раньше, что люди культуры, творческие личности вообще не склонны к насилию.
– Да ладно вам, гражданин начальник... Они такие же, как все остальные. Только с более широким сознанием, что ли... Одних писателей взять, каждый второй – скрытый садист или шизофреник. Достоевского только вспомнить. Отбери у них ручку и бумагу – будет вам новая куча папок на столе. Про некоторых знаменитостей есть достоверные факты. И то, потому что они действительно всемирно известными были. А про скольких мы не знаем?.. Жил когда-то такой скульптор и ювелир Бенвенуто Челлини. Работящий и талантливый парень, но поднять человека на нож ему ничего не стоило. Спасался только тем, что за него король Франциск Первый впрягался, да папа Римский. Вот ещё послушайте:
От жажды умираю над ручьём.
Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошёл, везде мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная.
Я знаю всё, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовёт.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Я скуп и расточителен во всём.
Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз – я вижу розы мая.
Долина слёз мне радостнее рая.
Зажгут костёр – и дрожь меня берёт,
Мне сердце отогреет только лёд.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
Кому презренье, а кому почёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не вижу я, кто бродит под окном,
Но звёзды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр, а сплю я только днём.
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймёт.
Я знаю, что полыни горше мёд.
Но как понять, где правда, где причуда?
А сколько истин? Потерял им счёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не знаю, что длиннее – час иль год,
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придаёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.***
– Как вам это? – спросил Кирилл, закончив декламировать.
– Впечатляет, – сознался следователь, действительно слегка ошарашенный.
– Это Франсуа Вийон. Великий поэт, а по совместительству также гопстопник, мокрушник и форточник. Несколько раз попадался и ждал повешения, но в последний момент освобождался либо по капризу какого-нибудь принца, либо по амнистии. И эти стихи именно про таких, как мы.
– Про артистов? Или про убийц и воров?
– Думайте, как хотите, – пожал плечами Задворных.
– Кстати, а ведь что касается популярных актёров нашего времени, даже очень известных, то некоторые из них получали приличные сроки. Но это было в те годы, когда один шажок влево-вправо уже считался преступлением. А сейчас многие статьи отменены или готовятся к отмене. А другие попросту не работают. Так бы, наверное, сажали больше и чаще, как ты думаешь?
– Несомненно. Знаете, гражданин следователь, у нас в труппе есть один голубой. Буквально до позапрошлого года, пока в Думе не заговорили про возможную отмену сто двадцать первой**** за ненадобностью, никто знать не знал об этом, сейчас же он чуть не упивается своей непохожестью. Ну, срам, короче. Пока мы не на сцене, пока не прозвучал третий звонок, я это помню, и я презираю этого типа, потому что он в моих глазах недочеловек... Как и в глазах многих других, пусть даже далёких от понятий. Но стоит нам с ним выйти под огни прожекторов и мониторов, как я об этом забываю. В двух-трёх пьесах по сценарию мы с ним были друзья, и я искренне мог за него отдать голову на отсечение и продать душу дьяволу. Но ровно до того момента, пока не падал занавес... Нет, ещё на час-другой после этого. Хотя и в промежутках между репетицией и выступлением – тоже. Для меня сцена, видимо, более реальна, гражданин начальник, чем жизнь.
– Интересный у вас, актёров, сдвиг по понятиям, – пробормотал Дмитрий.
– Но скажу ещё, гражданин следователь, – если бы Атаманов остался мужчиной, возможно, я бы несколько раз хорошенько подумал, прежде чем согласиться на предложение этого московского деятеля.
– Я понимаю, о чём ты, – сказал Телегин. – Сейчас про этот театр, вернее, про его главрежа, во всех СМИ трещат и стрекочут. Самое удивительное, что многие подают эту вопиющую историю в положительном ключе.
– Я в непонятках, – кивнул Задворных.
– Люди как будто забыли, что раньше все говорили «театр Атаманова». Теперь везде только «Атамановой». Разве что в парламентских «Ведомостях» его упорно называют «театр “Октябрь”», но это вообще не имеет никакого смысла. Все как будто с ума сошли. Вчера по телевизору видел: теперь по субботам, перед каждым дневным спектаклем, главная режиссёр... само по себе нелепо звучит даже... выходит к зрителям с короткой речью, говоря о наступившей эпохе всеобщей толерантности. Это чёрт знает что, конечно. И ещё показали: весь первый ряд на субботний спектакль был выкуплен этими... как их назвать скопом, не знаю, даже. Короче, мужиками, безобразно похожими на женщин, и бабами, безобразно похожими на мужчин.
Задворных вдруг хохотнул.
– Чего развеселился? – резко сменил тон следователь.
– Да как вам сказать, гражданин начальник... Странно, но факт. Мы с вами, казалось бы, должны находиться по разные стороны баррикады, а на деле...
– Ну конечно, – язвительно произнёс Дмитрий.
– А что? Вот, смотрите, – Кирилл провёл скованными руками поперёк стола воображаемую линию. – По одну сторону находятся волки – мы, уголовники, и здесь же волкодавы – это вы, власть. Да, мы самой судьбой обречены рвать и ненавидеть друг друга... но у нас, словно у служебных собак и диких хищников, одни гены, одни и те же установки, впитанные с молоком матери... А вот по другую сторону – это как раз те, о ком и думать даже не хочется. Не то что говорить. Все эти толерантные и гомосеки. И те, у кого головы излишне повёрнуты в сторону Запада. Плюс так называемые неформальные молодёжные движения, сейчас их расплодилось просто немеряно.
– Да-да. Знаю. Панки, хиппи, «металлисты», все эти «Цой жив», «Леннон жив»...
– Именно про них я и говорю, – подтвердил Задворных.
Следователь задумался.
– Сейчас я вызову конвойного. Полагаю, мы с тобой здесь больше не увидимся. Поэтому напомни мне, как зовут того чиновника?
– Ёлкин Юрий Петрович, – произнёс Кирилл.
Телегин кивнул, нажимая кнопку вызова.
– Арестованный, встаньте, – послышалось со стороны открывшейся двери.
– Так что, гражданин следователь, – начал было убийца, поднимаясь со стула. – Я могу догадываться...
– Уже догадался, – произнёс Телегин. – Всё, отправляйся в камеру... «Артист»...
* * *
Актёрский состав вышел на сцену под раскаты аплодисментов и низко поклонился довольной публике, большую часть которой составляли дети, отпущенные на зимние каникулы. То был популярный утренний спектакль собственной постановки Евгении Атамановой (изначально Евгения Атаманова, до поездки в Израиль).
По причине того, что Афонина подхватила сезонный грипп, Лису поручили играть Светлане. В ярко-рыжем парике, того же цвета меховой жилетке и в облегающих апельсиновых лосинах без единой складочки или ненужной линии она оказалась великолепной Лисой – дети были в восторге.
