Их папы – тоже. Стоило Севостьяновой подойти ближе к мониторам рампы, как почти вся мужская часть публики дружно приветствовала актрису поднятыми к глазам биноклями. Зайку, которого по сюжету постоянно требовалось спасать от попадающей во всякие неурядицы Лисы, исполняла, как обычно, Молотова, а Фею, помогающую Зайке – Глущенко. Лишь только Маша перестала хромать и уверенно поднялась на подмостки, ей вернули все роли. В том числе и Тоню Парфёнову.
По понятной причине Бармалея вместо «Дедова» теперь стал играть Меликян, которому действительно хорошо удавалось изображать негодяев. Свою неизменную роль Пилота он уступил Денису... Вернее, отныне и постоянно – Данилу Севостьянову. Имя «Дэнил» вскоре после свадьбы было объявлено записанным в свидетельство ошибочно якобы по вине чиновницы загса, и теперь юноша ждал новый паспорт с новыми именем и фамилией. А также с отчеством, которое он считал верным – «Витальевич». Москвину эта многоходовая комбинация обошлась в несколько седых волос, но поддержка Атамановой решила проблему. Кроме того, две чёрточки, подрисованные твёрдой рукой Людмилы Прониной к цифрам в иностранном паспорте Дениса, моментально прибавили молодому человеку сразу восемь лет к реальному возрасту. Таким образом элегантно разрешилась проблема вероятной отправки юноши на военную службу. Конечно, всё это было дьявольски незаконно, но за последний месяц в театре и вокруг него произошло столько незаконных историй, что одной больше, одной меньше – невелика беда. Денис Тилляев, он же Дэни Тилля, навсегда исчез.
И почти догнал по годам свою жену, как то и дело подшучивал. У Светланы порой подирало морозом по коже от ужаса, когда она думала, что беспощадное время очень скоро сыграет с ней злую шутку, неизбежно заставив постареть. Тогда как Денис, Данилка, её Диночка... будет быстро превращаться из нежного, по-девичьи трепетного юноши в зрелого, жилистого мужчину. Пару раз Света, собравшись с духом, намекала, что прикроет глаза, если вдруг её молодой муж начнёт когда-нибудь встречаться с более подходящей ему по годам девушкой, но на это он отвечал лишь недоумением и негодованием... Иногда Севостьянова, листая глянцевые журналы, разглядывала заманчивые фотографии тёплых берегов Израиля и Таиланда, при этом лелеяла мечту, от которой сладко замирало сердце. Но понимала, что такое не стоит и предлагать... Или стоит? После трёх бокальчиков вина, а вдруг?
Данил отлично смотрелся в роли Пилота, постоянно спешащего на выручку, но неизменно опаздывающего, ибо Зайке в очередной раз успевала помочь Фея. Он хмыкал, покряхтывал, точно бравый вояка, страшащийся «потерять лицо» и постоянно подкручивал залихватские гусарские усы. Усы, разумеется, были приклеенные, как и у Бармалея, который по ходу пьесы захватил Фею в плен, но затем храбрый Пилот освободил её и поставил точку в деяниях отрицательных героев. Исполнение этой роли Данилом понравилась всем – Пронина даже заявила, что новый Пилот оказался брутальнее прежнего. И только Светлана поглядывала на юношу с беспокойством, плохо понятным даже ей самой.
Артисты откланялись во второй раз, занавес пошёл вниз, но тут четверо детей направились к сцене с букетами, переданными их заботливыми мамами. Девочка лет пяти-шести, темноволосая, с удивительными фиолетовыми глазами, подошла к Севостьяновой и протянула цветы актрисе, которая тут же спустилась в зал.
– Как тебя зовут? – спросила Светлана, приняв подарок и присев рядом с девочкой на корточки.
– Оля Кoвач, – девочка стрельнула фиалковыми глазками, прикрыла личико ладошкой, чуть покрутилась на каблучках влево-вправо.
– Спасибо за цветы, Оленька. А ты откуда? – заинтересовалась Севостьянова, заслышав лёгкий, явно нездешний акцент и обратив внимание на несколько необычную внешность.
– С Западной Украины.
– Надо же, издалека! А здесь как оказалась?
– Моя мама в соседней области теперь жить будет. Мы с братом к ней насовсем переезжаем...
– Тебе нравится театр? Хочешь быть актрисой, наверное?
– Нет. Я буду стю-ар-дес-сой, – старательно выговорила Оля трудное слово.
– Вот как? Интересно! – искренне восхитилась Севостьянова, невольно представляя, какой чарующей красавицей станет девочка, когда подрастёт. – А почему?
Оля совсем засмущалась, покраснела, опустила глазки.
– Ну до чего прелестное создание, – сказала Света подошедшим Данилу и Маше, потом поцеловала девочку в нежную щёчку. – Оля, Олечка, какое замечательное имя! Подожди секундочку...
Внезапно вспомнив о чём-то, Светлана встала, протянула руку к сцене и пошарила в полураскрытой сумке, упавшей со стола в процессе представления. Реквизит оказался кстати. Актриса с улыбкой протянула девочке длинную леденцовую палочку, известную среди сладкоежек под названием «Эстафета».
– Держи, Оленька. Это тебе, – произнесла женщина.
Девочка вежливо сказала «спасибо», в свою очередь широко улыбнулась и побежала в сторону расходящейся публики, видимо, к ожидающей её там матери.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
* До свидания, сестрёнка! (тюркский диалект).
** Слова из песни «Шар цвета хаки» группы «Наутилус Помпилиус». Автор музыки и текста – Вячеслав Бутусов.
EXIT
– Нет-нет, разумеется, никаких кардинальных и радикальных изменений не будет, – произнесла Атаманова, решившая задержать после утренника актёров, которые были в нём заняты и, конечно же, «правую руку» – Людмилу Пронину. Все уже успели переодеться, чтобы отправиться по своим делам, потому что в это воскресенье вечерний спектакль не планировался. – Я уже сказала, каким вижу постановочный процесс в наступившем году, и думаю, возражений не услышу.
Возражений Евгения Эдуардовна действительно не услышала, поскольку ничего экстраординарного не было ею предложено. Конечно, появятся некоторые сложности... Но время, как говорится, идёт и ставит новые задачи.
– И ещё. Небольшой сюрприз, который, надеюсь, не шокирует никого из вас... Настя, входи.
Из смежной комнаты в кабинет несмело прошла среднего роста рыжеватая женщина лет двадцати семи-двадцати восьми. Атаманова встала и обратилась к ней:
– Настя, я приношу тебе извинения лично от себя и от всей актёрской труппы. Ни я, ни кто-либо другой не должны были верить человеку, называвшемуся Константином Дедовым и оболгавшему тебя по причине, которая никому из нас толком неизвестна.
– Пожалуйста, не надо извиняться, – дрогнувшим голосом произнесла актриса Кулагина, ранее довольно долго работавшая в театре Атаманова. –Поверьте, достаточно уже того, что вы разобрались, какую подставу устроил мне якобы «Дедов». Это я вам благодарна.
– Всё на самом деле так, – сказала Евгения Эдуардовна, обратившись к актёрам. – История, преподнесённая нам этим... нехорошим человеком буквально за день до моего отъезда, совершенно не соответствует действительности.
– Да что же это?! – ахнула Севостьянова. – Настя, ты ведь могла сказать, что нам соврали! Мы бы тебе поверили...
– Я не умею оправдываться, – произнесла Настя грустно. – И потом, Дедов... Или кто он на самом деле, считался здесь таким авторитетным, почти старейшиной. Что было моё слово против его?
– Мы бы всё выяснили и выставили этого двурушника вон! – воскликнула Маша, которая прежде более прочих дружила с Кулагиной, несмотря на то что обе обладали довольно сложными и даже слегка склочными характерами. А может быть, напротив, именно по этой причине. – Иди сюда, Настён, дай я тебя обниму!
Женщины устремились друг к другу, крепко прижались в объятиях.
– Ну что ж, надеюсь, более таких эксцессов у нас не произойдёт, – удовлетворённо проговорила Атаманова. – Ладно, Севостьяновы, можете не поглядывать на часы. Я всё знаю, вы свободны, остальных задержу ещё минут на двадцать.
– Спасибо, – произнесла Светлана. – До свидания!
– Всего доброго, – раздался другой голос.
Двое покинули помещение. В процессе стихийной планёрки, продолжившейся в кабинете главного режиссёра, Кулагина посмотрела в окно и шепнула Маше:
– Я, может быть, не всех тут знаю и не всё понимаю... А кто такая вторая Севостьянова?
– В смысле, вторая? – не поняла Глущенко.
– Вон, видишь? Под ручку идут. Слева – Света. Справа – кто? Сестра её, что ли? Девушка с той же фамилией. Они обе только что были здесь.
Маша тихонько прыснула в кулачок.
– Это не сестра. Они – семейная пара.
– Да ладно! Светлана и... девушка? Они вместе?
– Да, – подтвердила Глущенко, еле сдерживая смех.
– Вообще, до меня доходили слухи о том, что Севостьянова неравнодушна к женщинам... Я, правда, в это не верила. Но какую красотку она себе нашла! Настоящая «фема»! Эта девочка тоже у нас в труппе? Как её зовут?
Маша больше не могла сдерживаться.
– Я что-то смешное сказала? – строго спросила Атаманова из-за стола, прервав свою речь.
– Да нет же, извините, Евгения Эдуардовна... – проговорила Глущенко. – Настю мы не успели познакомить с Ден... С Данилом.
– С Данилом? – подняла брови Кулагина.
– С Данилом, – подтвердил Меликян. – Это не девушка. Это муж Светланы.
– Как говорится, видела чудеса техники... Но такого... – произнесла Настя.
– Сегодня с моего разрешения они подрабатывают на детском празднике, – сказала Атаманова, улыбнувшись. – Я точно не знаю, какой там сценарий, но Снегурочкой будет именно Данил Севостьянов.
– Входит в роль загодя, – пояснил Арсен.
Маша открыла было рот, чтобы сказать, что Данил (с которым она с той памятной ночи в больнице откровенничала как ни с кем другим, вообразив, будто юноша ей на самом деле вроде младшего брата) нередко появляется на людях в женском обличье вне зависимости от подготовки к ролям. Чем весьма радует Светлану. Но сочла за лучшее промолчать.
– Это, конечно, поразительно, но он играет девушек зачастую лучше, нежели многие женщины, – сказала Арина Молотова.
– Ну, положим... – ревниво начала Маша.
– Не все, конечно, – мягко согласилась Арина.
– И что, у него это постоянное амплуа? – поинтересовалась Настя.
– Разумеется, нет. Он замечательно сыграл сегодня Пилота, – произнесла Маша.
– И он исполняет Тихона в «Грозе», – сказала Пронина.
– А ещё Северного Оленя в «Снежной королеве», – добавил Меликян.
– Ладно, простите, верю, – чуть улыбнулась Настя. – А то я грешным делом подумала, что наша Света связалась с ле... Уфф. Ну, хорошо, проехали.
– Я так думаю, – сказала Атаманова сухо, – хватит уже этих ярлыков: «лесбиянка», «натуралка»... Мы ведь просто люди, и должны жить без всяких штампов. Они нам нужны не больше, чем нашивки на тюремной робе. Кстати, да. Не нужно обольщаться. На нас сейчас понемногу будут давить. Дело, конечно, в первую очередь во мне... Но не только. Ещё и в нашем репертуаре, как ни странно. Совсем недавно о подобном не могло быть и речи. А сейчас вдруг из Минкульта вопросы стали поступать. И ладно, что только вопросы. Я уже не говорю о том, какую гадкую волну епархия поднимает. Кому интересно, в пятничном номере «Благовеста» есть занятная статья про нас с вами. Сравнивают не с кем-нибудь, а с сектантами.
– Я так понимаю, они не могут простить, что мы отвоевали «Октябрь» обратно? – спросил Меликян.
– Это само собой – обида на все времена. Но дело не только в здании, – заметила Пронина.
– А что Москву не устраивает в нашем репертуаре? Сегодня же представить немыслимо, чтобы согласовывать афишу, – сказала Маша. – Да и с кем? Парткомов же больше нет.
– Мы заявили пьесу братьев Стругацких «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах». Все знают, да? – риторически спросила Атаманова. – Название вызывает у чиновников Минкульта какой-то нездоровый интерес. Несмотря на то, что оно придумано не мной, а самими авторами, знаменитыми писателями.
– Цензура у нас запрещена, – напомнил Меликян. – Сверху больше никто не курирует ни театры, ни кино, ни концерты. Вообще ничего, связанного с культурой. Хватит уже!
– Верно. И мы обязательно поставим эту пьесу, именно под оригинальным названием. И станем держать её в репертуаре так долго, пока она будет вызывать интерес у людей. А она будет.
– Конечно, – сказала Молотова. – Ядовитая вообще-то вещь. И страшненькая.
– Там один парафраз чего только стоит, – добавил Меликян и процитировал:
Товарищ, знай, пройдёт она,
Эпоха безудержной гласности,
И Комитет госбезопасности
Припомнит наши имена!
– Данил тоже будет там задействован, – обратилась Глущенко к Кулагиной. – У него роль студента-мулата. Нашего соотечественника, у которого мама местная, а папа приезжал в командировку.
Маша сказала это без малейшего намёка на улыбку.
– Я поняла, – произнесла Настя. – Амплуа у него действительно интереснее, чем это могло показаться на первый взгляд.
– Но дело-то не только в амплуа, – заговорила Евгения Эдуардовна. – Человек может быть кем захочет. Это право любого. И не только на сцене.
– О, я видела по нашему каналу ваше выступление перед субботним спектаклем, – воскликнула Настя. – Честно скажу, была под впечатлением. Но мама точно не пришла в восторг, даже выключила телевизор на этом месте, внезапно сильно расстроившись...
– В таком случае, я закончу, – сказала Атаманова. – Это недолго. Осталось совсем мало времени.
Сняв очки и встав во весь рост, женщина произнесла:
– Мы все актёры в этой жизни, и мы вправе самостоятельно принимать какую угодно роль. Мы можем быть кем угодно, но если нас вдруг перестанет что-либо устраивать, то имеем полное право заново переписать эту роль для себя лично. В отличие от сценических рамок, в реальной жизни у нас нет сценариста или режиссёра, которые направляли бы наши действия и поступки. У нас есть другое. Более важное, чем наличие художественного или любого другого руководителя.
Наша свобода.
По понятной причине Бармалея вместо «Дедова» теперь стал играть Меликян, которому действительно хорошо удавалось изображать негодяев. Свою неизменную роль Пилота он уступил Денису... Вернее, отныне и постоянно – Данилу Севостьянову. Имя «Дэнил» вскоре после свадьбы было объявлено записанным в свидетельство ошибочно якобы по вине чиновницы загса, и теперь юноша ждал новый паспорт с новыми именем и фамилией. А также с отчеством, которое он считал верным – «Витальевич». Москвину эта многоходовая комбинация обошлась в несколько седых волос, но поддержка Атамановой решила проблему. Кроме того, две чёрточки, подрисованные твёрдой рукой Людмилы Прониной к цифрам в иностранном паспорте Дениса, моментально прибавили молодому человеку сразу восемь лет к реальному возрасту. Таким образом элегантно разрешилась проблема вероятной отправки юноши на военную службу. Конечно, всё это было дьявольски незаконно, но за последний месяц в театре и вокруг него произошло столько незаконных историй, что одной больше, одной меньше – невелика беда. Денис Тилляев, он же Дэни Тилля, навсегда исчез.
И почти догнал по годам свою жену, как то и дело подшучивал. У Светланы порой подирало морозом по коже от ужаса, когда она думала, что беспощадное время очень скоро сыграет с ней злую шутку, неизбежно заставив постареть. Тогда как Денис, Данилка, её Диночка... будет быстро превращаться из нежного, по-девичьи трепетного юноши в зрелого, жилистого мужчину. Пару раз Света, собравшись с духом, намекала, что прикроет глаза, если вдруг её молодой муж начнёт когда-нибудь встречаться с более подходящей ему по годам девушкой, но на это он отвечал лишь недоумением и негодованием... Иногда Севостьянова, листая глянцевые журналы, разглядывала заманчивые фотографии тёплых берегов Израиля и Таиланда, при этом лелеяла мечту, от которой сладко замирало сердце. Но понимала, что такое не стоит и предлагать... Или стоит? После трёх бокальчиков вина, а вдруг?
Данил отлично смотрелся в роли Пилота, постоянно спешащего на выручку, но неизменно опаздывающего, ибо Зайке в очередной раз успевала помочь Фея. Он хмыкал, покряхтывал, точно бравый вояка, страшащийся «потерять лицо» и постоянно подкручивал залихватские гусарские усы. Усы, разумеется, были приклеенные, как и у Бармалея, который по ходу пьесы захватил Фею в плен, но затем храбрый Пилот освободил её и поставил точку в деяниях отрицательных героев. Исполнение этой роли Данилом понравилась всем – Пронина даже заявила, что новый Пилот оказался брутальнее прежнего. И только Светлана поглядывала на юношу с беспокойством, плохо понятным даже ей самой.
Артисты откланялись во второй раз, занавес пошёл вниз, но тут четверо детей направились к сцене с букетами, переданными их заботливыми мамами. Девочка лет пяти-шести, темноволосая, с удивительными фиолетовыми глазами, подошла к Севостьяновой и протянула цветы актрисе, которая тут же спустилась в зал.
– Как тебя зовут? – спросила Светлана, приняв подарок и присев рядом с девочкой на корточки.
– Оля Кoвач, – девочка стрельнула фиалковыми глазками, прикрыла личико ладошкой, чуть покрутилась на каблучках влево-вправо.
– Спасибо за цветы, Оленька. А ты откуда? – заинтересовалась Севостьянова, заслышав лёгкий, явно нездешний акцент и обратив внимание на несколько необычную внешность.
– С Западной Украины.
– Надо же, издалека! А здесь как оказалась?
– Моя мама в соседней области теперь жить будет. Мы с братом к ней насовсем переезжаем...
– Тебе нравится театр? Хочешь быть актрисой, наверное?
– Нет. Я буду стю-ар-дес-сой, – старательно выговорила Оля трудное слово.
– Вот как? Интересно! – искренне восхитилась Севостьянова, невольно представляя, какой чарующей красавицей станет девочка, когда подрастёт. – А почему?
Оля совсем засмущалась, покраснела, опустила глазки.
– Ну до чего прелестное создание, – сказала Света подошедшим Данилу и Маше, потом поцеловала девочку в нежную щёчку. – Оля, Олечка, какое замечательное имя! Подожди секундочку...
Внезапно вспомнив о чём-то, Светлана встала, протянула руку к сцене и пошарила в полураскрытой сумке, упавшей со стола в процессе представления. Реквизит оказался кстати. Актриса с улыбкой протянула девочке длинную леденцовую палочку, известную среди сладкоежек под названием «Эстафета».
– Держи, Оленька. Это тебе, – произнесла женщина.
Девочка вежливо сказала «спасибо», в свою очередь широко улыбнулась и побежала в сторону расходящейся публики, видимо, к ожидающей её там матери.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
* До свидания, сестрёнка! (тюркский диалект).
** Слова из песни «Шар цвета хаки» группы «Наутилус Помпилиус». Автор музыки и текста – Вячеслав Бутусов.
*** Франсуа Вийон, Баллада поэтического состязания в Блуа (перевод Ильи Эренбурга).
**** Имеется в виду Статья УК РСФСР 121 «Мужеложство» (окончательно отменена в 1993 г.)
EXIT
– Нет-нет, разумеется, никаких кардинальных и радикальных изменений не будет, – произнесла Атаманова, решившая задержать после утренника актёров, которые были в нём заняты и, конечно же, «правую руку» – Людмилу Пронину. Все уже успели переодеться, чтобы отправиться по своим делам, потому что в это воскресенье вечерний спектакль не планировался. – Я уже сказала, каким вижу постановочный процесс в наступившем году, и думаю, возражений не услышу.
Возражений Евгения Эдуардовна действительно не услышала, поскольку ничего экстраординарного не было ею предложено. Конечно, появятся некоторые сложности... Но время, как говорится, идёт и ставит новые задачи.
– И ещё. Небольшой сюрприз, который, надеюсь, не шокирует никого из вас... Настя, входи.
Из смежной комнаты в кабинет несмело прошла среднего роста рыжеватая женщина лет двадцати семи-двадцати восьми. Атаманова встала и обратилась к ней:
– Настя, я приношу тебе извинения лично от себя и от всей актёрской труппы. Ни я, ни кто-либо другой не должны были верить человеку, называвшемуся Константином Дедовым и оболгавшему тебя по причине, которая никому из нас толком неизвестна.
– Пожалуйста, не надо извиняться, – дрогнувшим голосом произнесла актриса Кулагина, ранее довольно долго работавшая в театре Атаманова. –Поверьте, достаточно уже того, что вы разобрались, какую подставу устроил мне якобы «Дедов». Это я вам благодарна.
– Всё на самом деле так, – сказала Евгения Эдуардовна, обратившись к актёрам. – История, преподнесённая нам этим... нехорошим человеком буквально за день до моего отъезда, совершенно не соответствует действительности.
– Да что же это?! – ахнула Севостьянова. – Настя, ты ведь могла сказать, что нам соврали! Мы бы тебе поверили...
– Я не умею оправдываться, – произнесла Настя грустно. – И потом, Дедов... Или кто он на самом деле, считался здесь таким авторитетным, почти старейшиной. Что было моё слово против его?
– Мы бы всё выяснили и выставили этого двурушника вон! – воскликнула Маша, которая прежде более прочих дружила с Кулагиной, несмотря на то что обе обладали довольно сложными и даже слегка склочными характерами. А может быть, напротив, именно по этой причине. – Иди сюда, Настён, дай я тебя обниму!
Женщины устремились друг к другу, крепко прижались в объятиях.
– Ну что ж, надеюсь, более таких эксцессов у нас не произойдёт, – удовлетворённо проговорила Атаманова. – Ладно, Севостьяновы, можете не поглядывать на часы. Я всё знаю, вы свободны, остальных задержу ещё минут на двадцать.
– Спасибо, – произнесла Светлана. – До свидания!
– Всего доброго, – раздался другой голос.
Двое покинули помещение. В процессе стихийной планёрки, продолжившейся в кабинете главного режиссёра, Кулагина посмотрела в окно и шепнула Маше:
– Я, может быть, не всех тут знаю и не всё понимаю... А кто такая вторая Севостьянова?
– В смысле, вторая? – не поняла Глущенко.
– Вон, видишь? Под ручку идут. Слева – Света. Справа – кто? Сестра её, что ли? Девушка с той же фамилией. Они обе только что были здесь.
Маша тихонько прыснула в кулачок.
– Это не сестра. Они – семейная пара.
– Да ладно! Светлана и... девушка? Они вместе?
– Да, – подтвердила Глущенко, еле сдерживая смех.
– Вообще, до меня доходили слухи о том, что Севостьянова неравнодушна к женщинам... Я, правда, в это не верила. Но какую красотку она себе нашла! Настоящая «фема»! Эта девочка тоже у нас в труппе? Как её зовут?
Маша больше не могла сдерживаться.
– Я что-то смешное сказала? – строго спросила Атаманова из-за стола, прервав свою речь.
– Да нет же, извините, Евгения Эдуардовна... – проговорила Глущенко. – Настю мы не успели познакомить с Ден... С Данилом.
– С Данилом? – подняла брови Кулагина.
– С Данилом, – подтвердил Меликян. – Это не девушка. Это муж Светланы.
– Как говорится, видела чудеса техники... Но такого... – произнесла Настя.
– Сегодня с моего разрешения они подрабатывают на детском празднике, – сказала Атаманова, улыбнувшись. – Я точно не знаю, какой там сценарий, но Снегурочкой будет именно Данил Севостьянов.
– Входит в роль загодя, – пояснил Арсен.
Маша открыла было рот, чтобы сказать, что Данил (с которым она с той памятной ночи в больнице откровенничала как ни с кем другим, вообразив, будто юноша ей на самом деле вроде младшего брата) нередко появляется на людях в женском обличье вне зависимости от подготовки к ролям. Чем весьма радует Светлану. Но сочла за лучшее промолчать.
– Это, конечно, поразительно, но он играет девушек зачастую лучше, нежели многие женщины, – сказала Арина Молотова.
– Ну, положим... – ревниво начала Маша.
– Не все, конечно, – мягко согласилась Арина.
– И что, у него это постоянное амплуа? – поинтересовалась Настя.
– Разумеется, нет. Он замечательно сыграл сегодня Пилота, – произнесла Маша.
– И он исполняет Тихона в «Грозе», – сказала Пронина.
– А ещё Северного Оленя в «Снежной королеве», – добавил Меликян.
– Ладно, простите, верю, – чуть улыбнулась Настя. – А то я грешным делом подумала, что наша Света связалась с ле... Уфф. Ну, хорошо, проехали.
– Я так думаю, – сказала Атаманова сухо, – хватит уже этих ярлыков: «лесбиянка», «натуралка»... Мы ведь просто люди, и должны жить без всяких штампов. Они нам нужны не больше, чем нашивки на тюремной робе. Кстати, да. Не нужно обольщаться. На нас сейчас понемногу будут давить. Дело, конечно, в первую очередь во мне... Но не только. Ещё и в нашем репертуаре, как ни странно. Совсем недавно о подобном не могло быть и речи. А сейчас вдруг из Минкульта вопросы стали поступать. И ладно, что только вопросы. Я уже не говорю о том, какую гадкую волну епархия поднимает. Кому интересно, в пятничном номере «Благовеста» есть занятная статья про нас с вами. Сравнивают не с кем-нибудь, а с сектантами.
– Я так понимаю, они не могут простить, что мы отвоевали «Октябрь» обратно? – спросил Меликян.
– Это само собой – обида на все времена. Но дело не только в здании, – заметила Пронина.
– А что Москву не устраивает в нашем репертуаре? Сегодня же представить немыслимо, чтобы согласовывать афишу, – сказала Маша. – Да и с кем? Парткомов же больше нет.
– Мы заявили пьесу братьев Стругацких «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах». Все знают, да? – риторически спросила Атаманова. – Название вызывает у чиновников Минкульта какой-то нездоровый интерес. Несмотря на то, что оно придумано не мной, а самими авторами, знаменитыми писателями.
– Цензура у нас запрещена, – напомнил Меликян. – Сверху больше никто не курирует ни театры, ни кино, ни концерты. Вообще ничего, связанного с культурой. Хватит уже!
– Верно. И мы обязательно поставим эту пьесу, именно под оригинальным названием. И станем держать её в репертуаре так долго, пока она будет вызывать интерес у людей. А она будет.
– Конечно, – сказала Молотова. – Ядовитая вообще-то вещь. И страшненькая.
– Там один парафраз чего только стоит, – добавил Меликян и процитировал:
Товарищ, знай, пройдёт она,
Эпоха безудержной гласности,
И Комитет госбезопасности
Припомнит наши имена!
– Данил тоже будет там задействован, – обратилась Глущенко к Кулагиной. – У него роль студента-мулата. Нашего соотечественника, у которого мама местная, а папа приезжал в командировку.
Маша сказала это без малейшего намёка на улыбку.
– Я поняла, – произнесла Настя. – Амплуа у него действительно интереснее, чем это могло показаться на первый взгляд.
– Но дело-то не только в амплуа, – заговорила Евгения Эдуардовна. – Человек может быть кем захочет. Это право любого. И не только на сцене.
– О, я видела по нашему каналу ваше выступление перед субботним спектаклем, – воскликнула Настя. – Честно скажу, была под впечатлением. Но мама точно не пришла в восторг, даже выключила телевизор на этом месте, внезапно сильно расстроившись...
– В таком случае, я закончу, – сказала Атаманова. – Это недолго. Осталось совсем мало времени.
Сняв очки и встав во весь рост, женщина произнесла:
– Мы все актёры в этой жизни, и мы вправе самостоятельно принимать какую угодно роль. Мы можем быть кем угодно, но если нас вдруг перестанет что-либо устраивать, то имеем полное право заново переписать эту роль для себя лично. В отличие от сценических рамок, в реальной жизни у нас нет сценариста или режиссёра, которые направляли бы наши действия и поступки. У нас есть другое. Более важное, чем наличие художественного или любого другого руководителя.
Наша свобода.
