внутри меня было не обмануть – моя душа тоже проходила отбор и от моих действий на этой планете зависело то, буду ли я блаженствовать и радоваться перед лицом Его или вечно гореть с грешниками в аду. Всего два варианта выбора, черный или белый и никакой «серой полосы», на которую так многие надеются. Я выключил телевизор, орало блуда, порока и прочих страстей, обилие поп не выдерживала моя психика. Сгорбился, сидя на кровати, крепко стиснув кружку кофе. И вдруг на меня снизошло такое спокойствие. Корона была на мне. Снять ее я не мог. Да, я косячил. Да, я был несовершенен. Но я ехал на своем трамвайчике по рельсам, которые уже проложил мне Бог. Самое главное в моей жизни было – не сбиться с пути. Иначе произойдет катастрофа. Трамвай просто не создан для того, чтобы ехать без рельсов. Без рельсов трамвай ждет гибель, падение и разрушение. Всего то и требовалось от меня – ехать по рельсам, никуда не сворачивая. Такая малость. На меня снизошло спокойствие и теплота- я ничего не решал и ничего не мог изменить. Я не мог снять корону на моей голове, так кстати греющую мне затылок. Я не мог избежать своего жребия. Все, что мне оставалось – ехать по своему пути, по проложенным рельсам. Я явно не обладал таким могуществом, чтобы их проложить. Но и я слишком любил Бога, чтобы сойти с рельс. Хотя, понятное дело, темные только этого и желали. Так почему же я так жесток сам к себе? Зачем я мучаю себя? Если я не могу изменить того, что со мной происходит, значит, нужно успокоиться и поменять отношение к происходящему, принять это все. Я прочитал молитву, рухнул в белую мягкую кровать, как будто сотканную из облаков, и уснул счастливым сном младенца. Все мы младенцы во Христе. Самое главное – не сбиться с пути и дождаться в Свете того момента, когда он решит забрать нас.
Солнце било сквозь щель в моих плотных занавесях мне прямо в глаз. Что же за везуха то такая – как их не зашторивай, а все равно выяснится, что ты оставил щель и солнце, утром рвущееся из нее, высверливает тебе глаз, не хуже чем у Терминатора. Я распахнул шторы: «Ну, уже жги, не стесняйся!»- и посмотрел вниз. Внизу уже давно бурлил Нью Йорк. Ох уж эти жаворонки – весь мир перекроят с лицевой стороны на изнаночную, пока мы досматриваем сладкие утренние сны. Захватили мир, ранние пташки, и торжествуют, пока мы давимся утренним кофе, пытаясь хотя бы на 2 миллиметра открыть глаза. Я сварил себе кофе, выпил почти залпом, это не оказало на меня тот эффект, на который я так надеялся. Почему, даже если ты засыпаешь в одно и то же время, в одно утро ты просыпаешься бодрым и полным сил, а в другое выглядишь так, как будто тебя всю ночь били? Ответа не было, надо было принимать эту данность так, как она есть. Я бахнул еще кофе, чуток взбодрился, мой мозг понимал, что вариантов не было – или бодришься тем, что есть, или весь день ходишь как сонная черепаха. Суровая необходимость для сов – знать, где можно подзарядиться хорошим кофе, когда твоя батарейка на нуле. Я вышел на улицу, Нью-Йорк дыхнул в меня своей золотой осенью. В этой осени не было выматывающей душу тоски, в ней была легкая пауза от безумного скоростного жаркого лета. Как будто звук разом выключили и ты остался в тишине. Это сложно представить, что посреди бушующего, громкого Нью – Йорка можно было поймать эту тихую паузу, но это было действительно так. Осень давала передышку перед тяжелой зимой. Она говорила: «Ты устал, отдохни». Я доехал до Центрального парка. Взял там большой девичий латте и пошел по аллеям пинать желтые листья. Все, чего я хотел в этой жизни – брести по аллеям и пинать желтые листья, и я делал это. Еще и периодически отхлебывая вкусный кофе. Это ли не мечта всей моей жизни? Мне так хотелось, чтобы война между темными и светлыми оказалась просто сном, просто дурным сном. Мне так хотелось мира здесь и сейчас, мира, где правят светлые и где темные даже не смеют появиться на горизонте. Так дешево, за копейки продающие свою душу, жалеют ли они об этом в аду? Там, горя в вечном пламени, истекая кровью от многочисленных ран от бесов, или когда им выворачивают кишки наружу, а тело при этом сохраняет свою чувствительность, думают ли они о том выборе, который сделали здесь, на земле, и о том, что все могло пойти по-другому? Мы никогда этого не узнаем, потому что, Слава Богу, границы наших миров хорошо защищены. Но как же это страшно – из-за одного нелепого решения навсегда погибнуть. Следишь за собой, следишь, как за трехлеткой, который то тянет всякую гадость в рот, то совочком стукает по башке своего друга, то норовит выпасть из окна детского садика, то утонуть в ванной, то крикнет: «Сука!»- какой-нибудь безвинной бабуле, следишь-следишь, и все равно твое тело творит какую то гадость! А потом твоей душе за все отвечай, отдувайся! Ну, где справедливость?! Я встал посреди Централ парка, в распахнутом бежевом пальто, раскинув руки к небу и воззвал: «Господи! Доколе мне быть посреди всех твоих детей самым отстающим? Доколе мне косячить, не замечая этого, а самое страшное, и грешить, когда я знаю, что грешу? Когда же я смогу быть чистым и жить по правде Твоей?» Небо не спешило давать ответы, но я внезапно почувствовал жгучее тепло в груди и сел на скамейку. Вернее, рухнул: внезапно я почувствовал такую усталость, как будто самостоятельно вырубил пол- Сибири ( хотя с этим сейчас успешно справляются китайцы, разэдак за ногу их). Тепло разливалось по моей груди, я понял, что все еще сжимаю на автомате в левой руке стаканчик с латте, на автомате допил холодную молочную жижу. Небо молчало, но от разлившегося по груди тепла я почувствовал внезапное умиротворение. Как будто меня услышали. Как будто там, на небе, считают мои корявые шажки и в курсе всех моих злоключений. Как будто там засчитывают все мои попытки избавиться от всего дурного во мне. Как будто там ставят салатовую галочку напротив моей фамилии, как будто там болеют за меня. Как будто я совсем не одинок. Как будто Он любит меня. Он любит меня. Я заметно набрался сил, пока сидел на этой скамейке. Что-то весомое появилось в моих мыслях, я подкрепился духовно и физически. Встал, отряхнул пальто, выкинул пустой стаканчик из под кофе. Я шел по Центральному парку широко, уверенно. Как будто знал, куда и зачем иду (неа). Длинные полы моего пальто разлетались, я чувствовал себя очень странно, но какая-то неведомая сила тащила меня вперед. Все таким же размашистым шагом (я чувствовал себя, как минимум, Маяковским), я дошел до выхода из Централ парк, вышел и остановился. Что то подсказало мне, что повернуть нужно направо, и я сделал это. На повороте стояли какие-то деревья, уже украшенные для Halloween (ох, как же я не люблю этот сатанинский праздник), и несколько стилизованных под ретро зданий, так же с входами в маленькие магазинчики, украшенные тыквами и скелетами. Самое страшное и ужасное не то, что эти твари пропагандируют свой праздник, самое страшное – это то, как дети готовятся и наряжаются к нему. Темные очень умело вкладывают свои дерьмовые принципы в светлые головы наших детей, и я снимаю шляпу перед директорами тех школ, которые запретили праздновать Halloween в России. Хотя, в общем, я представляю, какое давление они испытали при принятии этого решения. Так победим! Я прошел мимо тыкв с черными глазницами (чтоб вам, големы, пусто было, недолго вам осталось тут, на земле, тусоваться), мимо скелетов и ведьм, красочно развешенных над входами и вошел в один маленький магазинчик, крыльцо которого было совсем пустым, без следа Halloween, по какому то наитию зашел, совершенно не думая и не фиксируя реальность. Очень плохо терять бдительность для агента света, но иногда работает. От открытой двери сработал красный китайский колокольчик с драконами и иероглифами. Продавцом был голубоглазый мужчина неопределенного возраста с седыми, абсолютно белыми волосами до плеч. Он не мог или не хотел говорить со мной. Продавец в магазине очень долго смотрел на меня, не произнося ни слова, а я на него. В его глазах читались снега и морозы Арктики – такими они были голубыми и пронзительными. Он махнул рукой, как будто приглашал меня пройти, и я пошел за ним по бесконечным коридорам подсобок. На каком-то из поворотов моя корона нестерпимо стала жечь затылок. Наконец, мы зашли в маленькую низенькую комнату с сейфом, и, честно говоря, я думал, что голубоглазый начнет открывать сейф. Но нет. Он еще раз взглянул на меня, сказал что то по-китайски и начал вынимать старые занавески из большой корзины для стирки, бросил ожидающий взгляд на меня, и стал помогать ему. Корзина казалась нескончаемой. Вдруг я услышал легкий шум, как от вертолетов, где-то далеко. Лицо продавца исказилось, он что-то сдавленно крикнул и начал поспешно вынимать белье из корзины еще интенсивнее, еще быстрее, передавая его мне, и, наконец, его рука достала сверток. Меня сразу отшвырнуло к стене, я не мог двигаться и говорить, все тело как будто налилось свинцом. Продавец восторженно смотрел на сверток несколько секунд, но с улицы раздались крики, что заставило его поторопиться, он развязал его и комнату наполнило неизъяснимое, прекрасное, золотое сияние. Кусочек короны взлетел на воздух, повис над моей головой и прочно сел рядом с моим осколком, соединившись с ним. Мгновенно я почувствовал прилив сил, и мощь двух Терминаторов поселилась во мне. Продавец крикнул что-то на китайском и мощно подтолкнул меня к одному из выходов, и я побежал. Я бежал так, как никогда не бегал. Учитель физкультуры гордился бы мной и поставил бы мне шестерку за этот пробег. Клянусь вам, я бы выиграл все соревнования и даже Олимпийские игры с такой скоростью. Я выскочил на какой то грязный внутренний дворик, когда услышал выстрелы. Эти суки стреляли в него. Я поднапряг внутреннее зрение: еще жив, бежит по бесконечным переходам подсобок. Он спасется, я знал это. Внезапно я услышал свист и ринулся туда, почему то не было сомнений, что это свист от наших. Я выскочил через огромные ржавые ворота из этого ловушечного внутреннего дворика и очутился на узенькой грязной китайской торговой улочке. Меня хватали за ноги, заставляя что-то купить, но я несся все так же быстро, ориентируясь на свет. Наконец, мне удалось выскочить на проспект, и я понял, что операция удалась. Кусочек короны был на мне, и я его ощущал. Навстречу неслись машины, стоял смог, вечно спешащие жители Нью-Йорка проклинали вечную спешку и незадавшийся день, а я улыбался как начищенный самовар, во все 32 зуба. Победы бывают так редко. Их надо обязательно праздновать. Обязательно. Раньше я так не делал, думая, что каждый день моей жизни будет приносить победы и триумф, но это оказалось не так. Далеко не так. И теперь я старался праздновать каждую мою удачу. В этом не было ничего такого – это придавало сил в минуты, часы и дни, когда ты оказывался на дне. В то время главное было помнить, что бывают и счастливые моменты тоже. И вот для такого и существовало празднование победы. Пусть кто то скажет что нескромно, не вовремя, рано или несвоевременно – по фиг (так кряхтят, кстати, как правило, темные). Празднуйте победу. Празднуйте. Эти моменты останутся навсегда с вами и подпитают вас в минуты сомнений. Я немного попетлял, судорожно оглядываясь - погони не было. Хотелось сожрать что-нибудь эдакое и я без тени сомнений зашел в пончиковую. А что я мог сделать – кругом были либо бургерные, либо пончики. Назаказывал себе целый поднос, и мне было не стыдно. Радостно вонзил свои зубы в розовый глазированный бок пончика и отхлебнул пол-галлона кофе. И мне стало ха-ра-шо. Я собрал первый кусок короны, он был на мне, день удался, я чувствовал себя победителем. Наконец-то. Наконец-то. Наконец. Никто не скажет, что я завалил операцию, никто мне вообще ничего и никогда больше не скажет. Я крут, я круче, чем яйца, сваренные вкрутую! Шоколадный пончик зашел еще лучше, чем розовый. Я кайфовал. Наконец-то вкус победы после стольких поражений. Я съел все, весь поднос, высосал кофе до последней капли и откинулся на спинку сиденья. Пончиковая пользовалась спросом – в основном посетителями были подростки, но были и несколько внушительного веса взрослых, эх, все таки жрут американцы нездоровую пищу, как ни крути! Мой ангел-хранитель сразу же пихнул меня вбок – осуждать было нельзя, к тому же, кто, как не я только что сожрал целый поднос этой нездоровой пищи?! Он был прав, а я, как всегда, нет. Я еле выполз из-за моего столика, (внутренне ужаснувшись, что так быстро растолстел что уже не могу выползти оттуда, куда так легко, голодный, залез) Ко мне сразу же ринулись несколько объемных детей (эта жировая болезнь залезла и на детскую территорию), и немедленно, после непродолжительной борьбы, заняли столик. Непривычно, но я сейчас мог видеть свой живот – он выдавался вперед на несколько сантиметров, забавное зрелище, учитывая, что раньше он так выпирал только после визитов к бабушке. Я вышел, перекатываясь с ноги на ногу, как мама- утка. Отлично, агент. Просто супер. Случись сейчас погоня, мне было бы точно никуда не убежать, все что я могу – упасть на спину и шевелить лапками. Ок, гугл, я обожрался, что делать дальше. Стоило мне облокотиться о какое то дерево, как ко мне тут же подбежали сочувствующие, решив что у меня инфаркт. А что, в Америке нельзя спокойно умереть? Я обожрался, дайте мне спокойно умереть, отойдите, люди добрые, ну же! Но нет, здесь даже из жизненной трагедии сделают развлекательное шоу. Я собрался и с усилием оторвал себя от дерева: надо был прекратить отсвечивать и привлекать к себе избыточное внимание, надо было как-то действовать, заниматься поиском артефактов, хотя все, что мне сейчас хотелось сделать – лечь на Бродвей и заснуть сладким сном пончикового обжоры. Совсем непонятно, как их с утра едят американские полицейские и потом весь день бегают за преступниками? Очень сладко, очень вкусно, очень хочется спать. Я кое-как взял себя в руки и пошел по аллее с желтыми кленовыми листьями. Картинка была просто из сериала, не хватало хипстерского стаканчика с кофе в руке. Что я должен был сделать? «Посветить» своим осколком короны в разных кварталах Нью-Йорка, действуя «на авось», авось кто-то да отзовется? Но с таким планом есть все шансы нарваться на темных раньше, чем владельцы артефакта выйдут на меня. Есть все шансы плотно сесть в лужу. Если я проколюсь в Нью-Йорке, путь в другие страны закрыт. Любые происшествия с темными разносятся крайне быстро, что по их сети, что по нашей. Любые столкновения «в лоб» - это события. За несколько десятков веков мы отточили наш этикет до такой степени, что научились избегать даже мелких колких фраз, чтобы нечаянно не спровоцировать конфликт. Атмосфера была накалена, и я не очень понимал, как я проверну все то, что я должен был сделать в этом городе. Попытаться не отсвечивать? Быть маленьким вертким котенком, бежать по своим делам, прячась по подворотням? Ночью все кошки серы, есть шанс проскочить. Значит, никаких скандалов и конфликтов, только цель и ничего больше, «Вижу цель и не вижу препятствия», вот и все, вот и все. Я ускорил шаг и сместился направо, поближе к деревьям, чтобы никто не дышал мне в спину, обгоняя по ходу движения.
Солнце било сквозь щель в моих плотных занавесях мне прямо в глаз. Что же за везуха то такая – как их не зашторивай, а все равно выяснится, что ты оставил щель и солнце, утром рвущееся из нее, высверливает тебе глаз, не хуже чем у Терминатора. Я распахнул шторы: «Ну, уже жги, не стесняйся!»- и посмотрел вниз. Внизу уже давно бурлил Нью Йорк. Ох уж эти жаворонки – весь мир перекроят с лицевой стороны на изнаночную, пока мы досматриваем сладкие утренние сны. Захватили мир, ранние пташки, и торжествуют, пока мы давимся утренним кофе, пытаясь хотя бы на 2 миллиметра открыть глаза. Я сварил себе кофе, выпил почти залпом, это не оказало на меня тот эффект, на который я так надеялся. Почему, даже если ты засыпаешь в одно и то же время, в одно утро ты просыпаешься бодрым и полным сил, а в другое выглядишь так, как будто тебя всю ночь били? Ответа не было, надо было принимать эту данность так, как она есть. Я бахнул еще кофе, чуток взбодрился, мой мозг понимал, что вариантов не было – или бодришься тем, что есть, или весь день ходишь как сонная черепаха. Суровая необходимость для сов – знать, где можно подзарядиться хорошим кофе, когда твоя батарейка на нуле. Я вышел на улицу, Нью-Йорк дыхнул в меня своей золотой осенью. В этой осени не было выматывающей душу тоски, в ней была легкая пауза от безумного скоростного жаркого лета. Как будто звук разом выключили и ты остался в тишине. Это сложно представить, что посреди бушующего, громкого Нью – Йорка можно было поймать эту тихую паузу, но это было действительно так. Осень давала передышку перед тяжелой зимой. Она говорила: «Ты устал, отдохни». Я доехал до Центрального парка. Взял там большой девичий латте и пошел по аллеям пинать желтые листья. Все, чего я хотел в этой жизни – брести по аллеям и пинать желтые листья, и я делал это. Еще и периодически отхлебывая вкусный кофе. Это ли не мечта всей моей жизни? Мне так хотелось, чтобы война между темными и светлыми оказалась просто сном, просто дурным сном. Мне так хотелось мира здесь и сейчас, мира, где правят светлые и где темные даже не смеют появиться на горизонте. Так дешево, за копейки продающие свою душу, жалеют ли они об этом в аду? Там, горя в вечном пламени, истекая кровью от многочисленных ран от бесов, или когда им выворачивают кишки наружу, а тело при этом сохраняет свою чувствительность, думают ли они о том выборе, который сделали здесь, на земле, и о том, что все могло пойти по-другому? Мы никогда этого не узнаем, потому что, Слава Богу, границы наших миров хорошо защищены. Но как же это страшно – из-за одного нелепого решения навсегда погибнуть. Следишь за собой, следишь, как за трехлеткой, который то тянет всякую гадость в рот, то совочком стукает по башке своего друга, то норовит выпасть из окна детского садика, то утонуть в ванной, то крикнет: «Сука!»- какой-нибудь безвинной бабуле, следишь-следишь, и все равно твое тело творит какую то гадость! А потом твоей душе за все отвечай, отдувайся! Ну, где справедливость?! Я встал посреди Централ парка, в распахнутом бежевом пальто, раскинув руки к небу и воззвал: «Господи! Доколе мне быть посреди всех твоих детей самым отстающим? Доколе мне косячить, не замечая этого, а самое страшное, и грешить, когда я знаю, что грешу? Когда же я смогу быть чистым и жить по правде Твоей?» Небо не спешило давать ответы, но я внезапно почувствовал жгучее тепло в груди и сел на скамейку. Вернее, рухнул: внезапно я почувствовал такую усталость, как будто самостоятельно вырубил пол- Сибири ( хотя с этим сейчас успешно справляются китайцы, разэдак за ногу их). Тепло разливалось по моей груди, я понял, что все еще сжимаю на автомате в левой руке стаканчик с латте, на автомате допил холодную молочную жижу. Небо молчало, но от разлившегося по груди тепла я почувствовал внезапное умиротворение. Как будто меня услышали. Как будто там, на небе, считают мои корявые шажки и в курсе всех моих злоключений. Как будто там засчитывают все мои попытки избавиться от всего дурного во мне. Как будто там ставят салатовую галочку напротив моей фамилии, как будто там болеют за меня. Как будто я совсем не одинок. Как будто Он любит меня. Он любит меня. Я заметно набрался сил, пока сидел на этой скамейке. Что-то весомое появилось в моих мыслях, я подкрепился духовно и физически. Встал, отряхнул пальто, выкинул пустой стаканчик из под кофе. Я шел по Центральному парку широко, уверенно. Как будто знал, куда и зачем иду (неа). Длинные полы моего пальто разлетались, я чувствовал себя очень странно, но какая-то неведомая сила тащила меня вперед. Все таким же размашистым шагом (я чувствовал себя, как минимум, Маяковским), я дошел до выхода из Централ парк, вышел и остановился. Что то подсказало мне, что повернуть нужно направо, и я сделал это. На повороте стояли какие-то деревья, уже украшенные для Halloween (ох, как же я не люблю этот сатанинский праздник), и несколько стилизованных под ретро зданий, так же с входами в маленькие магазинчики, украшенные тыквами и скелетами. Самое страшное и ужасное не то, что эти твари пропагандируют свой праздник, самое страшное – это то, как дети готовятся и наряжаются к нему. Темные очень умело вкладывают свои дерьмовые принципы в светлые головы наших детей, и я снимаю шляпу перед директорами тех школ, которые запретили праздновать Halloween в России. Хотя, в общем, я представляю, какое давление они испытали при принятии этого решения. Так победим! Я прошел мимо тыкв с черными глазницами (чтоб вам, големы, пусто было, недолго вам осталось тут, на земле, тусоваться), мимо скелетов и ведьм, красочно развешенных над входами и вошел в один маленький магазинчик, крыльцо которого было совсем пустым, без следа Halloween, по какому то наитию зашел, совершенно не думая и не фиксируя реальность. Очень плохо терять бдительность для агента света, но иногда работает. От открытой двери сработал красный китайский колокольчик с драконами и иероглифами. Продавцом был голубоглазый мужчина неопределенного возраста с седыми, абсолютно белыми волосами до плеч. Он не мог или не хотел говорить со мной. Продавец в магазине очень долго смотрел на меня, не произнося ни слова, а я на него. В его глазах читались снега и морозы Арктики – такими они были голубыми и пронзительными. Он махнул рукой, как будто приглашал меня пройти, и я пошел за ним по бесконечным коридорам подсобок. На каком-то из поворотов моя корона нестерпимо стала жечь затылок. Наконец, мы зашли в маленькую низенькую комнату с сейфом, и, честно говоря, я думал, что голубоглазый начнет открывать сейф. Но нет. Он еще раз взглянул на меня, сказал что то по-китайски и начал вынимать старые занавески из большой корзины для стирки, бросил ожидающий взгляд на меня, и стал помогать ему. Корзина казалась нескончаемой. Вдруг я услышал легкий шум, как от вертолетов, где-то далеко. Лицо продавца исказилось, он что-то сдавленно крикнул и начал поспешно вынимать белье из корзины еще интенсивнее, еще быстрее, передавая его мне, и, наконец, его рука достала сверток. Меня сразу отшвырнуло к стене, я не мог двигаться и говорить, все тело как будто налилось свинцом. Продавец восторженно смотрел на сверток несколько секунд, но с улицы раздались крики, что заставило его поторопиться, он развязал его и комнату наполнило неизъяснимое, прекрасное, золотое сияние. Кусочек короны взлетел на воздух, повис над моей головой и прочно сел рядом с моим осколком, соединившись с ним. Мгновенно я почувствовал прилив сил, и мощь двух Терминаторов поселилась во мне. Продавец крикнул что-то на китайском и мощно подтолкнул меня к одному из выходов, и я побежал. Я бежал так, как никогда не бегал. Учитель физкультуры гордился бы мной и поставил бы мне шестерку за этот пробег. Клянусь вам, я бы выиграл все соревнования и даже Олимпийские игры с такой скоростью. Я выскочил на какой то грязный внутренний дворик, когда услышал выстрелы. Эти суки стреляли в него. Я поднапряг внутреннее зрение: еще жив, бежит по бесконечным переходам подсобок. Он спасется, я знал это. Внезапно я услышал свист и ринулся туда, почему то не было сомнений, что это свист от наших. Я выскочил через огромные ржавые ворота из этого ловушечного внутреннего дворика и очутился на узенькой грязной китайской торговой улочке. Меня хватали за ноги, заставляя что-то купить, но я несся все так же быстро, ориентируясь на свет. Наконец, мне удалось выскочить на проспект, и я понял, что операция удалась. Кусочек короны был на мне, и я его ощущал. Навстречу неслись машины, стоял смог, вечно спешащие жители Нью-Йорка проклинали вечную спешку и незадавшийся день, а я улыбался как начищенный самовар, во все 32 зуба. Победы бывают так редко. Их надо обязательно праздновать. Обязательно. Раньше я так не делал, думая, что каждый день моей жизни будет приносить победы и триумф, но это оказалось не так. Далеко не так. И теперь я старался праздновать каждую мою удачу. В этом не было ничего такого – это придавало сил в минуты, часы и дни, когда ты оказывался на дне. В то время главное было помнить, что бывают и счастливые моменты тоже. И вот для такого и существовало празднование победы. Пусть кто то скажет что нескромно, не вовремя, рано или несвоевременно – по фиг (так кряхтят, кстати, как правило, темные). Празднуйте победу. Празднуйте. Эти моменты останутся навсегда с вами и подпитают вас в минуты сомнений. Я немного попетлял, судорожно оглядываясь - погони не было. Хотелось сожрать что-нибудь эдакое и я без тени сомнений зашел в пончиковую. А что я мог сделать – кругом были либо бургерные, либо пончики. Назаказывал себе целый поднос, и мне было не стыдно. Радостно вонзил свои зубы в розовый глазированный бок пончика и отхлебнул пол-галлона кофе. И мне стало ха-ра-шо. Я собрал первый кусок короны, он был на мне, день удался, я чувствовал себя победителем. Наконец-то. Наконец-то. Наконец. Никто не скажет, что я завалил операцию, никто мне вообще ничего и никогда больше не скажет. Я крут, я круче, чем яйца, сваренные вкрутую! Шоколадный пончик зашел еще лучше, чем розовый. Я кайфовал. Наконец-то вкус победы после стольких поражений. Я съел все, весь поднос, высосал кофе до последней капли и откинулся на спинку сиденья. Пончиковая пользовалась спросом – в основном посетителями были подростки, но были и несколько внушительного веса взрослых, эх, все таки жрут американцы нездоровую пищу, как ни крути! Мой ангел-хранитель сразу же пихнул меня вбок – осуждать было нельзя, к тому же, кто, как не я только что сожрал целый поднос этой нездоровой пищи?! Он был прав, а я, как всегда, нет. Я еле выполз из-за моего столика, (внутренне ужаснувшись, что так быстро растолстел что уже не могу выползти оттуда, куда так легко, голодный, залез) Ко мне сразу же ринулись несколько объемных детей (эта жировая болезнь залезла и на детскую территорию), и немедленно, после непродолжительной борьбы, заняли столик. Непривычно, но я сейчас мог видеть свой живот – он выдавался вперед на несколько сантиметров, забавное зрелище, учитывая, что раньше он так выпирал только после визитов к бабушке. Я вышел, перекатываясь с ноги на ногу, как мама- утка. Отлично, агент. Просто супер. Случись сейчас погоня, мне было бы точно никуда не убежать, все что я могу – упасть на спину и шевелить лапками. Ок, гугл, я обожрался, что делать дальше. Стоило мне облокотиться о какое то дерево, как ко мне тут же подбежали сочувствующие, решив что у меня инфаркт. А что, в Америке нельзя спокойно умереть? Я обожрался, дайте мне спокойно умереть, отойдите, люди добрые, ну же! Но нет, здесь даже из жизненной трагедии сделают развлекательное шоу. Я собрался и с усилием оторвал себя от дерева: надо был прекратить отсвечивать и привлекать к себе избыточное внимание, надо было как-то действовать, заниматься поиском артефактов, хотя все, что мне сейчас хотелось сделать – лечь на Бродвей и заснуть сладким сном пончикового обжоры. Совсем непонятно, как их с утра едят американские полицейские и потом весь день бегают за преступниками? Очень сладко, очень вкусно, очень хочется спать. Я кое-как взял себя в руки и пошел по аллее с желтыми кленовыми листьями. Картинка была просто из сериала, не хватало хипстерского стаканчика с кофе в руке. Что я должен был сделать? «Посветить» своим осколком короны в разных кварталах Нью-Йорка, действуя «на авось», авось кто-то да отзовется? Но с таким планом есть все шансы нарваться на темных раньше, чем владельцы артефакта выйдут на меня. Есть все шансы плотно сесть в лужу. Если я проколюсь в Нью-Йорке, путь в другие страны закрыт. Любые происшествия с темными разносятся крайне быстро, что по их сети, что по нашей. Любые столкновения «в лоб» - это события. За несколько десятков веков мы отточили наш этикет до такой степени, что научились избегать даже мелких колких фраз, чтобы нечаянно не спровоцировать конфликт. Атмосфера была накалена, и я не очень понимал, как я проверну все то, что я должен был сделать в этом городе. Попытаться не отсвечивать? Быть маленьким вертким котенком, бежать по своим делам, прячась по подворотням? Ночью все кошки серы, есть шанс проскочить. Значит, никаких скандалов и конфликтов, только цель и ничего больше, «Вижу цель и не вижу препятствия», вот и все, вот и все. Я ускорил шаг и сместился направо, поближе к деревьям, чтобы никто не дышал мне в спину, обгоняя по ходу движения.
