С ужасом догадываюсь, что ее личность намеренно все время ломали. Для нее будет легче убить себя и меня, чем сделать что-то, причиняющее вред её родным. Родным, но не Провидице, ее она действительно ненавидит, хотя ей стоило обратить внимание на свою нездоровую привязанность к родителям. Не могу выразить определенно, но в ее словах неуловимо проскальзывает что-то фанатичное, обезличенное и полностью лишённое самостоятельности. Для нее ее родные и есть ее жизнь, так яростно она их защищает. Может, это и есть влияние ведьмы? Может, именно поэтому она так сильно привязана и зависима от тех людей?
Она спрашивает, зачем я иду на этот необдуманный шаг, совсем не понимая, к чему все это ведет. Я не вру, что хочу остановить ведьму, когда откровенно льщу – тоже. Просто мне показалось, именно этого ей не хватало, чтобы заставить себя подчиниться мне, причины доверять мне. Следующие ее слова лишь подтверждают мою догадку, она играет в защиту с нападением, не понимая, что я знаю обо всех её истинных чувствах.
– А для чего? Зачем ты это сделал? – спрашивает, а я едва не задыхаюсь от накрывших её паники и страха.
– Чтобы ты успела с ними попрощаться, – отвечаю правду, но не всю.
Сколько бы ни говорил себе, сколько бы ни верил, все равно сомневаюсь. Мила научила меня самому важному: никогда не доверять женщинам. Даже если влюблен, особенно если влюблен, но я, к счастью, не успел сделать такую глупость хотя бы с Пенелопой, не наступил на те же грабли. Мой ответ вызывает ожидаемую реакцию – она воспламеняется, не сдержав злость. Правда, к моему удивлению, ненадолго, сама остывает. Все меркнет от той боли, что становится все сильнее и сильнее, словно мне кишки все вывернули наружу. И когда она поднимает на меня взгляд, с такой грустной и полной боли улыбкой, я невольно вспоминаю Милу, ее последнюю улыбку перед смертью.
– Вальтер, зачем мне спасать мир, в котором не будет тех, кого я люблю? – ее слова не намерены меня ранить, но делают это, задевают что-то в глупой душе.
Это не мои чувства, не мои, а ее! Но, очевидно, я сам себе лгу. Она мне нужна, все равно нужна. Пусть возненавидит, главное, чтоб жила. Похоже, для этого придется солгать или немного ввести ее в заблуждение, если я ошибся в своих выводах. Раз уж ей так промыли мозг родственники, пусть считает, что ее семья – не только они.
– Если ты поступишь, как я сказал, в этом мире останется хотя бы один человек, которого ты любишь.
На ее лице мелькает странное выражение, которое почти сразу сменяется саркастичной маской.
– А не слишком ли ты высокого мнения о себе?
С чего она решила, что я о себе говорил? Почему?
– Я говорю не о себе, – начинаю говорить и многозначительно замолкаю.
Если это и, правда, не морская болезнь, то… Я не знаю. Мне не хочется об этом думать, но взгляд все равно опускается на ее слегка выпуклый живот. Это всего лишь маленькая ложь, которая заставит ее поверить, что теперь ее семья не ограничивается людьми в той деревеньке. Ложь, которой мы оба боимся, потому что в таком случае понять, что наш брак навсегда, а не на время – уже не самая сложная проблема.
Пенелопа опускает взгляд вместе со мной, а потом теряет сознание, падая мне прямо в руки. Прижимаю ее к себе, отчего-то понимая, что она не из тех нежных светских девушек, теряющих сознание по триста раз на дню, для нее такое поведение не свойственно. Я же не накаркал? Мне бы магию, на ауру взглянул бы разок и все сразу понял, но у меня ее нет! Моей силы нет, есть только возможно беременная жена, почти бесполезная новая способность и родовой огонь. Спрашивается, какого лешего я решил, что способен совладать с целой деревней сильных магов во главе с ведьмой? Я точно сошел с ума.
Большой северный город Скала встретил нас морозом и заснеженными улицами. Крупные снежинки падали на одежду и прилипали к ней, не успев растаять. Время позднее, людей в порту, как кот наплакал, и это при том, что город портовый. На якоре несколько суден, а улочки, плотно застроенные маленькими домишками, плохо освещены. Провинция, одним словом.
– Сегодня повозку уже не нанять, так что нужно найти гостиницу для ночлега, – подала голос жена, и я, не удержавшись, повернулся к ней.
В первое мгновение захотелось подойти и затрясти изо всех сил, но я сдержался. Бледная, как тень самой себя, она специально тянет время, оттягивает, не понимая, что и так неизбежно. Я знаю это, но не могу ее заставить прекратить так делать, а мне хочется! Ещё как хочется, чтобы она прекратила! И не только это…
Волосы спутаны, распущены, и на голове уже шапка из снега. Куртка расстегнута, под ней видна тонкая рубашка, заправленная в штаны, один сапог с не застегнутой до конца молнией. Такое впечатление, что одевалась в темноте или напилась так, что руки не слушались. Не знаю, какая она, когда напивается, но сейчас в разы хуже.
Закрываю глаза, сжимаю зубы, чтобы не накричать на нее. Мне нужно несколько секунд, дабы пересилить себя и лишь затем подойти, застегнуть на ней куртку, накинуть на голову капюшон и обмотать шею своим шарфом. Опускаюсь перед ней на корточки и застегиваю молнию на ее сапоге. Поднимаюсь, стараясь поймать ее взгляд, но, как и раньше, это бесполезно. Ладно, теперь хоть точно не простудится.
Не сопротивляется, когда забираю рюкзак и чемоданы, она вообще сейчас так подозрительно послушна, что становится мерзко. Сжимаю ее руку, забросив рюкзак на плечо, и веду ее за собой по заснеженным улицам. Мороз заставляет идти быстрее, приличной гостиницы в порту нет, придётся идти в центр города. Руки и ноги изрядно подмерзли, поэтому, плюнув на чемоданы, выбрасываю их, оставляя только наши рюкзаки. Мне бы обрадоваться ее послушанию и тому, что впервые доверила свой рюкзак, но не могу, слишком тошно. Поджимаю губы, когда мы, наконец, доходим до лучшей гостиницы этой дыры. Открываю дверь, пнув ее ногой. Даже метрдотеля нет, вывеска с четырьмя звездами явно для показухи. Возле стойки никого нет, останавливаюсь около нее и раздражённо жму на звонок, чтобы местные проснулись. Мебель кофейного цвета, но такая старая и неряшливая, словно из дешевого почасового отеля, прикасаться противно. Осматриваю все до мельчайших деталей, чтобы, в конце концов, снова посмотреть туда, куда на самом деле хочется.
Пенелопа стоит рядом с таким до боли знакомым пустым взглядом. Сжимаю ее красную от мороза ладонь, но она совершенно не реагирует. Чёрт, про перчатки забыл! Беру ее ледяные руки в свои, хоть бы в карманы спрятала! Понимаю, что это ее способ себя наказать, но это скоро достанет, я ей не нянька и не родители, чтобы кормить, одевать и заботиться. Я ей… муж. Да. Глупость сморозил, похоже, именно этим мне и придется заниматься, пока мы оба не помрем.
Ну, вот кто меня за язык тянул?!
Растираю красные пальцы, тщательно и медленно, хотя стоило только призвать огонь, она бы в момент согрелась. Кстати, а это ведь хорошая возможность. Удерживаю ее руку в своей, чтобы надеть родовое кольцо туда, где ему самое место. Даже если она ещё не поняла этого, Пенелопа уже на моей стороне, она моя.
Впервые за неделю чувствую ее взгляд на своем лице, но стоит поднять глаза, она снова становится безразличной и бесчувственной. Это жестоко с ее стороны, я так за три недели привык к ее чувствам ко мне, что эта неделя показалась мне какой-то пустой. Словно после многолюдного города попал на необитаемый остров. Как оказалось, это невыносимо, когда о тебе больше не думают.
– Кто там ещё на ночь глядя? – слышу престарелый голос, а затем в коридоре появляется мягкий свет свечи, что несёт старая женщина в халате прямо поверх ночной рубашки. – Что вам нужно?
– Это отель, что нам может быть ещё нужно, кроме как комнаты в вашей дыре? – раздраженно отвечаю вопросом на вопрос, отпуская руки жены, чтобы тут же подхватить ее под локоть.
– Молодожены? – с легким презрением уточняет женщина.
– Побыстрее можно? – игнорирую этот вопрос, придерживая Пенелопу за локоть. – Мы устали.
Чувство, что она вот-вот или убежит, или сорвётся, не отпускает несколько дней. Возможно потому, что единственное чувство, появившееся ко мне за последнее время – это вина.
– Ладно, ладно. Только учтите, света нет из-за метели. Горячей воды… с лета не видели, если нужно помыться, то это лишь утром. За дополнительную плату, само собой. Если нужна еда, принесу вам остатки картошки и кролика с ужина. Два серебряника за сутки, плата вперед. Документы и имена?
Женщина открыла журнал, чтобы записать нас, но я остановил ее болтовню, положив на стойку золотую монету.
– Никаких имен и документов, – говорю ей, забирая ключ от комнаты.
Комната оказалось ужасной, явно недостойной той платы, что я за нее отдал, и даже того чего хотела хозяйка. Отпускаю женушку, и она сразу же отходит, медленно снимает с себя одежду, настолько медленно, что, сняв куртку, принимаюсь раздевать и ее до одной рубашки. Ничего не говорю, просто подхватываю на руки и отношу в ванную. Там зрелище ещё более плачевное, чем в спальне. Все трубы не что промерзли, они льдом покрылись, и холодно, словно мы на улице. Поднимаю руку и выпускаю родовой огонь. Не нужно много времени, чтобы растопить лёд и сделать воздух теплее, но я тяну, используя эту возможность, чтобы слышать, как надрывно бьется ее сердце. Ванна, а точнее корыто, наполняется холодной водой, пока сижу на небольшом стульчаке, прижимая ее к себе.
Может, я этой заботой пытаюсь загладить перед ней вину? Мне не стоило этого говорить, но как иначе я бы мог на нее рассчитывать? Как иначе мне было заставить ее принять мою сторону?
Моя рука горит синим огнем, это единственный источник света в этой комнате, как и единственный источник тепла. Она – ледяная. Запускаю руку в ванную и нагреваю воду, только после этого опускаю ее туда, так и не сняв рубашку.
– Сейчас принесу свечи, – зачем-то говорю ей, хотя и так знаю, что не ответит.
Выхожу, и как будто становится легче дышать, стираю пот и грязь с лица, как и маску спокойствия. От моих эмоций вижу все в синем цвете, так легче найти свечи и подпалить их слегка. Оставляю одну свечу на прикроватном столике, конечно же, кровать всего лишь одна, зато двуспальная. Захожу в ванную, не стуча, и ставлю свечу на умывальник. Она светит не так ярко, как мой огонь, но и ее хватает, чтобы заметить, что Пенелопа сидит в том же положении, как я её оставил, однако моего кольца на ее пальце больше нет, оно лежит на стуле рядом, вместе с рубашкой.
Опускаюсь перед ванной на колени, чтобы хоть так увидеть ее лицо за спутанными волосами.
– Одень его для своей же защиты, – очень мягко говорю ей, вынимая руку из воды и снова надевая кольцо на палец. – Так будет лучше.
Поднимаюсь, опираясь рукой на край корыта, но она вдруг хватает меня за запястье, заставляя остановиться. Взгляд впервые за всю неделю не пуст, она поднимается из ванной, держась за меня, как за опору. Мокрые волосы прилипают к ее телу, но совсем не скрывают полную наготу.
– Не хочу, – произносит она короткую фразу, глядя на меня в упор и удерживая за руку, но не думая и не чувствуя ко мне ничего.
В который раз делаю над собой усилие, но боюсь в этот раз все мои настоящие эмоции не заметить просто невозможно. Отворачиваюсь на секунду, чтобы хотя бы немного успокоиться.
– Оно защитит тебя от магии, – снова смотрю на нее, не скрывая, как с ней тяжело. – Учитывая, куда мы собираемся, тебе лучше его не снимать.
– Я сама знаю, что мне лучше! – вдруг кричит она, хотя только что была так пугающе спокойна.
Ее рука отшвыривает мою, словно пытаясь не спалить рубашку, когда она сама вспыхивает спичкой. Синий огонь высушивает ее волосы, а тяга в вентиляции поднимает их вверх, заставляя парить, как от сильного ветра. Наверное, это помешательство, но я вдруг понял, что никогда в своей жизни не видел ничего красивее. Языки пламени ласкают ее тело, пока вода испаряется под ногами, заполняя воздух паром, но не от него так горячо. Понимаю, что слишком увлекся, когда она недовольно топает ногой, расплескивая остатки воды, а по сути кипятка, которым обдает меня.
– Пенелопа, прекрати, – требую сквозь зубы, стараясь не обращать внимания на боль.
– А то что? Что ты мне сделаешь? Ты уже наказал меня! – кричит, смотря на меня горящими глазами.
Закрываю глаза, сжимаю крепко зубы, скрежеща ими, руки впиваются в чертово корыто. Знаю, что имеет в виду и что пытается сделать, но не могу сдержать боль от ее слов, опять вспоминая наш разговор, иду на поводу своих эмоций, великолепно понимая, что пожалею о своих словах.
– Наш ребёнок – не наказание, – рычу сквозь зубы, вспыхивая, как и она, хотя на это не должно быть причины.
Металл корыта плавится от моих рук, потому убираю их оттуда, только чтобы схватить ее и вытащить из ванны. Пытается ускользнуть, но она уже расплавила дно, бежать некуда. Вытаскиваю, ставлю на пол и сразу же отпускаю, позволяя ей отшатнуться назад и упереться спиной в стенку. Ее огонь гаснет, его как будто тушат собственные слезы, сотрясающие ее. Вина, боль, ненависть – все ее чувства ко мне, но они хотя бы снова есть.
– Он не наказание, – шепчет сквозь слёзы, прижимая руку к животу, защищая его от меня.
Ребёнка, которого, возможно, вообще на самом деле нет!
– А что тогда наказание? Чем я наказал тебя? – резко вдыхаю, стараясь сдержать злость, стряхивая с себя остатки подпаленной одежды.
Пенелопа вздрагивает всем телом, рыдания усиливаются, и она, сжав вторую руку в кулак, зажимает им себе рот. Ее плечи дрожат, такие хрупкие, она сама такая хрупкая, а я ломаю ее, использую, даже манипулирую ею. Больно! Но это не ее боль, и не моя, она наша. Закрываю глаза, делая шаг к ней, чтобы успокоить, но она пригибается и отходит к двери.
– Любить тебя – самое страшное наказание, – говорит, а затем уходит, закрыв за собой дверь.
Она спрашивает, зачем я иду на этот необдуманный шаг, совсем не понимая, к чему все это ведет. Я не вру, что хочу остановить ведьму, когда откровенно льщу – тоже. Просто мне показалось, именно этого ей не хватало, чтобы заставить себя подчиниться мне, причины доверять мне. Следующие ее слова лишь подтверждают мою догадку, она играет в защиту с нападением, не понимая, что я знаю обо всех её истинных чувствах.
– А для чего? Зачем ты это сделал? – спрашивает, а я едва не задыхаюсь от накрывших её паники и страха.
– Чтобы ты успела с ними попрощаться, – отвечаю правду, но не всю.
Сколько бы ни говорил себе, сколько бы ни верил, все равно сомневаюсь. Мила научила меня самому важному: никогда не доверять женщинам. Даже если влюблен, особенно если влюблен, но я, к счастью, не успел сделать такую глупость хотя бы с Пенелопой, не наступил на те же грабли. Мой ответ вызывает ожидаемую реакцию – она воспламеняется, не сдержав злость. Правда, к моему удивлению, ненадолго, сама остывает. Все меркнет от той боли, что становится все сильнее и сильнее, словно мне кишки все вывернули наружу. И когда она поднимает на меня взгляд, с такой грустной и полной боли улыбкой, я невольно вспоминаю Милу, ее последнюю улыбку перед смертью.
– Вальтер, зачем мне спасать мир, в котором не будет тех, кого я люблю? – ее слова не намерены меня ранить, но делают это, задевают что-то в глупой душе.
Это не мои чувства, не мои, а ее! Но, очевидно, я сам себе лгу. Она мне нужна, все равно нужна. Пусть возненавидит, главное, чтоб жила. Похоже, для этого придется солгать или немного ввести ее в заблуждение, если я ошибся в своих выводах. Раз уж ей так промыли мозг родственники, пусть считает, что ее семья – не только они.
– Если ты поступишь, как я сказал, в этом мире останется хотя бы один человек, которого ты любишь.
На ее лице мелькает странное выражение, которое почти сразу сменяется саркастичной маской.
– А не слишком ли ты высокого мнения о себе?
С чего она решила, что я о себе говорил? Почему?
– Я говорю не о себе, – начинаю говорить и многозначительно замолкаю.
Если это и, правда, не морская болезнь, то… Я не знаю. Мне не хочется об этом думать, но взгляд все равно опускается на ее слегка выпуклый живот. Это всего лишь маленькая ложь, которая заставит ее поверить, что теперь ее семья не ограничивается людьми в той деревеньке. Ложь, которой мы оба боимся, потому что в таком случае понять, что наш брак навсегда, а не на время – уже не самая сложная проблема.
Пенелопа опускает взгляд вместе со мной, а потом теряет сознание, падая мне прямо в руки. Прижимаю ее к себе, отчего-то понимая, что она не из тех нежных светских девушек, теряющих сознание по триста раз на дню, для нее такое поведение не свойственно. Я же не накаркал? Мне бы магию, на ауру взглянул бы разок и все сразу понял, но у меня ее нет! Моей силы нет, есть только возможно беременная жена, почти бесполезная новая способность и родовой огонь. Спрашивается, какого лешего я решил, что способен совладать с целой деревней сильных магов во главе с ведьмой? Я точно сошел с ума.
***
Большой северный город Скала встретил нас морозом и заснеженными улицами. Крупные снежинки падали на одежду и прилипали к ней, не успев растаять. Время позднее, людей в порту, как кот наплакал, и это при том, что город портовый. На якоре несколько суден, а улочки, плотно застроенные маленькими домишками, плохо освещены. Провинция, одним словом.
– Сегодня повозку уже не нанять, так что нужно найти гостиницу для ночлега, – подала голос жена, и я, не удержавшись, повернулся к ней.
В первое мгновение захотелось подойти и затрясти изо всех сил, но я сдержался. Бледная, как тень самой себя, она специально тянет время, оттягивает, не понимая, что и так неизбежно. Я знаю это, но не могу ее заставить прекратить так делать, а мне хочется! Ещё как хочется, чтобы она прекратила! И не только это…
Волосы спутаны, распущены, и на голове уже шапка из снега. Куртка расстегнута, под ней видна тонкая рубашка, заправленная в штаны, один сапог с не застегнутой до конца молнией. Такое впечатление, что одевалась в темноте или напилась так, что руки не слушались. Не знаю, какая она, когда напивается, но сейчас в разы хуже.
Закрываю глаза, сжимаю зубы, чтобы не накричать на нее. Мне нужно несколько секунд, дабы пересилить себя и лишь затем подойти, застегнуть на ней куртку, накинуть на голову капюшон и обмотать шею своим шарфом. Опускаюсь перед ней на корточки и застегиваю молнию на ее сапоге. Поднимаюсь, стараясь поймать ее взгляд, но, как и раньше, это бесполезно. Ладно, теперь хоть точно не простудится.
Не сопротивляется, когда забираю рюкзак и чемоданы, она вообще сейчас так подозрительно послушна, что становится мерзко. Сжимаю ее руку, забросив рюкзак на плечо, и веду ее за собой по заснеженным улицам. Мороз заставляет идти быстрее, приличной гостиницы в порту нет, придётся идти в центр города. Руки и ноги изрядно подмерзли, поэтому, плюнув на чемоданы, выбрасываю их, оставляя только наши рюкзаки. Мне бы обрадоваться ее послушанию и тому, что впервые доверила свой рюкзак, но не могу, слишком тошно. Поджимаю губы, когда мы, наконец, доходим до лучшей гостиницы этой дыры. Открываю дверь, пнув ее ногой. Даже метрдотеля нет, вывеска с четырьмя звездами явно для показухи. Возле стойки никого нет, останавливаюсь около нее и раздражённо жму на звонок, чтобы местные проснулись. Мебель кофейного цвета, но такая старая и неряшливая, словно из дешевого почасового отеля, прикасаться противно. Осматриваю все до мельчайших деталей, чтобы, в конце концов, снова посмотреть туда, куда на самом деле хочется.
Пенелопа стоит рядом с таким до боли знакомым пустым взглядом. Сжимаю ее красную от мороза ладонь, но она совершенно не реагирует. Чёрт, про перчатки забыл! Беру ее ледяные руки в свои, хоть бы в карманы спрятала! Понимаю, что это ее способ себя наказать, но это скоро достанет, я ей не нянька и не родители, чтобы кормить, одевать и заботиться. Я ей… муж. Да. Глупость сморозил, похоже, именно этим мне и придется заниматься, пока мы оба не помрем.
Ну, вот кто меня за язык тянул?!
Растираю красные пальцы, тщательно и медленно, хотя стоило только призвать огонь, она бы в момент согрелась. Кстати, а это ведь хорошая возможность. Удерживаю ее руку в своей, чтобы надеть родовое кольцо туда, где ему самое место. Даже если она ещё не поняла этого, Пенелопа уже на моей стороне, она моя.
Впервые за неделю чувствую ее взгляд на своем лице, но стоит поднять глаза, она снова становится безразличной и бесчувственной. Это жестоко с ее стороны, я так за три недели привык к ее чувствам ко мне, что эта неделя показалась мне какой-то пустой. Словно после многолюдного города попал на необитаемый остров. Как оказалось, это невыносимо, когда о тебе больше не думают.
– Кто там ещё на ночь глядя? – слышу престарелый голос, а затем в коридоре появляется мягкий свет свечи, что несёт старая женщина в халате прямо поверх ночной рубашки. – Что вам нужно?
– Это отель, что нам может быть ещё нужно, кроме как комнаты в вашей дыре? – раздраженно отвечаю вопросом на вопрос, отпуская руки жены, чтобы тут же подхватить ее под локоть.
– Молодожены? – с легким презрением уточняет женщина.
– Побыстрее можно? – игнорирую этот вопрос, придерживая Пенелопу за локоть. – Мы устали.
Чувство, что она вот-вот или убежит, или сорвётся, не отпускает несколько дней. Возможно потому, что единственное чувство, появившееся ко мне за последнее время – это вина.
– Ладно, ладно. Только учтите, света нет из-за метели. Горячей воды… с лета не видели, если нужно помыться, то это лишь утром. За дополнительную плату, само собой. Если нужна еда, принесу вам остатки картошки и кролика с ужина. Два серебряника за сутки, плата вперед. Документы и имена?
Женщина открыла журнал, чтобы записать нас, но я остановил ее болтовню, положив на стойку золотую монету.
– Никаких имен и документов, – говорю ей, забирая ключ от комнаты.
Комната оказалось ужасной, явно недостойной той платы, что я за нее отдал, и даже того чего хотела хозяйка. Отпускаю женушку, и она сразу же отходит, медленно снимает с себя одежду, настолько медленно, что, сняв куртку, принимаюсь раздевать и ее до одной рубашки. Ничего не говорю, просто подхватываю на руки и отношу в ванную. Там зрелище ещё более плачевное, чем в спальне. Все трубы не что промерзли, они льдом покрылись, и холодно, словно мы на улице. Поднимаю руку и выпускаю родовой огонь. Не нужно много времени, чтобы растопить лёд и сделать воздух теплее, но я тяну, используя эту возможность, чтобы слышать, как надрывно бьется ее сердце. Ванна, а точнее корыто, наполняется холодной водой, пока сижу на небольшом стульчаке, прижимая ее к себе.
Может, я этой заботой пытаюсь загладить перед ней вину? Мне не стоило этого говорить, но как иначе я бы мог на нее рассчитывать? Как иначе мне было заставить ее принять мою сторону?
Моя рука горит синим огнем, это единственный источник света в этой комнате, как и единственный источник тепла. Она – ледяная. Запускаю руку в ванную и нагреваю воду, только после этого опускаю ее туда, так и не сняв рубашку.
– Сейчас принесу свечи, – зачем-то говорю ей, хотя и так знаю, что не ответит.
Выхожу, и как будто становится легче дышать, стираю пот и грязь с лица, как и маску спокойствия. От моих эмоций вижу все в синем цвете, так легче найти свечи и подпалить их слегка. Оставляю одну свечу на прикроватном столике, конечно же, кровать всего лишь одна, зато двуспальная. Захожу в ванную, не стуча, и ставлю свечу на умывальник. Она светит не так ярко, как мой огонь, но и ее хватает, чтобы заметить, что Пенелопа сидит в том же положении, как я её оставил, однако моего кольца на ее пальце больше нет, оно лежит на стуле рядом, вместе с рубашкой.
Опускаюсь перед ванной на колени, чтобы хоть так увидеть ее лицо за спутанными волосами.
– Одень его для своей же защиты, – очень мягко говорю ей, вынимая руку из воды и снова надевая кольцо на палец. – Так будет лучше.
Поднимаюсь, опираясь рукой на край корыта, но она вдруг хватает меня за запястье, заставляя остановиться. Взгляд впервые за всю неделю не пуст, она поднимается из ванной, держась за меня, как за опору. Мокрые волосы прилипают к ее телу, но совсем не скрывают полную наготу.
– Не хочу, – произносит она короткую фразу, глядя на меня в упор и удерживая за руку, но не думая и не чувствуя ко мне ничего.
В который раз делаю над собой усилие, но боюсь в этот раз все мои настоящие эмоции не заметить просто невозможно. Отворачиваюсь на секунду, чтобы хотя бы немного успокоиться.
– Оно защитит тебя от магии, – снова смотрю на нее, не скрывая, как с ней тяжело. – Учитывая, куда мы собираемся, тебе лучше его не снимать.
– Я сама знаю, что мне лучше! – вдруг кричит она, хотя только что была так пугающе спокойна.
Ее рука отшвыривает мою, словно пытаясь не спалить рубашку, когда она сама вспыхивает спичкой. Синий огонь высушивает ее волосы, а тяга в вентиляции поднимает их вверх, заставляя парить, как от сильного ветра. Наверное, это помешательство, но я вдруг понял, что никогда в своей жизни не видел ничего красивее. Языки пламени ласкают ее тело, пока вода испаряется под ногами, заполняя воздух паром, но не от него так горячо. Понимаю, что слишком увлекся, когда она недовольно топает ногой, расплескивая остатки воды, а по сути кипятка, которым обдает меня.
– Пенелопа, прекрати, – требую сквозь зубы, стараясь не обращать внимания на боль.
– А то что? Что ты мне сделаешь? Ты уже наказал меня! – кричит, смотря на меня горящими глазами.
Закрываю глаза, сжимаю крепко зубы, скрежеща ими, руки впиваются в чертово корыто. Знаю, что имеет в виду и что пытается сделать, но не могу сдержать боль от ее слов, опять вспоминая наш разговор, иду на поводу своих эмоций, великолепно понимая, что пожалею о своих словах.
– Наш ребёнок – не наказание, – рычу сквозь зубы, вспыхивая, как и она, хотя на это не должно быть причины.
Металл корыта плавится от моих рук, потому убираю их оттуда, только чтобы схватить ее и вытащить из ванны. Пытается ускользнуть, но она уже расплавила дно, бежать некуда. Вытаскиваю, ставлю на пол и сразу же отпускаю, позволяя ей отшатнуться назад и упереться спиной в стенку. Ее огонь гаснет, его как будто тушат собственные слезы, сотрясающие ее. Вина, боль, ненависть – все ее чувства ко мне, но они хотя бы снова есть.
– Он не наказание, – шепчет сквозь слёзы, прижимая руку к животу, защищая его от меня.
Ребёнка, которого, возможно, вообще на самом деле нет!
– А что тогда наказание? Чем я наказал тебя? – резко вдыхаю, стараясь сдержать злость, стряхивая с себя остатки подпаленной одежды.
Пенелопа вздрагивает всем телом, рыдания усиливаются, и она, сжав вторую руку в кулак, зажимает им себе рот. Ее плечи дрожат, такие хрупкие, она сама такая хрупкая, а я ломаю ее, использую, даже манипулирую ею. Больно! Но это не ее боль, и не моя, она наша. Закрываю глаза, делая шаг к ней, чтобы успокоить, но она пригибается и отходит к двери.
– Любить тебя – самое страшное наказание, – говорит, а затем уходит, закрыв за собой дверь.
