Но ничего не происходило. Вновь воцарилась тишина, и только ветер продолжал биться в стены старого дома, вынуждая его досадливо вздыхать и покряхтывать, точно ворчливый старик.
Сколько стояла так, страшась собственного дыхания, сказать не могу, но, в конце концов, решилась пошевелиться и, осторожно ступая, направилась к двери. А взявшись за ручку, опять превратилась в истукана, спрашивая себя – есть ли кто по другую сторону? И если есть, то кто? Человек? Животное? Здраво мысля, предпочла бы встречу с последим.
Дверь подвела меня, впервые, точно назло, неожиданно и громко скрипнув. Я затаилась, прислушиваясь, но тут за спиной раскатисто закаркала ворона, напрочь изгнав из моей головы все мысли о самосохранении.
Я устремилась вперед, забыв о стене, перескакивая через ступени. Врезалась во что-то на выходе с лестницы и запрыгала дальше, стремясь поскорее выбраться на улицу, чтобы у самого выхода споткнуться через алюминиевое ведро и повалиться на пол, в лужу чего-то липкого и вязкого. И лежать в ней, наблюдая за холщовым лоскутом, что словно забытый воинами штандарт реял на торчащем из дверного косяка гвозде.
***
Слава Богу, по дороге домой никого не встретила. Точно бы угодила за решетку – в соседнюю камеру с Вовкой, увидь меня кто с ног до головы вымазанную в крови.
По приходу, сразу в ванную – откисать. Спускать и заново набирать воду, с ожесточением драить себя мочалкой, вопреки логике и растертой докрасна коже чувствуя себя грязной. И повечеру принимать гостей, с трясущимися от напряжения ногами и вымученной улыбкой на губах: в тот момент не хотела видеть никого, даже тетю Варю.
Она с порога набросилась на меня с причитаниями:
- Ярочка, милая, как же так? Как же так? Ты держись, не раскисай! Оленьку поддерживай! Вот ведь беда-беда, Господи-Боже! Нежданно-негаданно!
Оттесняемая с порога вглубь «холодной», я смотрела, как бабушкина подруга проходит в дом, пристраивает в угол клюку, разувается, и пыталась осмыслить сказанное. Причем здесь сестра? Зачем поддерживай? В чем?
Но следующие слова Варвары Ильиничны разрешили головоломку, расставив все по своим местам:
- Как Любушка? Идет на поправку?
- Да. Уже лучше, - пригласив старушку в кухню. – Думаем, недолго продержат. А вы откуда знаете?
- Так Стасик сказал. Встретились сегодня, а тут такое…
Тетя Варя поставила на стол двухрублевый черный пакет.
- Я, вот, вариеньице принесла. К чайку. Попьете, когда Любушку выпишут. - И покачав головой: - Горе-то какое…
Я убрала банку со стола и занялась угощением. Поставила на газ чайник, достала сладости, печеньки.
- Кушать будете? Я вчера вареников с творогом налепила целый таз, а есть некому, - думая о Вовке, как и тогда, когда корпела над кушаньем. Нужно было что-то трудоемкое и мною не любимое, чтобы отвлечься, но не помогло.
- Как это некому? А миленький твой где? Как его – Володя? Уж-то бросил? – ахнула Варвара Ильинична, устремив на меня вопросительный взгляд.
Я даже удивилась. Неужели не слышала? Почему-то казалось, что весь город только об этом и судачит.
- Арестовали его, теть Варь. За убийство Полины арестовали, - выдавила я, без сил опустившись на табурет. – Но он этого не делал! Я знаю! – схлестнувшись с ошеломленным взглядом. - Хоть вы мне поверьте!
Старушка долго молчала, прежде чем ответить:
- Верю, Ярочка, верю. Хороший он мальчик, видела. Не мог такого…
- Спасибо! – я с облегчением выдохнула, разжав стиснутые в кулаки руки.
- А вареники давай, коли не жалко. Люблю с домашней сметанкою. Раньше делала, но нынче руки не те. Ни тесто смесить, ни слепить… Старость – не радость.
Я поднялась за сковородкой, предупредив:
- Сметана, к сожалению, магазинная.
- А шут с ней, - отозвалась тетя Варя и посмотрела ласково, напомнив бабушку.
Я поджарила вареники, обмазала сметаной. Достала тарелки с приборами, поставила блюдо на стол.
- Чай сразу или потом?
- Давай, опосля, чтобы не стыл. Горяченькой попьем, - предложила старушка, перекладывая на тарелку угощение. Я не возражала.
Через силу впихнув в себя полтора вареника – не ела ничего со вчерашнего дня, я принялась наблюдать за нежданной гостьей, недоумевая, почему называю «тетей Варей». Как минимум ровесница бабушки, если не старше. Правда выглядит отлично, если так можно сказать о человеке разменявшем восьмой десяток или около того. Языкаста, общительна, мобильна – не принимая во внимание клюку. Пятидесятилетнего за пояс заткнет.
- Ярочка, а можно еще сметанки? Уж больно вкусно, - переключила меня Варвара Ильинична. – Да ты у нас рукодельница! Такие вареники состряпала – объеденье!
- Спасибо. – Засмущавшись, я кинулась к холодильнику. – Чай наливаю?
- А давай… Сейчас еще один скушаю и хватит, - согласилась тетя Варя. – Ты мне вот что скажи… Не нагостилась еще? Не надумала обратно? У нас тут нечета столичной жизни. Заскучала, поди?
- Теть Варь, вы о чем? – меня словно током прострелило. – Только о Вовке и думаю! Его же посадят, если не пойму, кто они!
- Они? Что еще за «они»?– Варвара Ильинична опустила вилку с наколотым на нее вареником.
- Они – те, кто Полину убили! И парня мучают! – в сердцах выпалила я, напрочь забыв о чае.
- Какого такого парня?
- Того что… не знаю, - осознав, что ничего конкретного сказать не могу. И только: - Они мучают его. А потом убьют, как Полину.
Тетя Варя долго смотрела на меня с сомнением. Я прямо-таки чувствовала его, осязала. А потом поинтересовалась:
- С чего ж ты взяла такое, милая? Подумать страшно…
***
Проводив тетю Варю до дома какой-то подружки (как сказала Варвара Ильинична – посидим, посплетничаем по-стариковски), я возвращалась домой, когда заметила Зубка, плетущегося чуть позади, по другую сторону дороги. Уже темнело, но узнать верного сторожа местной колдуньи не составило труда – уж больно выдающиеся экстерьер и габариты.
Недолго думая, я окликнула пса: больше не боялась. Тот навострил уши, замер на мгновение, а затем сорвался с места и спустя несколько секунд оказался подле меня.
- Ну, привет, дружок, - присев на корточки. – Ты как здесь?
Кобель опустился на задние лапы и вывалил язык. Пытался ответить?
А меня вдруг осенило:
- Да ты никак меня охраняешь, а? Баба Дуся послала?
Пес склонил голову набок и пару раз хлюпнул языком. Я рассмеялась.
- Эх… Жаль, что такой не разговорчивый! – поднимаясь. – Идем?
Зубок тут же вскочил и умчался на прежнее место, на противоположный тротуар.
Так мы и шли до самой Аткарской: Зубок то забегал вперед, то отставал, то вовсе пропадал из поля зрения, но даже тогда я ощущала его незримое присутствие рядом и радовалась этому. А на улице моего детства кобель и вовсе пристроился рядом. Точно хорошо выдрессированный, семенил по правую руку вплоть до калитки.
- Ну, спасибо тебе, провожатый. Составил компанию, - взявшись за ручку. – Прощаемся? Или, может, заглянешь на угощение? – решив попотчевать собаку колбасой: все равно пропадает.
Пес вильнул хвостом, но не соблазнился и, тявкнув на прощание, умчался прочь, оставив меня стоять во все сильнее сгущающихся сумерках.
***
Наедине с собой, мысли предсказуемо вернулись к недавнему происшествию. К тому, как осознала, в чем вымазалась. Как неслась напрямую через лес, размазывая по лицу сдобренные кровью слезы. И не заблудилась же, нашла дорогу! Как стаскивала с себя испачканную одежду. Почему-то казалось, что мне нарочно подставили это ведро. Устрашить хотели? Или все-таки спугнула кого-то?
Размышлять о том, кому принадлежала вся эта кровь – выше моих сил.
И только в одном не было никаких сомнений – к проклятому дому я больше ни ногой! Ни при каких обстоятельствах!
Тем временем вечер плавно перетек в ночь, и где-то ближе к ее середине физические и душевные силы моего организма иссякли. Я отключилась. Даже работающий практически на полную громкость телевизор не смог предотвратить этого, о чем по пробуждении могла только сожалеть.
Это был особенный сон. Не такой, как предыдущие. С тех пор как в моих сновидениях перестали фигурировать похороны Влады, я никогда не наблюдала за происходящим. Слышала, чувствовала, переживала, но не видела. Теперь же вновь стала не только непосредственным участником, но и созерцателем. Смотрела на все глазами жертвы.
Я лежала на чем-то холодном и гладком. Обнаженная, обездвиженная. По телу курсировала боль, понять источник средоточения которой не представлялось возможным. Болело все, словно каждый сантиметр меня пронзили раскаленные иглы. Вокруг стояли люди в одинаковых белых одеяниях. Их лица скрыты за масками, не отличающимися по виду, но разнящимися по цвету – красные и черные.
- Можем продолжать. Он очнулся, - раздалось откуда-то справа, и физические мучения отступили на задний план.
Меня затопил ужас. Я дернулась в путах, но не смогла пошевелиться. Пыталась кричать, но не сумела разомкнуть губ. Мне оставалось только слушать - заунывный, молельный напев, разбавляемый экзальтированными выкриками на незнакомом языке, и смотреть, как смыкаются фигуры с возведенными к небесам руками, как поблескивают заточенные, искривленные в свете свечей ножи, чтобы в итоге, следуя команде кого-то неизвестного, опуститься.
***
Словно вопреки моему нетерпению день никак не желал заниматься. Отказывались гаснуть звезды, бесконечно медленно светлело небо. Я металась по комнатам, точно загнанный зверь, гонимая прочь из дома, но не в состоянии высунуться на улицу. Ночь стала моим заклятым врагом.
Отныне, без сомнения, никогда не оставлю открытой дверь, никогда не надумаю прогуляться под луною, ибо точно знаю, где-то в темноте скрываются они: творят свои черные дела, обрывают чужие жизни.
Сложно сказать, почему раньше я не воспринимала свои сны настолько близко. Возможно, потому что не умирала в них? Не видела тех, кто стоит за всем этим ужасом? Людей! Обычных людей! Таких же как я! Как знать…
Наконец утро окончательно утвердилось в своих правах, и я, совершенно не задумываясь о приличиях, о раннем часе, устремилась за ответами к Евдокие Петровне – запомнила!
На этот раз меня не только не встречали, но и не абсолютно не ждали: только Зубок проводил от калитки.
Я подняла хозяйку настойчивым стуком в дверь. Баба Дуся приветствовала недовольным:
- Чего в такую рань? Невтерпеж?
Но я сдаваться не собралась. Понимала, если стушуюсь, опять ничего конкретного не узнаю.
- Вы обязаны рассказать мне все, что знаете! – безапелляционно, продавливая хозяйку в дом. – Я не уйду, пока вы не объясните, почему Это происходит со мной!
- Таки и не уйдешь? – Баба Дуся подобрела. – А ежели Зубка кликну?
- Не кликнете, - ответила уверенно.
- Коли так – воду грей. – И засеменила в комнату, путаясь в подоле длинной рубашки.
Обернулась она быстро. Вошла в кухню в привычных юбке и кофте на пуговицах, с волосами, прибранными под косынку, и не глядя на меня, направилась к шкафчикам.
- Евдокия Петровна, мне нужно знать все! Расскажите! – тотчас накинулась я, вскочив со скамьи.
- Сядь, сядь… Нечего сверху зыркать! Не испужаешь! – отозвалась баба Дуся. – Стряслось-то чего? – когда я послушалась.
- Они парня убили! Я видела! Закололи! – зачастила, не отрывая пристального взгляда от горбатой спины. – Я их видела! Их много! Они…
- Так уж и видела? – не оборачиваясь.
- Видела! – взвилась я и тут же поправилась. – Но не узнаю. Они в масках были.
- В масках, говоришь? Боятся значится, - поставив на стол две чашки.
- Кого боятся? – не поняла я.
- Тебя, милочка, тебя. Раньше Раиску уважали, а нынче ее преемницу, - присаживаясь напротив.
Я ахнула:
- Так они что… знают обо мне?!
- Может, и так, а может – догадываются. Почем мне знать, - не обрадовала баба Дуся. – Больно уж любопытный у тебя друг.
- Причем тут Владимир?! – я даже привстала.
- Лез, куда не следует твой Владимир. Воду мутил. К тебе внимание привлекал, - ответила колдунья, вновь отвернувшись от стола.
- Хотите сказать, что его за это… арестовали? - буквально подавившись последним словом.
- Я ничего не хочу сказать, - отрезала баба Дуся. – На вот… - поставив передо мною тарелку с сушками: неслыханная щедрость с ее стороны.
Но я только разозлилась:
- Зря пришла! Опять вы ничего не говорите – сплошные двусмысленные фразочки! – поднимаясь.
- Сядь и помалкивай! Ишь, какая… Голос повышать удумала, – видимо, для острастки стукнув кулаком по столу. - Бабку свою суди, Раиску! Ей должно было открыть тебе все, не мне!
- Но не открыла. Что теперь об этом? – Я хоть и не испугалась, но гонор поубавила. Также как и Зубок, его хозяйка перестала наводить на меня страх. – Бабушку не вернешь.
- И то правда… Не вернешь.
Баба Дуся успокоилась. Отхлебнула чаю.
- Значится, говоришь - видела? И сколько их нынче?
- Не знаю. Много. Я не считала, - обхватив руками чашку.
- Раиска сказывала, что не боле семи.
- Мне кажется больше. Какая разница?
- Какая-какая… Коли так, плохо дело, - отозвалась баба Дуся. – Да ты кушай, кушай. Не робей. Исхудала совсем, - вполне себе радушно.
Опасаясь очередного взрыва в духе «Раиска себе такого не позволяла», я потянулась за сушкой.
- Так вы мне расскажете? – просительно. И чтобы окончательно задобрить, откусила кусочек.
Баба Дуся кивнула.
- А как иначе, коли спрашиваешь…
***
Как выяснилось, баба Дуся знала не так уж много. Что обосновались они в наших краях еще при царе, а с их появлением возникли и «видящие». Из снов те узнавали о грядущем жертвоприношении, вот только разоблачить членов секты (так я определилась для себя) никак не получалось. Ближе всех к этому была Аксинья, но и ее заставили замолчать, забрав для очередного убийства одну из дочерей.
А потом была Гражданская война, НКВД, ВЧК, ГПУ, Великая Отечественная - люди то и дело бесследно пропадали. Совершались ли в этот период убийства, Евдокия Петровна сказать не могла.
Так вплоть до шестидесятых. Тогда секта вновь напомнила о себе.
С тех пор каждые десять лет выбирается по три жертвы. Всегда женщина, мужчина, ребенок. Сперва они опасались и скрывали следы своей деятельности. Сейчас же наоборот, стали выставлять напоказ. Почему так, баба Дуся сказать не могла. Я тем более.
- Совсем страх потеряли, - закончила свой рассказ хозяйка, но я еще некоторое время смотрела на нее, ожидая продолжения.
- Откуда вам все это известно? – поняв, что таковое не последует.
- Как должно, - с усмешкою. – Из уст в уста. В моем роду тоже были «видящие».
- Так вы…
- Нет, я нет, - перебила баба Дуся. – Иссяк дар. Не достался.
- Но если бабушка все это знала, почему не поделилась?
Сколько стояла так, страшась собственного дыхания, сказать не могу, но, в конце концов, решилась пошевелиться и, осторожно ступая, направилась к двери. А взявшись за ручку, опять превратилась в истукана, спрашивая себя – есть ли кто по другую сторону? И если есть, то кто? Человек? Животное? Здраво мысля, предпочла бы встречу с последим.
Дверь подвела меня, впервые, точно назло, неожиданно и громко скрипнув. Я затаилась, прислушиваясь, но тут за спиной раскатисто закаркала ворона, напрочь изгнав из моей головы все мысли о самосохранении.
Я устремилась вперед, забыв о стене, перескакивая через ступени. Врезалась во что-то на выходе с лестницы и запрыгала дальше, стремясь поскорее выбраться на улицу, чтобы у самого выхода споткнуться через алюминиевое ведро и повалиться на пол, в лужу чего-то липкого и вязкого. И лежать в ней, наблюдая за холщовым лоскутом, что словно забытый воинами штандарт реял на торчащем из дверного косяка гвозде.
***
Слава Богу, по дороге домой никого не встретила. Точно бы угодила за решетку – в соседнюю камеру с Вовкой, увидь меня кто с ног до головы вымазанную в крови.
По приходу, сразу в ванную – откисать. Спускать и заново набирать воду, с ожесточением драить себя мочалкой, вопреки логике и растертой докрасна коже чувствуя себя грязной. И повечеру принимать гостей, с трясущимися от напряжения ногами и вымученной улыбкой на губах: в тот момент не хотела видеть никого, даже тетю Варю.
Она с порога набросилась на меня с причитаниями:
- Ярочка, милая, как же так? Как же так? Ты держись, не раскисай! Оленьку поддерживай! Вот ведь беда-беда, Господи-Боже! Нежданно-негаданно!
Оттесняемая с порога вглубь «холодной», я смотрела, как бабушкина подруга проходит в дом, пристраивает в угол клюку, разувается, и пыталась осмыслить сказанное. Причем здесь сестра? Зачем поддерживай? В чем?
Но следующие слова Варвары Ильиничны разрешили головоломку, расставив все по своим местам:
- Как Любушка? Идет на поправку?
- Да. Уже лучше, - пригласив старушку в кухню. – Думаем, недолго продержат. А вы откуда знаете?
- Так Стасик сказал. Встретились сегодня, а тут такое…
Тетя Варя поставила на стол двухрублевый черный пакет.
- Я, вот, вариеньице принесла. К чайку. Попьете, когда Любушку выпишут. - И покачав головой: - Горе-то какое…
Я убрала банку со стола и занялась угощением. Поставила на газ чайник, достала сладости, печеньки.
- Кушать будете? Я вчера вареников с творогом налепила целый таз, а есть некому, - думая о Вовке, как и тогда, когда корпела над кушаньем. Нужно было что-то трудоемкое и мною не любимое, чтобы отвлечься, но не помогло.
- Как это некому? А миленький твой где? Как его – Володя? Уж-то бросил? – ахнула Варвара Ильинична, устремив на меня вопросительный взгляд.
Я даже удивилась. Неужели не слышала? Почему-то казалось, что весь город только об этом и судачит.
- Арестовали его, теть Варь. За убийство Полины арестовали, - выдавила я, без сил опустившись на табурет. – Но он этого не делал! Я знаю! – схлестнувшись с ошеломленным взглядом. - Хоть вы мне поверьте!
Старушка долго молчала, прежде чем ответить:
- Верю, Ярочка, верю. Хороший он мальчик, видела. Не мог такого…
- Спасибо! – я с облегчением выдохнула, разжав стиснутые в кулаки руки.
- А вареники давай, коли не жалко. Люблю с домашней сметанкою. Раньше делала, но нынче руки не те. Ни тесто смесить, ни слепить… Старость – не радость.
Я поднялась за сковородкой, предупредив:
- Сметана, к сожалению, магазинная.
- А шут с ней, - отозвалась тетя Варя и посмотрела ласково, напомнив бабушку.
Я поджарила вареники, обмазала сметаной. Достала тарелки с приборами, поставила блюдо на стол.
- Чай сразу или потом?
- Давай, опосля, чтобы не стыл. Горяченькой попьем, - предложила старушка, перекладывая на тарелку угощение. Я не возражала.
Через силу впихнув в себя полтора вареника – не ела ничего со вчерашнего дня, я принялась наблюдать за нежданной гостьей, недоумевая, почему называю «тетей Варей». Как минимум ровесница бабушки, если не старше. Правда выглядит отлично, если так можно сказать о человеке разменявшем восьмой десяток или около того. Языкаста, общительна, мобильна – не принимая во внимание клюку. Пятидесятилетнего за пояс заткнет.
- Ярочка, а можно еще сметанки? Уж больно вкусно, - переключила меня Варвара Ильинична. – Да ты у нас рукодельница! Такие вареники состряпала – объеденье!
- Спасибо. – Засмущавшись, я кинулась к холодильнику. – Чай наливаю?
- А давай… Сейчас еще один скушаю и хватит, - согласилась тетя Варя. – Ты мне вот что скажи… Не нагостилась еще? Не надумала обратно? У нас тут нечета столичной жизни. Заскучала, поди?
- Теть Варь, вы о чем? – меня словно током прострелило. – Только о Вовке и думаю! Его же посадят, если не пойму, кто они!
- Они? Что еще за «они»?– Варвара Ильинична опустила вилку с наколотым на нее вареником.
- Они – те, кто Полину убили! И парня мучают! – в сердцах выпалила я, напрочь забыв о чае.
- Какого такого парня?
- Того что… не знаю, - осознав, что ничего конкретного сказать не могу. И только: - Они мучают его. А потом убьют, как Полину.
Тетя Варя долго смотрела на меня с сомнением. Я прямо-таки чувствовала его, осязала. А потом поинтересовалась:
- С чего ж ты взяла такое, милая? Подумать страшно…
***
Проводив тетю Варю до дома какой-то подружки (как сказала Варвара Ильинична – посидим, посплетничаем по-стариковски), я возвращалась домой, когда заметила Зубка, плетущегося чуть позади, по другую сторону дороги. Уже темнело, но узнать верного сторожа местной колдуньи не составило труда – уж больно выдающиеся экстерьер и габариты.
Недолго думая, я окликнула пса: больше не боялась. Тот навострил уши, замер на мгновение, а затем сорвался с места и спустя несколько секунд оказался подле меня.
- Ну, привет, дружок, - присев на корточки. – Ты как здесь?
Кобель опустился на задние лапы и вывалил язык. Пытался ответить?
А меня вдруг осенило:
- Да ты никак меня охраняешь, а? Баба Дуся послала?
Пес склонил голову набок и пару раз хлюпнул языком. Я рассмеялась.
- Эх… Жаль, что такой не разговорчивый! – поднимаясь. – Идем?
Зубок тут же вскочил и умчался на прежнее место, на противоположный тротуар.
Так мы и шли до самой Аткарской: Зубок то забегал вперед, то отставал, то вовсе пропадал из поля зрения, но даже тогда я ощущала его незримое присутствие рядом и радовалась этому. А на улице моего детства кобель и вовсе пристроился рядом. Точно хорошо выдрессированный, семенил по правую руку вплоть до калитки.
- Ну, спасибо тебе, провожатый. Составил компанию, - взявшись за ручку. – Прощаемся? Или, может, заглянешь на угощение? – решив попотчевать собаку колбасой: все равно пропадает.
Пес вильнул хвостом, но не соблазнился и, тявкнув на прощание, умчался прочь, оставив меня стоять во все сильнее сгущающихся сумерках.
***
Наедине с собой, мысли предсказуемо вернулись к недавнему происшествию. К тому, как осознала, в чем вымазалась. Как неслась напрямую через лес, размазывая по лицу сдобренные кровью слезы. И не заблудилась же, нашла дорогу! Как стаскивала с себя испачканную одежду. Почему-то казалось, что мне нарочно подставили это ведро. Устрашить хотели? Или все-таки спугнула кого-то?
Размышлять о том, кому принадлежала вся эта кровь – выше моих сил.
И только в одном не было никаких сомнений – к проклятому дому я больше ни ногой! Ни при каких обстоятельствах!
Тем временем вечер плавно перетек в ночь, и где-то ближе к ее середине физические и душевные силы моего организма иссякли. Я отключилась. Даже работающий практически на полную громкость телевизор не смог предотвратить этого, о чем по пробуждении могла только сожалеть.
Это был особенный сон. Не такой, как предыдущие. С тех пор как в моих сновидениях перестали фигурировать похороны Влады, я никогда не наблюдала за происходящим. Слышала, чувствовала, переживала, но не видела. Теперь же вновь стала не только непосредственным участником, но и созерцателем. Смотрела на все глазами жертвы.
Я лежала на чем-то холодном и гладком. Обнаженная, обездвиженная. По телу курсировала боль, понять источник средоточения которой не представлялось возможным. Болело все, словно каждый сантиметр меня пронзили раскаленные иглы. Вокруг стояли люди в одинаковых белых одеяниях. Их лица скрыты за масками, не отличающимися по виду, но разнящимися по цвету – красные и черные.
- Можем продолжать. Он очнулся, - раздалось откуда-то справа, и физические мучения отступили на задний план.
Меня затопил ужас. Я дернулась в путах, но не смогла пошевелиться. Пыталась кричать, но не сумела разомкнуть губ. Мне оставалось только слушать - заунывный, молельный напев, разбавляемый экзальтированными выкриками на незнакомом языке, и смотреть, как смыкаются фигуры с возведенными к небесам руками, как поблескивают заточенные, искривленные в свете свечей ножи, чтобы в итоге, следуя команде кого-то неизвестного, опуститься.
***
Словно вопреки моему нетерпению день никак не желал заниматься. Отказывались гаснуть звезды, бесконечно медленно светлело небо. Я металась по комнатам, точно загнанный зверь, гонимая прочь из дома, но не в состоянии высунуться на улицу. Ночь стала моим заклятым врагом.
Отныне, без сомнения, никогда не оставлю открытой дверь, никогда не надумаю прогуляться под луною, ибо точно знаю, где-то в темноте скрываются они: творят свои черные дела, обрывают чужие жизни.
Сложно сказать, почему раньше я не воспринимала свои сны настолько близко. Возможно, потому что не умирала в них? Не видела тех, кто стоит за всем этим ужасом? Людей! Обычных людей! Таких же как я! Как знать…
Наконец утро окончательно утвердилось в своих правах, и я, совершенно не задумываясь о приличиях, о раннем часе, устремилась за ответами к Евдокие Петровне – запомнила!
На этот раз меня не только не встречали, но и не абсолютно не ждали: только Зубок проводил от калитки.
Я подняла хозяйку настойчивым стуком в дверь. Баба Дуся приветствовала недовольным:
- Чего в такую рань? Невтерпеж?
Но я сдаваться не собралась. Понимала, если стушуюсь, опять ничего конкретного не узнаю.
- Вы обязаны рассказать мне все, что знаете! – безапелляционно, продавливая хозяйку в дом. – Я не уйду, пока вы не объясните, почему Это происходит со мной!
- Таки и не уйдешь? – Баба Дуся подобрела. – А ежели Зубка кликну?
- Не кликнете, - ответила уверенно.
- Коли так – воду грей. – И засеменила в комнату, путаясь в подоле длинной рубашки.
Обернулась она быстро. Вошла в кухню в привычных юбке и кофте на пуговицах, с волосами, прибранными под косынку, и не глядя на меня, направилась к шкафчикам.
- Евдокия Петровна, мне нужно знать все! Расскажите! – тотчас накинулась я, вскочив со скамьи.
- Сядь, сядь… Нечего сверху зыркать! Не испужаешь! – отозвалась баба Дуся. – Стряслось-то чего? – когда я послушалась.
- Они парня убили! Я видела! Закололи! – зачастила, не отрывая пристального взгляда от горбатой спины. – Я их видела! Их много! Они…
- Так уж и видела? – не оборачиваясь.
- Видела! – взвилась я и тут же поправилась. – Но не узнаю. Они в масках были.
- В масках, говоришь? Боятся значится, - поставив на стол две чашки.
- Кого боятся? – не поняла я.
- Тебя, милочка, тебя. Раньше Раиску уважали, а нынче ее преемницу, - присаживаясь напротив.
Я ахнула:
- Так они что… знают обо мне?!
- Может, и так, а может – догадываются. Почем мне знать, - не обрадовала баба Дуся. – Больно уж любопытный у тебя друг.
- Причем тут Владимир?! – я даже привстала.
- Лез, куда не следует твой Владимир. Воду мутил. К тебе внимание привлекал, - ответила колдунья, вновь отвернувшись от стола.
- Хотите сказать, что его за это… арестовали? - буквально подавившись последним словом.
- Я ничего не хочу сказать, - отрезала баба Дуся. – На вот… - поставив передо мною тарелку с сушками: неслыханная щедрость с ее стороны.
Но я только разозлилась:
- Зря пришла! Опять вы ничего не говорите – сплошные двусмысленные фразочки! – поднимаясь.
- Сядь и помалкивай! Ишь, какая… Голос повышать удумала, – видимо, для острастки стукнув кулаком по столу. - Бабку свою суди, Раиску! Ей должно было открыть тебе все, не мне!
- Но не открыла. Что теперь об этом? – Я хоть и не испугалась, но гонор поубавила. Также как и Зубок, его хозяйка перестала наводить на меня страх. – Бабушку не вернешь.
- И то правда… Не вернешь.
Баба Дуся успокоилась. Отхлебнула чаю.
- Значится, говоришь - видела? И сколько их нынче?
- Не знаю. Много. Я не считала, - обхватив руками чашку.
- Раиска сказывала, что не боле семи.
- Мне кажется больше. Какая разница?
- Какая-какая… Коли так, плохо дело, - отозвалась баба Дуся. – Да ты кушай, кушай. Не робей. Исхудала совсем, - вполне себе радушно.
Опасаясь очередного взрыва в духе «Раиска себе такого не позволяла», я потянулась за сушкой.
- Так вы мне расскажете? – просительно. И чтобы окончательно задобрить, откусила кусочек.
Баба Дуся кивнула.
- А как иначе, коли спрашиваешь…
***
Как выяснилось, баба Дуся знала не так уж много. Что обосновались они в наших краях еще при царе, а с их появлением возникли и «видящие». Из снов те узнавали о грядущем жертвоприношении, вот только разоблачить членов секты (так я определилась для себя) никак не получалось. Ближе всех к этому была Аксинья, но и ее заставили замолчать, забрав для очередного убийства одну из дочерей.
А потом была Гражданская война, НКВД, ВЧК, ГПУ, Великая Отечественная - люди то и дело бесследно пропадали. Совершались ли в этот период убийства, Евдокия Петровна сказать не могла.
Так вплоть до шестидесятых. Тогда секта вновь напомнила о себе.
С тех пор каждые десять лет выбирается по три жертвы. Всегда женщина, мужчина, ребенок. Сперва они опасались и скрывали следы своей деятельности. Сейчас же наоборот, стали выставлять напоказ. Почему так, баба Дуся сказать не могла. Я тем более.
- Совсем страх потеряли, - закончила свой рассказ хозяйка, но я еще некоторое время смотрела на нее, ожидая продолжения.
- Откуда вам все это известно? – поняв, что таковое не последует.
- Как должно, - с усмешкою. – Из уст в уста. В моем роду тоже были «видящие».
- Так вы…
- Нет, я нет, - перебила баба Дуся. – Иссяк дар. Не достался.
- Но если бабушка все это знала, почему не поделилась?
