Когда реальность начинала проскальзывать сквозь пальцы, Женька шла на вокзал и покупала билет до Т. Как только на турникете загорался зеленый огонек и вертушка тяжело подавалась вперед под женькиными напором, кто-то словно бы перещелкивал тумблер нормализации реальности, и мир принимал четкие очертания. Тень от урны снова становилась только тенью, а не черной собакой, готовой броситься из-за угла, и асфальт, местами провалившийся, местами треснувший, приобретал устойчивость.
Здесь пахло людьми, дымом дешевых сигарет, мусором и креозотом. Тянуло мочой из общественного туалета. Голос диспетчерши каждые несколько минут что-то невнятно говорил про отъезжающие и прибывающие поезда. Мимо пробегали какие-то сосредоточенные люди с чемоданами, мать одергивала громко вопящую дочку, двое парней с большими рюкзаками и веслами обсуждали что-то, размахивая руками. Женька смотрела по сторонам рассеянным взглядом.
Потом она два с лишним часа тряслась в электричке, прислонив голову к стеклу, заткнув уши наушниками, и думала о том, как славно было бы уехать навсегда в Т., устроиться в школу учительницей русского и литературы, вечерами вести в педколледже какой-нибудь интересный спецкурс, а по выходным собирать в уютной маленькой библиотеке, пахнущей пылью и книгами, молодежную литературную студию. По субботам она ходила бы на рынок за продуктами. Короче говоря, Женька хотела жить настоящей жизнью, поближе к почве и судьбе, подальше от менеджеров и эйчаров, эвентов, митингов и таргет-групп.
Ей уже давно казалось, что она находится на поверхности то ли воздушного шарика, то ли мыльного пузыря. Мир был ненадежен, виртуален и грозил в любую секунду лопнуть.
А электричка летела вперед, в Т., останавливаясь по пути, раскрывая зеленые двери и впуская дачниц с тележками и корзинами, суровых мужиков, дымящих в тамбуре, торговцев чудо-мочалками и бамбуковыми носками.
На вокзале пути Женьки и электрички разошлись: одна пошла в город, другая – в депо. Едва женькина нога ступила на разбитый асфальт, сердце ее запело. На небольшом пятачке смуглые, на каком-то гортанном языке говорящие мужчины ставили торговые палатки. Женщины вешали на плечики пестрые, расшитые люрексом, леопардовыми пятнами украшенные платья. На картонке раскладывала пучки зелени старушка в коричневом заношенном пальто и зеленом платке.
На Соборной площади Женька немного полюбовалась на высокую бело-желтую колокольню, раздумывая, не зайти ли, – и решила: на обратном пути.
Город не менялся. Те же вывески висели на черных деревянных домах, тот же бальзамин рос на обочинах. Дом, сгоревший год назад, все так же щерился пустыми окнами. На том же месте осталась и куча обгоревшего железа и стекла.
Женька спустилась к реке. На пешеходном мосту художница в заляпанном халате писала панораму монастыря, растущего на холме как колония диковинных ракушек. Художница была одна и та же в каждый приезд, и за минувшие семь лет, кажется, не изменилась ни она, ни главный сюжет её картин.
Женьке начинало порой казаться, что это вовсе и не человек, а какой-то робот-андроид (или, скорее, гиноид), запрограммированный водить кисточкой по среднего размера холсту.
Обход продолжался. Часовня-ротонда, краеведческий музей в здании бывших торговых рядов (там иногда менялись в окне афиши с названиями выставок, весной обязательно было что-то патриотическое про Великую Отечественную, осенью иногда про революцию, иногда про купеческий быт), потом местный Парк культуры и отдыха (не забыть помахать Ильичу, выглядывающему из-за забора). Наконец, пройдя мимо квартала старинных, деревянных на каменном фундаменте домов, вытянувшихся во фрунт перед городским валом, Женька добралась до монастыря. Про него тоже можно было сказать, что он застыл во времени, а точнее, в уютном безвременье, не меняясь ни в лучшую сторону, ни в худшую, однако в каждый приезд с ним что-то, да происходило. Сначала побелили стены келейного корпуса, потом подновили маковки на одной из церквей. Сняли доски, которыми был забит вход на колокольню, и посадили при входе немолодую усталую женщину, чтобы она за сто рублей разрешала подняться по кривой и шаткой деревянной лестнице на смотровую площадку – окинуть взором Т. и окрестности с высоты пятиэтажного дома. Женька ещё помнила времена, когда это можно было сделать бесплатно. Надо было только знать, какую доску отодвинуть, и улучить момент. С тех пор, собственно, принципиально ничего не поменялось. Те же хлипкие ступени, те же выцветшие фрески, где у святых выцарапаны глаза, ну вот только что женщина на входе...
В прошлый раз она, кажется, торговала пирожками. А до того сидела в свечной лавке. А может, это были и разные люди, просто они обтесались жизнью здесь до полного неразличения? Может, и на мосту каждый раз стоят разные художницы?
И Женьке ещё сильнее захотелось остаться здесь, призрак старой школы с мрачным, не похожим на самого себя Пушкиным в кабинете литературы опять поманил её к себе. Эта тоска по бесприютному уюту, какая возникает в тепло натопленной бабушкиной комнате с деревянными, давно не крашеными полами, старыми пыльными обоями и едва горящей люстрой под потолком, преследовала её уже давно. Она всегда накатывала где-то в этом месте, и в этот момент надо было хорошенько встряхнуться, купить в монастырской лавке чай и пирожок с чечевицей, со всем почтением к месту откушать и двинуться в сторону вокзала, замыкая таким образом круг. Женька пробовала заменить огненный чай из коричневого одноразового стаканчика и кусок теста с начинкой на что-нибудь другое, но ни растворимый кофе в придорожной забегаловке, ни местная похлёбка по рецепту ещё царских времён, заказанная в главном ресторане Т. не срабатывали. И она раз за разом приносила эту маленькую жертву здешнему genius loci.
Ей иногда думалось: а может ли так случиться, что на мосту будет стоять не художница, а, например, художник? Или, ну так, в порядке бреда, в монастырской лавке не окажется пирожков с чечевицей, останутся только с картошкой и с кальмарами? Что погода будет ну просто отвратительная, и Женьке не останется ничего другого, кроме как тут же на вокзале взять билет обратно? Да никогда! И каждый раз Женька находила этому какие-то рациональные объяснения, и сонная однообразность существования в Т. казалась ей знаком особой подлинности здешней жизни в противовес изменчивой и дутой столичной. Вот уж где надо было быстро бежать, чтобы просто оставаться на месте.
И Женька бежала, бежала, и только изредка сворачивала сюда, мечтала о несбыточном, чтобы, подзарядившись этими мечтами, снова включиться в отчаянную гонку.
В таких размышлениях она прошла оставшуюся часть маршрута: похромала на Хромой лестнице, заглянула через забор на территорию второго, женского монастыря, где теперь располагалась мебельная фабрика, постояла немного перед памятником жертвам революции, опять так и не решилась войти в приоткрытые двери собора на Соборной площади, отложила до следующего раза.
Пора было возвращаться.
В этот раз Женька решила попытать счастья и поехать домой на автобусе, так будет, как ей казалось, и быстрее, и удобнее.
Автовокзал в Т. был старый, деревянный, снаружи покрашенный зелёной краской для вагонов. Внутри там всегда было сумрачно и тесно – крохотная комнатка, которая заменяла собой зал ожидания, освещалась единственной тусклой лампой под потолком. На двух узких и длинных деревянных скамьях всегда сидели люди, а проход был заполнен сумками и чемоданами.
Протиснувшись мимо них, Женька пробралась к окошку кассы и попросила билет на ближайший рейс. Билетов не было, ни на этот автобус, ни вообще. На мгновение ей показалось, что это местные всеми правдами и неправдами пытаются покинуть свой благословенный, застывший в стабильном безвременье город. Но потом она вспомнила, что сегодня воскресенье, на следующий день всем надо на работу, и апокалипсическая картина исхода жителей из Т. немного поблекла.
И Женька отправилась на железнодорожный вокзал. Уж там-то проблем и приключений не будет. Тем более, что и идти недалеко, какую-то жалкую пару кварталов.
Она шла мимо деревянных домиков, крашеных всё той же вагонной краской, домиков уютных, с резными наличниками, с рябиной в палисаднике, с мохнатыми упитанными котами, дремлющими на крылечке, мимо жёлтых трёхэтажных сталинок явно послевоенной постройки, мимо чьей-то усадьбы, ощерившейся пустыми окнами. Женька давно не гуляла здесь, но смутно помнила, что раньше усадьба выглядела совсем по-другому. У неё была крыша и... Ещё две стены. Женька растерянно застыла перед разрушенным домом. Отошла в сторону. С улицы казалось, что он ещё цел, подумаешь, крыша рухнула, дело житейское, поправимое. Но стоило только сделать шаг в сторону, и оказывалось, что за охристым, с белой лепниной фасадом нет вообще ничего, кроме нескольких обгоревших балок.
Женька достала из рюкзака смартфон и начала примериваться, чтобы сделать кадр поэффектнее.
Мир, такой мягкий, текучий, притенённый стал резким совсем внезапно. Будто кто-то в фоторедакторе сдвинул настройки яркости и контраста до предела. Это было похоже на резкий удар, будто Женьку задела проезжающая мимо машина, будто, как в школе на физре, попали по голове баскетбольным мячом. Но Женька прочно стояла на своих двоих, никаких мячей рядом не было, да и машин тоже. Вокруг было тихо, пусто, безлюдно, все дома, все деревья оставались на своих местах. Просто они внезапно стали ярким, чётко очерченными, как в самый жаркий летний полдень, когда тени укорачиваются до предела, а можно, даже ещё ярче и ещё чётче. Потому что у всех предметов, которые окружали Женьку, теней не было вовсе. Она растерянно озиралась по сторонам, но вокруг было одно и тоже. Очень хотелось посмотреть себе под ноги, но даже думать об этом было страшно.
И только старая усадьба, бутафорский потёмкинский фасад, стояла себе как обычно, отбрасывая хорошую такую, густую тень. Мелкие тени пожиже залегли в складках лепнины и под окнами.
– Да что за чертовщина! – Женька думала, что выругалась очень тихо, что никто её не слышал, и от того едва не подпрыгнула на месте, когда ей ответил спокойный мужской голос:
– Нет-нет, черти тут совсем не при чём!
Перед ней стоял высокий и худой мужчина с длинными волосами. Лет ему было около тридцати, одет он был достаточно современно, но что-то в его облике наводило на мысль о древних русичах или о святых со старинных новгородских икон. – Простите, не хотел вас напугать!
Голос у незнакомца был довольно приятный, говорил он как будто бы с каким-то северным говором, тоже не явно, но это как-то ощущалось даже в двух коротких фразах.
– Я сейчас всё объясню, не переживайте, пожалуйста. Я понимаю, вам сейчас кажется, что вы немного сошли с ума.
Женька кивнула:
– Есть такое.
– С вами всё в порядке. Да, кстати, меня зовут Ингварь. – Мужчина протянул ей руку. Женька ответила на рукопожатие и представилась в ответ.
– Давайте только в сторону отойдём, – предложила она. – Терпеть не могу, когда вот так стоят посреди дороги стоят и болтают.
Обычно в такой ситуации Женька использовала слово покрепче, но тут ей хотелось выглядеть приличной девочкой.
– Конечно, как скажете.
Только сделав шаг в сторону, она заметила, что под ногами у мужчины что-то дёрнулось. Что-то длинное и чёрное. Тень. Точнее, две тени. Причём одна из них полностью повторяла его движения, а вот вторая... Вторая жила своей жизнью. Прямо сейчас она, опершись на тень от стены дома, курила невидимую сигарету. Женьке даже казалось, что она чувствует фантомный запах табачного дыма. Судя по всему, эта тень предпочитала вишнёвый Richmond.
– Это ведь как-то связано с ним? Ну, то есть, с ней, да? – Женька махнула куда-то в ту сторону.
– Вы удивительно наблюдательны! Мало, кто замечает его сразу! Ну, то есть, не то, чтобы я часто рассказывал о том, что... Вот и сейчас я с трудом подбираю слова... Не хочу вас напугать или расстроить... Я вообще стараюсь не показываться на глаза людям лишний раз... выбираю места поспокойнее.
«Да не томи уже, давай, хватит тянуть кота за хвост!» – мрачно подумала Женька, а вслух сказала:
– Я ничего не боюсь. Рассказывайте, как есть.
– Ох, как бы это сказать-то... Вот вам никогда не казалось, что окружающий мир не совсем реален?
– Ну, допустим.
– Нет-нет, не подумайте, я не сектант какой-нибудь. Если бы это не случилось со мной, я бы и сам не поверил. Короче говоря, если сильно упрощать... сейчас окружающий нас мир – это большая иллюзия.
«Он не сектант, он наркоман. Наркоман или псих!» – подумала Женька. Но, вместо того, чтобы свернуть разговор, спросила:
– Как в «Матрице» что ли?
– Да нет, не совсем. Понимаете ли... Тут такое дело... Как только человек научился говорить, самые простые слова, как только начал что-то придумывать, поверх реального мира стал появляться другой, выдуманный. Он типа маскировочной сетки на старом фасаде здания. Вроде бы такой же красивенький, только вот функций своих не выполняет. И плоский абсолютно, тени не отбрасывает.
– Как вот сейчас?
– Да, как сейчас. Пока людей было мало, пока они толком не умели говорить, покров этого выдуманного мира был тонким, почти незаметным. Но чем больше становилось людей, чем сложнее и изощреннее становились их языки, тем сильнее придуманный мир стал влиять на реальный. А потом ещё появились книги, печатные станки, газеты, радио, телевидение, интернет...
– И реальных вещей совсем не осталось.
– И-мен-но! – с расстановкой проговорил Ингварь, воздев палец к небу. – Именно! Реальных вещей почти не осталось. Но люди к этому привыкли, они в этом рождаются и умирают, это почти не мешает жить, так, иногда, у самых чувствительных как будто жужжит что-то над ухом... Не замечали?
– Не знаю… Наверно, замечала. Думала, что это, ну не знаю, провода гудят, или у соседей ремонт, или дорога под окнами…
– Нет, дорога под окнами и ремонт у соседей никуда не делись. Это не совсем про звук… Не знаю, как описать…
– Кажется, понимаю. Мне кажется всё время, что я живу на поверхности мыльного пузыря, и он того и гляди лопнет. И очень хочется с него куда-то перебраться. В реальную жизнь. А её, выходит, и нету. Так что ли?
– Получается, так. Мне очень жаль, что я вас расстроил. Это, наверно, было очень утешительно – думать, что где-то есть такая вот реальная жизнь. Если бы я знал, что вы будете здесь гулять, я бы вышел в другом месте.
– В смысле – вышел? Откуда?
– Я бы, конечно, сказал, что из тени. Но это будет не совсем верно. Понимаете ли, между миром реальным и миром придуманным есть изрядных размеров зазор. Вот в нём-то я и живу. Ну, и не только я, другие такие же. Нас не то, чтобы очень много, может, пара тысяч на всей Земле. Таких вот теневодов. Когда их у тебя две, одна становится вполне самостоятельной. И может как-то взаимодействовать с другими настоящими тенями.
В это время вторая тень Ингваря докурила, затушила сигарету о тень стены и принялась нетерпеливо наворачивать круги вокруг хозяйских ног, как минутная стрелка вокруг гвоздя.
– Я что-то совсем ничего не понимаю. Какие ещё настоящие тени?
Ингварь тяжело вздохнул.
– Не знаю, как сказать это попроще и покороче... Чтобы вы поняли...
Здесь пахло людьми, дымом дешевых сигарет, мусором и креозотом. Тянуло мочой из общественного туалета. Голос диспетчерши каждые несколько минут что-то невнятно говорил про отъезжающие и прибывающие поезда. Мимо пробегали какие-то сосредоточенные люди с чемоданами, мать одергивала громко вопящую дочку, двое парней с большими рюкзаками и веслами обсуждали что-то, размахивая руками. Женька смотрела по сторонам рассеянным взглядом.
Потом она два с лишним часа тряслась в электричке, прислонив голову к стеклу, заткнув уши наушниками, и думала о том, как славно было бы уехать навсегда в Т., устроиться в школу учительницей русского и литературы, вечерами вести в педколледже какой-нибудь интересный спецкурс, а по выходным собирать в уютной маленькой библиотеке, пахнущей пылью и книгами, молодежную литературную студию. По субботам она ходила бы на рынок за продуктами. Короче говоря, Женька хотела жить настоящей жизнью, поближе к почве и судьбе, подальше от менеджеров и эйчаров, эвентов, митингов и таргет-групп.
Ей уже давно казалось, что она находится на поверхности то ли воздушного шарика, то ли мыльного пузыря. Мир был ненадежен, виртуален и грозил в любую секунду лопнуть.
А электричка летела вперед, в Т., останавливаясь по пути, раскрывая зеленые двери и впуская дачниц с тележками и корзинами, суровых мужиков, дымящих в тамбуре, торговцев чудо-мочалками и бамбуковыми носками.
На вокзале пути Женьки и электрички разошлись: одна пошла в город, другая – в депо. Едва женькина нога ступила на разбитый асфальт, сердце ее запело. На небольшом пятачке смуглые, на каком-то гортанном языке говорящие мужчины ставили торговые палатки. Женщины вешали на плечики пестрые, расшитые люрексом, леопардовыми пятнами украшенные платья. На картонке раскладывала пучки зелени старушка в коричневом заношенном пальто и зеленом платке.
На Соборной площади Женька немного полюбовалась на высокую бело-желтую колокольню, раздумывая, не зайти ли, – и решила: на обратном пути.
Город не менялся. Те же вывески висели на черных деревянных домах, тот же бальзамин рос на обочинах. Дом, сгоревший год назад, все так же щерился пустыми окнами. На том же месте осталась и куча обгоревшего железа и стекла.
Женька спустилась к реке. На пешеходном мосту художница в заляпанном халате писала панораму монастыря, растущего на холме как колония диковинных ракушек. Художница была одна и та же в каждый приезд, и за минувшие семь лет, кажется, не изменилась ни она, ни главный сюжет её картин.
Женьке начинало порой казаться, что это вовсе и не человек, а какой-то робот-андроид (или, скорее, гиноид), запрограммированный водить кисточкой по среднего размера холсту.
Обход продолжался. Часовня-ротонда, краеведческий музей в здании бывших торговых рядов (там иногда менялись в окне афиши с названиями выставок, весной обязательно было что-то патриотическое про Великую Отечественную, осенью иногда про революцию, иногда про купеческий быт), потом местный Парк культуры и отдыха (не забыть помахать Ильичу, выглядывающему из-за забора). Наконец, пройдя мимо квартала старинных, деревянных на каменном фундаменте домов, вытянувшихся во фрунт перед городским валом, Женька добралась до монастыря. Про него тоже можно было сказать, что он застыл во времени, а точнее, в уютном безвременье, не меняясь ни в лучшую сторону, ни в худшую, однако в каждый приезд с ним что-то, да происходило. Сначала побелили стены келейного корпуса, потом подновили маковки на одной из церквей. Сняли доски, которыми был забит вход на колокольню, и посадили при входе немолодую усталую женщину, чтобы она за сто рублей разрешала подняться по кривой и шаткой деревянной лестнице на смотровую площадку – окинуть взором Т. и окрестности с высоты пятиэтажного дома. Женька ещё помнила времена, когда это можно было сделать бесплатно. Надо было только знать, какую доску отодвинуть, и улучить момент. С тех пор, собственно, принципиально ничего не поменялось. Те же хлипкие ступени, те же выцветшие фрески, где у святых выцарапаны глаза, ну вот только что женщина на входе...
В прошлый раз она, кажется, торговала пирожками. А до того сидела в свечной лавке. А может, это были и разные люди, просто они обтесались жизнью здесь до полного неразличения? Может, и на мосту каждый раз стоят разные художницы?
И Женьке ещё сильнее захотелось остаться здесь, призрак старой школы с мрачным, не похожим на самого себя Пушкиным в кабинете литературы опять поманил её к себе. Эта тоска по бесприютному уюту, какая возникает в тепло натопленной бабушкиной комнате с деревянными, давно не крашеными полами, старыми пыльными обоями и едва горящей люстрой под потолком, преследовала её уже давно. Она всегда накатывала где-то в этом месте, и в этот момент надо было хорошенько встряхнуться, купить в монастырской лавке чай и пирожок с чечевицей, со всем почтением к месту откушать и двинуться в сторону вокзала, замыкая таким образом круг. Женька пробовала заменить огненный чай из коричневого одноразового стаканчика и кусок теста с начинкой на что-нибудь другое, но ни растворимый кофе в придорожной забегаловке, ни местная похлёбка по рецепту ещё царских времён, заказанная в главном ресторане Т. не срабатывали. И она раз за разом приносила эту маленькую жертву здешнему genius loci.
Ей иногда думалось: а может ли так случиться, что на мосту будет стоять не художница, а, например, художник? Или, ну так, в порядке бреда, в монастырской лавке не окажется пирожков с чечевицей, останутся только с картошкой и с кальмарами? Что погода будет ну просто отвратительная, и Женьке не останется ничего другого, кроме как тут же на вокзале взять билет обратно? Да никогда! И каждый раз Женька находила этому какие-то рациональные объяснения, и сонная однообразность существования в Т. казалась ей знаком особой подлинности здешней жизни в противовес изменчивой и дутой столичной. Вот уж где надо было быстро бежать, чтобы просто оставаться на месте.
И Женька бежала, бежала, и только изредка сворачивала сюда, мечтала о несбыточном, чтобы, подзарядившись этими мечтами, снова включиться в отчаянную гонку.
В таких размышлениях она прошла оставшуюся часть маршрута: похромала на Хромой лестнице, заглянула через забор на территорию второго, женского монастыря, где теперь располагалась мебельная фабрика, постояла немного перед памятником жертвам революции, опять так и не решилась войти в приоткрытые двери собора на Соборной площади, отложила до следующего раза.
Пора было возвращаться.
В этот раз Женька решила попытать счастья и поехать домой на автобусе, так будет, как ей казалось, и быстрее, и удобнее.
Автовокзал в Т. был старый, деревянный, снаружи покрашенный зелёной краской для вагонов. Внутри там всегда было сумрачно и тесно – крохотная комнатка, которая заменяла собой зал ожидания, освещалась единственной тусклой лампой под потолком. На двух узких и длинных деревянных скамьях всегда сидели люди, а проход был заполнен сумками и чемоданами.
Протиснувшись мимо них, Женька пробралась к окошку кассы и попросила билет на ближайший рейс. Билетов не было, ни на этот автобус, ни вообще. На мгновение ей показалось, что это местные всеми правдами и неправдами пытаются покинуть свой благословенный, застывший в стабильном безвременье город. Но потом она вспомнила, что сегодня воскресенье, на следующий день всем надо на работу, и апокалипсическая картина исхода жителей из Т. немного поблекла.
И Женька отправилась на железнодорожный вокзал. Уж там-то проблем и приключений не будет. Тем более, что и идти недалеко, какую-то жалкую пару кварталов.
Она шла мимо деревянных домиков, крашеных всё той же вагонной краской, домиков уютных, с резными наличниками, с рябиной в палисаднике, с мохнатыми упитанными котами, дремлющими на крылечке, мимо жёлтых трёхэтажных сталинок явно послевоенной постройки, мимо чьей-то усадьбы, ощерившейся пустыми окнами. Женька давно не гуляла здесь, но смутно помнила, что раньше усадьба выглядела совсем по-другому. У неё была крыша и... Ещё две стены. Женька растерянно застыла перед разрушенным домом. Отошла в сторону. С улицы казалось, что он ещё цел, подумаешь, крыша рухнула, дело житейское, поправимое. Но стоило только сделать шаг в сторону, и оказывалось, что за охристым, с белой лепниной фасадом нет вообще ничего, кроме нескольких обгоревших балок.
Женька достала из рюкзака смартфон и начала примериваться, чтобы сделать кадр поэффектнее.
Мир, такой мягкий, текучий, притенённый стал резким совсем внезапно. Будто кто-то в фоторедакторе сдвинул настройки яркости и контраста до предела. Это было похоже на резкий удар, будто Женьку задела проезжающая мимо машина, будто, как в школе на физре, попали по голове баскетбольным мячом. Но Женька прочно стояла на своих двоих, никаких мячей рядом не было, да и машин тоже. Вокруг было тихо, пусто, безлюдно, все дома, все деревья оставались на своих местах. Просто они внезапно стали ярким, чётко очерченными, как в самый жаркий летний полдень, когда тени укорачиваются до предела, а можно, даже ещё ярче и ещё чётче. Потому что у всех предметов, которые окружали Женьку, теней не было вовсе. Она растерянно озиралась по сторонам, но вокруг было одно и тоже. Очень хотелось посмотреть себе под ноги, но даже думать об этом было страшно.
И только старая усадьба, бутафорский потёмкинский фасад, стояла себе как обычно, отбрасывая хорошую такую, густую тень. Мелкие тени пожиже залегли в складках лепнины и под окнами.
– Да что за чертовщина! – Женька думала, что выругалась очень тихо, что никто её не слышал, и от того едва не подпрыгнула на месте, когда ей ответил спокойный мужской голос:
– Нет-нет, черти тут совсем не при чём!
Перед ней стоял высокий и худой мужчина с длинными волосами. Лет ему было около тридцати, одет он был достаточно современно, но что-то в его облике наводило на мысль о древних русичах или о святых со старинных новгородских икон. – Простите, не хотел вас напугать!
Голос у незнакомца был довольно приятный, говорил он как будто бы с каким-то северным говором, тоже не явно, но это как-то ощущалось даже в двух коротких фразах.
– Я сейчас всё объясню, не переживайте, пожалуйста. Я понимаю, вам сейчас кажется, что вы немного сошли с ума.
Женька кивнула:
– Есть такое.
– С вами всё в порядке. Да, кстати, меня зовут Ингварь. – Мужчина протянул ей руку. Женька ответила на рукопожатие и представилась в ответ.
– Давайте только в сторону отойдём, – предложила она. – Терпеть не могу, когда вот так стоят посреди дороги стоят и болтают.
Обычно в такой ситуации Женька использовала слово покрепче, но тут ей хотелось выглядеть приличной девочкой.
– Конечно, как скажете.
Только сделав шаг в сторону, она заметила, что под ногами у мужчины что-то дёрнулось. Что-то длинное и чёрное. Тень. Точнее, две тени. Причём одна из них полностью повторяла его движения, а вот вторая... Вторая жила своей жизнью. Прямо сейчас она, опершись на тень от стены дома, курила невидимую сигарету. Женьке даже казалось, что она чувствует фантомный запах табачного дыма. Судя по всему, эта тень предпочитала вишнёвый Richmond.
– Это ведь как-то связано с ним? Ну, то есть, с ней, да? – Женька махнула куда-то в ту сторону.
– Вы удивительно наблюдательны! Мало, кто замечает его сразу! Ну, то есть, не то, чтобы я часто рассказывал о том, что... Вот и сейчас я с трудом подбираю слова... Не хочу вас напугать или расстроить... Я вообще стараюсь не показываться на глаза людям лишний раз... выбираю места поспокойнее.
«Да не томи уже, давай, хватит тянуть кота за хвост!» – мрачно подумала Женька, а вслух сказала:
– Я ничего не боюсь. Рассказывайте, как есть.
– Ох, как бы это сказать-то... Вот вам никогда не казалось, что окружающий мир не совсем реален?
– Ну, допустим.
– Нет-нет, не подумайте, я не сектант какой-нибудь. Если бы это не случилось со мной, я бы и сам не поверил. Короче говоря, если сильно упрощать... сейчас окружающий нас мир – это большая иллюзия.
«Он не сектант, он наркоман. Наркоман или псих!» – подумала Женька. Но, вместо того, чтобы свернуть разговор, спросила:
– Как в «Матрице» что ли?
– Да нет, не совсем. Понимаете ли... Тут такое дело... Как только человек научился говорить, самые простые слова, как только начал что-то придумывать, поверх реального мира стал появляться другой, выдуманный. Он типа маскировочной сетки на старом фасаде здания. Вроде бы такой же красивенький, только вот функций своих не выполняет. И плоский абсолютно, тени не отбрасывает.
– Как вот сейчас?
– Да, как сейчас. Пока людей было мало, пока они толком не умели говорить, покров этого выдуманного мира был тонким, почти незаметным. Но чем больше становилось людей, чем сложнее и изощреннее становились их языки, тем сильнее придуманный мир стал влиять на реальный. А потом ещё появились книги, печатные станки, газеты, радио, телевидение, интернет...
– И реальных вещей совсем не осталось.
– И-мен-но! – с расстановкой проговорил Ингварь, воздев палец к небу. – Именно! Реальных вещей почти не осталось. Но люди к этому привыкли, они в этом рождаются и умирают, это почти не мешает жить, так, иногда, у самых чувствительных как будто жужжит что-то над ухом... Не замечали?
– Не знаю… Наверно, замечала. Думала, что это, ну не знаю, провода гудят, или у соседей ремонт, или дорога под окнами…
– Нет, дорога под окнами и ремонт у соседей никуда не делись. Это не совсем про звук… Не знаю, как описать…
– Кажется, понимаю. Мне кажется всё время, что я живу на поверхности мыльного пузыря, и он того и гляди лопнет. И очень хочется с него куда-то перебраться. В реальную жизнь. А её, выходит, и нету. Так что ли?
– Получается, так. Мне очень жаль, что я вас расстроил. Это, наверно, было очень утешительно – думать, что где-то есть такая вот реальная жизнь. Если бы я знал, что вы будете здесь гулять, я бы вышел в другом месте.
– В смысле – вышел? Откуда?
– Я бы, конечно, сказал, что из тени. Но это будет не совсем верно. Понимаете ли, между миром реальным и миром придуманным есть изрядных размеров зазор. Вот в нём-то я и живу. Ну, и не только я, другие такие же. Нас не то, чтобы очень много, может, пара тысяч на всей Земле. Таких вот теневодов. Когда их у тебя две, одна становится вполне самостоятельной. И может как-то взаимодействовать с другими настоящими тенями.
В это время вторая тень Ингваря докурила, затушила сигарету о тень стены и принялась нетерпеливо наворачивать круги вокруг хозяйских ног, как минутная стрелка вокруг гвоздя.
– Я что-то совсем ничего не понимаю. Какие ещё настоящие тени?
Ингварь тяжело вздохнул.
– Не знаю, как сказать это попроще и покороче... Чтобы вы поняли...
